В стране наших внуков

      - "Венера", я других не курю...
      - Сколько в день?
      - Я не считаю. Какая разница!
      Раскуривание сигареты дало Фране возможность на мгновение сосредоточиться.
      - Вы правы, - произнес он, - но у меня есть другое предложение. Как вы знаете, мы "работаем" четыре часа в день, а некоторые считают, что этого мало. Они могли бы вкалывать и шесть часов, как вто было раньше. Почему бы этим усердным не продлить рабочий день, скажем, до шести с половиной часов? Благодаря этому можно было бы снять с работы целый ряд лиц, которые вообще хотят освободиться от труда. Таким образом каждый получит в полной мере то, чего желает. Не правда ли? Что вы на это скажете?
      - Интересно!
      - Вы не любите клубов, а я как раз начал бы с него. Мне хотелось попросить вас, чтобы вы на собрании объяснили все и рассказали о своем опыте. Гарантирую вам присутствие всех членов клуба...
      - У меня страсть к числам. Я всегда спрашиваю: сколько?
      - Всего там двадцать два человека...
      Лицо Кирилла болезненно перекосилось: казалось, он хотел, стиснув зубы, подавить внезапный взрыв смеха. Но он только сказал:
      - Это немного.
      На следующий день Франя произнес громовую речь в клубе на тему ."Работа - машинам, людям - свобода!" Он говорил о необходимости распространять эту идею среди людей, бороться, а если надо, и умирать за нее, советовал уговаривать людей бросать работу, жить беззаботно и свободно, как птицы небесные.
      Речь Франи произвела в клубе сенсацию. Многие ликовали, аплодировали, топали ногами и стучали небьющимися стаканами. Среди этого шума вдруг раздались оглушительные аплодисменты, разразившиеся с такой силой, будто одновременно аплодировал миллион человек. Аплодисменты перешли в грохот, поглотивший все остальные звуки.
      Присутствующие зажимали себе уши и бросались к ящичку у окна, откуда исходил этот адский шум.
      Кто-то из членов клуба, подбежавший первым к ящичку, схватил его и выбросил в окно. Сейчас же объявился потерпевший ущерб владелец и изобретатель ящика. Это был бывший дирижер, который хотел поразить собравшихся, в первый раз продемонстрировав свой аппарат. Он обиженно объяснял, что своим "самоаплодирователем" думал облегчить труд публике, избавив ее от необходимости аплодировать на концертах и спектаклях, и никак нe мог понять, почему никто нe хочет отказаться от права на свои собственные аплодисменты.
      Незадачливый изобретатель отправился на улицу за аппаратом, а остальные продолжали аплодировать обычным способом - редкими или частыми хлопками, сдержанно или бурно, меланхолично или весело, в соответствии со своим темпераментом.
      Однако были и не аплодировавшие вовсе. Пораженные новой идеей, они молча жались на своих местах и беспомощно, смущенно озирались. Некоторые из них, воспользовавшись поднявшейся кутерьмой с "самоаплодирователем", незаметно исчезли из зала.
      Когда наконец воцарилась тишина, один из членов клуба, пораженный новой идеей, попросил слова. Он начал доказывать, что в интересах клуба лучше было бы помалкивать, не слишком обращать на себя внимание ревнивого общества. Его обозвали трусом и заставили замолчать. Франю как триумфатора подняли на руки, качали и носили по залу.
      Кирилл скромно стоял в стороне. В порыве великодушия Франя решил было указать шумной толпе - там было около пятнадцати человек - на действительного автора идеи, но Кирилл вовремя остановил его. Он снова улыбался, и Фране теперь казалось, что в его улыбке кроется нечто большее, чем простое обещание.
      С этого дня началась дружба между Франей и Кириллом. Каждый вечер в шесть часов раздавался звонок. Франя уже знал, кто звонит, и спешил открыть дверь. Случалось, что Кирилл запаздывал, и тогда Франя волновался, сердился и приходил в ужас от мысли, что ему вечером нечего будет делать.
