Ночевала в отеле "Эден" с Татьяной, которая приехала на несколько дней. Звонила Мама, сообщили ей об отставке и аресте Муссолини. Теперь в Италии у власти Бадольо.
      10 июля союзники высадились в Сицилии. Спустя две недели, 24 - 25 июля, Высший фашистский совет Италии предложил королю Виктору Эммануилу III вновь взять на себя всю полноту власти, после чего Муссолини подал в отставку и был незамедлительно арестован по приказу короля и интернирован в горах Абруцци. Сформировать правительство было поручено маршалу Бадолъо, бывшему начальнику Генерального штаба и вице-королю Эфиопии.
      Вторник, 27 июля.
      Татьяна поехала в Дрезден лечиться вместе с Марией-Пиляр Ойарсабаль. Идя обедать, мы обнаружили, что за нами следует какой-то мужчина, он пересел с трамвая на автобус и не отставал от нас. Мы встревожились и попытались было избавиться от него, войдя в какой-то дом, но он ожидал нас снаружи, когда мы вышли. В конце концов он пристал ко мне и заявил, что ему не нравится, что мы говорим по-французски. Раньше такого не случалось, но усиливающиеся бомбежки всех ожесточили.
      Среда, 28 июля.
      Гамбург бомбят каждый день. Очень много жертв, разрушений уже так много, что практически весь город эвакуируется. Рассказывают про маленьких детей, которые бродят по улицам, разыскивая пропавших родителей. Матери, по всей видимости, погибли, отцы на фронте, и опознать детишек некому. Кажется, за это взялась НСФ, но трудности огромные.
      Во время налетов 24, 25, 26, 27, 29 июля и 2 августа на Гамбург было сброшено почти 9000 тонн бомб, которые оставили без крова более миллиона человек и убили, по разным оценкам, от 25 тыс. до 50 тыс. (во время столь нашумевшего немецкого блиц-налета на Ковентри погибло 554 человека!). В ходе налетов на Гамбург произошло множество "премьер": впервые было применено круглосуточное бомбометание, когда американцы прилетали днем, а британцы ночью; впервые зажигательные бомбы использовались в таких масштабах, что создавали "огненные бури" - ураганные ветры, начинавшиеся спустя несколько часов после окончания налета и причинявшие больший ущерб, чем сами бомбы; и, наконец, в первый раз союзники применили "окна" - металлические ленточки, которые сбрасывались связками, чтобы нейтрализовать радары и зенитки противника.
      Четверг, 29 июля.
      Пытаюсь уговорить Мама уехать к Татьяне в Кенигсварт, но она отказывается, говоря, что может понадобиться мне здесь. Мне по нынешним временам было бы гораздо легче знать, что родители в безопасности, и не беспокоиться за них - особенно за Мама, которой здесь угрожает вполне реальная личная опасность.
      Из воспоминаний Мисси, записанных незадолго перед кончиной в 1978 году:
      Осенью 1942 года Мама провела некоторое время у своей приятельницы Ольги Пюклер в Силезии, где оказался ее муж Карл-Фридрих, приехавший с русского фронта в отпуск. Союзники только что высадились в Северной Африке, и Мама, как всегда, не стеснялась предсказывать то, что станет с Германией, если будет продолжаться ее теперешняя политика в России.
      Через две недели в мою комнату в министерстве вошел Йозиас Ранцау, закрыл дверь и молча вручил мне копию письма, подписанного графом Пюклером и адресованного Гестапо. В нем было сказано примерно следующее: "Княгиня Васильчикова - подруга детства моей жены - настроена против нашей политики в России и критически отзывается о нашем отношении к военнопленным. У нее много влиятельных знакомых в лагере союзников, и сведения, которыми она может их снабдить, представляли бы опасность для Германии. Ее не следует выпускать из страны". Гестапо направило письмо в Министерство иностранных дел с указом не выдавать Мама выездную визу, если она ее запросит.
      Во время войны в Германии подобный донос обычно приводил жертву в концлагерь. Йозиас сказал мне, что Мама ни в коем случае не должна пытаться уехать из Германии; самое разумное для нее было бы на некоторое время исчезнуть из виду, например, погостить у Татьяны в Кенигсварте, тем более что она уже начинала привлекать к себе "недоброжелательное внимание" своими усилиями по организации помощи советским военнопленным.
