Одинокий тролль

— Но как это выяснить, черт подери?! —тревожно спросил Эстон.

— Я об этом думала, — медленно ответила Леонова. — У нас, в будущем, существует простой способ проверки. Я понимаю, что у вас нет такой техники, но вы ведь можете сканировать мозг человека?

— Это зависит от того, какой смысл вы вкладываете в выражение «сканировать мозг», — осторожно произнес Эстон.

— Проклятье, — пробормотала она. — Эти языковые заморочки — просто кошмар! Я все время сомневаюсь, то ли я говорю, что хочу сказать!

— Не волнуйтесь, — сухо успокоил он. — Когда мы доберемся до Англии, то окажемся в одной лодке, простите за каламбур.

— Что-что?

— Так, чепуха. Расскажите-ка мне, что именно происходит при этом вашем «сканировании мозга»?

— Регистрируются мозговые волны, — ответила она. — У нас дома это процедура, при которой анализируется клеточная структура и все такое, но главное для нас — мозговые волны. Излучения мозга.

— По описанию это похоже на электроэнцефалограмму, — осторожно сказал Эстон.

Она непонимающе приподняла брови.

— Электроэнцефалограмма фиксирует электрические импульсы мозга, — пояснил он. — Я не слишком сведущ в этой области, однако мне кажется…

— Отлично! — Лицо Леоновой просветлело, и она несколько раз энергично кивнула. — В альфа-волне есть характерный пик, который отмечается только у людей, не способных слышать мысли троллей. И наоборот, как мы полагаем.

— То есть вы хотите сказать, что нам придется делать электроэнцефалограмму каждому человеку, которому мы захотим сообщить о вас?

— Разумеется, — ответила она удивленно. — А в чем тут проблема?

— Как это в чем проблема? Каким, к черту, образом мы сможем убедить кого бы то ни было сделать электроэнцефалограмму, не объясняя толком зачем?

— Погодите, — она подняла голову, — у нас эта процедура занимает не больше двух минут, и ее обязательно делают при каждом медицинском осмотре. У вас это не так?

— Нет, — с похвальной сдержанностью ответил Эстон, — у нас не так.

Затем он принялся объяснять ей, как делают энцефалограмму на Земле, и тут наступила ее очередь изумляться:

— Боже мой! О таких примитивных методах я никогда не слыхала!

— Мы очень примитивное племя, Мила, — плаксивым голосом сказал Эстон. — Но если вы все время будете нам об этом напоминать, то вряд ли у вас будет много друзей.

— Ой! — Она ласково положила руку на его плечо. — Боюсь, я гораздо несдержаннее, чем думала.

— Не волнуйтесь, — сказал Эстон, поглаживая ее руку — ему хотелось думать, что это был вполне невинный жест. — Я догадываюсь, насколько примитивными мы должны казаться по вашим меркам. Но если вам необходимо затеряться среди нас, придется потрудиться над мировоззрением не меньше, чем над речью.

— Понимаю. — Она улыбнулась ему, и тепло ее улыбки проникло в самую глубину души Эстона. — И все же хорошо было бы сделать… «электроэнцефалограмму», так? — неуверенно произнесла Леонова новое слово, и он одобряюще кивнул. — Сначала мне, а потом сравнивать с ней все остальные.

Она нахмурилась:

— Мне кажется, это не должно быть слишком сложно. Я знаю, как выглядит мой скан и какой рисунок волны нужно искать. Остается лишь надеяться, что энцефалограмма дает сходное изображение и я смогу сориентироваться.

— Похоже, мы это узнаем, только когда возьмемся за дело, — медленно произнес Эстон. Ее рука все еще лежала у него на плече, и он попытался незаметно отодвинуться. Но она сильнее сжала пальцы, и он замер. Поднял глаза и посмотрел прямо ей в лицо.

