Бомаск

      И он обвел присутствующих лукаво-торжествующим взглядом, прищурив левый глаз, совсем как прежде.
      Красавчику поручили обойти тех, кто работал на электрифицированной железнодорожной ветке, и пригласить их принять участие в завтрашней демонстрации трудящихся Клюзо.
      Пьеретта проводила его до дверей.
      - Только смотри, будь осторожен, - сказала она, - жандармы за тобой следят с тех пор, как мы поселились вместе.
      - А когда ты вернешься? - спросил он.
      - Поздно вернусь, мне нужно провести собрание в Турнье.
      - Кто же тебя отвезет?
      - Ну конечно, Жаклар, - ответила она. - Как всегда.
      Всего десять минут назад я собственными ушами слышал, что Пьеретту в Турнье отвезет Миньо. Да и Жаклар уже уехал и вернется только к утру. Меня в высшей степени озадачила ложь Пьеретты. Но я давно не виделся со своими друзьями и не знал еще, что Красавчик ревнует Пьеретту к Миньо.
      СРЕДА
      В среду, во второй половине дня, как стало известно впоследствии, начальник канцелярии министра внутренних дел позвонил в Лион к Валерио Эмполи.
      Он сообщил Эмполи о полученных от префекта донесениях, сигнализирующих о том, что в Клюзо рабочие сильно возбуждены вследствие массовых увольнений, предпринятых АПТО, и что лично он опасается, как бы не произошли досадные инциденты завтра, во время торжественного открытия цеха "РО".
      - Префект - социалист, - ответил Эмполи. - Он переоценивает своих друзей из "Форс увриер", которые тоже втянулись в драку.
      - Вы можете поручиться нам, что во время церемонии не произойдет никаких инцидентов?
      - Я ни за что не могу поручиться, - ответил Эмполи. - Поддерживать порядок не мое дело. Пусть ваши люди выполняют свои обязанности.
      Но начальник канцелярии настаивал. Само собой разумеется, министру известно о тех прискорбных обстоятельствах, которые вынудили АПТО уволить сорок процентов наличного состава рабочих, хотя, откровенно говоря, можно было бы действовать не так грубо. Но, принимая во внимание идущие сейчас переговоры, будущую международную конференцию, было бы желательно во избежание инцидентов отложить торжественное открытие цеха "РО". Потом, когда волнение уляжется... когда ясно будет значение великолепной "Рационализаторской операции"... короче, мы были бы весьма благодарны АПТО, если бы по причинам каких-нибудь технических неполадок церемонию отложили.
      Валерио Эмполи отверг благой совет. Министр, без сомнения, поймет, что невозможно выставлять в качестве причины технические неполадки. Это бросило бы тень на кадры АПТО в тот самый момент, когда Общество ведет, как то известно правительству, переговоры, и крайне щекотливые переговоры, с весьма влиятельными американскими фирмами.
      Через полчаса банкира Эмполи вызвал: к телефону начальник канцелярии министра промышленности. Он сообщил, что непредвиденные обстоятельства помешают его патрону прибыть завтра в Клюзо, как предполагалось ранее, и что, исходя из всего вышеизложенного, будут приняты кое-какие меры с целью убедить мистера Джонатана Джонстона, американского представителя в ОЕЭС [Организация европейского экономического сообщества] отложить свою поездку.
      - Я жду мистера Джонстона с минуты на минуту, - мягко возразил Эмполи. - Он уже выехал из Парижа на машине и скоро будет в Лионе. Сегодня вечером я буду иметь честь принимать его у себя. И я охотно передам ему сообщение министра. Но буду вынужден объяснить (этого требует престиж АПТО), что торжественное открытие цеха откладывается из страха перед демонстрацией рабочих. Будет неплохо, если американцы получат лишнее доказательство того, что чрезмерная грубость при осуществлении тех или иных начинаний приводит во Франции к самым прискорбным последствиям... и может только усугубить их непопулярность, на что они и так уже сетуют.
      - Хорошо, я доложу министру, - сказал начальник канцелярии.