      Мама всегда была ярой антикоммунисткой - что неудивительно, если принять во внимание, что двое ее братьев погибли в самом начале революции. Она придерживалась этой несгибаемой позиции двадцать лет, и дело дошло до того, что даже Гитлер виделся ей в благоприятном свете, согласно принципу "враги моих врагов - мои друзья". Когда она приехала в Берлин на свадьбу Татьяны в сентябре 1941 года, она еще надеялась, что немецкое вторжение в Россию приведет к массовому народному восстанию против коммунистической системы; после чего с немцами, в свою очередь, разделается возрожденная Россия. Так как она не жила в Германии сколько-нибудь длительное время при нацистах, ее было нелегко убедить, что Гитлер - не меньший злодей, чем Сталин. Мы же с Татьяной, успевшие уже некоторое время прожить в Германии, были свидетелями гнусного сговора между Гитлером и Сталиным с целью уничтожения Польши и из первых рук знали о немецких зверствах в этой стране; поэтому у нас не было подобных иллюзий.
      Но по мере того, как становилось известно о тупой жестокости германской политики на оккупированных территориях СССР и множилось количество жертв как там, так и в лагерях русских военнопленных, любовь Мама к своей стране, усугубленная ее скрытой изначальной германофобией, восходящей к годам ее работы медсестрой на фронтах Первой мировой войны, пересилила ее прежние бескомпромиссные антисоветские чувства, и она решила принять посильное участие в облегчении страданий ее соотечественников, и прежде всего русских военнопленных.
      С помощью друзей она связалась с соответствующими учреждениями германского Верховного командования; она также установила контакт с Международным Красным Крестом в Женеве через представителя этой организации в Берлине д-ра Марти. В отличие от дореволюционной России, Советское правительство отказалось от предложенной помощи Международного Красного Креста. Это означало, что русские пленные, будучи в глазах своего правительства изменниками родины, предоставлялись собственной судьбе - в большинстве случаев голодной смерти.
      Мама обратилась и к своей тетушке, а моей крестной, графине Софье Владимировне Паниной, которая работала в Толстовском Фонде в Нью-Йорке. Кроме того, она втянула в эту деятельность двоих всемирно известных американских авиаконструкторов русского происхождения: Сикорского и Северского, а также русские православные церкви Северной и Южной Америки. Вскоре была создана специальная организация для помощи пленным, которой удалось собрать столько продуктов, одеял, одежды, лекарств и т. п., что для перевозки этого груза понадобилось несколько кораблей. К тому времени США вступили в войну, так что все это пришлось закупать в нейтральной Аргентине. Суда уже готовы были выйти в долгий рейс через кишащую немецкими подлодками Атлантику, как вдруг вся операция чуть было не сорвалась: дарители поставили одно лишь условие, а именно: чтобы распределение помощи в лагерях проводилось под надзором Международного Красного Креста. Германские военные власти дали на это согласие. Оставалось последнее: получить личное разрешение Гитлера. Когда Мама в очередной раз навестила своего знакомого в Верховном командовании армии, он повел ее в близлежащий парк Тиргартен и там, вдали от любопытствующих ушей, сказал: "Мне стыдно в этом сознаться, но Фюрер сказал: "Нет! Никогда!" Однако Мама не сдалась: "Хорошо, тогда я напишу маршалу Маннергейму. Он-то не скажет "Нет!" Что она незамедлительно и сделала. Барон Маннергейм, освободивший Финляндию от красных в 1918 г. и командовавший ныне финской армией, в прошлом был российским офицером-кавалергардом и хорошо знал нашу семью. Благодаря его влиянию, финские войска (в отличие от германских) всегда воевали с Советами благородно; со взятыми ими пленными обращались в строгом соответствии с Женевской конвенцией, и в результате большинство их выжило. Почти сразу же Мама получила от Маннергейма сочувственный ответ, и суда с грузом помощи направились в Швецию, откуда груз был быстро доставлен, под наблюдением Международного Красного Креста, военнопленным финских лагерей.
      Воскресенье, 1 августа.
      Судьба Гамбурга вызывает здесь большое беспокойство. Прошлой ночью самолеты союзников разбросали листовки, призывающие всех берлинских женщин и детей немедленно покинуть город, - а так было и в Гамбурге перед началом налетов. Это звучит зловеще. Весьма возможно, теперь очередь за Берлином.