      Вместе они бродили по улицам, вместе ужинали, вместе посещали театры, балеты, концерты, вместе ходили во Дворец льда смотреть на ледяные феерии. Выяснилось, что Кирилл знал Новую Прагу гораздо лучше, чем Франя. Ему были известны многие тайные заведения, где можно было получить всевозможные деликатесы и тонкие закуски. Они были скрыты от глаз равнодушных к изысканной еде и открывались лишь перед теми, кто отдавал предпочтение гурманству, а думал не только о том, как бы наполнить желудок. Кирилл привел Франю в ресторанчик, такой крошечный, что, казалось, он весь мог поместиться на ладони. Ресторанчик носил старосветское название "У Шимачков". Кирилл конфиденциально сообщил Фране, что здешний повар сочетает в себе виртуозного исполнителя и композитора - он управляет отборным оркестром человеческих вкусов, который под его руководством исполняет целые симфонии.
      У Франи, избалованного Маргариткой, был очень тонкий вкус, или, если можно так выразиться, абсолютные вкусовые обоняние и слух. Он прекрасно разбирался в самых сложных кулинарных произведениях. В ресторанчике он заказал себе копченый плавник морского черта, с удовольствием съел его и несколько преждевременно сказал, что никогда до сих пор не ел ничего подобного. Потом ему подали "блюдо Ли Чу-сина", названное так по имени повара-китайца. После ужина Франя заявил, что никогда впредь не будет говорить ни о каком кушанье, что оно самое лучшее.
      Друзья пригласили к своему столу повара-виртуоза. Франя представлял себе его белым, обсыпаннйгм мукой, перекатывающимся шариком и был несказанно удивлен, увидев перед собой китайцавеликана с узкими умными глазками необыкновенно голубого цвета. В петличке у него был такой же ярко-голубой цветок. Повар стал рассказывать о своих успехах, а потом пожаловался, что у него много работы, да еще такой ответственной, что иногда ему хочется все бросить и поехать собирать ракушки на берегу моря. Слушая его, Франя только улыбался. Так говорят все эти работоглотатели; очевидно, это лишь пустое тщеславие.
      Однако Кирилл ухватился за слова повара. Повидимому, он хотел блеснуть перед Франей, показать на деле, как надо агитировать "каждого человека в отдельности". Он говорил о работе с таким пренебрежением, что даже самому Фране стало страшно. Говорил о проклятии рода человеческого и для большей убедительности вытащил из бездны забвения легенду о каком-то Адаме и его возлюбленной, о том, как над ними, когда они убегали из рая, раздался громовой голос грозного бога-рока: "В поте лица ты будешь добывать хлеб свой!" Слова эти казались несколько странными; они могли, пожалуй, произвести впечатление на посвященных, но здесь, в ресторане, полном не выветрившихся еще запахов первосортного ужина, они звучали кощунственно и провокационно. Франя был уверен, что повар, конечно, не согласится с такой точкой зрения и просто посмеется над этими россказнями. Поэтому, чтобы поддержать Кирилла, он также подбросил полено-другое в огонь поджигательской речи Кирилла!
      У Ли Чуксина вдруг загорелись голубые глазки.
      Он стукнул кулаком по столу.
      - Так, значит, можно жить и без работы! - озорно закричал он.
      - Нет ничего проще! - подтвердил Кирилл.
      - А как это сделать?
      - Бросить работу и уйти...
      Ли Чу-син продолжительно свистнул, задорно сбил с головы поварскую высокую митру. Но вдруг он помрачнел и уже без прежней уверенности развязал белый халат, повернулся к двери и молча вышел с упрямым видом, словно оскорбленный в своем достоинстве... "Вы не должны уходить, если вам не хочется!" - чуть было не крикнул ему вдогонку Франя.
      Кирилл, конечно, прав, что открыл повару глаза.