      Через четверть часа состоялся третий телефонный разговор, аннулировавший два предыдущих. Министр промышленности прибудет в Клюзо, как и обещал, никаких инцидентов не произойдет. Порядок поручено поддерживать соответствующим властям.
      Тем временем министерство внутренних дел вновь связалось с префектом, а тот в свою очередь успел переговорить с мэром города Клюзо, комиссаром полиции и жандармским капитаном. Все были настроены гораздо менее пессимистично, чем утром.
      Мэр-социалист, прошедший на выборах как кандидат антикоммунистической коалиции, владелец картонажной мастерской, расположенной выше Клюзо по течению Желины, где было занято пятьдесят рабочих, уверял, что префект и его осведомитель, жандармский капитан, преувеличивают серьезность положения.
      - У нас в Клюзо, - заявил он, - имеется всего три коммуниста, с которыми приходится считаться: рабочий Кювро, почтовый инспектор Миньо и одна женщина по фамилии Амабль. Засадите их троих за решетку, и, ручаюсь, никаких инцидентов не произойдет.
      Комиссар полиции придерживался того же мнения. Уроженец Юга, недавно назначенный в Клюзо, он пребывал в уверенности, что городок погружен в спячку. "Это не то что у нас... там бы уже давно все разнесли в щепы".
      - Если засадить вожаков, никто не шелохнется, - подтвердил он.
      Предлог было найти нетрудно. Ночью на кладбищенской ограде, идущей вдоль шоссе, по которому должны были проследовать гости на открытие цеха "РО", появилась надпись: "US go home". Префект решил просить прокуратуру начать следствие по поводу "порчи общественных сооружений" и немедля подписать ордер на арест Кювро, Миньо и Пьеретты Амабль.
      - Пообещайте им, - сказал он комиссару полиции, - что вы их послезавтра же выпустите на свободу, если торжественное открытие цеха "РО" пройдет без инцидентов.
      Затем для предотвращения возможных неприятностей он договорился с полковником "отрядов республиканской безопасности", чтобы в Клюзо послали солидный отряд охранников.
      Мадам Эмили Прива-Любас гостила в Америке у своей золовки Эстер Дюран де Шамбор.
      Натали уже несколько дней как вернулась в Лион. Никогда ещё у неё не было такого свежего цвета лица. Она не разлучалась с отцом.
      Во вторник они провели вечер в Шарбоньерском казино, играли в баккара. Натали сидела, отец стоял за её стулом, положив руку ей на плечо. У обоих был очень довольный, счастливый вид, и все смотрели на них. Натали сорвала баснословный куш, играла она азартно, держала банк по восемнадцать раз; кругом удивлялись, что при такой дерзкой игре её не оставляет удача. За каждым её ходом следили затаив дыхание зрители, потом вдруг раздавался гул восхищения. Никто уж больше не верил зловещим слухам, ходившим о банке Эмполи, про который стали поговаривать, что он не сегодня-завтра попадет под контроль американского концерна. Впрочем, эти слухи не принимались всерьез, ибо за три столетия Флоренция, Лион, Париж, Гамбург и Лондон прониклись убеждением, что банкиры Эмполи непобедимы.
      В среду Эмполи угощал Джонатана Джонстона обедом в самой интимной обстановке; за отсутствием мачехи обязанности хозяйки исполняла Натали.
      Подали раков, привезенных из Нанта, кнели из домбской щуки и карпа в сухарях, прибывшего из Дофинэ.
      - По нашему лионскому обычаю, - пояснила Натали, - сначала полагается подавать овощи и рыбу, а потом жаркое.
      - О-о! Будем покоряться, - сказал американец, - будем хранить наши очаровательные провинциальные обычаи. Вот у нас, американцев, на Юге...
      Затем подали нежнейшую пулярку с трюфелями.
