В стране наших внуков

      - О многом мне хотелось бы сказать ему,потом быстро добавила, как бы желая избежать неприятного вопроса:-А, впрочем, я думаю, что Ян сам пригласит нас...
      Аничка устремила на Яну полный зачарованного удивления взгляд.
      - Ты думаешь?
      - Ну, конечно, - ответила она. - Ему будет любопытно посмотреть, какими мы стали...
      - Он уже давно забыл нас! - сказала Аня, растягивая слово "давно" прерывистым вздохом сожаления.
      - Не забыл! - уверенно проговорила Гана.
      - Почему?
      - Потому что мы тогда обидели его - такие вещи не забываются! Он должен наконец сказать нам, кто из нас это сделал и чем, собственно, мы обидели его...
      - Я его обидела! - вдруг закричала Яна и, зарывшись в подушки, горько заплакала. - Да! Да! Это была я! - рыдала она.- Я обманывала, скрывала и теперь заслуживаю наказания! Пусть меня отправят в лечебницу, только, пожалуйста, не мучайте меня больше!
      Обе сестры разом бросились к ней и стали ее утешать. Аня вытирала ей слезы платочком.
      - Ну, наконец она выскочила - эта противная, черная заноза, вонзившаяся в сердце...
      - Ах ты, великая грешница! Как ты могла молчать так долго! - целовала ее Ганичка.
      - Я все время собиралась, всю жизнь собиралась сказать вам это, дорогие сестренки! Но у меня не хватало смелости, я. трусиха, боялась сказать, что я лгунья. Двенадцать лет лгунья! Что теперь будет со мной?
      - Теперь готовься! В наказание тебе будут рвать зубы! Двенадцать зубов, за каждый год по зубу,- смеялась Гана.
      - Ой, ой, ой! Я выхожу замуж, пожалейте меня!..
      Они стали шутить, стали смеяться - да, они простили ей, все было забыто.
      Яна не ошиблась - сестры получили приглашение на концерт. На билетах, в уголке каждого из них, было карандашом написано: Гана, Яна, Аня.
      На четвертом стояло: Для пани Ганы от Бедржишки.
      Взмах дирижерской палочки: "Начинаем!" - и вoрота открылись. Один за другим пробуждаются дремавшие инструменты. Все присутствующие на концерте знают о судьбе Яна. С затаенным дыханием они вслушиваются в задумчивое повествование альтов о первых шагах ребенка в мире, в котором погасли все огни и где не светит солнце.
      Первая часть симфонии рассказывает о блужданиях слепого мальчика в темноте, как в заколдованном кругу. Но эта тьма добрая, ее не нужно бояться.
      Всегда где-то поблизости в нужную минуту раздается нежный голос, который зовется "мать". Этот голос можно даже ощутить, он теплый и мягкий, он может взять тебя на руки. Если ты его позовешь, он моментально откуда-то отзывается. Если ты идешь, он превращается в руку, которая ведет тебя в темноте; в нее можно броситься - с тобой ничего не случится, темнота расступится, темнота не причинит зла...
      Но уже в первой части проскальзывают нотки странного, зловещего предчувствия. Тревога все возрастает по мере того, как мальчик растет.
      И вдруг она прорывается в трагическое, потрясшее все его существо сознание, что где-то есть солнце, что мир полон света и красок, что темноты нет, что темнота только в нем и вокруг него. А потом наступает период мучительного умственного созревания, возмущения и примирения и, наконец, страшное умудрение ребенка.
      В начале второй части раздается детский голосок флейты - такой наивный и радостный, он долго шаловливо порхает и спрашивает, а другой, немного задумчивый голос ему отвечает. Гана мечтательно улыбается далекому прошлому. Первый голосок - это, очевидно, ее голос. Ведь вся эта часть называется "Три голоса", но с тем же успехом ее можно было бы назвать "Три сестры". Кто мог предполагать тогда, что они оставят в его жизни такой глубокий след? С трепещущим сердцем вслушивалась Гана в музыку давней встречи.