      И повар прав, что так сразу решил освободиться от работы! И все же здесь что-то не в порядке. Ведь этот повар нужен мне для того, чтобы я мог есть и наслаждаться пищей! И Кириллу он нужен - разве он сам не понимает этого?
      - Ты заметил, как весело он свистнул? Как сбросил с головы свою поварскую корону?
      Франя кивнул утвердительно головой, но в душе он протестовал. Кирилл не должен так пересадивать в своем усердии! Все имеет границы! Ведь Ля Чу-син в конце концов почувствовал себя несчастный, когда все хорошенько обдумал...
      - Потому что он привык стоять у плиты, - ответил Кирилл, как бы читая ФранинЫ мысли. - Ему вдруг стало жаль своих оков...
      Больше они не возвращались к разговору о китайце. Но, когда на следующий депь они пришли в ресторан, им пришлось долго ждать ужина. Им сказали, что повар ушел, а с ним и оформитель и кельнеры. В меню по-прежнему красовались морской черт и "китайское блюдо" и другие деликатесы, как будто ничего не случилось. Франя облегченно вздохнул. Однако из-за предательства кельнеров пришлось заняться самообслуживанием. Франя взял себе "китайское блюдо". Попробовав это кушанье, он пришел в ужас, настолько оно было отвратительно. Ему хотелось крикнуть, что это коварное нападение на человеческий язык, но он промолчал. Он видел, как Кирилл, наклонившись над тарелкой, молча глотал кусок за куском, и решил отомстить ему. С полным самоотречением он принялся за еду.
      "Заварил кашу, теперь расхлебывай", - злорадствовал Франя, исподтишка наблюдая за выражением лица Кирилла. Еще никогда в жизни Франя не ощущал такого острого, отвратительного вкуса во рту. Однако он ел и страдал, сам удивляясь, что может побороть в себе омерзение. Вот какое наказание он придумал для Кирилла за его необдуманный поступок!
      - Сегодня это блюдо приготовлено отлично,поддразнивал его Франя. Но Кирилл невозмутимо продолжал есть, делая вид, что очень вкусно.
      - Видишь, -г сказал он удовлетворенно, покончив с едой и вытирая губы салфеткой, - повар ушел, и ты боялся, что варить будет некому, а окавалось все в порядке...
      "Хитрец! - подумал про себя Франя. - Все в порядке, а у самого, небось, горят все внутренности!.." Вчера в это время перед Франей давно уже стоял стакан холодного пльзеньского. А сегодня, когда у него язык горел так, что хотелось плеваться и звать на помощь, пиво, как нарочно, не приносили. В конце концов Фране самому пришлось идти ва ним. Но, как только он поставил полный стакан на стол, принесли пиво и Кириллу. В довершение всех бед пиво было теплое и с каким-то горьковатым привкусом. Фране казалось, что этого последнего удара он уже не перенесет. Он пришел в ярость, и в то же время ему хотелось плакать, плакать навзрыд и жаловаться на ужасную несправедливость или же схватить стакан и швырнуть его об пол.
      Однако, почувствовав на своем плече дружескую руку, он моментально овладел собой.
      - Спокойствие, только спокойствие, Франя, - улыбался ему Кирилл, и его улыбка как бы говорила теперь: "Я многое знаю и еще больше понимаю... " Он начал мягко увещевать Франю: - Ничего не поделаешь, дружище, приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Наши требования возросли, но мы должны предоставить всем одинаковую свободу. Повар тоже имеет право жить, как ему хочется, и беззаботно порхать себе, как ты или я, как птица или бабочка. Мы не должны роптать - ведь и так можно жить...
      - Быть может, ты и прав, - уныло сказал Франя. - Мне нетрудно ограничить себя - обойдусь и без китайских соусов.
      - Быть может, как раз учится готовить новый повар, кто его знает; когда-нибудь и он научится, если, конечно, захочет так долго оставаться у плиты...
