Бомаск

      - Ну и диво! - сказала старуха. - Что ж это Пьеретте вздумалось водиться с макаронщиком?
      Пьеретта не захватила с собой зеркальца. Перед уходом на фабрику она всегда проводила пуховкой по лицу и подкрашивала губы, как того требовала своего рода вежливость перед товарками по работе. Но в этот весенний воскресный день, отправляясь в горы, она только умылась холодной водой. В волосах у неё запутались былинки. Красавчик, пораженный безмолвием Пьеретты, расстроенный внезапной её отчужденностью, позабыл её предупредить об этом. Когда они добрались до дома Амаблей, старуха Адель сказала:
      - Долго же вы шли!..
      Пьеретта не заметила иронии - она обнимала своего сына.
      - Вы что, на травке соснули? - спросила Раймонда.
      Пьеретта густо покраснела.
      Желая прервать наступившее молчание, Миньо, который никогда не понимал такого рода намеков, вдруг запел:
      В траве проспали целый час,
      И солнце сторожило нас...
      Раймонда визгливо засмеялась.
      - Чему ты смеешься? - спросил Миньо.
      Пьеретта круто повернулась и сказала сыну:
      - Пойдем посмотрим твоих ягняток.
      Она взяла сынишку за руку и повела его во двор. Лишь только Пьеретта вышла за порог, краска опять залила ей лицо: она подумала, что Красавчику может показаться, будто она стыдится его, так как он итальянец.
      В хлеву Роже деловито объяснял маме: "У Белянки только один ягненочек, и он, знаешь, совсем черный. А Чернушка объягнилась тремя, и все три беленькие-беленькие. Один был такой малюсенький, меньше всех, и его стали поить из рожка молочком, и он стал толще всех..." Но Пьеретта не слушала малыша; рассеянно поглаживая его по головенке, она думала о своем. Она страшно досадовала на самое себя. Нельзя сказать, чтоб она придавала очень уж большое значение тому, что произошло утром в горах, ведь с тринадцати до восемнадцати лет она каждое лето проводила в деревне у дяди, её посылали пасти скот на горных лугах, и так же, как у других пастушек, у неё были дружки среди юных пастухов, её сверстников. Однако по своему собственному опыту и по опыту других работниц фабрики она хорошо знала, какой ценой приходится платить за любовь. Вновь "зажить по-семейному", "завести свое хозяйство" - это значило, что после восьмичасовой работы на фабрике тебя ждет дома уборка, стряпня, стирка на себя и на мужа.
      Не будет времени на чтение, да еще, пожалуй, придется отказаться от той большой работы, в которой теперь для неё весь смысл жизни. А мимолетные романы обычно обрывает рука акушерки или деревенской знахарки, кончаются они страданиями и женскими болезнями. Пьеретта знала, что когда-нибудь все будет совсем иначе, и это тоже было целью её работы, но сейчас дело обстояло именно так. Она надеялась, что окончательно избавилась от всех ловушек любви. С тех пор как она выгнала мужа, ей без труда удавалось смирять волнения крови; она сердилась на Красавчика за то, что он опять пробудил их, и досадовала на себя, зачем она сердится на него.
      Роже обошел с мамой все дедушкины владения. Ульи в саду оказались старательно починенными и заново выкрашенными. Упавшую местами изгородь подняли, заменив подгнившие столбы новыми. Яблони были очищены от побегов омелы, которую старик Амабль уже сколько лет не удосуживался вырвать с корнем. Пьеретте с детства был знаком тут каждый кустик, и она не могла не заметить всех этих перемен. Мальчик объяснил ей:
      - Ульи поправил братец Жан... И печку тоже починил братец Жан... А ещё у Жана есть мотоциклетка, и Жан меня катал.
      Пьеретта вспомнила, что в числе её родственников есть троюродный брат, но не могла припомнить, кто он и какой он с виду. Что представляет собой этот незнакомый Жан? Малыш без умолку твердит о нем, на каждом шагу видны следы его хозяйственных забот. Обычно Пьеретта не очень беспокоилась о сыне. Материнские её тревоги успокаивала мысль, что ему хорошо в Гранж-о-Ване, где она сама и в детстве и в юности находила приют в трудные дни жизни и где весь уклад оставался таким же, каким она помнила его с малых лет. Но то, что Роже возил на мотоцикле какой-то чужой человек, ей не понравилось. Она сразу повернула к дому.