Он ошибался, подумал Эстон спустя какое-то мгновение, эти глаза были совсем не похожи на глаза молодой девушки. В их невероятно ясной, темно-синей глубине таилось понимание. В них мерцала едва заметная приглушенная искорка, ласковая и задорная, но не было ни смущения, ни невольной жестокости удивления, которое было бы естественно со стороны столь юной особы. И, самое поразительное, в них не читалось отказа! В них не было даже вежливой отстраненности женщины, старающейся не обидеть его своим равнодушием.

Он попался! Он не мог вспомнить похожего выражения ни на одном знакомом лице. Она смотрела на него ласково и понимающе, и он едва верил, что это лицо женщины, которой не раз, исполняя свой долг, приходилось убивать живые существа.

Ему тоже приходилось убивать — иногда в рукопашной, так что он чуял запах пота противника, прежде чем нанести удар, — и он знал, что этот опыт оставил неизгладимый след в его душе. Он надеялся, что не стал из-за этого жестоким или холодным человеком, но сознавал, что бесследно такое пройти не могло, и порой опасался, что это заметно другим. Даже в юности он не считал себя красавцем, а время и шрамы едва ли пошли на пользу его внешности. Но Леонова, казалось, не замечала его неказистой внешности, ее глаза смотрели в его душу, и в них не было ни отказа, ни осуждения.

— Мила, — выговорил наконец Эстон. — Я думаю… — он мягко отвел ее руку, — … что не очень прилично себя веду.

— Почему же? Вы ведете себя по-джентельменски. Мне приятно, что вам нравится на меня смотреть, почему вы этого стесняетесь?

Она говорила так просто и искренне, что Эстон невольно покраснел.

— Стесняюсь из-за того, что мне при этом в голову всякая чушь лезет. — Он выпрямился. — Вы здесь одиноки. Вы потеряли все, что имели: друзей, родину… А мне пятьдесят девять лет, Мила. Вам ни к чему престарелый ловелас, который пытается…

Он замолчал, пораженный ее совершенно неожиданной реакцией. Она смеялась! И это был не надменный, насмешливый смех, а искреннее доброе веселье… В котором Эстон все-таки ощутил усталость и печаль, которые казались такими неестественными для столь юной особы.

— Простите, Дик, — сказала она своим милым, нежным голосом.

Прежде чем он успел отклониться назад, она погладила его по щеке — ее удивительно сильные пальцы касались его кожи с неизъяснимой нежностью.

— Я смеюсь не над вами. Просто все время забываю, как мало вы обо мне знаете.

Лицо Эстона выразило недоумение, и улыбка Леоновой чуть потускнела.

— Как вы думаете, Дик, сколько мне лет?

— Сколько лет?.. — Он внимательно посмотрел на нее и нахмурился. — Не знаю, — медленно произнес он. — Когда я впервые увидел вас, то сказал бы — восемнадцать или девятнадцать. Но с таким жизненным опытом, как у вас, вы, наверное, старше?

Эстон вгляделся в лицо Леоновой. Ей не могло быть больше двадцати пяти!

— Двадцать пять? — неуверенно предположил он, и она снова рассмеялась странно печальным смехом.

— Если судить по календарю, — сказала она, и по ее голосу он понял, что Людмила опасается затрагивать эту тему, — принимая во внимание эффект сокращения времени, так как я много летала на релятивистских скоростях, мне сейчас, или, точнее, мне было, когда вся эта история началась, чуть больше ста тридцати лет.

Эстон округлил глаза и сглотнул. Леонова невесело улыбнулась и продолжала:

— Но биологически я, разумеется, моложе. Мне всего восемьдесят три года.

Эстон уставился на нее выпученными глазами. Восемьдесят три года? Это невозможно! Она же совсем ребенок! Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не сказал ничего, внезапно вспомнив, как она выздоровела после ранения.

— Восемьдесят три? — переспросил он наконец, удивляясь собственному спокойствию. Она кивнула. — А сколько лет в среднем живут люди в вашем мире?