      Вдруг она вспомнила, как тогда невольно обидела его, как проскользнула у него под рукой, когда он протягивал ей красный пион, как она крикнула ему: "Ну-ка, поймай меня!.." Теперь она сгорала от стыда, кровь бросилась ей в лицо. Да, он вправе обвинять и жаловаться, вот сейчас, сейчас, наверное, прозвучит обида слепого мальчика - все повернутся к ней в недоумении: что ты наделала, как ты могла!.. И Гана, покраснев до корней волос, сожмется и заплачет...
      Но ничего похожего не прозвучало, оба голоса - его и ее - переплетаются в щебетании флейт, дружно разговаривают, шаловливо поддразнивая друг друга. Ганичка в душе ликовала: "Простил! Простил!" Затем к ее голосочку присоединились два других. Сидя между Яной и Аней, Гана почувствовала, как с двух сторон они пожимают ей руки. Она ответила таким же пожатием - сестры поняли друг друга...
      Три ручейка, пробившись из одного источника, радостно запели, перекликаясь, сливаясь воедино, такие одинаковые и в то же время все разные. Три голоса, три оттенка, три мотива: Ганин - серьезный и рассудительный, Янин - шаловливый и, наконец, Анин - тонкий и нежный; в нем, как эхо, прозвучала "Колыбельная", которую Аня тогда пела ему во время их посещения о звезды на небе, как давно это было!
      Потом этот же мотив; переходит от флейт к роялю. Правильно, вспомнила Аня. Ведь я тогда не знала конца песни и за рояль сел Ян. А мелодия переходила от инструмента к инструменту, и каждый раз ее исполнение чем-нибудь отличалось от предыдущего, хотя это и была все та же "Колыбельная", но казалось, что ее уже поет другая мать, из другой части света и другому ребенку.
      Но вот в спокойную веселую мелодию флейт и скрипок, кларнетов и альтов ворвался фальшивый тон. "Начинается", - сказали друг другу сестры пожатием рук. Да, так оно и было тогда, когда Яна своей шалостью первый раз задела мальчика, как назойливая муха. Но скрипки и альты снова запели, и опять над головками детей воцарилось мирное спокойствие.
      Но - о ужас! - вот раздался зловещий, глухой звук бас-кларнета, в нем слышатся напряженность и предостережение - сообщение о появлении врага, чей-то голос словно предупреждает из темноты: берегись! Это Яна повторила свою проделку - и мальчик на этот раз насторожился.
      Гана слушала теперь спокойно, ее злая шутка с пионом была, как видно, прощена, раз Ян ни одним звуком не вспомнил о ней. Но Гана ужаснулась, услышав "Когда это началось"; она поняла, какое сильное впечатление произвело это на Яна в детстве. Она никак не цредполагала, что Янины шуточки продолжаются и что они так глубоко потрясут Яна.
      Аня с упоением отдавалась во власть музыки, ей казалось, что она переходит из объятий одного инструмента в объятия другого. А когда раздался первый звук "Колыбельной", она подумала, что это случайно, но потом она ясно услышала мотив песенки "Куда ты летишь, птичка-человек?" Сомнений не было. Это ее песенка, он вспомнил о ней, захлебывалась она от счастья и благодарности. Но раздавшаяся вслед за этим глухая, зловещая музыка повергла ее в отчаяние: значит, Ян все еще думает, что это она его обидела. Ей стало больно до слез, хотелось крикнуть дирижеру: "Это была не я!" Как наказания, ждала Яна кульминационного момента этой музыкальной картины. А когда прозвучало обвинение против озорницы, Яна тихонько заплакала. А когда Ян стал рассказывать, как он схватил ее за руку, словно преступницу, когда в звуках бас-кларнета он выразил все свое мучительное недоумение и отчаяние, что на свете есть такой человек, который может издеваться над слепым, Яна пришла в ужас от своего поступка. Она готова была провалиться сквозь землю от стыда - в голове у нее блеснула мысль, что она совершила что-то страшное, непоправимое, что теперь она больше не имеет права на радость, что вся ее жизнь будет заклеймена тем проступком: каждый день, каждый шаг, каждый удар ее сердца. "Конец, конец всему,- рыдала она вместе со скрипками и виолончелями, - навсегда закатилось для меня солнце счастья". А обвинительная музыка все продолжалась, и казалось, ей не будет конца: слышались все более горькие жалобы, и все глубже растравлялись старые раны нет, больше не хватает сил перенести все это...
