И после того случая она не раз выказывала подлинно благородное отношение к противнику. Уорнер Кэслет был освобожден и отпущен на родину, ибо Хонор сочла, что Звездное Королевство в долгу перед ним и его командой. Гражданин капитан Стефан Хольц и сорок шесть его подчиненных остались в живых лишь потому, что она послала катера и эвакуировала их с безнадежно разрушенного крейсера «Ахмед», не будучи при этом уверенной, что получившие тяжкие повреждения системы жизнеобеспечения ее собственного корабля позволят выжить ей самой и ее команде. А потом именно она организовала репатриацию спасенных вместе с экипажем Кэслета.

Народный Флот имел перед ней долг чести, а Томас Тейсман вдобавок еще и личный долг. Хонор Харрингтон имела право ожидать от властей Республики достойного, уважительного отношения и к себе, и к своим людям. А мысль о…

Прозвенел звонок. Пробурчав: «Что угодно?», Тейсман поставил бокал на подлокотник кресла.

– Я хотела бы поговорить с вами, гражданин адмирал, – послышался голос Корделии Рэнсом.

Томас напряженно выпрямился. Время остановилось, следующее мгновение длилось вечность, и, пребывая в этом кристалле неопределенности, Тейсман поносил себя за непозволительную глупость. Как он мог расслабиться и напиться, зная, что эта особа находится с ним в одной звездной системе?

Однако в тот же миг чувство самосохранения заставило его встряхнуться и вернуться к действительности. Чтобы выкрутиться, следовало не предаваться самобичеванию, а действовать, причем без промедления.

– Одну минуточку, гражданка секретарь, – сказал он, встав.

В то время как ноги его нашаривали ботинки, а одна рука застегивала ворот, вторая потянулась к находившемуся поблизости от бутылки виски ингалятору. Тейсман не слишком жаловал алкоголь, а эту гадость любил еще меньше, но по опыту знал, что если уж доведется перебрать, ингалятор желательно иметь в пределах досягаемости. Вспомнив недобрым словом давнюю, случившуюся еще на третьем курсе Академии пьянку, после которой ему впервые довелось прибегнуть к этому средству, он поднес приборчик ко рту и нажал кнопку.

Адмирал знал, чем это обернется, однако приступ сильного кашля все равно застал его врасплох, заставив согнуться пополам. В первое мгновение он почувствовал себя умирающим, а во второе пожалел, что не умер на самом деле. Но, так или иначе, эта проклятущая штуковина произвела желаемое действие: желудок Тейсмана возмутился, а голова прояснилась, и каюта перестала выплясывать вокруг него польку.

Снова встряхнувшись, он сунул ингалятор в брючный карман и потянулся было к брошенному на спинку соседнего кресла мундиру, однако передумал. В конце концов, это Рэнсом явилась в его личные покои, причем без предупреждения. В данных обстоятельствах Тейсман не собирался приветствовать ее при полном параде, словно кролик, стремящийся предстать перед удавом в лучшем виде.

Перевесив мундир с кресла на вешалку, он перевел дух и нажал кнопку.

Дверь плавно отворилась, и вошла Корделия Рэнсом, сопровождаемая, как всегда, двумя громилами-телохранителями. Приглядевшись, адмирал сообразил, что в прошлый раз с ней приходила другая пара, однако это не имело значения. Создавалось впечатление, будто охранников для нее разводят с помощью клонирования.

– Добрый вечер, гражданка секретарь, – сказал он. – Я не ждал гостей.

– Я вижу, – откликнулась она, склонив голову набок, и бросила понимающий взгляд на бокал и бутылку. – Прошу прощения за то, что заявилась без предупреждения и прервала ваш отдых. Однако у меня возникло несколько вопросов, которые мне хотелось бы обсудить с вами. С глазу на глаз.

– Вот как? – вежливо уточнил Тейсман.

