Бомаск

      Все возражения, которые выставлял Нобле, были отметены одно за другим, и они условились встретиться завтра в семь часов утра на вокзале.
      Нобле провел ужасную ночь. Жена, узнав о положении дел, сразу внесла полную ясность. Что они, в сущности, знают о Филиппе Летурно? Только одно что он ставленник правления, и все. А ведь высшие сферы АПТО - подлинное поле битвы, где сталкиваются такие силы, о которых они, Нобле, и понятия не имеют. А этот самый молодой Летурно, в чьих руках служит он орудием? Положением своим он, во всяком случае, обязан не дедушке, которого самого теперь отстранили от дед. По материнской линии он Прива-Любас, но в последние годы этих Прива-Любасов, по всей видимости, сильно прижали. Филипп Летурно утверждает, что банкир Эмполи теперь глава всему делу, пусть так. Они, Нобле, готовы поверить этому. Но, если Валерио Эмполи действительно занимает такое положение, как утверждает молодой Летурно, он, конечно, удивится, что старый, опытный начальник личного стола, человек уравновешенный, позволил увлечь себя желторотому юнцу и выскочил с каким-то опрометчивым проектом. А если, напротив, Эмполи представляет лишь меньшинство, которое борется против большинства, представляемого Нортмером, крайне неблагоразумно создать впечатление, будто мы переходим в лагерь Валерио Эмполи. Словом, в результате всей этой авантюры ни за что ни про что пострадает репутация Нобле, а репутация у него незапятнанная - ведь он единственный служащий на фабрике Клюзо, который за сорок лет службы ни разу не имел ни одного взыскания.
      - Ну скажи, как ты выпутаешься из этой истории?
      С другой стороны, и речи не могло быть о том, чтобы отказаться от поездки в Лион, - чего доброго, может оскорбиться Филипп Летурно. А вдруг он, Филипп, как раз и представляет реальную силу!
      К рассвету супруги Нобле выработали программу действия, так сказать, на крайний случай. Нобле всем своим видом, всем своим поведением должен показывать, что приехал с Летурно только почтительности ради. Пусть проект излагает сам Летурно, а Нобле пусть не выходит из роли начальника личного стола - совершенно естественно, что он обеспокоен тем, какую общественную реакцию вызовет проект Нортмера; массовое сокращение заставит профсоюз "Форс увриер" стать на позиции Всеобщей конфедерации труда, таким образом, получится, что АПТО только укрепит единение рабочих, а это на руку коммунистам, этого они и добиваются. Всем известно, какую роль играл Нобле в связи с расколом профсоюзного движения, и никто не поставит ему в вину заботу о том, чтобы пять долгих лет усилий, наконец-то увенчавшихся успехом, не пошли прахом из-за одного неловкого шага. Вот и все. Упаси боже поддаться Филиппу и позволить увлечь себя на другую стезю.
      8
      Филипп Летурно и Нобло прибыли в Лион в восемь часов утра. Поскольку Филипп купил билеты на обоих, Нобле решил пригласить его в какое-нибудь кафе по соседству с вокзалом и угостить завтраком. Там бы они и дождались открытия банка Эмподи. Но, выйдя на привокзальную площадь, Филипп Летурно вдруг заявил:
      - Мой отчим никогда по утрам не бывает в банке, вернее, почти никогда там не бывает. Нам надо захватить его дома, пока он ещё не успел глаз продрать.
      - Не знаю, должен ли я... могу ли я... - запротестовал Нобле и с тоской подумал, что, захватив Эмполи дома, "пока тот ещё не успел глаз продрать", он ввяжется в историю, куда более серьезную, нежели при официальном свидании в банке.
      Но Филипп уже втолкнул его в такси и велел шоферу везти их на виллу Эмполи, расположенную в пригороде Лиона, в Калюире.
      Когда машина пробежала по мосту Моран и покатила по дороге в Калюир, Филипп вдруг насупился. Насупился оттого, что тысячи раз проезжал по этой дороге и сейчас ясно видел перед собой Валерио. Заметив его нахмуренную физиономию, Нобле ещё пуще затосковал. А Филипп Летурно думал, удастся ли ему заставить Эмполи на этот раз принять его, Филиппа, всерьез...