      - Какой это Жан катал Роже на мотоцикле?
      - Как какой? - удивилась старуха Адель. - Ты разве его не помнишь?
      И она сообщила: сын такого-то, внук такого-то.
      - Он теперь в депо на железной дороге служит в Сент-Мари-дез-Анж, сказал старик Амабль. (Сент-Мари-дез-Анж - городок на равнине, километрах в пятнадцати от Гранж-о-Вана, крупный сортировочный узел юго-восточной железной дороги.)
      - Уж больно Жан подружился с твоим сыном. Когда он у нас бывает, мальчишка не отходит от него.
      - Жан иной раз приезжает помочь нам. На мотоцикле сюда за четверть часа доберешься.
      - Да неужели ты его не помнишь? Ты ведь на вечеринках с ним плясала...
      На проселочной дороге затрещал мотор, и в ворота влетел большой мотоцикл, окрашенный в зеленый и красный цвета и сверкавший на солнце никелированными частями. Как свой человек в доме, Жан отвел машину под навес и направился к крыльцу. Это был рослый, белокурый и румяный парень, несколько мешковатый.
      - Не узнаешь, Пьеретта?
      - Нет, как же, как же, узнаю... - ответила Пьеретта. - А почему же ты один приехал? Ты ведь был женатый. Помнится, жену себе взял из Анпонэ...
      - Жена у него в прошлом году померла, - сказала старуха Адель.
      С минуту все молчали из уважения к памяти покойницы. Потом Жан сел на краешек деревянной скамьи и взял к себе на колени сына Пьеретты.
      - Ну как, парень, значит, решено? Ты у нас будешь гонщиком на мотоцикле?
      Пьеретта сразу разгадала замысел дяди и тетки. В Гранж-о-Ване все девушки мечтали выйти за железнодорожника - жалованье хоть и небольшое, но получают его каждый месяц неукоснительно, и, стало быть, в доме появятся наличные деньги, а их-то как раз и не хватало в мелких крестьянских хозяйствах.
      Жан играл с маленьким Роже. "Он уже ведет себя как папаша", - подумала Пьеретта, и глаза её засверкали от гнева. Красавчик любовался блеском её глаз, ярким румянцем, заигравшим на её щеках, но не мог понять, какие чувства волнуют всех этих людей и почему они как будто сердятся друг на друга; ему думалось, что он в какой-то мере виновник их недовольства, и у него было тяжело на душе. Обед прошел в угрюмом молчании, только Миньо да старик Амабль поддерживали разговор за столом.
      После обеда дядя с племянницей пошли прогуляться в поле.
      - Тебе шибко полюбился этот парень? - спросил вдруг старик Амабль.
      - Какой парень?
      - Да твой дружок!
      Пьеретта поглядела ему прямо в глаза.
      - Он вовсе мне не дружок.
      - Нехорошо для молодой женщины долго жить одной.
      - Мне это уже говорили, - сердито заметила Пьеретта.
      Ей вспомнились слова Кювро, сказанные им после собрания. Но тогда Пьеретту растрогала забота старика, а поучения дяди её раздражали. "Ему-то какое дело? Что он вмешивается?" В тех редких случаях, когда дядя пытался оказать на неё давление, она весьма бурно давала отпор. Когда-то Эме Амабль уговорил своего младшего брата, отца Пьеретты, бросить горы и поступить на фабрику в Клюзо, а сам поспешил выкупить по дешевке у брата его надел, который тот уже не мог обрабатывать. "Так чего же он теперь вмешивается?" думала Пьеретта. Впрочем, она, не отдавая себе в этом ясного отчета, считала, что фабричная работница лучше разбирается в новых условиях жизни, чем старик крестьянин, что умом она зрелее его и сама найдет разумное решение любого вопроса.