      Вчера я работала в ночную смену. Всю вторую половину дня я ездила верхом в Потсдаме и появилась в конторе лишь в И вечера. Мои сослуживцы перед уходом пришли торжественно попрощаться со мной: они слышали, что ожидается налет. Однако же я проспала на диване до 9 утра. Потом я отправилась домой принимать ванну и завтракать. Но завтра я переезжаю к Бисмаркам в Потсдам, чтобы не находиться в городе по ночам.
      Понедельник, 2 августа.
      Во всех домах появились наклейки, приказывающие жителям немедленно эвакуировать всех детей и тех женщин, которые не работают в военной промышленности. Все вокзалы кишат народом, и царит большой беспорядок, тем более что через Берлин сейчас проезжает множество беженцев из почти полностью разрушенного Гамбурга. Ходит еще слух, что правительственные учреждения будут также полностью эвакуированы, и нам велели укладываться, но я отношусь к этому не очень серьезно. Мама ночует теперь за городом у своей родственницы Ванды Блюхер; она наконец согласилась скоро уехать к Татьяне.
      Обедала с послом фон Хасселем. Он рассказывал много интересного про Муссолини, которого он хорошо знал. Он сейчас на пенсии и пишет статьи на экономические темы, которые мне постоянно дает читать. Признаюсь, я в них мало что понимаю.
      Затем я перетащила один чемодан в Потсдам, к Бисмаркам, и собиралась рано лечь спать. К сожалению, этому помешало внезапное появление хозяина дома, Готфрида, в сопровождении Лоремари Шенбург и графа Хельдорфа - главы берлинской полиции. Последний часто бывает у Готфрида, и они тут совещаются до поздней ночи. Все это очень шито-крыто, но Лоремари (которая также переселилась к Бисмаркам) держит меня в курсе того, что я окрестила "заговором". Она развивает бешеную активность, стараясь наладить связь между различными элементами оппозиции, причем часто действует опрометчиво и неосторожно. Готфрид же никогда не роняет ни слова.
      Хельдорф сомневается, что налеты на Берлин начнутся в скором будущем.
      Здесь Мисси впервые намекает на то, что стало потом известно под названием "Заговор 20 июля 1944 года".
      В отличие от многих будущих его товарищей по заговору, граф Вольф-Хайнрих фон Хельдорф (1896 - 1944) был смолоду убежденным и деятельным членом нацистской партии. Когда кончилась Первая мировая война (в которой он в качестве младшего офицера очень отличился), он вступил в пресловутый "Фраикор Россбах", состоявший из удальцов-головорезов из среды ветеранов-фронтовиков, которые посвятили себя борьбе с левыми элементами в начальный период Веймарской республики. По возвращении из временной эмиграции он вступил в нацистскую партию, где быстро продвинулся, стал генералом СА, был избран членом Рейхстага и с 1935 г. состоял главой берлинской полиции. Несмотря на это прошлое, у Хельдорфа, по-видимому, были серьезные сомнения насчет ряда мероприятий Гитлера, в частности, по поводу гонений на евреев, и это постепенно отдалило его от большинства товарищей по партии. Когда с ним познакомилась Мисси, он был уже одним из вождей антигитлеровского заговора.
      Вторник, 3 августа.
      Сегодня к нам в Потсдам приезжали на ужин Вельфи и Георг-Вильгельм Ганноверские. Их мать - единственная дочь покойного кайзера. Готфрид Бисмарк настаивает на том, чтобы мы приглашали своих друзей сюда - частью, подозреваю, для того, чтобы он мог составить о них мнение, но также и потому, что он не хочет, чтобы мы допоздна оставались в городе. Поскольку было очень жарко, мы сидели, окунув ноги в фонтан.
      Кенигсварт. Понедельник, 9 августа.