      У Яны потемнело в глазах, зал покачнулся и провалился во мрак.
      Сестры моментально пришли ей на помощь - достаточно было нескольких капель эфира па платок. Никто вокруг и не заметил ничего. А когда Яна пришла в себя, оркестр играл уже совсем Другое.
      - Третья часть! - ободряюще прошептала Гана, как бы желая сказать, что бояться уже нечего.- Жизнь Япа в Одессе.
      Теперь музыка не причиняла Яне боли, хотя автор и отразил в ней еще более мучительный период своей жизни. В ней переплетались два основных мотива - отчаяния и надежды.
      Вначале легкомысленная вера, что все пойдет гладко, а потом недели, месяцы и годы тщетных попыток и мучительных операций, нескончаемый ряд неудач, когда врачи лишь пожимали плечами, и страшные, самые черные в его жизни дни, когда пани Бедржишка старалась всячески подготовить мальчика, уговаривала смириться со своей судьбой, оставить все надежды - и она сумела найти такие слова!
      "Не отступлюсь!"-кричали трубы и кларнета-пистоны. "Солнце или смерть!" - объявляли охотничьи роги и тромбоны. Без глаз нет жизни! - И новые попытки, новые надежды - и вот на один только миг в мозгу что-то произошло; мгновенная вспышка - и снова мрак; часть темноты посветлела, из черной превратилась в серую и желтоватую, как лампочка под потолком в прачечной, когда из котла валит пар. А потом снова все погасло и спустилась тьма, еще более густая.
      - Довольно! Довольно! - скулят фаготы. Надо оставить мозг в покое, человек умрет или лишится рассудка. - А кларнеты издеваются над тщетностью человеческих усилий - конец всему, конец всему...
      Но его страстная мечта и стремление увидеть свет преодолели все кризисы, все неудачи - им нельзя было не внять. Вернуть Яну зрение стало делом чести для всей планеты. Он был единственным незрячим человеком в мире, и весь мир загорелся честолюбивым желанием сделать невозможное - дать человеку новые глаза. Ян своим упорством добился цели. Третья часть заканчивается.
      У Яна уже есть глаза, но они еще завязаны черной повязкой - это последняя полоска темноты перед его глазами.
      Повязка падает.
      Ян осматривается в полумраке и ничего не понимает. Как в дымке, видит он лица врачей и сестер - зрительное восприятие людей и предметов...
      Он замирает от изумления и немого восторга.
      Но, как ни странно, звучат и тревожные нотки.
      Возможно ли такое счастье? Не слишком ли его много для одного человеческого сердца? Выдержит ли оно, не разорвется ли от такого счастья? Не исчезнет ли все опять, как фата-моргана?
      Начинается четвертая, последняя часть симфонии. Всю силу своей страсти Ян приберег для нее.
      И теперь он дал ей свободу. Словно у него внезапно открылись глаза, но не в полумраке больничной палаты со спущенными жалюзи, а в светлой комнате с распахнутыми окнами, в которые льются яркие лучи солнца. Вот он стоит на самом высоком здании города и обозревает все кругом. Все его органы чувств слух и обоняние, вкус и осязание - торжественно и церемонно передают скипетр Зрению, царю всех органов чувств человека. Зрению, перед которым предстало солнце...
      Ян старался передать в музыке это первое изумление, первый, самый острый, потрясающий момент, когда темнота исчезла и уступила место свету.
      Свету - антиподу тьмы.
      Вот они - краски, тени, формы; вот как выглядит человек среди светлого дня. Вот что значит день и пространство!
