Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хонор Харрингтон (№7) - В руках врага

ModernLib.Net / Космическая фантастика / Вебер Дэвид Марк / В руках врага - Чтение (стр. 1)
Автор: Вебер Дэвид Марк
Жанр: Космическая фантастика
Серия: Хонор Харрингтон

 

 


Дэвид Вебер

В руках врага

(Хонор Харрингтон-7)

Шэрон, которая любит меня несмотря ни на что.

Предисловие редактора

Вы, уважаемые читатели, наверняка заметили самое бросающееся в глаза исправление из сделанных мною. Переводчики этой замечательной серии переименовали главную героиню в Викторию, а я «вернул» ей собственное имя: Хонор. Проблема в том, что, в отличие от Веры, Надежды и Любви, нет русского имени Честь[1]. Хонор превратили в Викторию явно под воздействием первой книги («Космическая станция Василиск»). Да, вполне подходящее имя для той, кто способна буквально вырвать победу. Однако, во-первых, ее боевой путь – не есть цепочка блестящих побед. Будет разное, в том числе и плен, о чем вы вот-вот прочитаете. Единственное, что ей никогда не изменит – это Честь. И, во-вторых, большая часть книг серии имеет в названии игру слов, которую, к сожалению, невозможно адекватно передать по-русски и в которой обыгрывается значение имени Хонор.

Д.Г.

Пролог

– Я думаю, это ошибка. Большая ошибка.

Глаза Корделии Рэнсом блеснули, но страстный, способный повергать в экстаз многотысячные толпы голос сейчас звучал холодно и ровно. Из чего – как понимал Роб Пьер – следовало, что данный вопрос ей отнюдь не безразличен.

– А я думаю иначе, ибо в противном случае не выступил бы с таким предложением, – ответил он, невозмутимо встретив ее взгляд и вложив в звучание своих слов суровую стальную нотку. Что, увы, далось ему не так легко, как хотелось. Оставалось лишь надеяться, что она этого не заметила.

Официально Пьер являлся самым могущественным человеком в Народной Республике Хевен. Слово главы и создателя Комитета общественного спасения равнялось закону, а его власть над гражданами НРХ считалась неограниченной. Однако на деле даже она имела свои пределы – и то, что лица, не входившие в состав Комитета, не могли их себе даже представить, не делало эти пределы менее реальными.

Он возглавлял революционное правительство, навязавшее себя Республике силой, и ни для кого не составляло секрета, что оно самовольно присвоило себе роль куда более важную, чем роль временного органа власти, необходимого стране в переходный период, до проведения всеобщих выборов. Народный Кворум, голосуя за создание Комитета и утверждая его председателя, полагал, что это будет способствовать скорейшему восстановлению внутренней стабильности и возврату к прежней форме правления, однако Комитет фактически совершил государственный переворот, превратившись в коллективного диктатора. Несгибаемого, жестокого и не останавливающегося ни перед чем для достижения собственных целей и решения собственных задач. В этом заключалась и его сила, и его слабость. Не чураясь безжалостного пролития крови ради расширения своих полномочий далеко за пределы, изначально установленные Кворумом, Пьер сделал свою власть реальной и неоспоримой, однако, став почти всеобъемлющей, она утратила такое, вроде бы тонкое и неуловимое, но в действительности весьма существенное свойство, как легитимность.