      Джонатан Джонстон столько же понимал в вопросах производительности труда, сколько Филипп Летурно в вопросах выработки шелка. Его назначение в ОЕЭС было мелкой взяткой при заключении сделки между двумя металлургическими трестами. Но, будучи чиновником более добросовестным, чем Филипп, он прочел несколько книг по технологии, несколько трудов по "геополитике" и в соответствии с ними составлял свои доклады. У него хватало догадки замечать во Франции только те факты, которые подтверждали две-три идеи, приятные государственному департаменту, и развивать эти идеи в итоговой части своих обзоров. Начальство находило, что у него хороший стиль, ибо он умея, патетически восхваляя великое прошлое Франции и заявляя о своем глубоком уважении к стране "столь высокой культуры", вместе с тем подвергать беспощадной критике французские методы труда; в его докладах почти ничего не приходилось подправлять перед тем, как показывать французским министрам. Он был ещё молод, лет тридцати, и ему предрекали блестящую будущность.
      По-французски он не понимал ни слова. Сначала он досадовал на это обстоятельство, но со временем сумел обратить свое незнание в принцип: в наше время, когда Америку все настойчивее станут призывать к leadership [руководство (англ.)] делами всего мира, чиновник государственного департамента рискует оставаться вечным учеником, если он вздумает изучать языки всех стран, куда его будут посылать с дипломатическими поручениями; лучше уж отказаться от таких попыток раз и навсегда. Он был "весьма счастлив" попасть в общество таких французов, как господин Эмполи и его дочь, в совершенстве изъяснявшихся по-английски.
      Натали надела очень простое, изысканно скромное черное платье от Скьяпарелли "для интимных званых обедов". Виски она выпила в меру и была ошеломительно остроумна, рассказала множество забавных историй о нравах на острове Капри, о Сен-Жермен-де-Прэ, о гамбургском зоологическом саду и о гостеприимстве шотландских рыбаков. "Вот настоящая французская девушка", думал Джонстон.
      Когда пили коньяк "Наполеон", Эмполи объяснил, что коньяки можно по-настоящему выдерживать только в бочонках, сделанных из каштана определенной породы, которая встречается лишь в двух-трех коммунах Лимузина. Американец решил использовать эти сведения для своего ближайшего доклада как типичный образец тех познаний, где французы непобедимы и чему следует у них поучиться.
      От коньяка Джонстона под конец развезло. Его отвели в спальню, серую с розовым, и он заснул под картиной Мари Лорансен. Эту подробность он отметил в своем ближайшем письме к невесте.
      О "Рационализаторской операции Филиппа Летурно" вопрос не поднимался.
      - Я терпеть не могу, когда говорят о делах, - сразу же предупредила Натали.
      Валерио Эмполи только любезно улыбался.
      - Завтра вас ожидает в Клюзо такой радушный прием, - сказал он, какой можно найти лишь у жителей наших гор.
      СРЕДА, ВЕЧЕРОМ
      Филипп ушел из стачечного комитета глубоко потрясенный. Пьеретта Амабль вступилась за него вопреки всем и против всех. Вот что было для него самым главным.
      Он хотел было зайти в соседнее кафе, подождать, пока она выйдет на улицу, и поговорить с ней. Но ему стало страшно, как бы его не приняли за шпика. Да и что он мог ей сказать? Он с завистью смотрел на молодых пареньков, которые имели право находиться близ рабочего штаба; Пьеретта иногда подзывала то одного, то другого, просила отнести пакет, сходить за кем-нибудь; эти юноши поглядывали на него с подозрением.
      Он дошел до берега Желины и долго бродил по набережной. Все его мысли вертелись вокруг великого события: "Пьеретта Амабль относится ко мне с уважением и не стесняется выразить его перед всеми своими товарищами. Напрасно я поддавался отчаянию. Красавчик совершенно справедливо боится, что он для неё только поденщик в любви, - так оно и есть. Эта женщина будет моей". Мало-помалу он взвинтил себя и пришел в то исступленное состояние, о котором мы знаем из его писем к Натали.
      Около восьми часов вечера он сел за столик в кафе на площади нового города, именовавшейся площадью Франсуа Летурно: она находилась между зданием фабричной конторы и главными воротами фабрики. На площади уже натягивали парусиновые навесы и устанавливали фанерные стенды для передвижной выставки американских профсоюзов. Вокруг поставили защитную цепь охранников. Поодаль кучками стояли рабочие и смотрели на эти приготовления. Филипп заказал себе коньяку и принялся писать пространное письмо Натали, думая, что она ещё не уехала из Сестриера.