      Франя готов был возмутиться, уж пусть Кирилл лучше молчит, пусть прекратит это проклятое карканье - виноват во всем, а еще подшучивает над ним. Но волей-неволей ему пришлось согласиться с Кириллом в том, что повар-китаец имел полное право освободиться от работы. Франя, конечно, постарается скрыть свое личное разочарование, чтобы не дать приятелю повод для насмешек - хорош, дескать, апостол новой идеи!
      Итак, Франя как будто успокоился, больше ничего не говорил, но, уходя из ресторанчика "У Шимачков", поклялся, что ноги его здесь не будет, даже если бы он умирал с голоду...
      У Франи было достаточно оснований возненавидеть Кирилла, и все же он не мог расстаться с ним.
      Он по-прежнему с нетерпением ждал его прихода, по-прежнему доставляли ему удовольствие их совместные црогулки, которые таили в себе множество непредвиденных случайностей, удивительных встреч, невероятных приключений.
      Порой Франя бывал свидетелем, как принципиально и непреклонно Кирилл проводил в жизнь свою идею; он восхищался им и принимал решение так же стойко переносить все лишения и ограничения и страдать "за идею". Но все чаще в глубине его души шевелилась затаенная мысль: когда же наконец этот искуситель образумится? Когда ему надоест эта напрасная, донкихотская борьба, в которой всякий нанесенный ими удар рикошетом обрушивается им же на голову?
      Иногда происходили просто невероятные вещи.
      Однажды в кафе "У небесного хамелеона" Фране подали без сахара арабский кофе-мокко, который он так любил пить с сахаром в виде розовой звездочки; пришлось пить горький кофе. Франя покорно выслушал извинения управляющего кафе. Старший инженер сахарного завода "Сладкий гигант" якобы освободился от работы и улетел в Гренландию посмотреть, как там проводится обогревание почвы с помощью атомного тепла. Вместе с ним покинул завод и весь коллектив техников...
      Франя только печально кивал головой, как будто уже ничто не могло его удивить. Потом шепотом спросил у Кирилла:
      - Это не твоих ли рук дело?
      - Вовсе нет! - последовал ответ. - Я объясняю это тем, что энтузиасты, которых ты вдохновил в клубе своей речью, уже начали действовать. Очевидно, они, как ты проповедовал, убеждают каждого человека в отдельности. Идея распространяется, дружище, со скоростью цепной реакции. Твоя речь не могла не вдохновить на дела...
      Если бы Франя не знал так хорошо своего приятеля, он принял бы его слова за насмешку. Но в таком случае Кирилл смеялся бы и над самим собой. Он, несомненно, говорит от чистого сердца, но что толку в этом - кофе остается горьким, и никакие признания заслуг Франи не могут сделать его сладкий...
      Однажды вечером они отправились в летний кинотеатр "Я вижу звезды". Там шла интересная картина под названием: "Как пан Захариаш Здихинец стал спутником Земли."
      В картине показывалась жизнь экипажа на искусственном небесном теле, являющемся пересадочной станцией, своего рода трамплином на границе вемной атмосферы для запуска космическиx ракет.
      Пан Захариаш, заведующий телевизионным центром, влюбляется в Милy, девушку, которая работает там младшим техником. Но Мила любит краснощекого Тоника, который заведует на этом воздушном острове электростанцией. Возникает треугольник, правда не супружеский, но извечный среди людей треугольник, только вознесенный на триста километров над землей. Пан Захариаш, не встречая взаимности, решает покончить жизнь самоубийством несколько необычным способом - он хочет выпрыгнуть из спутника. И именно в тот страшный момент, когда неочастный влюбленный открывает люк в кабине, собираясь броситься вниз головой в мировое пространство, на экране погасло пластическое изображение и вопль несчастного самоубийцы оборвался на половине.
      У зрителей вырвался вздох разочарования. В публике послышались крики, смех, звяканье ложечек, которыми начали стучать по вазочкам с мороженым.
      Все думали, что повреждение будет скоро исправлено, но минуты ожидания тянулись одна за другой.
      Некоторые из зрителей уже поднялись с плетеных кресел и уходили, как ни странно, тихо, с безразличным видом, как будто на свете не существовало человеческого любопытства.