Правлению, основанному исключительно на страхе и насилии, всегда приходится опасаться того, что еще больший страх и большее насилие приведут к его свержению. Между тем Комитет, привыкнув полагаться исключительно на силу, действовал, не только не обращаясь к законам и обычаям, но повсеместно их попирая. Порой Пьер мрачно удивлялся тому, как мало внимания уделяли некоторые правители фактору законности, равно как и тому, сколь пагубным может оказаться насильственное разрушение социальной системы на состоянии общества – даже если эта система никуда не годится. Сам Пьер не мог не признать, что, вступая на путь революционера, он явно недооценивал и то, и другое. Разумеется, для него было очевидно, что за сменой власти неизбежно последует период социальной нестабильности, однако со временем нововведения приживутся, и этого будет вполне достаточно для того, чтобы узаконить новую власть в глазах народа. Так должно быть, и так будет, твердил он себе. В конце концов, в отличие от клики Законодателей, которую Пьер и его соратники сменили у власти, они искренне верили в реформы. Однако сам факт насильственного свержения старого режима и установления нового породил ситуацию, в которой единственным критерием права на власть стала способность эту самую власть захватить и удержать, причем действия нового правительства свели на нет бытовавшие ранее представления о «допустимых» масштабах насилия, пределах использования силы и тому подобном.

Это означало, что истинное положение казавшегося всемогущим и всевластным Комитета общественного спасения было куда более зыбким, чем выглядело на первый взгляд. Члены Комитета демонстрировали сдержанное доверие по отношению к мобилизованным ими долистам и пролетариату, однако и Пьер, и его коллеги отдавали себе отчет в том, что в любой момент могут столкнуться с массовым заговором, причастными к которому окажутся лица, вроде бы находящиеся вне подозрений. Почему бы и нет? Разве они сами не таким же манером свергли прежних правителей Республики? Разве долгая монополизация власти Законодателями не привела к появлению бесчисленных чокнутых фанатиков? И разве сам Комитет не уничтожил множество «врагов народа», обеспечив возникновение еще большего их числа?

Разумеется, недоброжелателей у Комитета имелось более чем достаточно, но, к счастью, большую часть нынешних одержимых, вроде Аннулистов, поддерживавших требование Чарльза Фройдана о полной отмене денег, составляли вздорные крикуны, способные поносить власть на пьяных посиделках, но никак не организовать заговор. Правда, некоторые другие группировки (например, Парнасцы, заявлявшие, что все бюрократы подлежат смертной казни, поскольку избранный ими род деятельности сам по себе свидетельствует об измене делу народа) имели в своих рядах компетентных конспираторов, но они не сумели верно рассчитать время. Слишком поспешные действия настроили против них другие экстремистские группировки, чем Пьер и Бюро государственной безопасности не преминули воспользоваться. Натравливая одних радикалов на других, Пьер отчасти действовал вопреки зову собственного сердца: столкнувшись с унаследованным от режима Законодателей чудовищным бюрократическим аппаратом, он невольно проникся некоторым сочувствием к парнасской концепции. Правда, в конце концов он, хоть и не без внутренней борьбы, решил, что в управлении Республикой без бюрократии не обойтись.

А вот именовавшие себя Уравнителями последователи Ла Бёфа умели рассчитывать время и знали толк в заговорах. Хотя предлагаемая ими модель общественного устройства была такова, что в сравнении с ней и анархия показалась бы диктатурой, на практике им удавалось добиться высокой степени организации и координации действий своих сторонников. Столь высокой, что она привела к гибели нескольких миллионов человек в ходе всего лишь однодневного, но кровопролитного сражения[2]. Нанесение по городу с населением в тридцать шесть миллионов душ нескольких «кинетических» ударов[3]. в сочетании со взрывами ядерных бомб повлекло за собой ужасные последствия. Никто из известных лидеров Уравнителей не пережил ту страшную бойню, однако Пьер имел веские основания подозревать, что истинные, глубоко законспирированные руководители движения проникли даже в состав Комитета. Эти люди, кем бы они ни были, остались живы и избежали разоблачения.

С учетом этих соображений не приходилось удивляться тому, что первоначальный реформаторский пыл Пьера постоянно подпитывался тревогой за свое положение и саму жизнь. И это естественное чувство, к несчастью, превращалось в своего рода паранойю. Теперь, когда он знал, что у него и его режима имеются не просто враги, а враги смертельно опасные, ему отчаянно хотелось любыми доступными средствами упрочить положение Комитета. Именно это, в сочетании с необходимостью закончить войну, и побудило Пьера выступить с сегодняшним предложением. Сейчас, в поисках поддержки, он обернулся к Оскару Сен-Жюсту.