      Сдав экзамен на бакалавра, а затем получив звание лиценциата, Филипп не раз менял свои увлечения: сначала он заинтересовался одной театральной труппой, которая ставила своей задачей воплотить на сцене "Театр жестокости" Антонена Арто, затем школой йогов, которую открыла в живописном уголке Савойи балерина, уже несколько устаревшая для танцев, потом книгоиздательством. Всякий раз Филипп восторженно излагал свой проект отчиму и требовал необходимую для поддержки начинания сумму. "Почему бы и нет?" - всякий раз отвечал Эмполи и, проверив через банк надежность затеваемого предприятия, давал десятую часть просимого. Когда Филипп охладевал к своему очередному детищу, банк старался спасти остатки. От издательства сохранилась типография, где теперь печатались каталоги по садоводству, а от "Театра жестокости" - выгодный контракт на помещение, в зале которого устраивали выставки тканей филиала АПТО. Самую скромную сумму Эмполи дал на йогов, и не потому, что считал, что изучать или преподавать их учение - занятие более нелепое, чем всякое другое, а просто потому, что балерина слишком уж была подозрительна; когда Филипп расстался с ней, банк оставил за собой уютное шале в Савойе и устроил гам летнюю колонию для детей своих служащих.
      "Почему отчим должен на этот раз отнестись ко мне серьезно?" - с тревогой спрашивал себя Филипп. Он думал также, что совсем не знает Валерио Эмполи, так как никогда в жизни не говорил с ним по душам. Когда такси остановилось перед воротами виллы, он совсем помрачнел. Вид этого дома леденил его. Его почему-то всегда охватывало здесь чувство вины.
      - Мадам Эмполи вчера вернулись, - доложил сторож.
      - Вот как, - ответил Филипп.
      Когда они с Нобле шли по саду, примыкавшему к вилле, Филипп пояснил:
      - Никто никогда не знает, где находится в тот или иной момент моя матушка. - И уже на крыльце добавил: - Она теперь живет больше в Америке, чем во Франции.
      Вилла Эмполи была построена в 1935 году в классическом стиле вилл Лазурного берега: белые прямоугольники стен, зеленые прямоугольники газонов, плоские крыши террасами, висячие сады. Валерио Эмполи держал двух садовников, расходовал три миллиона в год на поддержание газонов и сада во французском стиле, который спускался за домом к самому берегу Соны и заканчивался террасой, возвышавшейся на тридцать метров над рекой; сам Эмполи вряд ли был там хоть раз. Лионская буржуазия поначалу сурово осудила всю эту роскошь, ибо быть шикарным по-лионски значило иметь великолепную машину, устраивать пышные охоты и прочие увеселения, а жить полагалось без всяких удобств в старых виллах, построенных ещё в конце прошлого века. Но банкира Эмполи боялись, так как при любом кризисе или буме он заранее предвидел конъюнктуру и оказывался в выигрыше при всякой ситуации. В Лионе не было ни одного промышленника, который в известные минуты не нуждался бы в нем. Пожалуй, никого в Лионе так не ненавидели, как Эмполи. В июне тридцать девятого года он уехал из Франции, заключив предварительно соглашение со швейцарскими банками, и устроил все так ловко, что петэновскому комиссариату по еврейским делам удалось захватить только пустое помещение банка, которое и было возвращено владельцу после Освобождения. Но сейчас, когда Эмполи через родную сестру породнился с Дюран де Шамборами, роскошь, окружавшая его, вдруг показалась всем вполне оправданной.
      - Мадам Эмполи приехали вчера утром, - доложил Филиппу лакей.
      По распоряжению Валерио Эмполи первый завтрак ему подавали в десять часов утра. Каждое утро он два часа проводил в своей ванной комнате; душился он крепкими английскими духами "специально для мужчин" и, сидя в ванне, подолгу мечтал - это стало известно через прислугу. Валерио весьма "заботился о своей особе", и этого тоже было вполне достаточно, чтобы внушать недоверие лионцам 195... года.