      - Говорили тебе? - продолжал старик. - А как же не говорить-то? Вон ты какая у нас стала. Красивая да нарядная, прямо хоть под венец. Все знают, что у тебя золотые руки. Поди, немало вокруг тебя женихов вьется, хотят тебя в дом хозяйкой взять.
      - Я и без них в своем доме хозяйка, - сухо ответила Пьеретта.
      Довольно долго они шли молча. И молчание это становилось тягостным. Дорога тянулась мимо той луговины, которая за тридцать лет постепенно стада собственностью Амабля - он собирал эту землю полоску за полоской: что обменял, что получил по наследству, что прикупил. Как долго он присматривал эти клочки земли, как упорно торговался! Лет пятьдесят назад, когда в деревне ещё было больше ста дворов, в этой лощине сеяли коноплю, и до сих пор её по-прежнему называли Конопляниками. Историю этих Конопляников Пьеретта сто раз слышала от дяди.
      - Конопляники-то какие зеленые! - сказала она. - Даже в засуху трава не выгорела.
      - Да уж таких лугов во всей округе не сыщешь... А сена мне все равно нынче не хватит. Кроме Конопляников, только в Молларе ещё можно будет клевера скосить. Да и то... Прошлой осенью я там не успел пройтись косой, а нынче по весне некогда было выжечь солому. А на Гнилушках люцерна совсем никудышная, потому что там земля удобрения просит, а мы её не удобряем.
      Вдруг он остановился:
      - Послушай, бросила бы ты фабрику. Ну что ты потеряешь?
      - Работу потеряю, - ответила Пьеретта.
      - Да ведь у вас не то что на железной дороге, пенсию все равно не выслужишь.
      Пьеретта вспомнила о Кювро.
      - Нет, почему же! АПТО платит старым рабочим пенсию - тысяча триста пятьдесят франков в месяц.
      - Да разве это деньги?
      - Конечно, не деньги, - согласилась Пьеретта.
      - Нам одним со старухой уже не под силу с хозяйством управляться, продолжал Амабль.
      Пьеретта понимала, что дядя хитрит. Уже лет десять, как он распахивал только небольшой участок для собственных нужд. Вся остальная земля отводилась под пастбище и сенокосы. Для мелких покупок, которые делались в базарные дни, по пятницам, он добывал деньги продажей телят и молока.
      - Состарились мы! - продолжал он.
      - Вот уж неправда. Оба вы ещё молодцы!
      Но Амабль отрезал напрямик:
      - Работы в хозяйстве хватит и на два семейства. Землю и двор я отпишу твоему сыну.
      - Вы хотите, чтобы я опять сошлась с Люсьеном? (Так звали её мужа.)
      - Нет, - сказал старик, - Люсьен - лодырь. Но ты ведь можешь второй раз выйти замуж.
      - Ежели это случится, тогда посмотрим, - ответила Пьеретта.
      И тут же она подумала: "Не пробыла в деревне и пяти минут, а уже хитрю, как деревенская". Ведь эти слова: "Ежели это случится, тогда посмотрим" - означали: "Говори яснее. Я прекрасно вижу, куда ты гнешь, но говори яснее".
      - Жан с охотой бы на тебе женился.
      - За вдовца идти?! - воскликнула Пьеретта.
      Ей вспомнилось, как в деревне высмеивали невест, выходивших замуж за вдовцов.
      - Да ведь и ты уж не девушка, - заметил старик Амабль.
      - Но он мне родней приходится, - сказала Пьеретта.
      Опять она выставила возражение в чисто крестьянском духе. В этой деревушке на лесной прогалине, которая ещё недавно, пока не провели шоссе, была оторвана от всего мира, словно малый островок в беспредельном океане, страх перед черным злом кровосмешения все ещё был сильнее расчетов на наследство и сердечных склонностей. Дочь одного из соседей Амабля так и осталась старой девой, потому что десять лет назад родители не позволили ей выйти замуж за двоюродного брата, которого она любила без памяти.