Для посторонних наблюдателей Сен-Жюст являлся вторым по степени влияния членом Комитета, многие считали его даже более могущественным, ибо он возглавлял служившее Республике карающей железной десницей всесильное Бюро государственной безопасности. Однако все очевидное, как правило, не столь уж бесспорно. Как глава БГБ или, иными словами, верховный палач Комитета, этот человек обладал властью, куда более понятной посторонним, чем влияние Рэнсом. Однако Пьер наделил Сен-Жюста столь широкими полномочиями именно потому, что по своим личным качествам он был куда менее опасен, чем эта особа. В отличие от Корделии, Оскар знал, что репутация первого палача Республики не позволит ему сохранить верховную власть, даже если он сумеет ее захватить. Более того, у него просто не было желания занять лидирующее положение. Пьер неоднократно предоставлял ему шанс доказать обратное, однако Сен-Жюст ни разу не воспользовался удобным случаем, поскольку прекрасно сознавал пределы собственных возможностей.

Чего никак нельзя было сказать о Рэнсом. Пьер ни за что не допустил бы ее к должности, которую занимал Сен-Жюст. Она была непредсказуема, что в его понимании означало «ненадежна». Если Пьер пытался воздвигнуть на обломках сокрушенного режима некое новое строение, Корделия – во всяком случае, у него складывалось именно такое впечатление – больше интересовалась самим процессом использования инструментов власти, нежели теми целями, ради которых они приводятся в действие. Она обладала редким даром воздействия на толпу, и ее умение внушать пролетариату нужные Пьеру идеи делало ее неоценимым сотрудником. Однако именно эта способность, особенно в сочетании с пропагандистскими возможностями возглавляемого ею Комитета по открытой информации, давала ей якобы нематериальную, но пугающе реальную власть, едва ли не уравнивавшую ее с Сен-Жюстом. Не говоря уж о том, напомнил себе Пьер, что у Корделии имелось немало закадычных друзей и в подчиненной Оскару БГБ. В первое время после переворота, прежде чем возглавить КОИ, она исполняла роль разъездного палача Комитета общественного спасения и сохранила тесные связи с былыми соратниками. Тот факт, что и она, и Оскар являлись (хотя, как подозревал Пьер, по совершенно несхожим причинам) пламенными созидателями нового порядка, во многих отношениях лишь усугублял ситуацию – и одновременно позволял использовать их друг против друга. Состояние неустойчивого равновесия, при всей его ненадежности, позволяло Пьеру в каждый отдельно взятый момент быть сильнее любого из своих соправителей.

– Озабоченность Корделии мне понятна, – после долгого, тягостного молчания сказал Сен-Жюст в ответ на невысказанный вопрос. Он слегка отодвинул назад свое кресло и сложил пальцы домиком, сделавшись похожим на безобидного, невзрачного дядюшку. – Мы потратили более пяти стандартных лет, убеждая всех и вся в том, что вина за убийство Гарриса лежит на Флоте. Но хотя весь высший командный состав, доставшийся нам в наследство от старого режима, был нами устранен, наличие моих комиссаров на борту каждого боевого корабля не добавило нам сторонников среди новых флотоводцев. Нравится нам это или нет, тот факт, что политические агенты – или, чего уж перед собой-то кривить душой, соглядатаи – поставлены над строевыми офицерами, не способствует укреплению боевого духа. Это во многом объясняет нынешнее плачевное состояние флота… и это отнюдь не тайна для офицерского корпуса. Если учесть, сколько офицеров рангом пониже мы расстреляли или бросили в тюрьмы, дабы наставить прочих на «путь истинный», предложение ослабить вожжи представляется более чем сомнительным. Из того, что именно Флот спас наши задницы от маньяков Ла Бёфа, вовсе не следует, будто военные нам преданы. Не станем кривить душой, по сравнению с Уравнителями – заявлявшими, что любой военный, дослужившийся до звания лейтенант-коммандера или майора подлежит уничтожению как пособник изменнической военно-индустриальной концепции, – любой режим покажется приемлемым. Никакой гарантии того, что Флот поддержал бы нас против менее радикальных заговорщиков, нет и быть не может.