      Филипп провел Нобле в свою комнату, где они решили дождаться десяти часов. Все стулья были завалены книгами, гантелями, гирями. Филипп сдвинул к спинке кровати груду холстов без рам и освободил место для Нобле. Он раз и навсегда запретил прислуге прибирать комнату в его отсутствие. Взяв книгу, он сделал вид, что углубился в чтение. Неожиданное возвращение матери смутило его. Нобле окончательно расстроился при мысли, что позволил увлечь себя в такую опасную авантюру.
      - Разве вы не пойдете поздороваться с матушкой? - спросил он Филиппа.
      - Если я нужен матери, она пришлет за мной, - холодно отчеканил Филипп.
      Вошла горничная, молоденькая, сильно намазанная, с красиво уложенными волосами. Даже в центре Лиона, на улице Республики, она легко могла сойти за парижанку, посетившую проездом провинциальный город. Она спросила Филиппа, нужно ли приготовить ему постель.
      - Не нужно, - ответил Филипп, - я пробуду здесь только несколько часов. Сестра встала?
      - Мадемуазель Натали вчера вернулись очень поздно. Но мадам уже заходили к ней...
      Горничная оглянулась на Нобле и замолчала. Опытным взглядом она сразу определила: лицо подчиненное, а при служащих в откровенности не пускаются.
      Филипп пожал плечами.
      - Натали ещё не протрезвилась?
      - В спальне такой крик подняли!.. Мадам сразу же ушли. И хлопнули дверью.
      - Кто хлопнул? Натали или мадам?
      - Мадемуазель Натали, - ответила горничная.
      Она снова искоса посмотрела на Нобле. Филипп знаком велел ей продолжать.
      - Еще вчера вечером начался спор, - сказала горничная.
      - А из-за чего спор?
      - Не знаю. Кажется, мадемуазель Натали не захотели согласиться, хотя ваша мамаша очень добивались.
      - Чего?
      - Кажется, о какой-то подписи шла речь. Но о какой, я толком не знаю... Ваша мамаша сказали, что для этого нарочно приехали из Нью-Йорка.
      - А почему сестра отказалась?
      - Да они не то чтобы совсем отказали. Они сердились, зачем их беспокоят, когда они развлекаются, им, мол, нет охоты сейчас говорить о делах. У них вчера были друзья мадемуазель Бернарды. Очень много выпили, потом ушли...
      - Значит, речь шла только о делах?
      Раздался звонок.
      - Мне звонят, - сказала горничная и бесшумно исчезла за дверью.
      В десять часов лакей доложил, что господин Эмполи ждет в летней столовой.
      - Идите, - сказал Нобле, - а меня велите позвать, когда господин Эмполи пожелает меня видеть.
      - Нет, нет, - возразил Филипп, беря его под руку, - вы позавтракаете с нами.
      Нобле уже перестал возражать. Он знал, что рано или поздно придется сдаться. С той минуты как он переступил порог этого дома, обычаи и нравы которого он никак не мог уловить, он уже действовал не по своей воле. Ничего не поделаешь: дал себя увлечь юнцу - теперь пришло время расплачиваться.
      Летняя столовая, огромная комната с тремя застекленными стенами, как нос корабля, выдавалась над садом во французском стиле, спускавшимся к Соне. Отсюда открывался восхитительный вид на гряду Мон д'Ор.
      Валерио Эмполи, грызя поджаренный ломтик хлеба, ходил взад и вперед по столовой. Трудно было определить его возраст, хотя чувствовалось, что моложавость его какая-то не совсем естественная. В отличие от лионских буржуа, больших любителей виноградного вина, ни малейшей красноты в лице. Почти полное отсутствие морщин и очень белая кожа без намека на румянец, поэтому возраст самый неопределенный. Стройная фигура, костюм из твида, мягкая фланелевая рубашка, галстук из тонкой шотландки. Волосы аккуратно зачесаны назад, в них ни седины, ни её предвестника - подозрительного сероватого оттенка. Нет, не таким воображал себе Нобле таинственного властелина АПТО.
      Валерио подошел к пасынку и, протянув ему руку, сказал:
      - Здравствуй, Филипп.