      В половине девятого поблизости затрещал мотоцикл, Филипп поднял голову: Миньо с Пьереттой, сидевшей позади него на багажнике, медленно проследовали мимо цепи охранников, дважды объехали всю площадь и остановились около группы рабочих; Пьеретта им что-то сказала, а потом мотоцикл двинулся к мосту, перекинутому через Желину справа от здания конторы. Протарахтев по деревянному настилу моста, мотоцикл помчался через поле и скрылся из глаз. Но по усилившемуся реву мотора Филипп догадался, что мотоцикл поднимается по откосу, который выходил за городом прямо на Гренобльское шоссе.
      Филиппа кольнуло, когда он увидел Пьеретту в столь близком соседстве с Миньо. Но он не придал этому большого значения. Было вполне естественно, что накануне боя два руководителя делают смотр своим войскам. Филипп заказал вторую рюмку коньяку и снова принялся за письмо.
      К десяти часам он уже выпил шесть рюмок коньяку. Организм его не был так проспиртован, как у его сводной сестры, он не чувствовал томившей Натали потребности глотать водку с первой минуты пробуждения. Он мог прожить "всухую" весь день, не испытывая от этого особых неудобств. Но вот уже несколько недель, как положение изменилось: стоило ему выпить рюмку, его тянуло выпить вторую, а за ней третью и так далее до потери сознания.
      В тот вечер, когда в кафе зашли Визиль и Красавчик, он ещё сохранял контроль над собой, за исключением непреодолимого желания пить рюмку за рюмкой.
      Красавчик остановился на минутку около него, пожал ему руку.
      - Пьеретта вернулась? - спросил Филипп.
      - Собираешься ещё кого-нибудь разоблачить? - спросил смеясь Красавчик.
      - Может, и собираюсь, - ответил Филипп и, похлопав ладонью по исписанным листочкам, лежавшим перед ним на столе, добавил: - Пытаюсь разгадать подлые замыслы АПТО.
      - Если разгадаешь, - сказал Красавчик, - расскажи об этом Пьеретте завтра утром.
      - А сегодня нельзя?
      - Она поздно вернется, уехала в Турнье, будет выступать там на собрании рабочих.
      Филипп покачал головой.
      - Как же она ночью оттуда поедет? По такой дороге опасно на мотоцикле ехать - темно.
      - Она в автомобиле поехала, Жаклар её повез в своей машине, - сказал Красавчик и, отойдя, сел за столик с Визилем.
      "Значит, она солгала ему, - тотчас подумал Филипп. - Неужели он прав, ревнуя её к Миньо?"
      Он попытался продолжить письмо к Натали, но не мог сосредоточиться. Да и все, что он написал, потеряло теперь всякий смысл. Воображение рисовало ему, как Пьеретта и Миньо несутся по шоссе. Ему вспомнилось, как один из его школьных товарищей, долговязый Рип, у которого был свой мотоцикл, рассказывал, будто толчки и тряска мотоцикла возбуждают женщин до безумия. "Они сами умоляют меня остановиться и готовы отдаться в придорожной канаве", - уверял Рип.
      В другом углу кафе Визиль о чем-то шептался с Красавчиком. Потом схватил сифон с содовой водой, нажал клапан и пустил струю в пол. Красавчик расхохотался и хлопнул Визиля по плечу.
      Филипп заказал ещё рюмку коньяку. А на листке письма к Натали он написал вдоль страницы:
      "Да как же Пьеретта может целоваться с этим гнилозубым Миньо? Неужели ей не противны его зловонное дыхание, его нечистая кожа? У Красавчика по крайней мере хоть свежий цвет лица и губы как вишни. Но когда в женщине заговорит похоть, разве для неё имеет значение цвет лица?.."
      Красавчик подозвал официантку и расплатился. Потом широким жестом протянул руку Визилю, как будто хотел сказать: "Согласен! Договорились, На жизнь и на смерть!" И опять захохотал.
      "Дурак! - думал Филипп. - Где твоя Пьеретта? Отдается сейчас другому, взвизгивает, как сука".
      Визиль ушел. Красавчик подсел к Филиппу.
      - Выпей что-нибудь, - предложил Филипп.