      Но, выдвинув это важнейшее возражение, Пьеретта тут же упрекнула себя за свои крестьянские уловки. Ну зачем она позволяет старику дяде заводить такие речи. Нехорошо это, недостойно её. Надо было сразу оборвать разговор. Отчего она ведет эту игру? Может быть, оттого, что в открытом поле в три часа дня очень уж знойно и она разомлела от жары. Или оттого, что ей стыдно, что она разочаровалась в себе. Как она могла так вдруг распуститься и поддаться нынче утром тому, что считала навсегда укрощенным в себе? А может быть, ей просто не хотелось огорчать старика, сразу разрушить все его планы, которые он, вероятно, долго обдумывал.
      - Да вы с Жаном только троюродные, - продолжал Амабль уговоры.
      И он стал перечислять знакомых им обоих крепеньких, здоровых ребятишек, у которых отец и мать были в родстве друг с другом.
      - Так вот почему Жан повадился сюда ездить, - сказала Пьеретта. - Роже мне показывал и ульи и починенную изгородь. А ты ведь никогда не любил возиться с изгородями...
      - Да, Жан теперь часто к нам ездит, - сказал старик. - Помаленьку помогает мне - то в том, то в другом.
      - Найми лучше работника, - сказала Пьеретта.
      - Работники нынче больно много просят. Подавай им такую же плату, какую получают батраки в Босской долине или в Бри. А там ведь настоящие зерновые фабрики. - Слово "фабрики" было произнесено с глубоким презрением. - У них там и машины, и химические удобрения. Урожай они собирают по сорок центнеров с гектара. А мы и в добрые-то годы больше пятнадцати центнеров не берем. Нам не по карману платить батракам такую же цену.
      - А почему они должны брать с тебя дешевле, чем с других?
      - Да я и не корю их, а только...
      И он стал объяснять, что батрак в конечном счете обходится дорого, а доходу приносит мало. Они дошли до дороги, где она упиралась в гору и превращалась в узкую тропинку. Оттуда были видны все угодья Амабля.
      - Как же так! - сказал старик, глядя вокруг. - Тридцать лет я по клочкам собирал свою землю, а теперь, стало быть, пускай она терновником зарастет?
      А Пьеретта думала о том, что таков уж закон конкуренции: крупные экономии в Босе и Бри разорят её дядю и отнимут у него землю так же, как в свое время он отнял землю у бедных крестьян Нижних выселок. Крупным экономиям это под силу, потому что у них есть тракторы, есть деньги на покупку удобрений, а её дядя в течение тридцати лет прижимал мелких хозяев, давал им своих волов для пахоты и требовал за это отработки в его хозяйстве. Пьеретта не высказала вслух своих мыслей, потому что ей было жаль старика, которому грозила беда. Но кое-что ей было непонятно: дядя никогда не нанимал батраков, неужели он вдруг так одряхлел, что не может управиться один?
      - Жан поступил на железную дорогу сразу после военной службы, - сказал старик Амабль. - Через двадцать лет он может выйти на пенсию. Он ещё будет тогда не старый. Я к тому времени помру или уж совсем развалиной стану, и вы будете тут хозяевами, все вам даром достанется.
      "Через двадцать лет!" Пьеретта даже вздрогнула. Она была убеждена, что через двадцать лет в Гранж-о-Ване будет колхоз. Знакомый агроном сказал ей, что здешние земли больше всего подходят для плодовых садов. Она часто об этом думала, потому что любила деревню, где прошло её детство, единственное счастливое время её жизни до поступления на фабрику. И она мысленно рисовала себе, как крутые склоны, окружавшие долину, будут засажены шпалерами вишен, груш и яблонь. Сады поднимутся до того родника, из которого она пила сегодня воду вместе с Красавчиком; колючего кустарника и в помине не будет, а сосновая роща превратится в парк, и посредине его построят дом отдыха. В июне месяце по шоссе вереницами покатят грузовики, доставляя на станцию корзины вишен. И когда ей рисовались в мечтах такие картины, она задавалась вопросом, как лучше подступиться к дяде, чтобы убедить его войти в колхоз. "Так просто его не уговоришь, ведь он целых тридцать лет собирал по лоскуткам свою землю. Советские люди тоже прошли через такие трудности, - думала Пьеретта, - их опыт поможет нам разрешить самые сложные задачи и избежать тех ошибок, которые случались у них". Пьеретта плакала, читая "Поднятую целину". Но сейчас совсем не время говорить старику о будущем. Пропустив мимо ушей его реплику "через двадцать лет", она резко сказала:
      - За Жана я не пойду.