      У меня был тяжелый день. Я собралась провести несколько дней у Татьяны в Кенигсварте, куда, слава Богу, наконец-то перебралась Мама. Но без специального пропуска из столицы выезжать не разрешается, и мне пришлось сначала сесть на пригородный поезд, сойти на маленькой станции Нойштадт и уже там купить билет в Мариенбад. Лоремари Шенбург помогала мне тащить огромный чемодан с вещами, которые я хотела вывезти - главным образом фотоальбомы. Поезд был полон гамбуржцев, ехавших в своих обгоревших лохмотьях домой, так как они готовы скорей перебиваться кое-как в своих собственных развалинах, чем давать помыкать собой жителям тех городов, где они нашли временное убежище и где многие настроены по отношению к ним отнюдь не дружелюбно. Они выглядели как дикари и говорили без всякого стеснения. В поездах люди теперь вообще часто говорят вслух все, что они думают о нынешнем режиме. В Нойштадте я едва успела купить билет и сесть на обратный поезд в Берлин, где опять пришлось пересаживаться. И снова большая часть пассажиров оказалась из Гамбурга. У одной девочки была сильно обожжена рука, и она все время истерически смеялась. Я приехала в Кенигсварт в два часа ночи.
      Вторник, 10 августа.
      Большую часть времени мы проводим в поездках по окрестным лесам и рассуждениях о том, что нам, следует делать, "если и когда".
      Суббота, 14 августа.
      Погода отвратительная, дождь льет не переставая. Татьяна уехала продолжать лечение в Дрездене. Пока Мама совершает длительные прогулки, я отдыхаю. Когда живешь в деревне, совсем не знаешь, что происходит.
      Разузнав, после долгих поисков, в каком лагере военнопленных находится двоюродный брат Мисси, молодой князь Иван ("Джим") Вяземский, ее семье удалось выхлопотать у военного коменданта Берлина, генерала-лейтенанта фон Хазе (с семьей которого они дружили) разрешение время от времени посещать его в лагере. Здесь Мисси описывает один из этих визитов, причем читателя поразит, очевидно, почти рыцарское отношение немцев к своим западным пленным, по сравнению с ужасами, царившими в лагерях для советских пленных.
      Дрезден. Воскресенье, 15 августа.
      После обеда я тоже поехала в Дрезден повидать Татьяну и навестить моего кузена Джима Вяземского, который находится в лагере для военнопленных неподалеку. Я захватила с собой немного вина для поддержания бодрости во время утомительной поездки, которая заняла больше десяти часов. Татьяна обещала выслать к станции автомобиль, но когда я приехала, было уже за полночь и автомобиля не оказалось, так что пришлось идти в клинику пешком через весь город. Недавно была объявлена воздушная тревога, и к тому же было полнолуние - все казалось зловещим. Я никогда раньше не бывала в Дрездене и страшно боялась попасть в какой-нибудь безымянный подвал, но в конце концов благополучно добралась до клиники. Татьяна выглядела скверно, за ней смотрела ночная сиделка. Меня положили на рахитичную кушетку, удлиненную с помощью двух стульев, которые все время разъезжались, но я так устала, что быстро уснула.
      Понедельник, 16 августа.
      На рассвете отправилась в лагерь Джима Вяземского. Сперва меня не пускали на автобус: необходимы специальные путевые документы, но потом все уладилось. В случае нужды я предъявляю пропуск, подписанный нашим другом генералом фон Хазе, военным комендантом Берлина. На самом деле у него нет никакой власти над лагерями для военнопленных, но пока что его пропуск срабатывает на всю семью: мы ведь навещаем Джима по очереди.
      Сойдя в какой-то деревне, я с полчаса шла полями. Лагерь Джима окружен колючей проволокой. У главного входа я вновь предъявила свой документ. Все прошло гладко. К сожалению, комендант лагеря, по-видимому, скучал и почти час болтал со мной, прежде чем вызвать Джима, а я ничего не могла делать, боясь его обидеть. Но он, по-видимому, неплохой человек, и Джим подтвердил, что он всегда относится к нему прилично. Фактически он военный врач, а лагерь - что-то вроде полевого госпиталя, где пленные всех национальностей содержатся временно, в ожидании перевода в постоянные лагеря.
      Пока его денщик готовил для нас пикник, мы с Джимом сидели в кабинете коменданта, который тот любезно предоставил нам на время моего визита. Потом мы вышли из лагеря и пешком отправились к месту нашего пикника. Мимо проезжали машины с немецкими военными, но никто не обращал внимания на женщину, гуляющую по лесу с французским офицером в форме. Это показалось нам в высшей степени курьезным.