      Красавчик заказал стакан красного, а Филипп - ещё рюмку коньяку.
      - Почему ты сейчас говорил о мотоцикле? - спросил Красавчик.
      - А я думал, что Пьеретта поехала на мотоцикле с Миньо.
      - Видишь, как можно ошибаться, - сказал Красавчик и умолк на мгновение. Потом сказал тихонько: - Я много передумал за последние дни. Неправ я перед Пьереттой. А все оттого, что очень уж тоскую по родине. Я уверен, что Пьеретта - честная женщина.
      - Тебе лучше знать, - заметил Филипп.
      Красавчик поглядел на стопку блюдечек из-под выпитых Филиппом рюмок коньяку.
      - Пьешь ты много, - сказал он.
      - А интересно, как она называет Миньо, - сказал Филипп, - Фредерик иди Фред? А может, "миленький"?
      - Ты пьян, - сказал Красавчик, - пойдем я тебя доведу до дома.
      - Смотри лучше за своей Пьереттой, а меня оставь в покое, - лепетал Филипп.
      Красавчик молча взглянул на него, потом сказал задумчиво, как будто говоря сам с собой:
      - Мерзко я вел себя с Пьереттой! И отчасти по твоей вине. Но я на тебя не сержусь. Ты о ней судишь по вашим женщинам, по тем дамам, каких ты видел в своей среде. Ты ничего не понимаешь в работницах.
      - А ты ничего не понимаешь во француженках, - возразил Филипп и, наклонившись к Красавчику, забормотал: - Молодая женщина, француженка, красивая, умница, смелая и гордая, такая обаятельная, что в этой ужасной дыре ни одна бабенка ей в подметки не годится... Такая прелестная женщина, что даже мою мамашу она поразила, женщина, которая была бы на своем месте в любой гостиной... Да ведь ей стоит только пожелать выйти замуж, и от женихов отбоя не будет - и в Клюзо, и в других местах... А она с тобой сошлась. Как ты думаешь, почему она выбрала тебя?
      Красавчик посмотрел ему прямо в глаза, Филипп отвел взгляд.
      - Куда ты клонишь? - спросил Красавчик.
      - Ты ведь и в политической работе помеха для нее, - продолжал Филипп. - Тебе не хуже моего известно, что в Клюзо не уважают женщину, которая связалась с макаронщиком.
      Красавчик схватил его за плечо и прорычал:
      - Vuota il sacco!
      Потом, вспомнив французское выражение, крикнул:
      - А ну выкладывай! Живо, живо! Выкладывай!
      - От Клюзо всего два часа езды до Моданы, а там вашего брата очень даже хорошо знают... Недаром треть населения носит итальянские имена... Помнишь, что говорят о женщине, если она сойдется с итальянцем?.. "Ей, говорят, загорелось..." Понимаешь, что это значит? Твоей Пьеретте загорелось!
      - Уходи, - сказал Красавчик, - а не то морду разобью.
      Он схватил Филиппа за локоть и заставил подняться.
      - Разбей-ка лучше морду тому, с кем она поехала, - прошипел Филипп прямо в лицо ему.
      - Не верю тебе, - сказал Красавчик.
      - Да ведь и часу ещё не прошло, как я их видел: проехали вдвоем на мотоцикле, будто влюбленные.
      - Неправда!
      - Миньо впереди, а она сзади. Ухватилась за него, ноги расставила...
      - Когда?
      - Часу не прошло. Прокатили по Гренобльскому шоссе. А там лесочек вдоль всей дороги.
      Красавчик выпустил руку Филиппа, и тот тяжело рухнул на стул.
      - Если ты лжешь, - сказал Красавчик, - я с тобой расправлюсь. Тебе уже никогда не придется разевать свою поганую пасть и говорить пакости.
      - А ты подожди... Дождись, когда они вернутся, - ехидничал Филипп. Выведешь их на чистую воду... На чистую... на чистую... воду... Ха-ха-ха!
      Он хихикал, и смешок его перемежался с икотой.
      - А если ты не солгал, - сказал Красавчик, - я задушу эту женщину.
      - Задушишь своего товарища? - спросил Филипп, подчеркивая слово "товарищ".