      - Я сейчас! - сказал Кирилл, тоже вставая. - Пойду спросить...
      Вот и прекрасно! Франя решил пока выпить стакан оранжада, но обслуживающий персонал куда-то бесследно исчез. Зрители продолжали уходить. Франю поразило их космическое спокойствие. Ему даже показалось, что он поймал на себе несколько любопытных взглядов, брошенных исподтишка, но он тут же отбросил это нелепое предположение, убедившись, что в его одежде все в порядке.
      Кирилл вернулся с плохими вестями. Кинооператор вчера -оставил работу и тоже включился в ряды свободных людей, окончательно сбросивших с себя оковы труда. Помощник, который замещал его, не знает, что делать с порвавшейся лентой. Другие члены персонала тоже решили последовать примеру кинооператора. Франю мучила жажда, но еще больше его терзало любопытство. Чего бы он только ни дал, чтобы увидеть хотя бы на один момент, как отвергнутый любовник пан Захариаш Здихинец отрывается-, от спутника и сам становится спутником, вращающимся вокруг земного шара. В подавленном настроении, раздосадованный до глубины души, уходил Франя из проклятого кинотеатра.
      Но и в последующие дни всюду и везде, куда бы они ни приходили, что бы они ни предпринимали, их преследовала неудача. Два раза подряд, играя с приятелем, Франя проиграл партию в шахматы. Но в третий раз счастье наконец улыбнулось ему. Партнер потерял коня и тщетно старался запутать игру - его ферзь находился под ударом. Франя продумывал решающий ход, чтобы поймать ферзя в ловушку, но в этот момент погас свет. Наступила тьма, абсолютная, варварская тьма. Она наступила так внезапно и неожиданно, что Франя в ужасе подскочил на месте. В ту же минуту он почувствовал, что шахматный столик наклоняется и фигуры падают на пол.
      Придя в себя от испуга, Франя услышал откуда-то из темноты успокаивающий голос Кирилла:
      - Пустяки! Повреждение в электропроводке! Монтер сейчас все исправит.
      Пустяки! Монтер! А кто расставит фигуры на шахматной доске в таком же выигрышном положении, какое было в прерванной игре? Темнота длилась уже пять-десять минут, монтер все не приюдил. Выяснилось, что он тоже отказался работать, как и следовало ожидать! Фране хотелось кричать, топать ногами от злости, но он только больно прикусил губы. А из головы не выходили тревожные слухи, сообщенные дотошным Кириллом, которым даже верить не хотелось. Но, к сожалению, в их достоверности Франя очень скоро убедился на собственном опыте.
      На автоматической табачной фабрике, которая выпускала сигареты "Венера", три диспетчера отказались продолжать работу. Они бросили все и улетели в Альпы в туристический поход. На фабрике, по словам Кирилла, царит такая же тишина, как и на Луне...
      Преследуемый недобрыми предчувствиями, Франя помчался к автомату"; он бросил в отверстие жетон, нажал кнопку - и вместо пачки сигарет выпал обратно жетон и листок с вежливым извинением.
      В первый момент Франя воспринял это как провокацию. Еще никогда не случалось, чтобы автомат не повиновался ему! Лишиться того, к чему он привык, что являлось его естественной потребностью!
      Кирилл, этот демон-искуситель, предложил ему "Поэму". Франя никогда не отказывался от предложенной ему сигареты, но он горько оплакивал свои бледно-голубые "Венеры". Он разыскивал их, пробовал получить в других автоматах, но все напрасно...
      Франя стал вздыхать, порой глубоко задумываться. И раньше, когда они куда-нибудь отправлялись с Кириллом, ему в голову приходили странные, еретические мысли. Сама по себе прекрасная идея свободы сразу же извращается, как только ее начинают проводить в жизнь. Высоко неся факел новой идеи, Франя на каждом шагу спотыкался, и факел всякий раз обжигал его. Кто-то все же должен работать, раздумывал он, я же не дурак, не умалишенный и не злой дух, чтобы не признавать этой истины. Весь вопрос в том, кто должен, а кто не должен. Раньше, до знакомства с Кириллом, все было ясно как на ладони-: я не должен! Кто-кто, но не я!