      Джим с головой ушел в работу, он выполняет обязанности переводчика с английского, русского, немецкого, французского, польского и сербского. Чувство, что он здесь нужен, не дает ему особенно думать о побеге. Всю жизнь у него некрасиво торчали уши, а теперь он решил воспользоваться вынужденным досугом, чтобы подвергнуться операции и выправить их. Выглядит он хорошо, и у него прекрасное настроение. У них есть потайной радиоприемник, так что они хорошо информированы. Оказывается, каждую ночь в бараках вслух читаются военные сводки союзников.
      Наш пикник состоял из тушенки, сардин, горошка, масла и кофе - всего этого мы, "штатские", не видели уже очень давно. Я принесла с собой жареного цыпленка и шампанское от Татьяны, а Джим подарил мне чай и пластинку с записью симфонии Чайковского "Манфред". На остановке автобуса он меня на прощанье поцеловал, что вызвало у одного пассажира вопрос: не невеста ли я французского офицера?
      Провела еще одну ночь у Татьяны в клинике. Она поправляется, но каждый раз, когда я говорю ей что-нибудь ободряющее, она плачет от боли. Говорят, что ночью я так кричала, что сиделке пришлось дать мне успокоительное. Она говорит, что это все берлинские воздушные налеты...
      Берлин. Вторник, 17 августа.
      На обратном пути в Берлин и Потсдам поезд был так переполнен, что я всю дорогу стояла.
      Среда, 18 августа.
      Сегодня вечером у Бисмарков я долго разговаривала с Хайнрихом Сайн-Витгенштейном, которого отозвали из России, чтобы оборонять Берлин. На его счету уже шестьдесят три сбитых вражеских бомбардировщика; по своим боевым успехам он второй в Германии ночной летчик-истребитель. Но из-за того, что он князь и не разделяет их идеологии (он потомок знаменитого русского фельдмаршала Витгенштейна эпохи наполеоновских войн), власти не дают ему ходу и его подвиги замалчиваются. Я давно не встречала такого симпатичного и чуткого человека. Мы познакомились два года назад, и он стал одним из моих самых близких друзей. Он вырос в Швейцарии и совсем не знал Германии; я всюду брала его с собой, и все мои г друзья были от него в восторге.
      Пятница, 20 августа.
      Ужасно жарко, поэтому после работы мы поехали в гольф-клуб, где Лоремари Шенбург, Хайнрих Витгенштейн и я сидели на площадке и строили планы на будущее. Мы обсуждали, что мы станем делать, когда все рухнет и "власти" начнут расправляться с "несочувствующими" - например, залезем к Хайнриху в самолет и полетим куда-нибудь в Колумбию. Вопрос о том, хватит ли у нас горючего для перелета через Атлантику, остался нерешенным. У Лоремари в Боготе есть двоюродный брат, за которого она подумывает когда-нибудь выйти замуж. Так что она убила бы одним выстрелом двух зайцев.
      Понедельник, 23 августа.
      Лоремари Шенбург не пошла на работу под видом того, что перегрелась на солнце, а поскольку и я чувствовала себя неважно, мы решили отправиться на велосипедах в Вердер попытаться купить фруктов. Взяли с собой рюкзак. Когда мы приехали, к нам присоединился какой-то тип с корзиной; он сказал, что тоже хочет купить фруктов. В конце концов мы достучались до одного фермера, который согласился продать нам пятнадцать фунтов яблок. Пока я сокрушалась, что пятьдесят пфеннигов за фунт - это дороговато, наш спутник помогал мне укрепить рюкзак на велосипеде. К нашему изумлению, когда мы вышли из фруктового сада и пробирались через посадки помидоров, он предъявил документ, удостоверяющий, что он служит в бюро по контролю над ценами, и объявил, что нас надули, что он сообщит об этом куда следует и что нам придется свидетельствовать против фермера в суде. После этого он велел нам назваться. Мы отказались, говоря, что беднягу надо оставить в покое. Он настаивал. Я опять отказалась, а Лоремари, не моргнув глазом, назвала фамилию Ханса Флотова, а заодно и его адрес. Я не удержалась от улыбки, и тип насторожился, но у нас при себе не было удостоверений личности, и он ничего не мог проверить. Тогда он предложил нам работать у полицейских подсадными утками: они будут привозить нас на машине на разные фермы, а потом... Тут мы сказали ему, что мы о нем думаем.
