По этой причине безупречное поведение Эстер настораживало Пьера чуть ли не сильнее, чем встревожила бы попытка выкроить для себя побольше власти. Что бы он ни говорил Корделии, Пьер понимал, что Эстер МакКвин – обоюдоострый меч, и не хотел, чтобы клинок лишил его пальцев. С другой стороны, он осознавал, что человек в его положении легко может оказаться жертвой чрезмерной подозрительности, парализующей волю и заставляющей даже в критической ситуации не действовать, а вновь и вновь размышлять о потенциальных угрозах, которые, скорее всего, никогда не реализуются.

– Наверное, нам уже давно следовало объяснить, что у нас на уме, – сказал он, с улыбкой кивнув МакКвин. – Прошу прощения, Эстер, за то, что мы до сих пор не ввели тебя в курс дела. Отчасти причина в том, что суматоха, связанная с попыткой переворота, заставила нас пересмотреть все планы и графики, но, должен признаться, имелись и некоторые политические соображения. Уверен, ты сама понимаешь, что идея прямого представительства военных в Комитете по душе не всем его членам

– Я вполне допускаю, что кто-то может не испытывать энтузиазма по этому поводу, – спокойно ответила МакКвин, глядя Пьеру прямо в глаза.

Нельзя сказать, чтобы это было подлинным столкновением воли с волей, однако мало кто, не считая Корделии, был способен выдержать его взгляд, и Пьер, как ни странно, ощутил легкий прилив удовольствия, словно фехтовальщик, скрестивший клинки с достойным противником.

– Так или иначе, – продолжил он, – предубеждение существует, и я, прежде чем подключить тебя к работе, хотел выждать, пока все чуточку утрясется.

– Могу ли я считать, что все утряслось?

– Можешь.

Пьер не собирался говорить ей, что, учитывая популярность МакКвин у толпы, как раз назначение ее в Комитет, как бы это ни маскировалось, и сыграло решающую роль в помянутой «утряске». Не понимать этого могла бы разве что дурочка, а дурой Эстер явно была, однако председатель решил, что если она сочтет, будто он числит ее в глупцах, не способных сообразить очевидного, это будет кстати.

– На самом деле, – продолжил он, – если бы не твоя просьба о встрече, я сам попросил бы тебя зайти нам с Оскаром завтра утром.

МакКвин, откинувшись в кресле, подняла бровь, и Пьер улыбнулся. Но улыбка его тут же растаяла: он подался вперед и заговорил очень серьезно.

– Мятеж Уравнителей обнажил новую проблему и заставил пристальнее взглянуть на некоторые из уже известных. Новая состоит в том, что Уравнителям удалось пробраться в сам Комитет. С чисто военной точки зрения они не смогли бы подложить бомбы или парализовать работу командной сети без помощи изнутри, а с политической – они просто должны были рассчитывать на публичную поддержку представителей нынешнего Народного собрания, чтобы после победы обрести видимость легитимности. Конечно, они могли бы заполучить несколько говорящих голов на голографических проекторах, с приставленными к виску пульсерами, однако если рядовые Уравнители в массе своей – придурки, то сам Ла Бёф и его ближайшие соратники были умны и опасны. Я убежден – и Оскар разделяет мое мнение, – что они никогда не выступили бы, не будь у них уверенности в долгосрочной поддержке части Комитета. К сожалению, выявить изменников в своих рядах нам не удалось, а стало быть, мы имеем дело с серьезной внутренней проблемой. Конечно, люди Оскара, – он кивнул на Сен-Жюста, – работают над ней. Результаты пока не впечатляют, но они будут рыть землю, пока не докопаются до внедрившихся предателей. А мы тем временем поразмыслим о радикальном сокращении Комитета: предполагается уменьшить число его членов вдвое. Разумеется, мы не можем пойти на столь радикальный шаг немедленно. Кроме того, даже по завершении чистки у нас не будет уверенности в том, что все чуждые элементы удалены. Но вот что в наших силах, так это сохранить людей, более всего заслуживающих доверия.

Пьер умолк, наблюдая за МакКвин. Сказанное им сейчас фактически было обещанием оставить ее в составе нового, урезанного Комитета, однако она ничем не выдала, что поняла намек. Если не считать легкого поджатия губ и едва заметного кивка, она никак не отреагировала на услышанное: лицо ее оставалось внимательным и спокойным.