В результате действия ингалятора у него раскалывалась голова, но боль странным образом проясняла мысли. Он покосился на подпиравших стенки горилл. Корделия проигнорировала его намек: видимо, их она воспринимала лишь как предмет обстановки. И тут, возможно как раз благодаря помянутому прояснению, он сообразил, что они, в сущности, не являлись и телохранителями. На военной базе Республики члену Комитета никого опасаться не приходилась, и Рэнсом таскала их за собой как символ значимости своей персоны, своего рода тотем, приличествующий особе вождя.

– Именно так, – ответила она, не подозревая о круговерти его мыслей.

Тейсман, посторонившись, предложил ей кресло.

– Я тут позволил себе расслабиться, – сказал адмирал, указывая на бутылку, – не желаете ли выпить?

– Нет, спасибо. Но вас прошу не стесняться: глоток виски беседе не помеха.

– Благодарю, чуть попозже я непременно выпью, – отозвался он, дождался, пока она усядется, сел напротив и, когда оба громилы заняли места позади нее, учтиво осведомился: – Итак, чем могу быть полезен?

– Мне хотелось бы обсудить действия гражданина контр-адмирала Турвиля, – ответила она таким тоном и с таким взглядом, что Тейсман ощутил легкий укол тревоги.

– В каком смысле, мэм? – спросил Тейсман, ухитрившись не выказать настороженности или недовольства, хотя его вдобавок ко всему отчаянно мутило.

– Мне не нравится его явное стремление оставить пленных в ведении флота.

– Не уверен, что верно понял ход ваших рассуждений, гражданка секретарь, – сказал Тейсман, силясь сохранить спокойствие. – Он доложил о захвате в плен группы неприятельских военных и обратился к командованию с просьбой о разрешении переправить их на Таррагон. И что?

– Не стоит со мной хитрить, гражданин адмирал, – отозвалась Рэнсом с холодной улыбкой. – Желание оградить своих подчиненных от неприятностей – вполне похвальное качество для командира, однако вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Эту Харрингтон едва ли можно считать обычной военнопленной, и вам с Турвилем обоим это прекрасно известно. Ее пленение есть факт первостепенного политического значения, а стало быть, и решение о месте ее содержания есть вопрос не военный, а политический.

– Но гражданка секретарь, – попытался возразить Тейсман, – Денебские соглашения…

– Плевать мне на Денебские соглашения! – оборвала Рэнсом, подавшись вперед и буравя его сердитым взглядом. – Эти соглашения были подписаны Законодателями, а не подлинными представителями народа, и народ не обязан соблюдать обязательства продажного плутократического режима, особенно в разгар смертельного противостояния! Идет война мировоззрений, в которой нет и не может быть места компромиссам! Мне непонятно, почему военные никак не могут сообразить, что мы воюем не против «достойных противников» или «воинов», а против классовых врагов. Единственным результатом нашей революционной борьбы должно стать полное уничтожение враждебных режимов: в противном случае враг сокрушит нас и восстановит господство эксплуататоров. Единственное – единственное! – что имеет значение для нас, это победа, и лишь те, кто осознает данный факт, имеют право вести народ за собой. Так вот, Комитет общественного спасения данный факт осознает в полной мере: мы намерены использовать для достижения победы все доступные средства и не станем упускать возможность причинить врагу ущерб из-за бесполезного клочка бумаги, который мы никогда не подписывали.

Она говорила так искренне, с таким пылом, что Тейсман усомнился, подействовал ли на него ингалятор. Разумеется, все сказанное находилось в русле официальной пропаганды, но ведь не могла женщина, облеченная огромной ответственностью и властью, занимающая высокое положение, действительно верить в подобную чушь!

– В теории со всем этим трудно не согласиться, гражданка секретарь, – осторожно произнес он, – но мне кажется, здесь следует принимать во внимание некоторые практические аспекты, относящиеся скорее к тактике, нежели к фундаментальным принципам.