Тенор Оскара был невыразителен, под стать внешности, однако глаза Рэнсом посуровели: она почувствовала то главное, что осталось невысказанным. Так же, как и Пьер.

– Так какой выбор ты назовешь предпочтительным? – тихо спросил Пьер, приглашая Сен-Жюста продолжить.

– По правде говоря, я вообще не вижу, из чего выбирать, – ответил, пожав плечами, шеф БГБ. – Мы обезглавили Флот, не даем адмиралам воевать, как они считают нужным, а когда монти их бьют, обвиняем тех самых адмиралов, которым не даем воевать. Как хочешь, Корделия, – он перевел тусклый, усталый взгляд на золотоволосую соратницу, – но это приносит скверные плоды как в пропагандистском, так и в стратегическом смысле. Давай взглянем правде в глаза: мы истребляем чуть ли не больше флотских, чем монти. И наши призывы поддержать «доблестных защитников Республики» звучат все менее убедительно.

– Может быть, – резко возразила Рэнсом, – но это менее рискованно, чем посадить военных себе на шею. Сам посуди, – пылко обратилась она к Пьеру, – если мы введем их представителя в состав Комитета, военные получат доступ к сведениям, от которых мы всячески старались их оградить. Например, они могут узнать, кто именно избавил Республику от правительства Гарриса.

– Ну, это едва ли, – рассудительно указал Сен-Жюст. – Прямых доказательств нашей причастности к… названным событиям никогда не было, и никто, кроме нескольких человек, лично причастных к операции, не может оспорить нашу версию произошедшего. Всякий, кто что-то знает и еще жив, – добавил он с бесцветной улыбкой, – вряд ли станет особо распространяться на сей счет, поскольку в первую очередь изобличит самого себя. Кроме того, я весьма основательно позаботился о том, чтобы все документы отражали исключительно официальную линию. И кому, кроме контрреволюционера и врага народа, может прийти в голову поставить под сомнение столь «беспристрастные свидетельства»?

– Вероятность разоблачения и вправду невелика, однако это не значит, будто ее нет вовсе, – заметила Рэнсом.

Тон ее был более резок, чем обычно, ибо она – что довольно странно для шефа пропагандистского ведомства, призванного манипулировать общественным сознанием, – вполне серьезно оперировала такими понятиями, как «враг народа». Зато к военным Рэнсом относилась чуть ли не с маниакальной подозрительностью, и хотя ее ведомство, по обязанности, вынуждено было восхвалять доблесть «защитников Республики», ее личная ненависть к Флоту граничила с патологией. Она искренне считала эту структуру оплотом закоснелых традиций, связанных корнями с прежним режимом, и подозревала в намерении свергнуть Комитет и восстановить власть Законодателей. Ну а череда военных поражений последнего времени, во-первых, усилила ее подозрения относительно нелояльности Флота, а во-вторых, породила опасения в том, что не спасший Республику Флот не спасет и ее лично – а вот это уже совершенно недопустимо. По существу, именно ее постоянно усиливавшийся, иррациональный антимилитаризм и натолкнул Пьера на мысль о том, что ему не помешает в качестве противовеса иметь под рукой кого-нибудь в мундире.