– Как я уже сказал, с этим придется немного повременить, – продолжил Пьер, – но вот с застарелыми, хорошо известными проблемами надо разбираться без проволочек. К числу таких проблем относится и то, что монти лупят нас почем зря, а мы – в понятие «мы» я включаю и Комитет общественного спасения, и БГБ – ухитрились кастрировать собственный Флот. По моему мнению, нам пора перестать винить Флот за неудачи и признать, что возникшие у него проблемы созданы нами. А уладить эти проблемы мы предлагаем тебе.

При всем своем самообладании МакКвин удивленно моргнула. Такой степени откровенности и тем более признания своей вины в бедственном положении Флота она от председателя не ожидала. Сама краткость и четкость признания сделали его еще более весомым, а полная неожиданность заставила ее задуматься и несколько секунд помедлить с ответом.

– Гражданин председатель, – сказала она наконец нарочито официальным тоном, – я никак не могу не согласиться с только что услышанным. Сама бы я, вероятно, этого не сказала: находящемуся на службе офицеру едва ли подобает выступать со столь… откровенной критикой, но я была очень рада услышать такое от вас. Если вы и Комитет действительно придерживаетесь такой точки зрения и намерены поддержать меня, я готова немедленно начать работу по исправлению ситуации. Но должна быть честной: без определенной, разумеется, приемлемой для вас свободы действий результаты моих усилий будут далеки от желаемых.

МакКвин умолкла, чувствуя, что покрывается потом. Она высказалась, пожалуй, слишком откровенно и зашла даже дальше, чем сам Пьер. Лицо ее оставалось невозмутимым.

– Понятно, – пробормотал Пьер, покосился на Сен-Жюста и снова обернулся к МакКвин. – Действительно, прежде чем мы начнем совместную работу необходимо договориться о том, как каждый из нас ее себе представляет. А поскольку ты специалист в военной области, прошу тебя осветить нам наиболее острые проблемы.

Эстер понимала, что ступает на очень тонкий и хрупкий лед, однако она уже ощутила выброс адреналина в кровь. Нельзя сказать, что это было то же чувство, какое она испытывала перед боем, однако во многих отношениях ситуация казалась схожей. При всех своих политических амбициях она была адмиралом и посвятила Флоту всю свою жизнь. Чем бы это ни грозило, она не могла упустить случай донести заботы и тревоги военных до тех людей, которые принимали решения. А стало быть, с самым могущественным человеком в Республике следовало говорить предельно откровенно.

– Наша самая тяжкая проблема, – не колеблясь начала она, – состоит в том, что офицеры имеют не больше возможности проявить инициативу, чем трехдневный труп. Я не возражаю против подотчетности военных гражданским властям: такая система существовала и при Законодателях и должна существовать сейчас. Однако есть существенная разница между безусловным исполнением приказов и состоянием постоянного испуга, не позволяющего без приказа пошевелить даже пальцем. Скажу открыто: в этом отношении госбезопасность зашла слишком далеко.

Ее зеленые глаза перебежали вбок, и она, не дрогнув, встретилась взглядом с Оскаром Сен-Жюстом.

– Весь персонал Флота, а прежде всего командный состав, находится под постоянным и чрезмерно сильным давлением. Возможно, как гарантия послушания это себя оправдывает, но чтобы Флот действовал эффективно, ему нужны не слепые исполнители, а инициативные лидеры. Речь идет не о неподчинении директивам высших властей, а о возможности действовать по своему усмотрению в ситуациях, не предусмотренных приказами. Недавняя попытка переворота ясно показала, какими угрозами чревато чрезмерное подавление инициативы. Когда Уравнители взорвали ядерные заряды в самом сердце Нового Парижа, никто из командиров столичного флота не пришел мне на помощь. Офицеры боялись, что любое самостоятельное действие будет истолковано как мятеж, и, едва суматоха уляжется, они будут незамедлительно расстреляны служащими госбезопасности.

Она осеклась, переводя дух. Пьер ощутил прилив гнева, однако тут же заставил себя вспомнить причину своего недовольства. Хотя в глазах МакКвин пылала подлинная страсть, даже о наболевшем она говорила ровно и спокойно: не обвиняя, не поучая, а просто констатируя факты. В конце концов, он сам просил ее указать болевые точки, и если ему не нравится услышанное, то кто в этом виноват? Она? Или все-таки те, кто довел флот до подобного положения?

По большому счету ее ответы не имели для него значения: Пьер хотел, чтобы МакКвин заняла этот пост, полагая, что она может принести определенную пользу. Для этого, разумеется, им следовало определиться с проблемами и полномочиями. Проблемы для него были, в общем-то, ясны; он просто не привык к тому, чтобы о них говорили без обиняков.