      Они молча повернули к дому. Возле старой липы, укрывавшей в своей тени колодец, старик Амабль остановился, решив довести до конца откровенный разговор с племянницей.
      - А ведь покойная-то жена Жана держала лавку...
      - Вот оно что! - ответила Пьеретта. - Я и не знала. Лет пять ничего о них не слышала.
      - Да, лавку держала, - повторил старик. - Скобяным товаром они торговали в Сент-Мари.
      - Так вот почему у него такой прекрасный мотоцикл. На жалованье железнодорожника не очень-то разойдешься...
      - В прошлом году в декабре, - продолжал старик, - моей старухе операцию делали, так мне пришлось волов продать, чтобы заплатить докторам. А Жан нынче весной продал лавку своей жены и дал мне взаймы двести тысяч франков, я на эти деньги купил новую упряжку волов. Жан с меня взял закладную на нашу землю.
      - Он берет с тебя деньги за работу, когда приезжает пособить?
      - Нет, не берет. Ведь он свое собственное добро бережет. Если ещё недели две не будет дождей, нечего и думать сена на продажу накосить, для своих коров и то не хватит. А если сена не продадим, значит, нечем будет даже проценты но закладной заплатить. Жан понимает, что когда-нибудь он нас прижмет.
      Они снова пошли по дороге, и, когда были уже около дома, Амабль сказал:
      - Ты подумай, поразмысли. От тебя зависит, чтобы все хозяйство перешло к твоему сыну, а не к Жану.
      Пьеретта отрицательно покачала головой.
      - Может, ты боишься?.. - спросил Амабль.
      Пьеретта вопросительно поглядела на него.
      - Боишься, вдруг с тобой что случится и Жан в третий раз женится. Конечно, бывает так. Может, у него дети пойдут... Так я уж все обдумал. По завещанию все отпишу твоему сыну, а вам, значит, чтобы доход только шел.
      Пьеретта опять покачала головой.
      - Нет, - сказала она, - не выйду я за вашего толстого Жана.
      Дядя заглянул ей в лицо.
      - Неужто пойдешь за голодранца макаронщика?
      Глаза у Пьеретты загорелись гневом.
      - Он такой же рабочий, как и я, - сказала она.
      Жан был уроженцем Юры и, как все его земляки, искусно вырезал ножом из дерева забавные игрушки. Роже не отходил от него. Когда Пьеретта, вернувшись с прогулки, вошла в кухню, она застала их за работой: Жан мастерил колесо с лопастями, которое предполагалось установить на ручейке, чтобы оно приводило в действие миниатюрную лесопилку.
      - Ну, теперь пойдем к ручью, испробуем, как наша машина действует, сказал Жан.
      - Идем, идем скорее! - закричал малыш.
      - А ты не пойдешь с нами? - спросил Жан Пьеретту.
      Очевидно, все было предусмотрено заранее.
      - Нет, мне не хочется, - ответила Пьеретта.
      - Ну что ж ты, Жан? Пойдем скорей! - молил маленький Роже.
      - А может, останешься, сыночек, побудешь немножко с мамой? - спросила Пьеретта.
      - Не знаю... - уныло протянул Роже, которому было гораздо веселее с Жаном, чем с матерью.
      - Да иди уж, иди, - сказала Пьеретта.
      Жан отправился с мальчуганом к ручью, но почти тотчас же Роже побежал за Пьереттой.
      - Пойдем с нами, мамочка, - сказал он с умильной рожицей. - Мне так хочется, чтобы и ты пошла...
      Было совершенно ясно, что его подослал Жан. Пьеретта притянула малыша и, стиснув в объятиях, расцеловала его. Потом подтолкнула к двери.
      - Ступай играть, - сказала она.