Рэнсом поджала губы, но перебивать не стала, и он, потерев рукой пульсирующий висок, продолжил:

– Говоря более конкретно, мэм, мне думается, что многие рядовые и старшины флота монти искренне верят в то, что воюют за правое дело, и считают Денебские соглашения важной частью защищаемой ими системы ценностей. Если мы нарушим…

– Вздор! – вмешалась Рэнсом. – То есть, конечно, многие из служивших во вражеском флоте до войны профессионалов и впрямь верили в этот бред. В конце концов, что с них взять: они оболваненные пропагандой наемники, которым достало глупости или жадности добровольно, за деньги, пойти на службу к империалистам-эксплуататорам! Но с началом войны их флот, так же как и наш, встал перед необходимостью набирать личный состав среди самых широких слоев народа, а простой народ не поддастся на измышления аристократов. Они поймут, что их посылают против братьев по классу и приносят в жертву ради защиты интересов презренной олигархической клики, – а поняв, обрушатся на своих правителей и низвергнут их точно так же, как мы низвергли наших!

Тейсман вздрогнул, пораженный совершенно нежданным открытием: Корделия Рэнсом и впрямь верила собственным пропагандистским бредням!

Мысленно вздохнув, Тейсман попытался осознать этот факт, но он просто не укладывался в его сознании. Нет, такое просто невозможно! Рэнсом вовсе не глупа, она мастерски умеет играть на инстинктах толпы и всегда не просто улавливает, откуда дует ветер, но и ухитряется предугадывать его направление. Подобная проницательность едва ли совместима с тупым безоглядным фанатизмом.

Но эта особа так долго и так умело угадывала умонастроения толпы, что теперь, пожалуй, уже не угадывает ее мнение, а навязывает ей свое. При этой мысли желудок Тейсмана скрутило узлом: его сознание не могло совместить циничного манипулятора общественным мнение и пламенную пропагандистку, искренне убежденную в абсолютной ценности провозглашаемых ею идей. Женщина, таскавшая повсюду за собой пару горилл с единственной целью подчеркнуть свою значимость, женщина, чье ведомство специализировалось на промывании мозгов населения с помощью самой низкопробной лжи, годилась на роль преданного борца за народное счастье еще меньше, чем Томас Тейсман. Нельзя лгать так долго и так успешно, не понимая, что ты лжешь!

Или все-таки можно? Страшно подумать, но не могла ли она после стольких лет обладания неограниченной властью и неограниченными возможностями искажать истину, преподнося все и вся лишь в угодном ей свете, просто разучиться отличать правду от собственного вымысла. Тейсман знал офицеров из влиятельных семей Законодателей, павших жертвой того же явления. Эти люди прекрасно знали, что посылаемые ими наверх донесения имеют лишь косвенное отношение к действительности, но поскольку в силу их принадлежности к правящей касте никто не осмеливался подвергнуть эти доклады сомнению, привыкли, и в какой-то мере стали считать, что сказанное ими становится истиной. По той простой причине, что это изрекли они.

Кто во всей Народной Республике мог указать Корделии Рэнсом на ее ошибки? Говорить с ней на равных могли лишь Роб Пьер и Оскар Сен-Жюст, всеми же прочими каждое слово, освященное авторитетом Комитета по открытой информации, должно было восприниматься как божественное откровение!

Тейсман с ужасом понял, что дела в Республике обстоят еще хуже, чем он думал до последнего времени. По меньшей мере одна особа из высшего руководства державы, особа, облеченная властью принимать решения, от которых зависели жизнь или смерть Республики, принимала их на основе видения действительности, искаженного ее же собственным вымыслом!

– Мне трудно поручиться за каждого офицера, гражданка секретарь, – сказал адмирал после паузы, показавшейся ему затянувшейся до опасного предела, – но сам я никогда не сомневался в том, что деятельность военных должна быть подконтрольна политическому руководству.

Он говорил, тщательно подбирая слова, ибо прекрасно понимал, что никогда в жизни не подвергался большей опасности. Однако адмирал считал себя обязанным попытаться хоть в какой-то мере вернуть Рэнсом на стезю разума. Поскольку, похоже, больше было некому.