– Я согласен с тем, что отсутствие инициативы представляет собой одну из реально существующих проблем, – внешне бесстрастно сказал он. – Но, судя по твоему тону, у флота есть и другие.

– Гражданин председатель, – откровенно сказала МакКвин, – я могу часами перечислять имеющиеся у нас проблемы, однако большая их часть вполне может быть решена усилиями командиров. Если эти командиры будут знать, что их усилия будут поддержаны высшим руководством, а допущенные оплошности – я говорю о случайных промахах, а не об измене! – не станут поводом для немедленного расстрела их самих и заключения в тюрьму их близких. Отсутствие инициативы – это лишь один из симптомов нашей истинной проблемы, сэр. Нашим офицерам некогда думать о противнике; они постоянно оглядываются через плечо и боятся не только действовать самостоятельно, но и нарушить любой приказ, даже если совершенно очевидно, что к моменту поступления он никак не соответствует обстановке. Другой стороной того же явления можно назвать отстрел офицеров, честно исполнивших свой долг, но потерпевших неудачу: это значит, что они уже никогда не получат возможности извлечь урок из собственных ошибок. Для ведения успешных военных действий необходимы профессиональные кадры, уверенные в себе и в надежной поддержке тыла. На данный момент мы с трудом пытаемся восстановить профессиональный уровень, имевшийся при прежнем режиме, но у нас нет уверенности ни в себе, ни в качестве нашей техники, ни, прошу прощения, в поддержке нашего политического руководства.

МакКвин откинулась назад, неожиданно поняв, что зашла дальше и высказалась куда откровеннее, чем намеревалась, когда входила в эту комнату. Причем высказалась, не подумав о том, как подобная искренность может сказаться на ее положении. Слишком многое наболело за последние шесть лет, и слова шли от сердца, заставив забыть даже о политических амбициях. Сейчас, когда в комнате воцарилось молчание, она, спохватившись, сжала под столом кулаки и мысленно выругала себя за то, что распустила язык. Неужели она пришла сюда лишь затем, чтобы собственная несдержанность свела на нет все перспективы?

Пьер бросил на Сен-Жюста задумчивый взгляд, и шеф Бюро нахмурился, а потом – так легко, что это заметил бы лишь хорошо знавший его человек, – пожал плечами и кивнул Пьеру. Председатель снова повернулся к МакКвин.

– Хочешь верь, хочешь нет, Эстер, а я с тобой согласен, – спокойно произнес он и улыбнулся, когда, несмотря на всю выдержку, ее плечи расслабились. – Но в то же время должен предупредить тебя, что далеко не все в Комитете, даже после планируемого сокращения, будут разделять это мнение. И, чтоб уж быть полностью откровенным, у меня есть серьезные оговорки относительно того, насколько далеко мы можем зайти в изменении обрисованной тобой ситуации – во всяком случае в ближайшее время. Я понимаю, что ты предпочла бы возвращение к классической схеме командования и подчинения, но среди военных все еще имеются ненадежные элементы, и даже если порой их недовольство порождено нашей же ошибочной политикой, это не меняет дела. Боюсь, мы сами загнали себя в угол, из которого так просто не выбраться.

Он признал это, даже не моргнув глазом, и МакКвин почувствовала, как уголки ее губ невольно изогнулись в неком подобии горькой усмешки. Говоря о «классической схеме», Пьер намекнул, что ему понятно ее желание вытолкать всех народных комиссаров с кораблей через воздушные шлюзы. А еще лучше – затолкать этих бездельников в ракетные шахты и запустить в сторону врага: может быть, тогда они принесут хоть какую-то пользу. На мгновение она с восторгом представила себе летящего в безвоздушном пространстве Эразма Фонтейна, но тут же усилием воли выбросила из головы пустые мечтания. Сейчас следовало принимать решения по существу.

– Я понимаю, что преобразования не могут быть произведены мгновенно, – начала она, – однако и позволить себе медлить с их началом мы тоже не можем. Военные технологии, которые стала поставлять нам Солнечная Лига, должны до известной степени помочь нам обрести уверенность в боеспособности нашей техники, однако техническое превосходство отнюдь не единственная причина успехов монти. Их офицеры не боятся думать. Они модифицируют имеющиеся планы и в рамках полученных ими директив общего характера адаптируют их к реальной ситуации – вместо того чтобы бездумно следовать каждой букве приказа, уже утратившего смысл в связи с изменением обстоятельств. Их адмиралы отдают приказы – самостоятельно, а не после длительных консультаций, – не опасаясь смертного приговора за незлонамеренную ошибку…

На миг МакКвин задумалась, стоит ли завершать разговор на такой ноте, но, взглянув на двух молчавших мужчин, решила, что если откровенность наказуема, то она уже погубила свою карьеру и терять ей нечего.