Размышляя на эту тему, он часто удивлялся ее неприязни к флотским, ибо в отличие от него самого Корделия сформировалась как личность в рядах боевиков Союза гражданских прав. Сорок с лишним стандартных лет она провела в ожесточенной борьбе отнюдь не с военными, по большей части державшимися в стороне от политики, а с сотрудниками Министерства внутренней безопасности, что, однако, ничуть не мешало ей сотрудничать и с Сен-Жюстом, и с теми из нынешних руководителей госбезопасности, которые прежде были ее противниками. Возможно, предполагал Пьер, по той причине, что они вели одну и ту же игру по общим правилам. Бывшей террористке было гораздо легче достигнуть взаимопонимания с профессиональными шпионами и карателями, чем с представителями воинской касты, отягощенной чуждыми и ненавистными ей традициями.

Но, вне зависимости от причин, побудивших ее занять столь непримиримую позицию, ни Пьер, ни Сен-Жюст этой позиции не разделяли. Конечно, оба они понимали, что в военной среде действительно имеются враги Комитета, но в отличие от Рэнсом, во-первых, не отождествляли Комитет с Народной Республикой как таковой, а во-вторых, допускали, что неудачи на поле боя вовсе не являются доказательством измены. Возможно, различие позиций объяснялось большей прагматичностью обоих мужчин, а возможно, тем, что каждый из них, конечно на свой лад, хотел что-то построить, тогда как Корделия, даже оказавшись у власти, по-прежнему жаждала разрушения. Пьер подозревал, что ее одержимость подпитывалась эгоизмом, а эгоизм – одержимостью. В сознании этой дамы народ, Комитет общественного спасения и Корделия Рэнсом представляли собой единое целое. Всякий, выступавший против одной из ипостасей названной троицы, выступал и против других, а главное – против нее лично. Такой взгляд на вещи заставлял Рэнсом всегда быть начеку, неустанно выявлять врагов народа и расправляться с ними заранее, чтобы не дать им шансов добраться до ее шеи.

– Положим, – с жаром продолжала она, – твоя маскировка сработает, и нас не выведут на чистую воду. Но ты ведь сам признаешь, что мы казнили множество офицеров и обрушили репрессии на членов их семей. Как, после всего этого, можно говорить о том, чтобы довериться военным? Они никогда не простят нам казней!

– Думаю, – ответил Пьер за начальника БГБ, – ты недооцениваешь силу эгоизма. Полагаю, что у каждого, кому мы предложим достаточно жирный кусок пирога, появятся веские основания помочь нам удержаться в седле. К тому же, получив полномочия от нас и потеснив при этом других, такой человек будет помнить, каков источник его влияния. И если мы ослабим нажим на офицеров…

– Они решат, что обязаны этим ему, – резко оборвала его Корделия, – и именно он сможет рассчитывать на их лояльность.

– Не исключено, – согласился Пьер. – Но вовсе не обязательно. Особенно если воплощать его советы и идеи в жизнь будем именно мы, и будем это делать публично.

Рэнсом снова открыла рот, но Пьер остановил ее, подняв руку.

– Я вовсе не утверждаю, что избранный нами человек не получит свою долю признательности. Более того, первоначально он получит большую ее долю. Суть в том, что выиграть войну, прибегая к насилию над собственными военными, невозможно: военная служба не должна быть разновидностью рабского труда. Например, столь широко использовавшийся нами принцип «коллективной ответственности», когда каждый офицер знает, что за его оплошность поплатятся родные и близкие, не оправдал возлагаемых на него надежд, потому что обеспечивал лишь подчинение, но никак не преданность. Угрожая семьям, мы становимся для офицеров такими же врагами, как монти. А может, и худшими, поскольку Альянс, убивая их самих, по крайней мере, не посягает на жизни их жен и детей. По правде говоря, в нынешних обстоятельствах у Флота нет особых причин поддерживать нас, а поскольку отсутствие их поддержки может обойтись нам очень дорого, мы должны «реабилитировать» себя в глазах военных. Воевать эффективно они смогут лишь тогда, когда их действия станут мотивированными. Нам еще страшно повезло, что флотские не предпочли просто остаться в стороне, наблюдая, как по нам катком пройдутся Уравнители. И позволю себе напомнить, что нас спас «Руссо», один-единственный корабль стены, причем даже не принадлежащий столичному флоту. Если бы «Руссо» не вмешался, и ты, и Оскар, и я – мы сейчас были бы трупами. Не продемонстрировав свою благодарность тем, кто спас наши шкуры, мы едва ли сможем рассчитывать на их поддержку вторично. А единственный способ выразить Флоту свою благодарность так, чтобы это стало известно каждому, вплоть до рядовых, – это ввести представителя военных в высшее руководство. Во всяком случае для видимости.