Голова его трещала, ладони взмокли от пота, но страх парадоксальным образом придавал мыслям и словам особую четкость.

– Что же до моей обеспокоенности, касающейся Денебских соглашений, то она связана отчасти с проблемой инспекторов Лиги, а отчасти, прошу прощения, с фактически полученными мною косвенными указаниями политического характера.

– Что еще за «косвенные политические указания»? – с подозрением спросила Рэнсом.

– Комитет по открытой информации всегда подчеркивал, что Народная Республика обращается с пленными «должным образом». Хотя это понятие никогда не конкретизировалось, представители всех звездных наций, включая инспекторов Лиги, всегда трактовали его в духе Денебских соглашений. Я понимаю, что во всякой войне, а тем более в войне мировоззрений дезинформация противника играет немаловажную роль, однако никаких инструкций от руководства, касающихся необходимости вводить противника и наблюдателей в заблуждение по данному вопросу, я не получал – соответственно, считал необходимым действовать в соответствии с Соглашениями и ориентировал на это своих подчиненных. По моему мнению, воинский начальник просто не имеет права занять другую позицию, не получив на то прямых указаний от представителей Комитета…

– Понятно, – протянула Рэнсом, закинула ногу на ногу и склонила голову набок. Несколько мгновений она молчала, а потом уже гораздо менее холодным тоном сказала: – А знаете, гражданин адмирал, я ведь никогда не рассматривала данную проблему в таком ракурсе. Здесь имеет место явная недоработка Комитета. Если мы хотим, чтобы наши командиры действовали в строгом соответствии с политическим курсом, нам прежде всего надлежит довести суть этого курса до сведения исполнителей. Верно? – Корделия поджала губы и медленно кивнула. – Да, конечно. Даже странно, что это не пришло в голову мне самой. Мы должны четко разъяснять суть нашей политики, добиваясь правильного ее понимания. При встрече с секретарем Сен-Жюстом я непременно подниму вопрос о необходимости разработки и распространения надлежащих директив.

– Уверен, мэм, Комитет примет правильное решение, – отозвался Тейсман, искренне надеясь, что Пьер и Сен-Жюст сумеют поставить эту женщину на место, – но пока новые директивы не получены, могу ли я высказать свои соображения относительно желательного характера наших действий?

– Разумеется, – разрешила Рэнсом почти любезно.

– Спасибо.

Тейсман сдержал желание утереть лоб и дружелюбным, рассудительным тоном, не позволяя догадаться, что тщательный подбор слов дается ему очень непросто, начал излагать свои соображения:

– Исходя из чисто практических соображений, я считаю разумным применять принципы Соглашений к основной массе военнопленных, с тем чтобы командиры не могли принимать не согласующихся с названными принципами решений без конкретных указаний сверху.

Рэнсом открыла было рот, и он поднял руку, желая закончить мысль.

– Я вовсе не хочу сказать, что по политическим соображениям не могут приниматься и иные решения, однако автоматическое следование Соглашениям в большинстве случаев дает нам, по моему мнению, три существенных преимущества. Прежде всего военным необходима некая общая основа для их действий. Я понимаю, что командиры всегда могут положиться на советы комиссаров, однако в отсутствие общепринятых принципов мы можем оказаться в положении, когда каждая система, флотилия, оперативное соединение или эскадра будут вынуждены вырабатывать собственный политический курс. Боюсь, такое положение может способствовать лишь хаосу. А вот если принять Соглашения за основу, все командиры будут действовать единообразно. Если же политические соображения потребуют отступления от базового курса, это всегда можно оформить особым указанием.

Он сделал паузу и дождался от Рэнсом неохотного кивка.

– А в чем другие преимущества? – осведомилась она.