      Бомаск куда-то исчез. Старуха Адель повела Раймонду Миньо в заброшенный сад церковного дома, где можно было нарвать роз. Пьеретта кивнула Миньо: "Посиди, мол, здесь" - ей не хотелось оставаться с дядей с глазу на глаз. Миньо принялся читать старые номера "Французского охотника". Эме Амабль молчал, погрузившись в свои мысли. Так прошел целый час. Пьеретту обуревали самые разноречивые чувства. Чтобы успокоиться, она взялась за вышиванье, к которому не притрагивалась с тех пор, как вышла замуж.
      Бомаск тем временем дошел до церковной площади, где находилось две пивных, одна против другой: в одной было пусто, в другой четверо молодых парней играли в карты. Парни поздоровались с Бомаском - в окрестных деревнях все знали сборщика молока, - но не пригласили его к своему столику. Он сел у окна, украшенного каким-то чахлым вьющимся растением, захиревшим оттого, что его ни разу не пересаживали в свежую землю.
      Старуха хозяйка подошла к столику.
      - Так вы, значит, с Пьереттой пришли из Клюзо? - спросила она итальянца.
      - Мадам Амабль показала мне, как можно пройти кратчайшим путем, через горы.
      - Поди устали. По кручам карабкаться не то что на грузовичке ездить.
      - Ну понятно, - ответил Бомаск.
      - Ничего. В приятной компании время незаметно идет, - заметила хозяйка и хитрым взглядом посмотрела на итальянца.
      - Мы отправились целым отрядом, но остальные на подъеме сдали.
      - Бедняжка Пьеретта, нелегко ей живется! - продолжала хозяйка.
      - Да, на фабрике работниц не кормят сосисками, а то растолстеют да обленятся.
      - Ха-ха-ха, - рассмеялась старуха. - Вот уж шутник, право. Всегда что-нибудь выдумает. А только Пьеретте не век бедовать... У дяди-то, кроме нее, нету родни, он, верно, ей все и оставит.
      - Я уж этого не увижу, - сказал Бомаск, - собираюсь в скором времени на родину вернуться.
      - У вас там, может, семья есть? - спросила хозяйка.
      - Какая ни на есть, у каждого есть, - ответил Бомаск. (Он узнал это выражение недавно, когда писал диктовку с Пьереттой.)
      - И жена есть?
      - И даже не одна.
      - Ха-ха-ха! С вами по-серьезному, а вы все смеетесь. Может, и детки есть?
      - Я вижу, вы любите.
      - Что люблю?
      - А это самое занятие.
      - Какое занятие?
      - Деточек делать.
      Хозяйка закатилась смехом и долго не могла уняться.
      - Куда мне, небось не молоденькая, - сказала она.
      Красавчик посмотрел на нее, лукаво прищурив глаз.
      - А вы тряхните стариной, глядишь, и помолодеете.
      Старуха смеялась от души. Красавчик отпустил ещё несколько шуточек и, расплатившись, вышел.
      Он не спеша поднимался к Верхним выселкам. В огородах стеной стояли сорняки, заглушая овощи; стволы плодовых деревьев были покрыты мхом и лишайником, перезрелые вишни гнили на веточках. Он хорошо знал: здесь, на этой лесной прогалине, сады умирали от нехватки рабочих рук, а рук этих не было потому, что крестьянский труд уже не мог прокормить человека; но сам-то Бомаск был из такой страны, где рабочим рукам не хватает земли и где приходится крепко стеречь огороды и сады, так много кругом голодных ртов, и оттого все это запустение было для него особенно неприятно. Навстречу ему попалась компания молодых парней, они шли молча: ни смеха, ни песен, ни шуток. Никогда ещё Бомаск не чувствовал себя таким чужаком во Франции... "Вот даже с Пьереттой... - думал он. - Ничего понять нельзя!.." Он вдруг страстно затосковал по родине.
      Когда он проходил по Верхним выселкам, над его головой отворилось окно.
      - Здравствуй, Красавчик!
      Он поднял глаза и увидел Эрнестину с аккуратно уложенными кудряшками и в праздничном наряде - в белой шелковой блузке и красной безрукавке.
      - Здравствуй, - ответил он.
      - А у меня как раз кофе варится, - сказала Эрнестина. - Может, зайдешь?
      Он вошел в ворота, в которые каждое утро въезжал на грузовичке, собирая молоко. Эрнестина выбежала на крылечко встретить его. В кухне никого не было.