      Красавчик плюнул на пол.
      - Ты так и брызжешь злобой, - сказал он. - Не знаю, что ты замышляешь, но не хотел бы я быть на твоем месте. Мне бы казалось, что от меня смердит.
      - Мы все смердим, - заплетающимся языком объявил Филипп. - Старый мир издох, превратился в падаль.
      Красавчик секунду молча смотрел на Филиппа, потом отвернулся и вышел из кафе.
      Вслед за ним ушел и Филипп и кое-как добрался до кабачка, стоявшего в стороне, у Лионской дороги, - он повадился проводить там вечера.
      Наклонившись над стойкой, официантка налила ему коньяку, который он тотчас заказал. Она заметила, что Филипп заглядывает ей за вырез платья.
      - Ты нынче при деньгах? - спросила она вполголоса.
      - Как всегда. Ни больше ни меньше, - ответил он.
      Она услышала его тяжелое дыхание и наклонилась ещё ниже.
      - Пойдем, - сказал Филипп.
      - Нет, - ответила она. - Уж очень ты прижимист.
      - Получишь, сколько захочешь, - проговорил он торопливо и пошел вслед за ней в столовую с буфетом в стиле Генриха II.
      ЧЕТВЕРГ, НА РАССВЕТЕ
      Расставшись с Филиппом Летурно, Красавчик долго бродил по городу. Облака, которые весь день окутывали горный кряж, туманом спустились в долину. Около полуночи стал моросить дождь.
      Один отряд охранников, составив ружья в козлы, расположился вокруг павильонов американской выставки, другой патрулировал Лионскую улицу, по которой ожидалось прибытие властей. Стоял такой туман, что в десяти шагах ничего не было видно. Патрули не решались забираться в другие кварталы города, а там в полном молчании шла работа - молодежь расклеивала воззвания.
      На спуске в узкой улице старого города Красавчик столкнулся с Кювро, искавшим во мгле одну из своих защитных дружин.
      - Не нравится мне, что Пьеретта поехала в Турнье на мотоцикле, сказал он. - Как она будет возвращаться в такую погоду? Дорога-то петляет у самых обрывов.
      - Миньо правит своей лошадкой осторожно, - сказал Кювро.
      - Ведь даже парапетов нет у края дороги. Долго ли слететь в овраг.
      - Миньо не лихач какой-нибудь, - успокаивал Кювро.
      - Лучше бы Жаклар повез её в автомобиле, - ворчал Красавчик.
      - Жаклар поехал в Гренобль, повез в типографию текст новой листовки.
      - Как ты думаешь, успеют её к утру отпечатать? - спросил Красавчик.
      - Ну разумеется, - ответил Кювро. - Жаклар уехал в половине восьмого.
      Красавчик вдруг исчез в тумане так же внезапно, как и появился.
      - Эй, Бомаск! Бомаск! - звал его старик Кювро.
      А Бомаск уже мчался по улице, терзаясь страшной мыслью, что Филипп не солгал. Да, Летурно, оказывается, прав. Все, все смердит на нашей проклятой земле.
      Он дошел до рабочего поселка. "Как она его называет? Фредерик, Фред, миленький?.." - спрашивал сегодня в кафе Филипп. Это хотел знать теперь и Бомаск. Он решил подстеречь любовников, когда они вернутся. Миньо, наверно, проводит Пьеретту до дому. Он спрятался за дверью здания душевой.
      Около часу ночи подул резкий ветер, разогнал облака, поочередно над всеми долинами между Юрой и Савойей, и над высокими скалами замерцали в небе звезды.
      Только тогда Миньо выехал из Бийона. Чтобы добраться из Бийона до Турнье, надо проехать на высоте 1200 метров через перевал, дорога вьется по краю обрывов, а до часу ночи ни зги не было видно в трех шагах. Миньо весь закоченел, пока добрался до Турнье, где его поджидала Пьеретта, которую увел к себе домой один из местных коммунистов. Его усадили за стол, накормили ужином. В обратный путь выехали уже в третьем часу утра.