– Для видимости? – переспросила Рэнсом, заинтересованно приподняв бровь.

Пьер кивнул.

– Да. Мы с Оскаром уже обсудили вопрос о страховке. На тот случай, если наш военный песик вздумает сорваться с цепи. Оскар, поясни.

– Я внимательно изучил все предложенные Робом кандидатуры, – вступил в разговор шеф Бюро госбезопасности. – У меня имеются исчерпывающие характеристики на каждого, вкупе с донесениями их комиссаров. Любой из них вполне компетентен и имеет достаточно реальных заслуг, чтобы объявить его рыцарем без страха и упрека, однако в досье каждого имеется достаточно компромата такой силы, что при опубликовании он произведет эффект взорвавшейся бомбы. Конечно, – с улыбкой добавил он, – будет удобнее, если к моменту «разоблачения» потерявший доверие офицер окажется мертвым. Мертвецу труднее защищаться от обвинений.

– Понятно, – протянула Рэнсом, откинувшись назад и задумчиво почесывая подбородок. – Ну что ж, в качестве первого шага это приемлемо. Однако, – в голосе ее все еще звучало недоверие, – я должна буду ознакомиться с этим компроматом заранее. Мой Комитет должен будет разработать подачу героической биографии кандидата с учетом его возможного «разоблачения». Мы обязаны исключить возможность появления нестыковок или противоречий.

– С этим проблем не будет, – заверил ее Сен-Жюст. Корделия кивнула, хотя по ее лицу было видно, что она так и не избавилась от сомнений.

– Но все же мы идем на огромный риск, Роб, – сказала Рэнсом, развернувшись в кресле к Пьеру. – Достаточно вспомнить, что совсем недавно мы пустили в расход адмирала Жирарди за потерю Звезды Тревора, хотя – независимо от того, что мы вынуждены долбить пролетариату, – его вины в этом нет.

Про себя Пьер подивился, что в кои-то веки Корделия сочла возможным не обвинить флотоводца во всех смертных грехах. Наверное, это потому, решил он, что для нее «хороший адмирал – мертвый адмирал», потому как он уже точно не вступит ни в какой заговор.

– А на Флоте, – продолжила она, – пребывают в уверенности, что мы превратили его в козла отпущения и расстреляли с единственной целью – свалить на него нашу вину. Не думаю, что твоя идея сработает, во всяком случае в ближайшее время.

– Это потому, – сказал Пьер, – что ты не знаешь, кого я выбрал.

Он умолк и некоторое время взирал на нее с ухмылкой. Как ни пыталась Корделия сделать вид, будто его попытка сыграть на ее торопливости не сработает, оба они заранее знали, что долго она не вытерпит. Так и вышло: меньше чем через минуту Рэнсом нетерпеливо пожала плечами.

– Ладно, выкладывай.

– Эстер МакКвин, – коротко ответил Пьер.

Рэнсом чуть не подскочила в кресле.

– Шутишь! – воскликнула она.

Пьер молча покачал головой. Корделия насупилась.

– Черт возьми, лучше бы шутил! Оскар, скажи хоть ты, – обернулась она к шефу СБ. – Эта чертовка и без того пользуется опасной популярностью, а о ее личных амбициях и планах доносил твой собственный шпион. Неужто ты и впрямь вознамерился вложить заряженный пульсер в руки человека, который, как нам известно, жаждет заполучить оружие.