      - Что, разве мужа дома нет?
      - Нынче у него на фабрике дежурство.
      Он сел на скамью. Совсем близко от него Эрнестина варила на плите кофе, по капельке подливая кипятку в кофейник. Как очаровательна молодая миловидная женщина, когда она деловито хозяйничает на кухне. Она снует туда-сюда, быстрыми уверенными движениями берет то одно, то другое из знакомой до мелочей утвари; платье её колышется, шелестит, задевая за ножки столов и шкафы, особенно трогательно шуршат шерстяные платья. Мужчина сидит, смотрит и думает, что стоит ему слово сказать, и это ласковое существо, что хлопочет сейчас ради него, скользнет к нему в объятия, но он молчит, он длит сладость ожидания. Красавчик обычно был чувствителен к такого рода незатейливым утехам. Но сейчас его мысли были далеко.
      - Так ты, значит, теперь с Пьереттой гуляешь? - спросила Эрнестина.
      - Что ты глупости говоришь!
      - Я сама видела, как вы с горы спускались.
      - Ну и что тут такого? Пьеретта Амабль - хороший товарищ.
      Эрнестина подала на стол кофе и села на скамью рядом с гостем. Он молча выпил чашку, потом подошел к окну и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на обвитые плющом развалины и миссионерский крест. Во дворе шел яростный петушиный бой. Два петуха, взлетая одновременно вверх, наносили друг другу бешеные удары и клювом и шпорами; в воздухе кружилось облако пыли и выщипанные перья; потом противники падали камнем на землю один против другого, подстерегали, хитрили, старались выклевать друг другу глаза. К окну подошла Эрнестина и облокотилась на подоконник рядом с Красавчиком. Вдруг один из петухов оставил поле боя, но удалялся он не спеша, степенным шагом, пытаясь сохранить достоинство.
      - Удирает! - сказал Красавчик.
      - Ну и драчуны эти петухи, чисто мужчины! - сказала Эрнестина.
      Она не кормила как следует свою птицу. Жюстен был неважным хлеборобом, и в хозяйстве вечно не хватало зерна. Но Эрнестина не запирала свою живность, и куры её бегали на воле, отыскивая себе пропитание в полях, на пастбище и даже в лесу. Неслись куры плохо, а петухи стали тощие, жилистые, сухопарые. Случалось, что какая-нибудь исчезнувшая курица, которую не видели несколько недель и уже считали погибшей в когтях ястреба, вдруг появлялась во дворе и за ней стайкой бежали цыплята, вылупившиеся в лесу. С каждым годом петухи становились все воинственнее, взлетали все выше, все стремительнее. В Гранж-о-Ване дичала даже домашняя птица.
      Перелетев через каменный крест, с кудахтаньем, с шумом на землю опустилась стайка молоденьких кур - видимо, их вспугнул какой-нибудь хищный зверек. У этих кур были какие-то странные крапинки на перьях.
      - Смотри, настоящие фазаны! - сказал Красавчик.
      - А хорошенькие, правда? - воскликнула Эрнестина.
      В противоположность селекционерам, которые добиваются чистоты породы, Эрнестина радовалась, когда в выводке появлялись цыплята с новым оттенком оперения.
      - Говорят, когда куры забредают в лес, их топчут фазаны.
      Она стояла вплотную к нему, прижимаясь грудью к его плечу. Он отстранился.
      - Больше не хочешь? - спросила она.
      Он пожал плечами.
      - Так я и знала, что тебе все только забава.
      - Я ведь тебе ничего не обещал, - сказал он.
      - Не оправдывайся, - сказала она.
      Он повернулся к ней и улыбнулся, чуть прищурив глаза, что придавало его взгляду выражение ласковой насмешки.
      - Я не сержусь на тебя, - сказала она.
      Отойдя от него, она села на прежнее место. Он сел напротив неё и положил обе ладони на стол. Она прикрыла его руки своими.
      - А все-таки я тебя люблю. Очень люблю, - сказала она.
      Приняв руки, она встала и выразительно взглянула на него. Он отвел глаза и, взяв лежащий под рукой нож, воткнул его в трещину стола. Эрнестина подошла к буфету.