— Примерно сто двадцать лет, — не колеблясь ответила Леонова, и Эстон покачал головой.

— У вас принято быстро стареть в самом конце жизни или что-то в этом роде? — осторожно спросил он.

— Нет. Мы стареем так, как это было свойственно людям во все времена. Во всяком случае, большинство из нас. — Она снова улыбнулась, хотя глаза ее оставались серьезными. — Понимаете, Дик, есть причина, по которой я так бурно отреагировала, когда вы предположили, что я не человек. Мой дед выжил после биологической атаки на Мидгард, и мне не раз приходилось слышать нечто подобное от других людей… Потому, что в определенном смысле я действительно не человек… Не вполне человек…

— Что за… — начал Эстон, но сжал губы, заметив боль, которую Людмила тщетно старалась скрыть за очередной улыбкой. Он вытянул руку и прикоснулся к ее запястью.

— Что именно вы хотите этим сказать? — спросил он, пытаясь говорить ровным голосом.

— Это довольно сложно объяснить, — ответила Леонова, взглядом поблагодарив Эстона за сдержанность. — Понимаете, канги очень торопились и, вместо того чтобы с нуля создать новое биологическое оружие, использовали то, что оказалось под рукой. Они приспособили к делу отвратительного мелкого паразита с Дельты Павлина. Это было даже не столько биологическое, сколько органическое оружие — и довольно страшное. В общем, зараза переносилась по воздуху бактериями, а затем росла и превращалась в многоклеточного паразита, похожего на земных. Он заселял дыхательную и пищеварительную системы и перемещался вместе с кровью и лимфой по телу хозяина. Сам по себе паразит вовсе не выглядит страшным — просто немного слизи, которая питалась своей жертвой, пока та не погибала от истощения или отказа дыхательной системы. Если же она не умирала от этого, то возникала болезнь, очень напоминающая рак… А если кому-то и с этим удавалось справиться, то паразит просто продолжал расти, пока не закупоривал артерии.

С точки зрения кангов, прелесть этой гадости заключалась не только в том, что она убивала столь разнообразными способами, но и в том, что они уже десятилетиями с ней работали. Они до мельчайших подробностей представляли себе ее жизненный цикл и изрядно потрудились над тем, чтобы заставить ее поражать только определенные виды ДНК. Этот паразит идеально подходил для Мидгарда, потому что на планете ДНК имелась лишь у одного вида живых существ — у людей. На самом деле биохимия жизни на Мидгарде не так уж сильно отличается от земной, если учесть, что речь идет о двух совершенно разных биосистемах, но мидгардские организмы состоят из другого набора аминокислот.

Поэтому канги приспособили своего паразита к новым условиям, ускорили темп его роста и забросили на Мидгард. Прежде чем мы успели понять, что происходит, все население планеты уже заразилось.

Леонова посмотрела на море. Выражение ее лица было таким напряженным, что Эстон, поддавшись внезапному порыву, придвинулся ближе и обнял ее за плечи. Это было не настоящее объятие и не любовная ласка: ему просто хотелось, чтобы она знала, что он рядом. Леонова улыбнулась, но глаза ее подозрительно заблестели.

— Все шло по плану кангов, — продолжала Леонова неестественно спокойным голосом. — Судя по описаниям, пандемия сопровождалась чудовищными страданиями. Может и к лучшему, что в большинстве случаев она убивала так быстро. Уровень смертности был примерно девяносто девять и восемь десятых процента. Из более чем двух миллионов человек в живых осталось лишь пять тысяч семьсот пятьдесят семь.

Но, — тут ее глаза неожиданно вспыхнули, и Эстон подумал, что улыбка Леоновой похожа на оскал разъяренной тигрицы, — канги-то надеялись на стопроцентную эффективность! Крохотное чудовище неожиданно мутировало, и незначительная часть бактерий не убила тех, в кого проникла. Для тех, кто выжил, паразит превратился в симбиота. И, кстати, внедрился в их хромосомы.