      Лицо человека! Это - самое поразительное из всего. Вот каков он, создатель всего - своего обиталища, этого продуманного рая на земле, изобретенного умом и построенного из камня, стали, стекла и других материалов, которые скрыты в недрах земли и в море.
      Но как все это построено? Чем все это сделано?
      Откуда появились эти предметы, более совершенные и прекрасные, чем цветы в природе? Ян давно уже знает, что все это - дело рук человеческих, но он никогда их раньше не видел, он видит их впервые.
      И Ян заставляет все инструменты своего оркестра вместе с ним переживать восторг от первого созерцания их. Так вот они какие, эти руки человека!
      Однако Ян передает в музыке не только свой восторг от того, что он увидел человеческие руки.
      В звуках он хочет выразить радость и счастье, которые доставляет ему тот простой факт, что вообще у человека есть руки! И у меня, и у тебя, и у всех нас, у каждого человека имеются такие же руки с пятью пальцами, пи одним больше и ни одним меньше. А каждый палец - это новые прекрасные творения, которые были или будут созданы, и, чем больше рук, тем больше творений будет создано...
      "Земля человека" - так назвал Ян последнюю часть своей симфонии. В ней звучит не только эгоистическая радость слeпого, который внезапно прозрел и впервые посмотрел из окна, но и торжественная песнь радости и благодарности "Крылатого" человека, который парит над землей и поет. И все же и в этом торжественном гимне слышится мотив удивления, восхищения и юношеского упоения, в нем еще чувствуется налет от первого, неискушенного знакомства с миром, словно только сегодня утром и именно в таком виде этот мир вышел из рук преобразователей природы и творцов материальных благ. В нем возникали видения зеленых городов с театрами и стадионами, галереями и парками, с белыми дворцами, в которых живут создатели электростанций и стихов, автоматических линий и симфоний, реактивных воздушных кораблей, статуй и картин...
      Эта часть симфонии прославляла человека и его творения. Человек постоянно преумножает и совершенствует созданные им богатства, которые в свою очередь способствуют росту человека. Но где взять инструменты для оркестра, чтобы выразить это чудо взаимного дополнения и постоянного перерастания? Человек и то, что им создано, казалось бы, уже достигли своего совершенства, можно подумать, что это уже предел, который нельзя перейти, и тем не менее они продолжают перегонять друг друга...
      Ян ввел в оркестр голос человека, включив в свою симфонию мужской и женский хоры. Таким образом Ян нашел наконец возможность выразить связь человека с его творением - гармонию и противоречие между ними. Голоса и инструменты то звучали отдельно друг от друга, то сливались воедино, опережали друг друга, соревновались, гремели, переливаясь, как морской прибой. В человеческих голосах, казалось, слышались извечное беспокойство творцов, радость исканий и открытий, врожденное стремление рук ощущать и преобразовывать материю и творческое горение ума...
      А игра инструментов вызывала представление о том, что уже создано человеком. В ней слышались звуки колоколов, свистков, сирен и других творений его рук и ума. А в конце симфонии голоса хора и звуки инструментов слились в одном величественном хорале, в котором звучали радость, восторг и благодарность за то, что и он человек, что и у него есть глаза, которыми он увидел солнце, и звезды, и родную планету, и что эта планета и есть Земля человека - обиталище всемогущих людей. Эти люди вырвали его из тьмы, дали ему глаза согласно наивысшему закону человечества, который гласит, что каждый человек имеет право на счастье...
      Они стояли все три перед ним - Гана, Яна и Аня. Они видели его двенадцать лет назад, а Ян видел их сейчас впервые. Он переводил взгляд с одной на другую, качал головой, стараясь решиться на что-то. Сестры были удивлены не менее, чем он.
      Ян совершенно изменился. Его глаза, темные и глубокие, как-то по-особенному блестели; но этот блеск не был отражением внешнего мира - он исходил откуда-то изнутри и был похож скорее на сияние.