      У Лоремари постоянно неприятности с полицией. В Потсдаме она оскорбила какого-то полицейского, и теперь ее вызывают для разбора.
      Вторник, 24 августа.
      Вчера был сильный налет. Готфрида Бисмарка не было дома. Его шурин, Жан-Жорж Хойос, все от начала до конца проспал. Я одна почуяла неладное и, несмотря на их отчаянные протесты, разбудила его и Лоремари Шенбург. Над Берлином стояло красное зарево, а сегодня утром Жан-Жорж позвонил мне и сказал, что добирался до города три часа (вместо обычных двадцати минут), так как в развалинах лежат целые улицы.
      В 6 вечера мы сами отправились в город - отвезти Готфрида и взглянуть, как там наши квартиры. Кухарка Герсдорфов Марта разрыдалась у меня в объятиях. Она напугалась до смерти, но с домом все в порядке. А вот у Лоремари в потолке прямо над кроватью зияет дыра. На нее это сильно подействовало, и она объявила, что судьба явно бережет ее для более высокого и прекрасного предназначения. Мы заглянули к Are Фюрстенберг, которая никак не может придти в себя, потому что сгорели все верхние этажи в домах на Курфюрстендам и поблизости, где она живет. Погибла и квартира Пкжлеров на Литценбургерштрассе, где мы жили, когда впервые приехали в Берлин три года назад. После налета Геббельс объехал наиболее сильно пострадавшие районы, но когда он сказал, что нужны тридцать добровольцев для борьбы с пожаром, это было встречено, как говорят, без энтузиазма.
      К тому времени Мисси и ее отец, уже несколько раз остававшиеся без крова из-за бомбардировок, снимали часть виллы у своих друзей - Герсдорфов. Женщина редкого обаяния, теплоты, утонченного ума и порядочности, баронесса Мария фон Герсдорф превратила свой дом на Войршштрассе в настоящий политический и интеллектуальный салон (насколько это было возможно в условиях разрушаемого постоянными налетами города), где люди схожего образа мыслей могли общаться в атмосфере полной терпимости, доверия и взаимопонимания. Благодаря родственным связям ее мужа с могущественной промышленной династией Сименс и его службе в берлинской военной комендатуре, в этом салоне были представлены все сферы немецкого общества - от землевладельческой аристократии (к которой принадлежала сама Мария) до деловых, научных, дипломатических и военных кругов.
      Среда, 25 августа.
      Сегодня ночью снова был налет, но ущерб нанесен незначительный и поезда в Потсдам ходят нормально.
      Четверг, 26 августа.
      Татьяна звонила из Кенигсварта: она говорит, что разбомбили линию Берлин - Лейпциг и железнодорожное сообщение с ними прервано.
      Ужинала с Лоремари Шенбург и ее гамбургским другом Ханни Енишем, который сейчас уволен с военной службы, так как оба его старших брата убиты. Он разъезжает в элегантном "Мерседесе", не имея водительских прав; полицейские не верят своим глазам, но оставляют его в покое.
      Пятница, 27 августа.
      Вчера из-за налета остались без крова Алекс Верт и еще один человек из нашего учреждения - профессор X. Последний впридачу потерял еще и зрение, вытаскивая женщину из горящего дома. Но его увечья, слава Богу, лишь временные. Он родом из Бадена, ненавидит нацистский режим и все время повторяет, что всему виной немецкие женщины, так как это они проголосовали за приход Гитлера к власти. Он говорит, что раз навсегда следует запретить все игрушки с военной окраской, вроде горнов, мечей, барабанов, оловянных солдатиков и т. д.
      Суббота, 28 августа.
      Познакомилась с женой Виктора де Кова, японкой Мичико. Виктор - не только один из самых талантливых и привлекательных актеров Германии, он еще и известный режиссер. Мы были на репетиции его очередного спектакля.
      Воскресенье, 29 августа.
      Ездила за город с Готфридом Бисмарком и Лоремари Шенбург к его матери, очаровательной пожилой даме, наполовину англичанке, хорошо помнящей своего свекра - великого Бисмарка. На обратном пути Лоремари захотела непременно сама вести машину, а между тем шел проливной дождь. Она совсем неопытная, и мы сильно нервничали.