      - Выпьешь рюмочку? - спросила она.
      - Не откажусь.
      Она налила ему стаканчик виноградной водки. Он закурил сигарету.
      - А меня что ж не угостишь? - спросила Эрнестина.
      - Не люблю, когда женщины курят.
      - А Пьеретта курит.
      - Ну, это дело другое, - заявил он.
      - Ты влюбился в нее, - сказала Эрнестина.
      Он вскинул на неё глаза.
      - Ты так думаешь?
      - А ты, что ж, сам не знаешь?
      - Не знаю, - ответил он.
      - Скоро узнаешь, - прошептала Эрнестина.
      Он поднялся.
      - Ну прощай, - сказал он и, охватив ладонями её лицо, крепко поцеловал в губы. Потом вышел и направился к дому Амаблей.
      Вскоре собрались все: старуха Адель и Раймонда Миньо, толстый Жан и маленький Роже. Напились кофе со сдобными булками. Потом мужчины налили себе в теплые ещё чашки виноградной водки - каждый сколько хотел. Говорили мало. Всем было как-то невесело.
      В пять часов вечера Пьеретта стала собираться домой, Жан предложил довезти её до Клюзо на своем мотоцикле.
      - Поезжай, Пьеретта. Бомаск и без тебя найдет дорогу в горах, сказала старуха Адель.
      - Ноги у него длинные, - подхватила Раймонда, - один он скорее дойдет, не надо будет тебя поджидать.
      - Ну конечно, - сказал племяннице старик Амабль. - Поезжай лучше на мотоцикле, все маленько подольше здесь посидишь, с сыном побудешь.
      Пьеретта положила руку на плечо Красавчику.
      - Нет, - сказала она, - я пойду пешком с моим другом.
      И почти тотчас же они отправились.
      Лишь только деревня скрылась из виду, Красавчик взял Пьеретту под руку.
      - Оставь! - сказала она.
      Он прошел вперед, и так как дорога становилась все уже и нельзя было идти рядом, то он и не стал возобновлять своих попыток.
      3
      Сначала они шли тропинкой, которая вилась по горе через пастбища до сосновой рощи, потом, петляя, спускалась к лесу и углублялась в него как раз в том месте, где они утром видели лису.
      Они не спеша поднимались к сосновой роще, маячившей у них перед глазами с самого начала пути, иногда напрямик пересекали луга. Красавчик шел впереди с мешком за плечами - дядя и тетка Пьеретты надавали ей припасов на целый месяц: яиц, масла, сыру. Пьеретта молча шла позади своего спутника. Каждый думал о своем.
      Красавчик и не пытался истолковать перемену в настроении Пьеретты. Он клял себя самого. Клял себя из-за Эрнестины и ещё больше - из-за Пьеретты. Живи он в другие времена и в другой среде, он, наверно, бил бы себя в грудь и каялся, проклиная свою слабость, вовлекавшую его все в тот же смертный грех.
      Из-за своего влечения к женщинам и их влечения к нему он становился героем всяческих историй, одни из них были забавные, а другие печальные. Познав на опыте, какими опасностями чревато легкомыслие в любовных делах, он заставлял себя быть осмотрительным. В Генуе, где он долго работал и жил по-холостяцки в меблированных комнатах, он старался держаться с квартирной хозяйкой или с какой-нибудь её молоденькой родственницей как можно холоднее. В густонаселенных домах больших итальянских городов всегда живет много молодых женщин. В один прекрасный день он, не выдержав, бросал какую-нибудь ласковую шуточку, здороваясь утром с соседкой, ему отвечали в том же тоне, и тотчас устанавливалось приятное взаимное понимание (которое завистники называли сговором). Поскольку Красавчик не проявлял никаких завоевательных намерений, женщины даже не пытались защищаться. Держал он себя с ними очень просто, и они сразу проникались уверенностью, что, будет или не будет тут любовь, воевать с ним не придется. Непринужденность, царившая в их отношениях, была плодом безмолвного мирного соглашения. Они сходились, если обстоятельства толкали их на это или позволяли это.