      Уловив теплую нотку в голосе Валерио Эмполи и его благожелательный взгляд, Нобле приободрился. Но Филипп ничего не заметил. Уже долгие годы он просто "не видел" своего отчима.
      - Здравствуйте, мсье, - ответил он.
      Филипп привык обращаться к отчиму с официальным "мсье", и вовсе не потому, что ревновал к нему мать. Это обращение должно было лечь лишним камнем в ту стену, которую он воздвиг между собой и своим окружением. Нобле не мог разобраться в таких тонкостях: решив, что молодой Летурно отдалился от своих родных не по доброй воле, он снова упал духом.
      Филипп представил Нобле хозяину:
      - Бессменный начальник личного стола фабрики Клюзо.
      В эту самую минуту дворецкий подал завтрак. Нобле пригласили откушать, и он присел к столу. Эмполи, не прерывая своей прогулки по столовой, брал на ходу то сухарик, то яблоко. Филипп уселся на угол стола и начал:
      - Мы с Нобле хотим сделать вам одно очень важное сообщение по поводу фабрики.
      Нобле меньше всего предвидел такой оборот событий. О делах он привык говорить в конторе или на худой конец, как с предшественником Нортмера, в ресторане за столиком.
      - Сначала Нобле изложит вам факты, - продолжал Филипп.
      Эмполи повернулся к Нобле.
      - Слушаю вас...
      Нобле растерялся, забыл о том, что условился с женой взвалить все на Филиппа, пробормотал несколько слов о значении предполагаемой реорганизации и тут же, отступив на заранее подготовленные позиции, выдвинул в качестве извинения за свою смелость следующий довод: реорганизация создает для дирекции трудности в отношении профсоюза "Форс увриер" и для профсоюза "Форс увриер" в отношении рабочих.
      - Ты тоже так сильно интересуешься "Форс увриер"? - спросил Эмполи своего пасынка.
      - Ничуть не интересуюсь, - ответил Филипп. - Совсем не в этом дело...
      - Так я и думал, - сказал Эмполи.
      И он тотчас же засыпал Нобле вопросами: принялся расспрашивать об условиях работы в Клюзо, о заработной плате в соответствии с возрастом и полом, о сроках службы станков, о теперешних темпах работы, о ценах на продукты, на квартиры и прочее. Нобле только дивился, что великий владыка АПТО, как выражался Филипп, может интересоваться такими вопросами или быть в курсе их, но особенно его поражало, что хозяин задает вопрос за вопросом. Нобле не знал и не мог знать, что Эмполи отчасти был обязан своим успехом и в больших и малых делах тому, что умел расспрашивать, и, когда собеседник считал, что наконец-то припер его к стене, что теперь настал черед отвечать Эмполи, Эмполи отвечал градом новых вопросов. Впрочем, он действительно не знал большинства вещей, о которых осведомлялся у Нобле, и был восхищен точностью ответов старика. Эмполи всегда интересовался теми проблемами, с которыми в силу обстоятельств ему приходилось сталкиваться.
      Вопросы следовали один за другим с такой быстротой, так естественно, просто, логично и так очевидно не таили в себе никакой ловушки, что Нобле отвечал не задумываясь. Как ни был искушен Филипп, прекрасно знавший за своим отчимом эту черту, которую он называл про себя "однобокой диалектикой", и тот по обыкновению попался на удочку: время от времени он бурно вмешивался в разговор, желая подчеркнуть ту или иную мысль, когда ответы Нобле казались ему недостаточно исчерпывающими. Через четверть часа Эмполи уже точно знал, какой ему линии держаться: Филипп сообщил ему даже об "исключительном достоинстве" молодой делегатки рабочих и о почтовом инспекторе, "главе местных коммунистов, совестливом, как Гамлет".
      При этих словах в столовую вошла мать Филиппа.
      - А я думала, ты в Клюзо, - обратилась она к сыну.
      - Ваш сын приехал по делам фабрики, - пояснил Эмполи.
      Эмили подняла на мужа глаза, и взгляд её ясно говорил: "Не верю ни слову".
      - Очень рада, что ты интересуешься своей работой, - снова обратилась она к сыну. И тут же, повернувшись к почтительно поднявшемуся Нобле, добавила: - Кажется, мы знакомы...