– Те самые, помянутые тобой амбиции должны обернуться нам на пользу, – заговорил Пьер, опередив Сен-Жюста. – Да, генерал Фонтейн предупреждал нас о ее честолюбивых замыслах: она даже предприняла несколько попыток организовать среди высших офицеров тайное общество. Только вот добиться на этом поприще заметного успеха ей не удалось. Ее коллеги, в большинстве своем, не хуже нас осведомлены насчет амбиций этой особы. Многие из них запуганы и предпочитают ни во что не ввязываться, а сохранившие мужество считают ее скорее политиком, чем военным. Ну а учитывая особенности нынешней политической игры, всякий выказывающий намерение в нее ввязаться, не внушает доверия даже своим недавним соратникам. Таким образом, дав ей место в Комитете, мы, во-первых, удовлетворим ее амбиции, а во-вторых, нанесем удар по ее популярности. При любом повороте она будет заинтересована в сохранении и упрочении нашей, а следовательно, и своей собственной власти.

Рэнсом хмыкнула и, чуть расслабившись, задумчиво сложила руки на груди. Через некоторое время она вновь, но уже не столь резко покачала головой и сказала:

– Ладно, положим, ты прав. Но она все равно опасна. Толпа видит в ней спасительницу Комитета от Уравнителей: многие на нее чуть не молятся. Но, черт побери, на самом-то деле мы понятия не имеем, собиралась ли она нас спасать! Не исключено, что не разбейся ее бот, она по инерции покончила бы после них и с нами.

– Не исключено, – согласился Пьер, – однако если такое и могло произойти, то именно по инерции. Уверен, – подчеркивая уверенность голосом, он едва не перестарался, – заранее она ничего подобного не планировала. Не из любви к нам, разумеется, а из простого расчета. Комитет худо-бедно, но обладает в глазах населения определенной легитимностью, хотя бы потому, что за шесть лет многие просто свыклись с нашим пребыванием у власти. Что, скажи на милость, получила бы она, уничтожив нас? Вспомни, ее решение прийти к нам на выручку поддержал лишь один флагманский корабль. Неужели ты думаешь, что путч в ее исполнении – особенно с учетом ее всем известных амбиций – был бы поддержан всем Флотом?

– Сдается мне, – хмуро пробормотала Рэнсом, – ты стараешься убедить во всем этом не столько меня, сколько себя. Но если признать твою правоту по этому пункту, не находишь ли ты, что в твои доводы вкралось противоречие? Если командование Флота видит в ней политикана, а мы, введя ее в Комитет, окончательно утвердим офицерский корпус в этом мнении, то с какой стати это должно обеспечить поддержку Комитета со стороны военных?

– Да с той, что, даже имея репутацию политикана, она является одним из лучших боевых командиров, и всем это прекрасно известно, – ответил Сен-Жюст. – Ее компетентность ни у кого не вызывает сомнений. Таким образом, кандидатура Эстер подходит по всем параметрам: все знают ее как действительно отменного флотоводца, однако общеизвестные политические амбиции не позволят ей опасно сблизиться с остальной военной верхушкой.

– Если она так уж чертовски хороша, то почему же мы потеряли Звезду Тревора? – требовательно спросила Рэнсом.

Пьер прикрыл рукой улыбку. Ведомство Корделии превратило названную базу в некую мифическую точку, дальше которой отступление невозможно. Даже он сам предлагал ей снизить накал риторики, однако пропагандисты без устали призвали «лечь костьми на этом последнем, священном рубеже». Нельзя, конечно, было не признать, что система действительно имела огромное стратегическое значение: утрата ее стала тяжким ударом, во многом и вынудившим руководство задуматься о допуске в Комитет представителя военных. Однако в масштабах всей Республики потеря одной, пусть и важной системы еще не являлась катастрофой. Во всяком случае, лучше было лишиться ее, чем Народного Флота, окончательное разложение и деморализация которого в связи с уходом со «священного рубежа» вовсе не являлись целью Комитета.