— «Симбиот»? «Внедрился в хромосомы»? Боюсь, что я не вполне вас понимаю, Мила, — с сожалением признался Эстон.

— На самом деле все просто. Моя масса около шестидесяти шести килограммов, а весы покажут не меньше шестидесяти восьми. Лишние два килограмма — это вес моего симбиота.

— Той самой слизи, о которой вы говорили? — без всякого выражения в голосе спросил Эстон.

— Именно. Хотя она уже не отличается такой жадностью, как первоначальный вариант. — Леонова безрадостно улыбнулась. — Можно сказать, это взаимовыгодное сотрудничество: она существует за счет моих дыхательной и пищеварительной систем, а взамен защищает свою среду обитания. То есть меня.

— И ваши ранения зажили так быстро…

— Совершенно верно. Симбиот собственными клетками затягивал поврежденные ткани и одновременно стимулировал нормальные процессы заживления. Он даже вывел меня из состояния шока, растягивая мои артерии. Он старательно заботится о моем благополучии — ведь без меня он погибнет.

— Боже мой! — пробормотал Эстон. В его голосе не было отвращения — одно лишь восхищенное изумление. Леонова улыбнулась снова — на этот раз более радостно.

— Жаловаться мне не на что. Симбиот выполняет и другие полезные функции. Он проник в мои хромосомы. У меня появилась пара дополнительных генов, причем доминантных. Кроме того, мой симбиот не слишком-то щепетильный гость. Он съедает все: бактерии, вирусы, все, что угодно. Точнее все, что не помечено «нашим» генетическим кодом. Из этого, разумеется, следует, что ни рак, ни даже обычная простуда меня не тревожат. С другой стороны, хоть я могу при необходимости питаться почти любой пищей, некоторых веществ симбиот не выносит. От них нам становится дурно. Например от алкоголя. Кроме того, в случае обширной травмы трансплантация была бы невозможна — ведь любые пересаженные органы, если только их не клонировать заранее, будут автоматически отторгнуты. А если бы у меня были врожденные генетические дефекты, то с этим абсолютно ничего поделать было бы нельзя: симбиот не позволил бы изменить генетический код. Даже неправильно растущие зубы мудрости могут стать неизлечимой болезнью: после удаления они очень быстро вырастают снова.

Она задумчиво покачала головой.

— С другой стороны, — добавила Леонова, помолчав, — симбиот, похоже, относится к старости так же, как к любой другой болезни.

— Вы хотите сказать, что…

— Я хочу сказать, что любой живой организм рано или поздно «забывает», как себя восстанавливать. Но не организм таких существ, как я. — Она криво усмехнулась. — Это одна из причин, по которой нормальные люди не слишком-то хорошо к нам относятся. Те, кто повежливее, делают вид, будто ничего не знают, но для нас придуманы разные клички. Из них «фусаилы» — от Мафусаила — самая невинная; другие гораздо хуже. Это легко понять: те, кто нас так называет, стареют и умирают, а мы — нет. Почему же им не относиться к нам со злобной завистью?

— Но я уверен, не все такие, — сказал Эстон.

— Не все… Некоторые нормальные мужчины видят в нас нечто вроде элитных производительниц, — мрачно сказала Леонова. — Мы не слишком-то плодовиты, и это, наверное, неплохо, потому что наши яичники постоянно регенерируются, и мыне утрачиваем с возрастом способности размножаться. Кстати, у нас чаще, чем обычно, рождаются близнецы. Все наши дети рождаются, имея своего симбиота, которого в свою очередь унаследуют их дети. По какой-то причине, которую мы еще до конца не выяснили, мы так же способны рожать детей от обычного мужчины, как и от мужчины с симбиотом. Поэтому некоторые обычные мужчины видят в нас средство обзавестись собственными «бессмертными» детьми.