      - Имел честь неоднократно встречать вас ещё в вашу бытность мадемуазель Прива-Любас, потом в бытность супругой господина Летурно...
      Тут Нобле побелел как полотно - совершить такую бестактность: упомянуть о покойном Жорже Летурно в присутствии нового мужа. Раздосадованный неожиданным поворотом разговора ("настоящего допроса", как думал он про себя), Нобле решил привлечь на свою сторону хозяйку, напомнив ей то время, когда она, ещё невеста Жоржа Летурно, в первый раз посетила фабрику: он сам тогда водил гостей по всем цехам.
      - Ах да, - рассеянно бросила Эмили. - Мой свекор всегда относился к вам с большим уважением.
      С тех пор как Эмили оттягала у старика Летурно его фабрику в Клюзо, она говорила о нем не иначе как в прошедшем времени. И она тут же забыла о Нобле.
      Эмили Прива-Любас, Летурно в первом браке, Эмполи во втором браке, было пятьдесят три года, но время не наложило на неё следов, так же как и на Валерио Эмполи. Ей можно было дать и тридцать лет и все пятьдесят три года или любые другие годы между тридцатью и пятьюдесятью тремя, а иногда и больше; лицо её, уход за которым был поручен лучшим специалистам обоих полушарий, было как бы вне возраста. Эмили и смолоду была плоскогрудой. Сейчас это была маленькая, хрупкая, великолепно одетая женщина. Филипп часто спрашивал себя, что могло привлекать к ней мужские сердца. Лично он считал её слишком черствой.
      - Филипп возражает против реорганизации фабрики в Клюзо, - сказал Эмполи.
      - Филипп? - удивилась Эмили. Она живо повернулась к сыну. - Что это с тобой случилось?
      - Мы с Нобле подготовили контрпроект, гораздо более выгодный.
      - Чудесно, хотя, к сожалению, ты на этот раз опоздал, - сказала мать. - Но я советую тебе показать свой проект Нортмеру. Я попрошу его обсудить проект с тобой. Это будет тебе очень полезно для твоей дальнейшей карьеры.
      - Я не согласен с тобой, - сказал Валерио Эмполи.
      Расхаживая взад и вперед по столовой, он подошел к восточному окну и зашагал обратно.
      - Я не согласен с тобой, - повторил он, приблизившись к жене. Соображения Филиппа против теперешнего проекта показались мне довольно интересными.
      - Поздно, - отрезала Эмили.
      - Административный совет ещё не высказался окончательно, - заметил Эмполи, опять поравнявшись с женой.
      - Негласно решение уже принято, - сказала она.
      Эмполи дошел до западного окна и повернул обратно. Повернулась в кресле и жена, взгляд которой неотступно следовал за ним.
      - Господин Нобле, - произнес Валерио Эмполи, вновь приблизившись к ней, - господин Нобле прекрасно изучил вопрос и, насколько я могу судить, во многом поддерживает позицию Филиппа.
      Нобле решил, что наступила подходящая минута оправдать свое вмешательство.
      - Профсоюз "Форс увриер"... - начал было он.
      Эмили презрительно пожала плечами, и он умолк. Валерио Эмполи остановился у стола, взял из вазы апельсин и направился к восточному окну. Эмили повернулась к сыну.
      - Я очень рада, мой мальчик, что ты так близко принимаешь к сердцу дела, с которыми тебе как стажеру приходится сейчас сталкиваться. Но, сидя в своем кабинете в Клюзо, ты просто не можешь понять, какие задачи возникают перед администрацией такого крупного предприятия, как АПТО.
      - А что мы будем делать с нашими безработными? - воскликнул Филипп.
      Эмподи снова приблизился к жене. Он улыбался. Она заметила эту улыбку и испытующе поглядела на обоих мужчин: сначала на мужа, а затем на сына.
      - Нет, нет, - сказал Эмполи. - Мы с Филиппом не в заговоре. Он только что приехал.
      - Бросьте, пожалуйста, кружить около нас, как лев в клетке, раздраженно проговорила Эмили. - Вы мне действуете на нервы.
      Эмполи молча зашагал дальше.