      Сколько ему может быть лет? Нет и двадцати! Но, несмотря на молодость, по выражению его лица было видно, что он познал то, чего почти никто из современных людей не знает,- боль.
      - Так это вы - три сестры! - начал он, когда они пришли к нему в номер.- Нет, не называйте себя - я хочу сам! По голосу! Скажите каждая три слова!
      - Я скажу вам больше,-- мечтательно произнесла Гана.- Вы спросили меня в тот раз, видно ли рояль, если он черный, и сияет ли человек так же, как сияет звезда...
      - Сияет, в самом деле, сияет! - воскликнул Ян.- Вы не верите? Я вижу это сияние, у меня еще сохранились такие детские глаза - я вижу и го, что вы уже давно не воспринимаете...
      Потом он встал, сделал нeСКОЛЬКО шагов к вазе, стоявшей на столике для цветов. Среди других цветов в ней были и красные пионы, как будто предназначенные специально для того, чтобы он мог дать Гане один из них.
      - Вы помните?
      - Как вы его тогда бросили в угол? Да разве я могла бы забыть об этом! Там, в зале, я бледнела от страха, что вы при всех надерете мне уши, а вы мне простили,- сказала Гана, взяв пион. Чтобы скрыть свое смущение, она показала на сестер. - Гану вы -узнали, остаются еще Аня и Яна...
      Ян долго всматривался в лица Яны и Ани. Он был, по-видимому, чем-то удивлен, чего-то не понимал. Наконец он решился. Показав пальцем на смиренное лицо Яны, он уверенно произнес:
      - Аня!
      Она покачала головой и виновато прошептала: - Яна...
      - Так значит, - в недоумении воскликнул он, - значит, тогда это были вы?
      - Да, я! - сокрушенно сказала она, и слезы брызнули у нее из глаз.- Аня тогда сидела с краю...
      - Зачем вы ее мучите?-заступилась за нее Гана и обняла сестру.Довольно она уже настрадалась из-за этого! Она уже отбыла свое наказание!
      - Нет,- возразила Яна.- Наказание продолжается и будет продолжаться. Мой проступок будет вспоминаться каждый раз, когда бы и где бы ни исполняли вашу симфонию. Но так и должно быть. Никогда не смоется обида, которую я нанесла вам. Ваши гобои и охотничьи роги не простят мне...
      - Что вы, Яна! - перебил ее Ян с упреком в голосе.- Ведь я прощаю вам, уже в конце третьей части я все вам прощаю; весь финал третьей части - это одно всеобщее прощение. Разве вы не слышали ?
      - Финал она не слышала, - ответила за нее Гана. - Мы тогда как раз приводили ее в чувство...
      - Ну, а вся последняя часть, четвертая,- разве вы не радовались вместе со мной? Разве я давно не простил бы вам, если бы вообще было что прощать? Только благодарить и благословлять весь мир и вас, Яна, так как и вы относитесь к его красоте, к моему счастью...
      Он подошел к ней, взял за обе руки и крепко прижал их к себе. Яна вдруг громко рассмеялась сквозь слезы. Смех зазвучал так облегченно и беззаботно, словно с нее свалилось тяжелое бремя и она поднялась ввысь.
      Только Аня молчала до сих пор. На ее лице застыло печальное удивление. Как все это было двенадцать лет назад? Она старалась изо всех сил припомнить.
      Виновата была сестра, а не я. А теперь слова Яна как бы вознесли Яну, она чувствует себя польщенной и вознагражденной за что-то и поэтому выглядит такой счастливой.
      А Гана, она тоже в чем-то провинилась перед ним, но скрывала это, святоша! Никогда она нам ничего не скажет - и еще получила за это от него красный пион. Что означает для них этот цветок?
      О чем Ян напомнил ей этим? В знак чего он подарил его Гане?
      Ане кажется, что только она одна осталась здесь ни при чем. А если и не совсем так, то, во всяком случае, она отошла на последний план. Он назвал ее имя, сказал "Аня", но только потому, что вспомнил свою обиду; он не узнал ее по лицу, спутал с Яной, и это больше всего огорчило ее.