      А Красавчик все ждал, притаившись за углом здания душевой. На следующий день утром он рассказывал Визилю, что в эти долгие часы ожидания он мало думал о Пьеретте и Миньо, хотя знал, что они сейчас где-то вместе. Он вспоминал тогда самые яркие дни своей жизни.
      Вспомнилось ему, как он спасался бегством из родной пьемонтской деревни, потому что отец хотел приучить его к ремеслу каменщика; уехал он тогда на велосипеде, увозя в холщовой сумке все свое имущество: рубашку, две пары носков, гребенку и в маленькой папке свое licenza elementare.
      Как ему тогда было весело! Дорогой он загадывал, какое лицо будет у первой женщины, которую он увидит в Милане. Вспомнилась ему девушка, встреченная на площадке троллейбуса в Генуе. Вспомнилось, как он весь дрожал от желания, когда положил руку ей на талию, а потом и она тоже затрепетала.
      А когда ветер разогнал облака и над долиной в чистом небе засияла луна, засверкали все созвездия, ему вспомнились ночи в партизанском отряде. Однажды была светлая лунная ночь, как сегодня. Он вышел из лесу и вдруг очутился лицом к лицу с фашистским солдатом. У того был автомат, а у Красавчика только кинжал, снятый с другого фашиста. Но фашисту нужно было ещё сорвать автомат с плеча, а у Красавчика кинжал был в руке. Фашист находился всего в двух шагах. Взгляды их скрестились, и это сразу решило исход встречи. Фашист повернулся, хотел бежать и упал ничком с кинжалом между лопатками. Красавчику так ясно вспомнилось то краткое мгновение, какая-нибудь сотая доля секунды, когда в глазах фашиста вспыхнул страх. Он повернулся, чтобы бежать, но упал, пригвожденный кинжалом.
      Потом вспомнилось другое. Вот он за кулисами театра, в бытность свою машинистом сцены. Один из спектаклей труппы был подлинным триумфом, публика просто выла от восторга. А вот он на вышке гигантского подъемного крана на верфях "Ансальдо". Началась первая забастовка "с занятием предприятия", он водружает на вершину крана красное знамя, а кругом тридцать тысяч товарищей, и все рукоплещут ему...
      В ночной тишине послышался треск мотоцикла. Миньо не подвез Пьеретту к самому дому, как думал Красавчик, а остановился у въезда в рабочий поселок.
      "Боятся, что я увижу их из окна", - решил он.
      Миньо поставил ногу на землю, не выключив мотора. Пьеретта легко соскочила с багажника и, подойдя к Миньо, положила руку ему на плечо. Она что-то оживленно говорила, Миньо отвечал. Диалог шел довольно долго. Пьеретта смеялась. Смеялся и Миньо. Пьеретта наклонилась и поцеловала его. Потом повернулась и направилась к дому.
      Красавчик выскочил из засады и, крадучись в тени, падавшей от здания душевой, первым вошел в коридор. Бесшумно поднялся он по лестнице. Ключ, как всегда, торчал в замке. Красавчик прошел в среднюю комнату и стал ждать Пьеретту...
      Соскочив с багажника, Пьеретта сказала:
      - Вторая бессонная ночь. Но я гораздо меньше устала, чем на прошлой неделе.
      - Бунтовщица! - улыбаясь, сказал Миньо.
      - Ну и зададим же мы им! Пусть раскусят орешек.
      - Ты только не нервничай. Возможно, что кое-кто сдрейфит.
      Пьеретта положила руку ему на плечо.
      - На прошлой неделе мы были так одиноки. Ты меня обвинял, я тебя обвиняла. Дошел до того, что стал даже упрекать меня моим Красавчиком! А теперь все, все идут вместе с нами.
      - Что ж, когда массы на собственном опыте убеждаются...
      - Довольно, довольно теории, - сказала Пьеретта. - Я теорию не хуже тебя знаю.
      Она тряхнула его за плечо.
      - Ну засмейся, - сказала она. - Научись же смеяться!
      Миньо кисло улыбнулся.
      Пьеретта ещё раз встряхнула его.
      - Нет, не так. Засмейся по-настоящему, - потребовала она.