– Именно это, – завершила она с прежней наружной невозмутимостью, – и дает неприятелю основное преимущество. Офицеры монти имеют дело только с одним противником.

Несколько секунд Пьер раскачивался в кресле, после чего склонил голову набок.

– Мне кажется, мы уже пришли к согласию относительно… э-э… природы наших затруднений, – произнес он тоном, наводящим на мысль, что не стоит так уж акцентировать внимание на прошлых ошибках. – Что мне хочется услышать, так это твои предложения по реформированию существующей системы с целью ее улучшения.

– Мне хотелось бы предварительно обдумать их, желательно вместе с группой как военных, так и политических аналитиков, – осторожно ответила МакКвин. – Тогда мои предложения будут более конкретными.

– Это понятно. Но что ты можешь сказать нам прямо сейчас? С чего бы ты начала?

– Извольте…

МакКвин набрала воздуху и, словно бросаясь в омут, сказала:

– Прежде всего я бы официально отказалась от порочной практики «коллективной ответственности». Одно дело – карать людей, совершивших ошибки, и совсем другое – расстреливать тех, кто вообще не совершал никаких действий и лишь состоит в какой-то связи с допустившим оплошность. Это не только душит инициативу, но и не укрепляет лояльность по отношению к государству. Во-вторых, я очень внимательно присмотрелась бы к каждому офицеру рангом выше коммодора или бригадира. Их следует оценивать, исходя из четырех качеств: компетентности, энергичности, преданности Комитету и способности к лидерству. Вопрос о том, как именно должны сочетаться эти качества, относится к тем, которые я хотела бы предварительно обсудить с моими экспертами. Выработав критерии, мы – разумеется, подходя к каждому индивидуально – получим возможность отбраковать объективно непригодные к командованию кадры. А таковые, увы, имеются. И хотя Флот испытывает нехватку командного состава, недокомплект предпочтительнее, чем предоставление ответственных постов некомпетентным лицам. Далее, я вывела бы народных комиссаров из цепочки командования.

Заметив, как напрягся при этих словах Сен-Жюст, МакКвин торопливо, не дав ему времени возразить, пояснила:

– Речь не о том, чтобы убрать их с кораблей. Ты сам, гражданин председатель, только что говорил, что преобразования нужно проводить постепенно, и я с этим полностью согласна. По моему мнению, они должны оставаться прямыми представителями Комитета. Однако если компетентность этих людей в идеологической сфере не вызывает сомнения, далеко не все они разбираются в военном деле достаточно, для того чтобы судить о достоинствах приказов и оперативных планов. Кроме того, если уж мы хотим быть до конца честными, иные из них руководствуются личными мотивами – например, неприязнью, – не имеющими вообще никакого отношения тактическим реалиям. Мое предложение сводится к тому, чтобы ограничить их роль передачей указаний Комитета и надзором за политической и идеологической атмосферой в подразделениях, которым они приданы. Визировать оперативные планы и боевые приказы им совершенно незачем. Если между комиссаром и флагманом возникнут разногласия, они обязаны доложить о них высшим властям, но пока свыше не поступит конкретных указаний, оперативная инициатива должна оставаться в руках профессионалов. В конце концов, – МакКвин слегка улыбнулась, – мало кто из адмиралов решится на необдуманные поступки, зная, что комиссар может подать жалобу в Бюро государственной безопасности и Комитет.

– Даже не знаю… – Пьер потер подбородок и глянул на Сен-Жюста. – Оскар?

– Не могу сказать, что эта идея мне по душе, – откровенно ответил Сен-Жюст, – но мы пригласили гражданку адмирала – Эстер – именно потому, что нам понадобился совет профессионального военного. И в данных обстоятельствах я не готов отвергнуть его с бухты-барахты, не взвесив все «за» и «против».

– Справедливо, – кивнул Пьер. – А как насчет других ее замечаний?