      Однако теперь Франя потерял прежнюю уверенность. Все получается совершенно иначе, оборачивается против него. Фране казалось, что его оставили в дураках...
      Кто должен, а кто не должен? Да, именно в этом вопросе вся загвоздка. Он был счастлив, пока не задумывался над ним...
      Друзья продолжали встречаться, но Франя становился все менее и менее разговорчивым. Он уныло и упорно молчал; порой устремлял на Кирилла вопрошающий взгляд, словно ожидая чего-то. Он еще и сам не знал чего, боялся этого, но оно росло в нем, приобретало все более ясные очертания и наконец вылилось в полне определенную мысль. Он отгонял ее от себя, но она снова и снова возвращалась к нему, назойливо лезла в голову. И все же никогда он не решился бы высказать ее вслух.
      Однажды Кирилл предложил Фране пойти вместе с ним на табачную фабрику, производящую сигареты "Юпитер", которая еще работала. Туда надо идти утром, чтобы застать инженера, с которым хочет поговорить Кирилл.
      - О чем ты будешь с ним говорить? - испугался Франя.
      - Он мой старый знакомый. Мы давно уже не виделись...
      Франя не выдержал и решил высказать свои мысли.
      -Послушай, Кирилл, - произнес он глухо.Зачем мы будем обманывать себя мы оба курим...
      - А-а! - улыбнулся Кирилл. - Нет, ты не беспокойся. Об этом я не скажу ни слова... Однако я боюсь, что он сам...
      - А если он сам, - продолжал Франя, запинаясь, - то тебе надо было бы... то нам надо было бы, нам обоим...
      - Ты хочешь сказать - уговорить его, убедить, чтобы...
      - ... чтобы... Я тоже так думаю. Потому что...
      - ...потому что мы оба...
      - Вот именно! - поддакнул Франя. - И сохранить труд там, где он абсолютно необходим для блага общества...
      - ... и уговорить тех, кто хочет освободиться...
      - ...и убедить их...
      - В чем?
      - Хотя бы в том, что труд - дело чести и славы, он украшает человека, сказал Франя, и эти слова жгли его язык, как молоко одуванчика.
      Но Кирилл отрицательно замотал головой.
      - Нет, Франя! Ты, конечно, говоришь не всерьез. Ты и сам не хотел бы этого! Разве ты не понимаешь, что это было бы подло, что мы потеряли бы уважение к самим себе. Кто-нибудь другой мог бы его так уговаривать, но мы не имеем на это права. Я буду молчать, обещаю тебе. Не буду ни удерживать его, ни гнать, пусть инженер поступает, как хочет!
      После того как они расстались у входа в дом "У двух ключей", Франю ожидал новый сюрприз.
      Не работал лифт № 9, который должен был поднять его на шестнадцатый этаж, где находилась его квартира!
      Это был совершенно невероятный случай. Франя бросился к местному телефону. Но аппарат молчал, и никак нельзя было оживить этот мертвый предмет. Франя пришел в ужас при мысли, что и телефон испорчен, что все силы ада сговорились против него. После долгих ожиданий он наконец услышал голос, который был ему нужен. Франя собирался возмутиться, протестовать, требовать, чтобы лифт был моментально исправлен, но голос управляющего домом на другом конце телефона прозвучал сухо и сурово:
      - Девятый номер не действует. Механик ушел...
      - То есть как ушел? Куда ушел?..
      - Оставил работу. Сказал, что он достаточно потрудился!
      - Ну а я как же? Как я попаду наверх?
      - Пешком! Или прикажете отнести вас?
      - Как пешком? - заорал Франя.
      - По лестнице! Покойной ночи!
      - Алло! Алло!