      - Не понимаю, - воскликнул Филипп. - Не понимаю, куда вы оба клоните?
      - Рано или поздно поймешь, - бросил на ходу Эмполи.
      - Надеюсь, никогда не пойму, - свирепо возразил Филипп. - Меня одно только интересует: что будет с нашими безработными в Клюзо.
      - Неужели ты воображаешь, что мы об этом не подумали? - спросила Эмили. - Но у нас нет выбора. Акционеры АПТО не намерены терпеть такого положения, когда прибыли идут целиком на покрытие убытков наших предприятий во Франции. Или мы проведем реорганизацию и будем иметь при этом пятьдесят процентов безработных... Или же мы вообще закроем фабрику, и тогда безработных будет уже сто процентов. Ну, что ты выберешь?
      Филипп обратил молящий о поддержке взгляд к отчиму, но тот продолжал свою прогулку, очищая апельсин и чуть заметно улыбаясь. Эмполи промолчал.
      - Но проект Нобле, по моему мнению, позволяет... - возразил Филипп.
      - Ни о каких проектах не может быть больше и речи, - с досадой возразила Эмили. - Американские акционеры потеряли всякое терпение. Мне удалось отстоять наши интересы in extremis [в последнюю минуту (лат.)].
      - Понятно, - процедил сквозь зубы Филипп.
      В комнату бесшумно вошла Натали. Она услышала конец разговора последнюю фразу мачехи и "понятно" Филиппа. Она лукаво улыбнулась отцу и вдруг заметила начальника личного стола фабрики в Клюзо, того самого старичка, который был на балу.
      - Добрый день, Нобле! - бросила она гостю.
      - Добрый день, мадемуазель, - ответил Нобле.
      Эмили подозрительно оглянулась в их сторону.
      - Значит, вы знакомы?
      - Конечно, мы танцевали на коммунистическом балу в Клюзо.
      - Надо вам объяснить... - начал было Нобле.
      - Я вижу, что я весьма кстати вернулась во Францию, уже давно пора навести порядок в доме, - сказала Эмили, пристально глядя на мужа.
      - Нам вас, как всегда, очень недоставало, - заметил Эмполи.
      Натали была в халате, короткие волосы беспорядочно падали ей на лоб, она позабыла стереть перед сном губную помаду, краска за ночь размазалась и сейчас забавно изменяла её лицо.
      - Тебе не мешало бы хоть причесаться, прежде чем выходить к столу, заметила ей мачеха.
      - После пьянки мне больно даже прикоснуться к волосам...
      Натали упала в плетеное кресло, стоявшее у стола.
      Нобле поднялся и пошел вслед за Эмполи к восточному окну.
      - Прошу прощения... - начал он.
      - Да за что же... - почти ласково улыбнулся Валерио Эмполи.
      - Вы представить себе не можете, мамочка, - сказала Натали, - сколько я сегодня ночью выпила.
      - В каждой семье свои неприятности, - пояснил Эмполи, обращаясь к Нобле.
      - Разрешите мне... - произнес Нобле.
      - Я с огромным интересом выслушал ваши объяснения, - сказал Эмполи. От души благодарен вам. Вы просветили меня насчет таких вещей, о которых я даже не подозревал. По основному же вопросу, по которому вы приехали сюда, я полагаю, более разумным для вас будет обратиться непосредственно к господину Нортмеру.
      - Надеюсь, - с трудом выдавил из себя Нобле, - что я могу уйти не попрощавшись, как говорится - по-английски.
      - Вот именно, по-английски, - с улыбкой повторил Эмполи.
      Никем не замеченный, Нобле потихоньку вышел из комнаты.
      - Я не совсем поняла, даже просто не поняла, о чем тут шел спор, говорила тем временем Натали мачехе, - однако у меня создалось впечатление, что вы "обрабатываете" Филиппа...
      Она пригубила чай, но тут же отодвинула чашку.
      - Чай остыл, - крикнула она лакею.
      Ее отец приблизился к Эмили.
      - Филипп, - начал он со своей обычной полуулыбкой, значение которой ускользало от всех, за исключением, пожалуй, одной Натали, - Филипп начинает по-настоящему входить в роль директора по кадрам. И сюда к нам он явился защищать интересы своих рабочих.