      Однако уже несколько минут Ян незаметно наблюдал за ней. А потом прямо взглянул ей в глаза:
      - Аня, моя колыбельная! - улыбнулся он. - Вас я оставил на конец!
      Обе сестры обрадованно посмотрели на Аню. Они понимали ее нетерпение. Ведь она одна ни в чем не виновата перед ним!
      - И все же вы не узнали меня! - упрекнула его Аня.
      - Не узнал,- согласился он.- Не сердитесь на мои глаза. Они хоть и видят невидимое сияние, но еще такие неразумные! Они смотрят на все с удивлением и на вас тоже, Аня! Но вы не волнуйтесь! Только теперь я многое осмысливаю и увязываю - ваш голос с вашим лицом. Пожалуй, таким именно я и представлял себе его, почти таким! Поэтому я ничего не понимал, терялся в догадках и жаловался на свою судьбу. Я был болезненно чувствительным, мнительным и обидчивым, говорят, что все слепые были такими! Ваш голос и эта невинная выходка казались мне совершенно несовместимыми. Загадка этого противоречия мучила меня и разжигала мое любопытство до тех пор, пока я не вывернулся из нее, как змея, сбрасывающая с себя старую кожу. Вся третья часть симфонии - это моя змеиная кожа. Но ваш голосок, Аничка, удивленно поющий "Куда ты летишь, птичка-человек", одержал во мне победу! А вся последняя часть, Аня, ведь это же не что иное, как вариации на тот же мотив удивления миром. Вы удивляетесь ему от самого своего рождения. И я тоже от своего рождения, потому что я вторично родился!
      Аня слушала как зачарованная, и ее широко открытые голубые глаза и в самом деле выражали детское изумление.
      - Да, да, вы правы! - растерянно говорила она, скорее отвечая самой себе, чем ему.
      - Вы еще поете? - неожиданно спросил он.
      - Я певица!
      - Оперная?
      - О нет! Я пою только то, что мне хочется и когда у меня есть настроение!
      - А как вам понравился наш хор?
      - Это должно быть прекрасно, - вздохнула она,-петь вместе с вами "Песнь человека"!
      - А вы не хотели бы ездить и петь?
      - Этим я как раз и занимаюсь...
      - Так поступайте к нам в женский хор!
      - Но разве я могла бы? - прошептала Аня, и глаза ее затуманились от слез радости.
      - Мы летим самолетом на запад, в Милан, Марсель, Барселону, Мадрид, Лиссабон. А потом через эту лоханку с водой в Африку...
      - И я, и я тоже...
      - И вы полетите с нами, Аня! Мы будем вместе удивляться и вместе любить...
      - Да,- медленно произнесла она. Ее глаза широко открылись. Казалось, никогда они не были такими удивленными.
      Я открываю неведомую страну, которую отделяют от нас сотни и сотни лет. Но и столетия состоят из секунд. Я хочу сказать этим, что и выдуманная страна, как бы далеко она ни находилась от нас, приближается к нам так же, как и мы приближаемся к ней, поднимаясь по лестнице времени...
      Каким будет человек будущего? Как и в чем он будет отличаться от современного человека? Где искать образец? Разве взять мерилом времени историю? Проследить, насколько мы лучше наших предков? Как развивался характер человека, его мораль, его обычаи? Каким жалким кажется нам пан Броучек [Пан Броучек - герой сатирической повести Сватоплука Чеха "Путешествие пана Броучка в пятнадцатое столетие". ] по сравнению с гуситскими воинами! Совершенно очевидно, что в данном случае время не имеет значения, столетия не оказали никакого влияния. Капитал развратил человечество!
      Это проклятие еще до сих пор довлеет над нами, хотя гнездо его и продезинфицировано. Человек наших дней представляется мне выздоравливающим после тяжелой болезни. У него все еще есть склонности и предрасположение к црежним порокам, но он поправляется и с каждым годом будет становиться все лучше и лучше.