– Второе – это пропагандистские возможности, которые открывает следование Соглашениям, и, напротив, неприятности, каковыми чреват полный отказ от них. Соглашения являются важным элементом, влияющим на принятие решений как Альянсом, так и Солнечной Лигой, в частности и тех, которые обеспечивают нам негласную поддержку со стороны Лиги. Вздумай мы официально денонсировать Соглашения, монти использую это и в целях внутренней агитации, и во внешней политике – как рычаг, с помощью которого можно попытаться лишить нас помощи Лиги. А вот следуя Соглашениям, мы можем претендовать на роль естественных союзников угнетенных народных масс Звездного Королевства. Вспомните, гражданка секретарь, к офицерскому корпусу принадлежит не более двадцати процентов пленных, да и те далеко не все происходят из аристократических или плутократических семейств. Иными словами, свыше восьмидесяти процентов военнопленных не принадлежат к эксплуататорским классам, и хорошее обращение с ними будет способствовать распространению среди монти представления о нашей гуманности и справедливости. Во всяком случае, они будут знать, что если сдадутся… или перейдут на нашу сторону, их не ждет ничего дурного.

Рэнсом хмыкнула и почесала нос. Некоторое время она сидела, задумчиво прикрыв глаза, а потом кивнула.

– Да, гражданин адмирал, вынуждена признать: что-то в этом есть. Правда, если мы сделаем это своей официальной политикой, нам придется проявлять большую осторожность в тех случаях, когда мы встанем перед необходимостью отдельных отступлений от этих дурацких Соглашений. Ведь монти, безусловно, будут выискивать любой повод и предлог, чтобы обвинить нас во лжи.

– Наверное, мэм, – любезно согласился Тейсман, ни чем не показывая, что, по его мнению, это должно быть совершенно ясно даже круглому дураку. – Мне трудно судить с уверенностью: я лишь предлагаю собственное видение проблемы.

– Я это поняла, гражданин адмирал. Но вы упоминали три преимущества.

– Так точно, мэм. Попросту говоря, я имел в виду, что как аукнется, так и откликнется. Хорошее обращение с пленными с нашей стороны даст нам право требовать от противника того же самого. По существу, у них не останется другого выхода: иной подход обернется для них немалым пропагандистским ущербом. А нам это выгодно по двум причинам: во-первых, мы обеспечиваем нашим бойцам, оказавшимся в плену, наилучшие условия, а во-вторых, тем самым способствуем повышению нашего боевого духа. Людям легче сражаться, если они знают, что, даже попав в руки врага, не подвергнутся издевательствам.

Адмирал едва не упомянул еще одну, весьма существенную причину, по которой хорошее обращение с военнопленными было явно на пользу Республике, но вовремя спохватился. Указывать секретарю по открытой информации на тот факт, что в плену у монти пребывает в десять, а то и пятнадцать раз больше служащих Народного Флота, чем считается по официальной версии, было бы с его стороны чистым идиотизмом.

– Понятно, – в очередной раз процедила Рэнсом и, подперев ладонями подбородок, встретилась с Тейсманом глазами.

Адмирал, невзирая на бурлящий в желудке вулкан, внешне сохранял полнейшую невозмутимость.

– Должна сказать, – прервала молчание Корделия, – что ваши соображения и доводы, которыми вы их подкрепили, произвели на меня сильное впечатление. Жаль, что до сих пор вы держались в стороне от политики. Столь проницательному флаг-офицеру Комитет мог бы найти весьма достойное применение.

– Я держался в стороне от политики, поскольку решительно не гожусь для политической карьеры, – заявил Тейсман, на сей раз совершенно искренне.

– Отнюдь в этом не уверена, – задумчиво произнесла Рэнсом. – Вы продемонстрировали исключительно тонкое понимание пропагандистских аспектов проблемы.