– Звезду Тревора мы потеряли по той простой причине, – ответил он Рэнсом, – что и корабли у монти лучше, и технология. Не говоря уж о том, что благодаря нашей «мудрой» политике повального отстрела потерпевших поражение командиров мантикорские офицеры набираются боевого опыта, а наши нет. Став покойником, воевать не научишься.

Его язвительный тон заставил ее глаза удивленно расшириться, и Пьер улыбнулся.

– Возможно, МакКвин и не смогла удержать систему, но, по крайней мере, заставила монти понести тяжелые потери. По существу, учитывая относительные размеры наших флотов, пропорциональные потери Альянса были, возможно, даже выше, чем наши, по крайней мере до первого боя. К тому же в ходе этой операции ее капитаны и командиры эскадр приобрели немалый опыт. Примерно треть из них мы перераспределили по другим флотам, что улучшило кадровый состав Флота в целом. Что же до конечного итога битвы, то его можно было предсказать три года назад, когда намерение Белой Гавани захватить систему сделалось очевидным. Именно по этой причине я забрал оттуда МакКвин и заставил Жирарди принять удар на себя.

Рэнсом подняла бровь, и Пьер пожал плечами.

– Она была мне нужна, а учитывая особенности нашей кадровой политики, у нас просто не осталось бы другого выхода, кроме как расстрелять ее после неизбежного отступления. Полагаю, – добавил он с кривой усмешкой, – что это был один из самых блестящих моих ходов за все время войны.

Рэнсом снова хмыкнула и, хмуро уставясь в столешницу, пробормотала:

– Но с чего ты взял, что для этого дела тебе нужна именно МакКвин? Скажу по правде: чем больше ты ее нахваливаешь, тем меньше мне это нравится. На кой нам сдалась столь компетентная особа?

– Компетентность компетентности рознь, – уверенно заявил Пьер. – Свое дело она знает превосходно, но чтобы вникнуть в особенности нашего, ей потребуется время. Мы с Оскаром будем за ней присматривать и если углядим излишнюю прыть… ну что ж, бывают же несчастные случаи.

– Конечно, – добавил Сен-Жюст, – она не лишена недостатков, но все же предпочтительнее следующего кандидата в списке.

– А кто следующий? – осведомилась Рэнсом.

– До нашего налета на торговые пути монти в Силезии, обернувшегося против нас самих, лучшим вариантом виделось назначение Хавьера Жискара. Но на данный момент он совершенно не годится, во всяком случае до поры. Его политические взгляды даже более приемлемы для нас, чем взгляды МакКвин – комиссар Причарт отзывается о нем весьма одобрительно, – и случившееся, по правде сказать, не было его виной. Между нами говоря, это мы, отозвав его, совершили ошибку. Но, так или иначе, мы его отозвали, и официально он наказан за «свой» просчет. Это пустая формальность: он нам нужен, и мы не можем позволить себе пустить его в расход, однако слишком поспешная реабилитация была бы политической ошибкой.

– Ладно, насчет Жискара все ясно, – махнула рукой Рэнсом. – Но ты лишь объяснил мне, кто сейчас не является вторым кандидатом. А вопрос был о другом.

– Прости, я отвлекся, – извинился Сен-Жюст. – Отвечаю на твой вопрос: единственным настоящим конкурентом МакКвин остается Томас Тейсман. Он значительно моложе ее, но является единственным флаг-офицером, выкарабкавшимся из операции «Кинжал» с репутацией настоящего воина, да и в битве за Звезду Тревора, прежде чем мы отозвали его оттуда, проявил себя наилучшим образом. При Сибринге он одержал одну из весьма немногих наших побед, но, хотя весь Флот видит в нем выдающегося тактика и стратега, этот малый настолько осторожен, что всегда и везде проявляет полнейшую аполитичность.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33