Она поправила упавшие на глаза волосы. Эстон начал понимать, откуда взялось печальное и мудрое выражение ее глаз, украшавших такое юное лицо.

— Послушайте! Вы, наверное, думаете, что мы — что-то вроде угнетаемого меньшинства? На самом деле это не так, но иногда мы все же чувствуем себя жертвами. Фусаилы на Мидгарде составляют около половины населения, а на других планетах их совсем мало. Таких, как мы, всего-то меньше миллиона. Самое забавное то, что мы хорошо себя чувствуем на службе в армии, наверное, потому, что у нас появляется шанс умереть насильственной смертью. Вероятность этого на войне гораздо выше, чем в других ситуациях. Должна признаться, в моей жизни был период, когда я чувствовала себя невыразимо виноватой из-за того, что никогда не состарюсь — по крайней мере, пока жив мой симбиот. Я подозреваю, что военная служба нас притягивает из-за возможности сделаться такими же, как все люди. Там все мы одинаково смертны.

Она слегка тряхнула головой — Эстон уже начал понимать, что этот жест означает перемену ее настроения.

— На флоте и в армии нам всегда рады, особенно в эскадрильях истребителей. Эти машины — игрушки для молодых, а наши тела и скорость реакции остаются такими же, как у них, только мы успеваем набраться опыта. В конце концов большинство из нас пополняет списки павших в бою, как бы хорошо мы ни умели воевать… И это справедливо. Ведь и возможности выжить у нас больше, вы сами тому свидетель.

— Да, — подтвердил Эстон.

Леонова с любопытством взглянула на него, но он не был в тот момент расположен говорить о приближающемся выходе в отставку…

— Я знал многих пилотов, летавших на истребителях, — сказал он вместо этого, — и все они боялись состариться и утратить возможность летать.

— Да, это как наркотик, — со вздохом признала она. — Для фусаилов это значит даже больше, чем для обычных людей, потому что мы — отличные пилоты. У нас необычайно быстрая реакция — опять-таки благодаря симбиоту. Наши нервные импульсы проходят примерно на двадцать процентов быстрее, и поэтому мы большего можем добиться от наших машин. Когда нужно, мы можем долго обходиться без сна — симбиот очищает нашу кровь от продуктов обмена, накапливающихся при усталости. А если ситуация становится по-настоящему опасной, симбиот даже снабжает нас своей энергией. Для него это способ выживания: он помогает нам, чтобы выжили мы оба. Конечно, все имеет свои пределы: когда у симбиота иссякает запас сил, он перестает нас поддерживать. Тогда нам приходится худо. Мы впадаем в кому, и, если нас некому покормить… — она ласково улыбнулась Эстону, — … наш несчастный глупый симбиот начинает питаться нами, пока мы вместе не умираем.

— Бог ты мой, — выдохнул Эстон, глядя на нее с таким восхищенным изумлением, что она покраснела.

— Это вас… не смущает? — Ее голос звучал почти застенчиво.

— Почему это должно меня смущать? — спросил он. — Конечно, к этой мысли нужно привыкнуть, и я не свободен от толики зависти. Но я не вижу, что еще может меня смущать.

Он широко улыбнулся ей.

— Разумеется, вы — человек. Только новая, улучшенная модель. Если я вас правильно понял, это изменение генетического кода — новообретенный способ выживания. В конце концов все будут такими же, как вы.

— Боюсь, именно эта мысль не дает покоя некоторым нормальным людям даже в большей степени, чем тот факт, что у них нет симбиота, — сказала Леонова. — Они считают, что мы — что-то вроде мутантов, чудовищ, которые должны вытеснить «настоящих» людей. Пару сотен лет тому назад из-за этого происходили безобразные сцены насилия.

— Это лишь доказывает, что даже в будущем глупость останется отличительной чертой человечества, — нахально заявил Эстон и был вознагражден еще одной улыбкой.