– В них есть смысл, – сказал Сен-Жюст. – Конечно, не без оговорок: я пока не решил, как подступиться к вопросу о коллективной ответственности. Должен признать, что здесь мы и вправду достигли критической точки, но в некоторых случаях такой подход все еще себя оправдывает. Кроме того, меня беспокоит, как отреагирует пропаганда монти на наше официальное признание самого факта проведения такой политики. Можем ли мы отказаться от нее, не делая никаких официальных заявлений? Это обезопасило бы нас от возможного пропагандистского ущерба, а известие о прекращении подобной практики распространилось бы в военной среде достаточно быстро.

– Это скорее политический вопрос, – отозвалась МакКвин, усмотрев удобную возможность для разумного отступления. – С сугубо военной точки зрения, открытая декларация предпочтительнее, ибо она гораздо быстрее покончила бы с растерянностью и неопределенностью в офицерской среде. С другой стороны, было бы неразумно позволить неприятелю нажить на этом политический капитал. Мне кажется, по этому вопросу стоит проконсультироваться с членом Комитета Корделией Рэнсом.

– Этого не удастся сделать по меньшей мере два или три месяца, – сказал ей Пьер. – Корделия летит к системе Барнетта.

– Вот как? – пробормотала МакКвин, мысленно вздрогнув.

Ей доводилось встречаться с Томасом Тейсманом, и, хотя они не были близкими знакомыми, она относилась к нему с уважением. Правда, его «политическое пуританство» казалось ей чрезмерным. По ее мнению, высший офицер мог полноценно выполнять свои обязанности, лишь обладая политическим влиянием, соответствующим его военному рангу. При режиме Законодателей это обеспечивалось за счет семейных связей и обязательств. Новая власть предоставляла больше прямых возможностей, но Тейсман и прежде, и сейчас упорно держался в стороне от политики. Ей хотелось надеяться, что визит Рэнсом не означает скорого «исчезновения» Тейсмана. Флот отчаянно нуждался в офицерах, способных вести за собой людей, и если власти намеревались удерживать Барнетт достаточно долго, чтобы это могло повлиять на дальнейший ход военных действий, Томас подходил для этого как нельзя лучше.

– Да, – подтвердил Пьер с натянутой улыбкой. – И по правде говоря, ее отсутствие в течение нескольких ближайших недель будет нам только на руку. Уверен, ты знаешь, что она не отличается особой любовью к Флоту.

– Боюсь, что да, – признала МакКвин осторожным нейтральным тоном.

– А я боюсь, что услышь она, что у тебя на уме, с ней бы удар случился, – чуть ли не философски произнес Пьер. – Между тем, если мы хотим донести наши преобразовательские планы до личного состава, нам потребуется поддержка Комитета по открытой информации, а не просто согласие выполнять указания. Из чего следует, что с ней придется работать и работать.

– Правильно ли я поняла, что лично ты поддерживаешь мои предложения? – еще более осторожно спросила МакКвин, и Пьер снова улыбнулся.

– Не уверен, что я на сто процентов согласен со всем услышанным, но идея насчет группы по разработке реформ не вызывает никаких возражений: думаю, что ты и Оскар определите ее состав совместно: половина членов от Флота, половина от БГБ. Но в любом случае отстаивать твои идеи предстоит не мне, а тебе самой… гражданка военный секретарь.

– Сек… – МакКвин ухитрилась вовремя удержаться от идиотского повторения, но Пьер все же кивнул.

– Именно. Гражданин секретарь Клайн относится как раз к тем членам Комитета, относительно лояльности которых у нас с Оскаром возникли определенные сомнения. Полагаю, что в данных обстоятельствах мы можем отказаться от его услуг, тем более что тебе будет трудно вести дискуссию с Корделией, не имея соответствующего ранга.

МакКвин кивнула: несмотря на железное самообладание, ее зеленые глаза блеснули.

– Но имей в виду, – тут же, нахмурившись, добавил председатель куда более прохладным тоном, – это временное назначение.

МакКвин снова кивнула. По ее мнению, иначе и быть не могло: высшим руководителям и в голову не пришло бы действительно довериться ей, во всяком случае до тех пор, пока они не сочтут ее полностью укрощенной. Но даже временное назначение предоставит ей возможность способствовать улучшению положения на Флоте. Ну а если Робу Пьеру угодно выступить по отношению к ней в роли укротителя львицы, то Эстер МакКвин не имеет ничего против.

«Пусть они с Сен-Жюстом воображают, будто и впрямь приручили меня, – подумала она, улыбаясь председателю Комитета общественного спасения. – В конце концов, скольких неосмотрительных дрессировщиков растерзали львы, которых они считали укрощенными?»