– Весьма польщен, мэм, – отозвался адмирал, – однако не уверен, что могу с этим согласиться. – Проявив осторожность, он не стал заострять внимание на том, что, с точки зрения элементарной логики, признание за ним «тонкого понимания проблемы» автоматически означало отсутствие такового у нее. – На самом деле, проанализировав мои соображения, вы увидите, что все они касаются не политических, а сугубо военных аспектов нашего отношения к Соглашениям. Учитывая необходимость поддержания контактов с Лигой, я беспокоюсь и о том, чтобы это отношение не способствовало укреплению позиций врага или ослаблению наших собственных. Боюсь, многое, выходящее за эти рамки и относящееся к сфере экономики или высокой политики, недоступно моему пониманию. Как я уже говорил вам при первой беседе, вся моя сознательная жизнь связана с Флотом, и мне кажется, что – во всяком случае в военное время – именно мой военный опыт может принести максимальную пользу делу народа.

– Может быть, вы и правы, – не стала спорить Рэнсом. – Учитывая, как вы проявили себя на поле боя, вас, наверное, и впрямь не стоит переводить в столицу. Военный успех возможен лишь в том случае, если флот действует в рамках верной политической доктрины, но претворение ее в жизнь военными средствами требует наличия умелых и опытных офицеров.

Тейсман кивнул, но ничего не сказал. Рэнсом опустила руки и пробежала пальцами по подлокотнику.

– Благодаря нашей беседе, гражданин адмирал, – сказала она, – у меня появилась почва для размышлений. Возможно, я поспешила отмахнуться от Соглашений, объявив их бесполезными. Заметьте, я до сих пор считаю устаревший договор, подписанный нашими классовыми врагами, ни к чему нас не обязывающим, однако вы убедили меня в том, что открыто отвергать его, не просчитав все возможные последствия, неразумно.

Тейсман снова кивнул. Напряжение и боязнь тоном или выражением лица выдать истинные чувства усилили воздействие дешевого виски, и его отчаянно тошнило. Однако он искренне полагал, что если его усилия помогут хоть немного умерить кровожадные аппетиты Рэнсом, дело того стоит.

– Так или иначе, – отрывисто заявила она, встав с кресла, – время для их безоговорочного денонсирования сейчас явно не самое подходящее.

Тейсман тоже поднялся, и, хотя облегчение, испытанное им при этих словах, едва не заставило колени подогнуться, дослушал ее стоя.

– Ну а в тех случаях, когда интересы народа потребуют нарушения Соглашений, мы должны будем позаботиться о соблюдении секретности, – добавила Рэнсом. – В этом, гражданин адмирал, вы тоже правы.

К счастью, произнося эти слова, гражданка секретарь уже повернулась к выходу и не заметила мгновенно подавленного, но все же промелькнувшего на его лице ужаса.

– Да, – задумчиво продолжила она, когда Тейсман любезно проводил ей до дверей, – надо будет обдумать организационную сторону. Пожалуй, все решения, касающиеся военнопленных, должны быть централизованы. Нужно создать несколько региональных штабов, которые будут вести реестр и предоставлять сведения инспекторам Лиги. А вот возможности инспекторов добывать информацию самостоятельно следует под благовидными предлогами ограничить, – По мере того как Корделия говорила, в голосе ее звучало все большее воодушевление. – Ну конечно! Мы сможем объяснить централизацию тем, что это облегчает контроль условий содержания пленных. И в этом отношении нам даже не придется лгать! Конечно, – на лице ее промелькнула холодная, хищная усмешка, – для некоторых… нежелательных персон это означает, что они просто не должны попасть ни в какие списки. Как жаль что никто не додумался до такого раньше. Это, бесспорно, упростило бы нынешнюю ситуацию.

Тейсман сглотнул желчь. Он едва сдержал рвотный порыв, а гражданка секретарь, задержавшись у порога с энтузиазмом пожала ему руку.

– Большое спасибо, гражданин адмирал! Вы высказали ряд в высшей степени полезных соображений. Если у вас появятся и другие ценные идеи, непременно поделитесь ими со мной!

Еще раз пожав ему руку, Рэнсом улыбнулась и ушла. К счастью для Томаса Тейсмана, он сумел удержаться от рвоты до того момента, пока не затворилась дверь.