      Но никто больше не отзывался. И Фране не оставалось ничего другого, как тащиться пешком, ступенька за ступенькой, этаж за этажом. Пока он доплелся до десятого этажа, он располагал достаточным временем, чтобы по очереди проклинать и раздавшийся в телефоне голос управляющего, и механика, который убежал с работы, чтобы лодырничать, и всех остальных недобросовестных людей, которые легкомысленно бросают работу. Проклинал он и Кирилла, который, как Мефистофель, все время что-то ему нашептывал; он, собственно, и заварил всю эту кашу. А потом, когда Франя чуть ли не на четвереньках лез на шестнадцатый этаж, он уже плакал и проклинал только самого себя, свою судьбу и тот день, когда он появился на свет. Чем так жить, лучше уж умереть!
      Утром лифт снова работал, и бесконечная лестница казалась Фране дурным сном. Он смог вовремя встретиться с приятелем. Кирилл привел Франю в один из белых, уходящих в бесконечную даль павильонов, вокруг которого расстилались зеленые газоны и пестрые ковры цветов, составляющие единый архитектурный ансамбль.
      Франя еще ни разу не был на фабрике. Он не переставал изумляться, когда они проходили по длинному залу, покрытому узким ковром: посреди зала во всю его длину стояла огромная машина, похожая на фантастическую ящерицу, составленную из правильщлх геометрических фигур, соединенных между собой и переходящих одна в другую. Механизм находился внутри, под ее туcкло поблескивающей стальной кожей. В зале была полная тишина. Франю охватило беспокойство, что и эта машина уже не работает, и он со страхом спросил об этом девушку, которая их сопровождала. На ней был белый халат, от которого исходил легкий табачный запах, а ее глаза, увеличенные сильными стеклами очков, по цвету напоминали листья дорогого табака. Она открыла контрольное окошечко, и в тот же момент зал наполнился довольным ворчанием. Франя вздохнул с облегчением. Через окошечки можно было наблюдать, как накладываются один на другой желтые листья одинаковой величины, как они отправляются под ножи, которые их режут на тонкие золотистые нити. Из открытых окошечек струился запах ароматических эссенций и эфирных масел.
      А в каждом окошечке происходили удивительные вещи. Вот табак обручается с бумагой и рождается сигарета. А дальше видно, как стальные пальцы делают из прозрачного эластичного материала коробочки, другие их наполняют, заклеивают и кладут в большие коробки; эти коробки складывают в еще большие коробки, которые уезжают куда-то на конвейере и наконец исчезают из виду.
      - Это хвост нашего крокодила, - улыбнулась девушка. - А если вы хотите увидеть его мозг, то надо обойти всю эту махину...
      Франя мог бы часаци смотреть в открытые окошечки, но девушка без дальнейших слов перевела посетителей по подвесному мостику на другую сторону. И здесь паркет был покрыт кокосовой дорожкой. В простенках между большими окнами висели в рамках картины на сюжеты о курении, под ними стояли пальмы и легкие плетеные кресла. Все здесь скорее напоминало выставку картин.
      Наконец они дошли до кабинета директора. Здесь помещался мозг фабрики в виде циферблатов с дрожащими стрелками, кнопок, рычажков и лампочек, расположенных на белых досках; к ним сбегались все нервы "крокодила". Инженер был высокий седой человек с острой бородкой и с еще черными густыми бровями, нависшими над насмешливыми глазами.
      Он приветливо поздоровался с Кириллом, было заметно, что он рад встрече с ним. Взглянув на Франю, он лукаво улыбнулся. "Инженер Круберт", представился он. Гостей он усадил в кресла, а сам сел так, чтобы видеть всю нервную систему "крокодила", от зубов до кончика хвоста. Он первым завел разговор о своей работе. Было видно, что инженер любит поговорить о ней. Но на этот раз он говорил как-то небрежно, словно ему были безразличны собственные слова и то, как их воспринимает собеседник. Круберт признался, что жаловаться на свою работу ему не приходится, но что он оставит ее без сожаления и с легким чувством уйдет с фабрики, как из кинотеатра после хорошей картины, которая должна же когда-нибудь кончиться.