      И у героев моих рассказов есть еще свои моральные синяки и ссадины. Это - уже не лицемерие и не подлость, не измена, и не корыстолюбие, я не коварство; эти пороки, позорящие имя человека, будут забыты навсегда, как будто их никогда и не было. Но мой Франя лепив и свою леность пытается выставить как добродетель. Мартина с каплей яда в крови обуревает ревность, старая как мир.
      А мой Петя - герой грядущих веков - колеблется между чувствами долга и любви. Яна солгала, и долгие годы эта заноза сидит под ногтем нарывающего пальца. Люди и в будущем будут наивными и сумасбродными, взбалмошными и трусливыми, разборчивыми в еде, хвастливыми и болтливыми и не знаю еще какими.
      Многие скажут: "Этот рассказ лучше, а тот хуже". Иначе и быть не может. Все рассказы могут быть хорошими или вее - плохими, но один из них обязательно будет самым хорошим, а другой - самым плохим. Правы окажутся те, кто утверждал, что все будет не так, а совсем иначе. Я и сам не знаю этого... Может быть, я рискнул вступить на неведомый материк несколько преждевременно.
      О том, какими будут люди будущего, можно только фантазировать. Но пришло ли уже время реально представить себе их? В самом деле, гораздо легче предсказать, каким будет звездное небо через тысячу лет, чем сказать, каким будет человек завтра!
      Поэтому я искал прототипы своих героев среди наших современников, чтобы мои герои твердо стояли на этой земле, земля будет все та же, таким же будет и расположение звезд над головой, только стрелка на часах вечности продвинется немного вперед...
      О Несколько раз я брал разбег для романа, и каждый раз у меня выходил рассказ. Но совесть у меня чиста: я всегда вовремя останавливался.
      Я мог бы сказать: герои выдохлись. Но зачем все сваливать на героев?
      Еще несколько лет назад мне приснился сон о воздушном корабле, как он плывет к Светлому Завтра. Но сон - лишь хаос, хотя в нем и содержатся творческие элементы. Он возникает, когда хозяина нет дома... Но ему можно придать более совершенную форму. Из хаоса создать нечто. Уже давно я написал рассказ на основании того сна. Рассказ лежит передо мной, и я не знаю: включать - не включать его? В нем есть все недостатки первого опыта.
      Можно было бы назвать его "Воздушный корабль ангелов". Это же первая ласточка! Включить!
      Oгромный и серебристый, из мрака выплыл воздушный корабль с красной звездой на выпуклой груди. На бортах его яркими зелеными буквами написано: Каникулы. Целые стаи спортсменов на крыльях и в небольших разноцветных самолетах сопровождают его, кружатся над ним и под ним, напоминая маленьких рыбок, которые всегда следуют за большой рыбой. Летуны приветствуют корабль и желают ему в пути "много счастья и солнца!" Под голубым небосводом продолговатый корабль сливается с летним полднем, являясь как бы неотъемлемой частью этого времени дня и года; он не менее прекрасен, чем облака, образующиеся вокруг него и затем превращающиеся в бело-голубое ничто.
      На этом небесном судне было три палубы, одна над другой,- первая, вторая и третья. Одинаково роскошные, они отличались между собой только расположением Да нумерацией. Удобство их заключалось в изящной простоте, а роскошь - в смелости линий подвесных площадок, повисших в воздухе на головокружительной высоте. Корабль походит на плывущую наблюдательную башню с галереями в три этажа; по ним можно идти в одном направлении и прийти на то же самое место, затратив столько же времени, сколько необходимо для того, чтобы обойти беговую дорожку на самом большом стадионе.
      Мы летим на восток. Моторы тихо трещат, словно цикады в жнивье. Крошечные самолеты и крылатые исчезают один за другим, и понемногу мы теряем их из виду.
      Вокруг бассейна в эту пору царит тишина. Женщины в купальных халатах и часть мужчин, полуобнаженных, с расслабленными мускулами под загорелой кожей, дремлют в креслах, другие развлекаются в залах для игр или на кортах, или же прогуливаются и беседуют; высота придает их речи легкость и возвышенность.