— Может быть… Но, Дик, послушай: если я снова буду ранена, следи в оба, чтобы моя кровь не попала кому-нибудь в открытую рану.

— Почему? — Уже задавая этот вопрос, он про себя знал ответ.

— Потому что симбиот передается — за исключением зачатия — только напрямую через кровь, — сказала она, снова став серьезной, — И он по-прежнему смертельно опасен. Вот почему обычные женщины не осмеливаются рожать детей от наших мужчин: в крови эмбриона живет симбиот, который убьет мать, если она не фусаил. Такое случалось вначале, пока мы не поняли, в чем дело. Даже в лучших больницах — я имею в виду современные больницы, а не те примитивные заведения, которые есть у вас сейчас, — процент выживания ниже пяти процентов. А вне больниц — ниже одного.

— Я не забуду, — негромко сказал Эстон.

— Отлично.

Она погладила его руку, все еще обнимавшую ее.

— А пока я не ранена, юноша, — Леонова широко улыбнулась, и в глазах у нее зажглись шаловливые огоньки, — не беспокойся из-за моего нежного возраста, ладно? Если тебе нравится на меня смотреть — любуйся в свое удовольствие!

— Я постараюсь с уважением относиться к вашим почтенным годам, — ответил Эстон с неподражаемой, свойственной только ему ухмылкой, — но это будет непросто… И мне страшно представить, что подумают люди, увидев мои церемонные манеры!

— Это не проблема, — легкомысленно отмахнулась она. — Пусть думают, что я — твоя матушка!

Она была очень довольна тем, что употребила сленговое слово этого времени и не поняла, почему Эстон расхохотался.

Глава 10

Лучи утреннего солнца, проникавшие сквозь иллюминаторы, дрожали светящимися узорами на потолке и заставляли блестеть посуду. Людмила Леонова, бывший полковник терранского флота, обеими руками взяла чашку кофе, облокотилась на стол камбуза и с наслаждением прихлебывала любимый напиток. Ее распущенные каштановые волосы рассыпались по плечам, обтянутым еще одной футболкой Эстона. На ней был нарисован орел, эмблема «Харлей-Дэвидсона» — такой подарок преподнес Эстону его бывший старший помощник, отличавшийся по меньшей мере странным чувством юмора. Эстон вынужден был признать, что на Людмиле футболка смотрелась не в пример лучше, чем на нем. Вдобавок ее яркие цвета просто гипнотизировали Леонову, которая по-детски радовалась броскому рисунку.

Как это странно, подумал он, глядя на Людмилу. Несмотря на ее откровения, он не ожидал, что ночью она пригласит его в свою койку. Неожиданностью оказалась и ее страстность и опытность. Конечно, этого следовало ожидать: кто угодно, обладая такой внешностью и практикуясь в любви на протяжении семидесяти лет, преуспел бы на этом поприще. При этом, как ни странно, он ощущал странную ранимость Людмилы, почти застенчивость.

Ему показалось, она намеренно открывает для него потайную дверь в свою душу.

Людмила, размышлял Эстон, очень сложная личность. Это не бросалось в глаза из-за ее внешней открытости и готовности приспосабливаться к своему необычному положению, но сложность ее натуры от этого не уменьшалась. Быть может, все «фусаилы» такие же? Возможно, общение с недолговечными «нормальными» людьми, которые стареют и умирают, в то время как ты остаешься вечно юным, вынуждает их тщательно скрывать огромный опыт, состоящий не только из приобретенных знаний и усвоенных навыков, но и из скопившихся за долгие годы переживаний? Интересно, может ли «нормальный» человек по-настоящему дружить с «фусаилом»? Даже если она откроется навстречу ему, сможет ли он принять без ропота существование глубочайшей пропасти, разделяющей их? Разумом Эстон верил, что она в самом деле так стара, как утверждает, но его чувства не поспевали за разумом. В голове не укладывалось, что сидящая напротив прекрасная юная женщина едва ли не вдвое старше его!