      От её толчка он потерял равновесие и, чуть не упав, ухватился за Пьеретту. Она засмеялась, он тоже засмеялся. Пьеретта быстро поцеловала его в лоб и побежала к дому.
      Она легко взбежала по лестнице, осторожно отворила дверь. В средней комнате горел свет. Красавчик поджидал её, сидя в плетеном кресле.
      - Уже встал? - воскликнула Пьеретта и стала снимать с себя канадскую куртку на меху.
      - Ты слишком много работаешь, - сказал Красавчик. - Надо тебе отдохнуть.
      Пьеретту удивил хриплый звук его голоса, но она сейчас же нашла этому объяснение.
      - Не проснулся ещё как следует, - сказала она смеясь. - Ах ты, лентяй! Спит себе в свое удовольствие, а я трясусь по дорогам.
      Она прошла в спальню и достала из шкафа плечики, чтобы повесить куртку.
      - Тебя, наверно, совсем растрясло, - сказал Красавчик.
      - Нет, что ты!.. - воскликнула она. - Никогда ещё я не чувствовала себя такой бодрой.
      Она вернулась в среднюю комнату и подошла к Красавчику. Он обнял её за талию и посадил к себе на колени. Она склонила голову ему на плечо.
      - А все-таки я устала, - прошептала она.
      Он положил ей под голову левую руку, а правой тихонько поглаживал ей плечо. Она ещё доверчивее прильнула к нему.
      - Так хорошо, что ты встал, - сказала она. - Я бы не решилась тебя разбудить... А ведь эти два дня были такие важные... и мне так много надо тебе сказать...
      - Что ты делала сегодня?
      - Ездила в Турнье. Выступала у металлистов, рассказала им, что у нас тут происходит. Совсем просто говорила. Даже не готовилась. Рассказала, как было дело - и все... Они обещали приехать, решили участвовать в демонстрации. Если охранники не будут пропускать в Клюзо автобусы, то они приедут поездом. Мне, знаешь, много хлопали... Приятно было. А то ведь все эти недели как ночь темная...
      "А ведь верно, - думал Красавчик. - Пьеретта, если уж примется за дело - гром гремит. Но все равно она дрянь".
      - И Маргарита к нам примкнула, - сказала Пьеретта. - Маргарита опомнилась... Пришла ко мне в стачечный комитет. По собственному почину решила мобилизовать всех стариков рабочих из приюта, они пойдут вместе с ней во главе шествия.
      "Если полиция нападет, - думал он, - Маргарита будет драться, как львица. Но все равно она шлюха. И Маргарита и Пьеретта - обе гулящие".
      - А Визиль собирается сыграть со шпиками хорошую шутку, - сказала Пьеретта. - Только он такое и мог придумать. Я поклялась никому не говорить, но тебе могу рассказать...
      - Нет, нет, - остановил её Красавчик. - Раз поклялась, не надо даже мне говорить.
      "Вот! Сейчас же готова выдать тайну, - думал он. - Дала слово - и наплевать ей на это... Последняя девка из последнего борделя в Генуе и то лучше ее: уж что обещает своему коту - умрет, а сдержит слово".
      - Я только то расскажу, что мне позволено, - продолжала Пьеретта.
      - Ради бога, замолчи! - воскликнул Красавчик.
      Она еле слышно засмеялась, потом закрыла глаза и, тихонько покачиваясь, обвила руками его шею.
      - Ради бога! - повторила она насмешливо.
      "Лгунья! - думал Красавчик. - Femina senza vergogna - бесстыжая женщина!.. Разохотилась. Только что отдавалась другому, сейчас ко мне липнет..."
      Он опустил глаза и взглянул, как голова Пьеретты тихо покачивается на его плече.
      "А как хороша! - думал он. - До чего же хороша!.. Настоящая мадонна, и такой чистый лоб. Распутная, а на лице - сама невинность. Губы свежие, словно цветок. А ведь такая подлая, такая бесстыжая!.."
      - Знаешь, - сонным голосом сказала Пьеретта, - я не сержусь, что ты устроил мне такую нелепую сцену на прошлой неделе. Я рада, что ты ревнуешь. Мне нравится, что ты со мной такой глупый... Бедняга Миньо, если б он знал...