      Среди пассажиров находится воздушный ныряльщик Вацлав, награжденный орденом Отваги; он летает на своих крыльях лучше птицы; ему ничего не стоит поймать на лету жемчужину, брошенную с палубы. Здесь и мастер максимальных глубин геолог Петр - ему сто двенадцать лет,- который при геологической разведке под моравской пропастью пробурил самую глубокую скважину в недра земли. Здесь и Адам, один из первых, кто побывал на Луне. Здесь и мастер высоких урожаев хлопка Антонин, который в этот момент как раз смотрит через полевой бинокль на землю.
      Как прекрасна земля, которую он видит! Золотые квадраты и прямоугольники, обрамленные синезеленым бордюром лесов, извилины реки, напоминающей заплетенную из серебряных волос косу, в которую воткнуты гребешки плотин. Капилляры водных трасс и каналов, заросли хмеля на холмах, сады, виноградники. Ослепительный блеск озера, обузданного бесконечной плотиной, на берегу озера кажущийся безлюдным белый город, погруженный в глубокое молчание.
      - Вон, вон! - показывает Антонин.- Это наш агрогород! А вон там на небе - ты видишь ту огромную лейку? Она поливает хлопковые поля, а потом мы будем собирать урожай...
      - Ну, этот хлопок ты собирать уже не будешь, разве что на расстоянии,шутит диспетчер Ян.
      Сидя в своей кабине и нажимая кнопки ( а их не больше, чем пуговиц у него на рубашке), он управляет всей дневной добычей оловянного рудника.
      - Там!
      И стройная девушка в широкой соломенной шляпе навела свой биноколь в ту сторону. Это Аничка, воспитательница в детском саду; по средам она, кроме того, работает стюардессой на воздушном корабле, а также участвует в спектаклях и танцует в судовом ансамбле на радость себе и экипажу.
      - Вон там! - показывает она пальцем вниз, будто все, что она видит, происходит лишь в нескольких шагах от них.- Твой дождь, Тоник, льется на спортивную площадку в виде сплошных радужных струй. Посмотри на тех карапузиков, они, точно жеребята, ловят капли раскрытыми ротиками...
      Антонин быстро подходит к огромному биноклю, установленному на штативе.
      - Они машут нам рубашонками!-растроганно говорит он и вдруг разражается бранью: - Черт возьми! Двое там дерутся! Сейчас же прекратите, ребята! Антонин отталкивает бинокль, словно он мешает ему, и сам улыбается обману зрения.
      - Теперь на свете еще только, то есть уже только, дети дерутся! отмечает Аничка и издали посылает им свою улыбку, всепонимающую улыбку воспитательницы вот таких малышей...
      Наступила ночь, мягкая и нежная, как бархат, утканный золотыми звездами. Аничка не может уснуть. Она выходит на палубу. На корме, в уголочке, она находит свободную кушетку. Две голубые занавески по ее бокам слабо раздуваются от легкого ветерка.
      Аничка ложится. Она лежит, подняв подбородок вверх, раскинув руки, похожая на большого ребенка.
      Девушка вспоминает о своем любимом и о таких же вот звездах, под которыми родилась их робкая любовь, о его глазах, в глубине которых она с затаенным дыханием прочитала, что ее еще что-то ожидает и что именно это будет самым важным и самым изумительным из всего того, что таит в себе человеческое тело. Что чудеса совершаются не только вокруг нас, но и в нас самих, и они-то и есть самые прекрасные. Что единственное и настоящее счастье в этом мире может дать человеку только человек.
      Ее Павел - один из строителей обсерватории на горе Братства, купол которой в ясную погоду виден даже в Градце [Градец - город в Чехии. ]! Такой же робкий, как и она, он все знает и все понимает, кроме женщин. Он прошел вдоль и поперек все части света, и только этой страны еще не знает. Это таинственный остров, который лежит перед ним, и он боится открыть его.