      Натали расхохоталась резким смехом.
      - Ну как, двигаются дела с черноглазой? - спросила она Филиппа.
      - Я с тех пор её ни разу не видел, - сердито буркнул Филипп.
      - Ах да, ты и не знаешь, - проговорила Натали, обращаясь к отцу. Филипп влюблен в вождя коммунистов Клюзо.
      - Ага, теперь все ясно! - сказала Эмили.
      Филипп вскочил со стула, подошел к западному окну и демонстративно повернулся к присутствующим спиной.
      - Молодая? - осведомился Эмполи.
      - Лет двадцати пяти, - ответила Натали.
      - Миловидная?
      - Огромные-огромные черные глаза. А что касается всего прочего, то сложена она куда лучше, чем твоя супруга или я.
      - Умная?
      - Она произнесла там целую речь, и, надо признаться, очень неглупую.
      - Ну что ж, я очень рад за Филиппа, - заметил Эмполи.
      - Если девушка действительно хороша, - сказала Эмили, - то ей совсем не место в Клюзо, во всяком случае не место на фабрике. Раз у Филиппа возникли новые потребности, я считаю вполне возможным увеличить ту небольшую сумму, которую я приплачиваю к его окладу. - И, возвысив голос, добавила: - Я довольна, что у него наконец появилась-любовница.
      Филипп быстро повернулся к ней.
      - У меня нет ничего общего с вами! - закричал он. - Я вас всех презираю. Вы мне отвратительны.
      Он отвернулся к окну, распахнул одну половину, и все благоухания свежеполитого сада ударили ему в лицо.
      Лакей бесшумно прислуживал за столом. Натали закурила сигарету и тут же громко, надрывно закашлялась. Эмполи с тревогой склонился над дочерью. Эмили молча намазывала маслом поджаренный ломтик хлеба.
      Когда приступ кашля прошел, Натали обратилась к мачехе:
      - Вы ведь знаете, что я люблю Филиппа, - произнесла она вполголоса.
      Эмили окинула её недоверчивым взглядом. Карие глаза Натали блестели своим обычным, а не тем неестественным блеском, как в часы опьянения. Она дерзко и вызывающе взглянула на мачеху. Разговаривая, обе женщины в упор смотрели друг на друга.
      - Но Филипп меня не хочет, - продолжала Натали. - Он влюблен в эту хорошенькую коммунистку. То есть я надеюсь, что он действительно в неё влюбился. Поэтому я решила устроить его счастье. У неё есть характер, так мне по крайней мере показалось, и она потребует от вашего сына, чтобы он публично доказал, что он "не имеет с нами ничего общего", как он только что выразился. Я разрешаю ему доказывать это и, следовательно, тоже возражаю против реорганизации фабрики в Клюзо.
      - Ну а дальше что? - спросила Эмили.
      - А дальше то, что я дам вам все полномочия, которых вы вчера вечером от меня требовали, лишь при том условии, что АПТО откажется от проекта реорганизации фабрики в Клюзо, - отчеканила Натали.
      - Это ребячество.
      - Нет, каприз.
      - Ты просто хватаешься за первый попавшийся предлог, лишь бы отказаться от своих же собственных обещаний.
      - Согласитесь на предложение Филиппа, и я в ту же минуту подпишу доверенность.
      - Но ты же отлично знаешь, что невозможно отменить уже принятое решение.
      - Устройте это как-нибудь.
      - Твоя тетка Эстер никогда в жизни не простит тебе такой измены.
      - У меня у самой есть состояние, с меня вполне хватит.
      - Мерзавка! - прошипела Эмили.
      Натали откинула со лба взлохмаченные пряди волос и захохотала. Хохотала она долго, удобно раскинувшись в кресле.
      - Просто грандиозно, - заявила она, - до чего же я все прекрасно соображаю по утрам. Откровенно говоря, давно я так не веселилась. Я хлопочу о счастье Филиппа и в придачу оказываю услугу трудящемуся населению Клюзо... Добродетель всегда вознаграждается...
      - Ты окончательно рехнулась, - сказала Эмили.