— Гм-м… — проворчал он, открыл ящик стола и вынул оттуда сверток. — Наверное, самое время вернуть тебе твое имущество, — сказал Эстон, протягивая Людмиле ее комбинезон, покрытый пятнами засохшей крови.

— Запачкался-то как, — сказала она безучастно, разглядывая собственную кровь, размазавшуюся по всему костюму. Спокойное выражение ее лица напомнило Эстону, что он имеет дело с бойцом. Она развернула сверток, и профессиональный военный со стальными нервами мгновенно уступил место перепуганной девушке.

— О боже… что это? Чем ты его кромсал?! Топором?

Он впервые внимательно посмотрел на дело своих рук. Он не видел ее комбинезона с той ночи и вынужден был признать, что не слишком деликатничал. От ворота до паха ткань была распорота самым бесцеремонным образом. Леонова печально покачивала головой, проводя пальцем по краю разреза.

— Нужно же было как-то снять его с тебя, — объяснил он несколько виноватым тоном. — А я не нашел ни одной молнии.

— «Молнии»? —повторила она и, перевернув костюм, прикоснулась к какому-то месту на правом плече. Вдоль всей спины мгновенно образовался ровный, как будто проделанный бритвой, разрез. Леонова с укоризной взглянула на Эстона.

— Варвар! — фыркнула она, и он с облегчением услышал в ее голосе искреннее веселье.

— Прости, но я в самом деле не видел иной возможности.

— Я понимаю, — вздохнула Леонова.

Она прикоснулась к какой-то невидимой кнопке на левом манжете, и у Эстона округлились глаза: узкая полоска ткани сдвинулась, открыв панель управления толщиной с вафлю, которая тянулась от манжета до локтя. По ней были рассыпаны крохотные индикаторы и циферблаты. Из множества точек зеленым светились очень немногие.

— Бог ты мой! — вздохнула Леонова, склонившись над приборами.

— Много я напортил? — с любопытством спросил Эстон, вытянув шею, чтобы лучше видеть.

— Ну, я бы сказала, примерно на миллион кредитов, — ответила она.

Пробежав пальцами по ряду выпуклых точек, она добилась того, что многие красные огоньки загорелись желтым светом.

— Н-да-а, могло быть и хуже.

— Что ты делаешь?

— Провожу диагностику. — Она замолчала, полностью уйдя в работу.

Эстон терпеливо ждал, наблюдая за тем, как Леонова колдует над миниатюрной панелью управления. Прошло несколько минут, прежде чем она глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Да, все не так уж и плохо. Сеть связи уничтожена напрочь, но сенсики ты не задел.

— Что не задел? — спросил Эстон, глядя на нее с изумлением. — И что это вообще за штука, черт возьми?!

— Гермокостюм, как видишь, — ответила Леонова, удивляясь наивности вопроса, и улыбнулась, заметив растерянное выражение его лица. — Э-ге-ге! Кажется, теперь я могу отомстить! Может, мне не следует ничего тебе рассказывать…

— Только попробуй — я тебя за борт выкину! — проворчал он.

— С помощью какой же армии? — вызывающе спросила она, но тут же, смеясь, подняла руки вверх: Эстон решительно встал с грозным выражением на лице.

— Пощадите! Пощадите! Я все расскажу!

— Немедленно!

— Хорошо, но я не знаю, с чего начать.

Она на мгновение задумалась.

— Об эксплуатации техники в боевых условиях я знаю гораздо больше, чем о ее устройстве, и сомневаюсь, что ваши технари смогли бы понять подробные объяснения. Даже если бы я была на них способна… В общем, это то, что вы назвали бы космическим скафандром. Он гораздо совершеннее, чем любой из созданных вами скафандров, к тому же в него встроен довольно мощный компьютер.

— Компьютер?