      Франя удивлялся, слушая инженера, и не мог понять, шутит ли он или говорит серьезно.
      - Я не вполне понял, почему вы, собственно, уходите? - спросил он.
      - Все уходят, вы ведь знаете почему!
      Инженер Круберт хитро подмигнул Фране, как бы давая понять, что и он собирается цринять участие в каком-то не совсем благовидном деле. Франя был в замешательстве. Разве этот человек меня знает? Но откуда и с каких пор? Ему это было особенно неприятно после всех тех происшествий, которые буквально выбивали у него почву из-под ног. А может быть, Кирилл сболтнул лишнее? Франя поискал его глазами, но Кирилл тем временем незаметно отошел в сторону и оживленно беседовал с близорукой ассистенткой. Франя был рад этому: значит, он может спокойно расспросить инженера о том, о чем в присутствии Кирилла он, пожалуй, не решился бы говорить. Он вспомнил об окошечках, в которых происходило чудо сотворения, и в нем пробудилось чувство недовольства, даже протеста против этого дурака, который так легкомысленно дал поймать себя на удочку.
      - Вы, наверное, привыкли к своей работе, - начал Франя издалека. - Не будет ли вам-скучно?
      - О, конечно, сначала будет трудновато... Это очень приятная работа - я перебираю клавиши, а "крокодил" выбрасывает сигареты. Но все-таки это работа, а с ней связаны обязанности, ответственность, ограничение личной свободы. К тому же у меня дома есть рояль. Я предпочитаю быть совершенно свободным, свободным, как птицы небесные. Ведь даже воробей на крыше - и тот свободнее, чем человек, впрочем, вам не нужно объяснять всего этого...
      "Он или идиот, или издевается надо мной", - печально подумал Франя.
      - А потом, - продолжал Круберт, - я буду искать утешения и забвения в моих коллекциях. Я, надо вам сказать, страстный коллекционер всяких антикварных вещей. Нет ли у вас случайно дома какой-нибудь старинной монеты, или браслета, или серег, какие носили когда-то в ушах наши прабабушки? Или часов, хотя бы золотых. Чего только не валяется иногда дома в старом хламе. Я собираю также скрипки, сигареты...
      - Ничего такого у меня нет, - сказал Франя сдавленным голосом. - МНe хотелось бы еше вернуться к вопросу об абсолютной свободе. Сама эта идея прекрасна, как утренняя звезда, по ее нельзя распространять на все случаи. Вы не учли одного небольшого обстоятельства: надо сохранить труд там, где он абсолютно необходим для поддержания нормального жизненного уровня. Что, например, вы стали бы курить, если бы все табачные фабрики закрылись?
      - Кстати сказать, я не курю, - улыбнулся Круберт. Но за этими словами слышались другие: здорово я тебя поддел, шренек!
      - Вы не курите, а сигареты собираете! - удивился Франя.
      - Если бы я курил, я давно бы выкурил всю свою коллекцию,- вполне логично ответил Круберт и начал рассказывать о редких экземплярах и уникумах своей коллекции.
      - Ну, вы не курите, - согласился Франя. - Но что скажут на это курильщики?
      - Они отучатся курить - вот и все! Если не будет табака, не будет и курильщиков. Они исчезнут так же, как исчезли электрические лампочки. Нет, серьезно, воздух станет чище! Будет легче дышать, весь народ станет здоровее. От земного шара етолбом валит табачный дым. - болтал Круберт и с интересом следил, как посетитель закуривал одну сигарету за другой.
      "Эгоист. - решил Франя в конце концов. - На такого и слов жалко". Но он прекрасно понимал, что это не так, что просто он не может разобраться в этом Круберте. Может быть, Круберт только притворяется, мелет чепуху и что-то скрывает от него? Лицо инженера нравилось Фране, но слова его ничего не стоили.