      - Я и это предвидела, - проговорила Натали. - Я ведь вроде вас, я все заранее предвижу. Но вы зря стараетесь. Отец никогда не позволит запрятать меня в желтый дом.
      Эмили взглянула на мужа.
      - Хоть бы вы её образумили, - сказала она.
      - Вы же сами прекрасно знаете, - возразил Эмполи, - что, когда Натали закапризничает, ничто в мире не в силах её образумить.
      Эмили сосредоточенно грызла сухарик. Она размышляла. Действует ли Натали, как обычно, по одной только злобе или же по предварительному сговору с Валерио, который, очевидно, намеревается взорвать финансовое соглашение, хотя как будто пошел на него по доброй воле. У Эмполи дальний прицел, он сумеет извлечь в нужный момент выгоду даже из притворных капризов своей дочери - это вполне в его стиле.
      Филиппа никогда особенно не интересовали семейные дела. Он знал, что у Натали есть собственное состояние и что при случае у неё всегда можно перехватить денег, но он как-то никогда не задумывался, велико ли это состояние. Поэтому он не понимал, о чем идет спор, хотя смутно чувствовал, что он сам является лишь предлогом ссоры. Стоя у раскрытого окна, откуда открывался вид на французский сад и на Мон д'Ор, он рассеянно вслушивался в голоса спорящих и спрашивал себя, почему он так ненавидит свою мать.
      - Ну, я ухожу, мне нужно заняться своей корреспонденцией, - сказала Эмили и, оглядев с головы до ног падчерицу, добавила: - Когда ты приведешь себя в порядок, мы ещё поговорим.
      - Нет, не поговорим, - возразила Натали. - Сейчас за мной заедет Бернарда. Мы уезжаем на Баскское побережье. А вернусь я лишь тогда, когда Филипп сообщит мне, что он удовлетворен по всем пунктам... - И она крикнула Филиппу: - Слышал? Согласен со мной?
      - Плевать я хотел на все ваши грязные комбинации, - огрызнулся Филипп. - Но я не желаю, чтобы за них расплачивались трудящиеся Клюзо. Я пойду на все что угодно, лишь бы не допустить реорганизации фабрики.
      - Вот видите, - обратилась Натали к мачехе. - Ваш сын заодно со мной.
      Эмили быстро сообразила, что её кузина Бернарда Прива-Любас, из ветви разорившихся Прива-Любасов, не посмеет ей ни в чем отказать. Надо попросить Бернарду, чтобы она обуздала взбунтовавшуюся Натали и заставила её отказаться от своих планов при помощи солидной порции виски; тогда они вдвоем без труда добьются нужной подписи. А побуждения Филиппа её мало интересовали. И, не сказав ни слова, Эмили вышла из комнаты.
      Так как Эмили была от природы лишена чувства юмора, то она даже не улыбнулась при мысли, что, взяв себе в любовницы работницу с фабрики (Эмили не сомневалась, что это так и есть), Филипп только следует семейным традициям, против коих он, по его мнению, восставал. Не кто иной, как его дед Франсуа Летурно, поселил в Экс-ле-Бэн, в вилле на самом берегу озера Бурже, красавицу ткачиху из Клюзо, и именно с целью более удобного сообщения с виллой и ткачихой он приобрел в 1912 году свой первый автомобиль марки "шенардэ уолкер".
      - Ах, как я бываю проницательна, особенно до первого глотка виски! произнесла Натали потягиваясь. - Держу пари, что сейчас милая мамочка звонит Бернарде.
      Она легко поднялась с кресла.
      - Ну, иду укладываться, - сказала она. - Прощайте.
      Она быстро прошла через столовую и захлопнула за собой дверь. Но начавшийся приступ кашля задержал её в коридоре.
      Оба мужчины в молчании слушали её сухой кашель, а Натали все кашляла. Повернувшись к Валерио, Филипп вдруг заметил, что его отчим напряженно, чуть не со слезами на глазах прислушивается к доносящемуся из коридора кашлю. Филипп был потрясен и подумал, что он столько лет прожил возле Валерио Эмполи, а, по сути дела, совсем его не знает. Кашель Натали и ему тоже разрывал сердце.