— Да. Он весь набит молекулярными электрическими цепями. Это необходимо, так как каждый квадратный миллиметр внутреннего слоя снабжен сенсорами, отслеживающими состояние пилота. Внешний слой отражает вредное радиоактивное излучение и поглощает энергию извне, чтобы питать внутренние цепи. Весь костюм, кроме того, поглощает и перерабатывает выделения тела — в этой штуке можно жить неделями, не снимая ее, если потребуется. Не слишком приятно, но очень удобно.

— Если это космический скафандр, то где же запас кислорода? — спросил Эстон, глаза которого блестели от возбуждения.

— Вот тут. — Она прикоснулась к ткани — Конечно, старые скафандры были гораздо толще — в некоторых местах толщина достигала сантиметра, — но сейчас их усовершенствовали. Средний слой представляет собой сплошную массу микровакуолей. Ты можешь их представлять себе в виде миллионов крошечных контейнеров, содержащих воздух, воду и питательные вещества.

Заметив недоверчивое выражение лица Эстона, она усмехнулась:

— Все запасы хранятся под давлением более двадцати тысяч атмосфер. Кстати, эти запасы должны быть почти нетронуты, потому что во время полета я ими не пользовалась.

— Неудивительно, что его было так трудно резать, — негромко сказал Эстон.

— Трудно? — фыркнула Леонова. — Дик, если бы инженеры не позаботились об этом нарочно, ты никогда не смог бы его разрезать. Я не знаю, заметил ли ты, что именно так, — она провела пальцем по рваному краю разреза, — его и стал бы резать любой человек если бы это ему понадобилось. Разработчики нарочно расположили большую часть запасов воздуха и воды на спине и по бокам. Так что ты резал в основном электронику и распилил почти четверть всех цепей. — Леонова улыбнулась. — Ты разъединил почти все мои каналы связи, но сенсики не задел.

— Сенсики?

— Активные и пассивные сенсоры. Визуальные, звуковые, те, которые напоминают ваши радары, — они все встроены в костюм.

— Боже мой… но ведь твой шлем утонул вместе с остатками машины?

— Шлем обеспечивал нейросвязь с органами управления истребителя. Если в бою кабина разгерметизируется и нормальное давление воздуха упадет, его можно использовать и как обычный шлем, но больше он ни для чего не нужен. Смотри. — Она прикоснулась к какой-то точке на костюме, ничем не отличавшейся от остальной ткани, и из рукавов послушно высунулись тонкие прочные перчатки, а над плечами комбинезона замерцал шар света. — Однонаправленное силовое поле, — небрежно пояснила Леонова, поглаживая рукой светящуюся сферу. — Сенсики работают на прямой нейросвязи, так что не нужно даже приборной доски.

— Это производит… сильное впечатление… — произнес наконец Эстон, и она снова усмехнулась.

— Еще бы! Эта чертова штука стоит примерно десятую часть истребителя!

— Жалко, что я его испортил, — виноватым тоном сказал Эстон.

— Нет, не испортил, — успокоила его Леонова. — Конечно, нанотехнологические функции сейчас отключены, и для починки потребуется столько энергии, что я не собираюсь их включать, пока костюм работает за счет аккумулированной энергии. Но если мне удастся подключиться на несколько часов к подходящему источнику, я включу систему самовосстановления, и большинство повреждений будет исправлено.

Эстон уставился на нее, открыв рот. Способность гермокомбинезона к самовосстановлению произвела на него потрясающее впечатление. Он был рад, что внимание Людмилы было поглощено изувеченным комбинезоном — это дало ему время придать лицу обычное выражение.

— А какие еще штуки он может делать? — нарочито спокойным тоном спросил он.

— Да вот вроде все, — ответила Леонова, пожимая плечами.

Эстон покачал головой. Не стоит так удивляться, сказал он сам себе. Матрос Христофора Колумба тоже был бы поражен, увидев авианосец класса «Нимиц» или ударную подводную лодку «Сивулф».