      Среда, 1 сентября.
      Четыре года назад началась война. В это трудно поверить. Вчера ночью союзники решили "отметить" годовщину; в результате сильно пострадал торговый район Берлина.
      Сегодня вечером ходила на премьеру "Филины" - новой постановки Виктора де Кова. После спектакля мы поехали к нему домой, и я долго разговаривала с Тео Макебеном, композитором, оказавшимся большим почитателем России.
      Пятница, 3 сентября.
      Союзники высадились на итальянском материке.
      К 17 августа завершилось освобождение Сицилии и союзники готовы были начать вторжение в континентальную часть страны. Между тем, после отставки и ареста Муссолини 23 июля Италия стала быстро сближаться с союзниками, и 19 августа маршал Бадольо начал секретные мирные переговоры. Высадка союзников в южной части страны, начавшаяся 2 сентября, ускорила выход Италии из "Оси".
      Суббота, 4 сентября.
      Сегодня ужинала с Наджем (из венгерского посольства) и четой де Кова. Виктор страшно нервничает. Со слезами на глазах говорит, что не может больше этого выносить: вчера ночью разбомбили весь его район (он живет неподалеку от аэропорта Темпельхоф). Вчерашний налет был очень мощным. Даже у себя в Потсдаме, вдали от города, мы спустились вниз. Со времени гамбургских бомбежек Мелани одержима страхом перед зажигательными бомбами: там целые улицы превращались в огненные реки. Теперь, когда начинается налет, она появляется с головой, обмотанной мокрым полотенцем.
      Понедельник, 6 сентября.
      Говорят, будто что-то случилось с Хорстманами. Недавно они для большей безопасности переехали за город. Вчера вечером пропал Тино Солдати, который у них живет: он не пришел на какой-то официальный ужин, на котором его ждали, и не дал о себе знать, что для аккуратного молодого дипломата весьма странно.
      Вторник, 7 сентября.
      Сегодня утром мы с Лоремари Шенбург впервые взяли с собой в город велосипеды. Велосипеды не наши, они принадлежат Бисмаркам. Поначалу мы едва успевали увертываться от трамваев и автобусов. Один раз Лоремари перекувырнулась через руль. Вот было зрелище!
      У нас обеих был назначен прием у главы берлинской полиции графа Хельдорфа - Лоремари по своим "конспиративным" делам, а я по служебному. Мне поручили составить фотоархив для АА, а так как все фотографии вызванных бомбардировками разрушений ныне подлежат цензуре, то я хотела добиться у Хельдорфа разрешения на публикацию некоторых из них. Он обещал его дать.
      Как мы и опасались два дня назад, Керцендорф, загородное имение Хорстманов, сильно пострадал. У Герсдорфов Фиа Хеншель рассказала нам с Готфридом фон Краммом о том, как это произошло: она как раз там гостила. К счастью, никто не погиб, но Фредди, только что закончивший размещение бесценных старинных вещей, вывезенных из их дома в Берлине, потерял практически все. Представляю себе, как Тино Солдати - швейцарский дипломат мчался по лужайке в пижаме в два часа ночи под градом бомб.
      Барону Готфриду фон Крамму, одному из самых прославленных чемпионов тенниса, суждено было всю жизнь страдать от невезения: он несколько раз выходил в финал Уимблдонского турнира, но всякий раз кубок ускользал от него. Он рано навлек на себя ненависть нацистов, даже пробыл некоторое время в концлагере, и до войны жил по большей части за границей.
      Послеобеденное время провела в основном в кабинете Адама Тротта. Заходил поговорить наш начальник отдела кадров Ханс-Бернд фон Хафтен. Он близкий друг Адама. Своим мертвенно-бледным непроницаемым лицом он напоминает мне какое-то средневековое надгробие.
      Рано ставший воинствующим антинацистом и еще в 1933 г. говоривший, что у Гитлера "ментальность главаря шайки разбойников", Ханс-Бернд фон Хафтен (1905 - 1944), как и Адам Тротт, учился в Англии. В 1933 г. он поступил на дипломатическую службу и к тому времени, когда Мисси с ним познакомилась, был в ранге советника посольства. Однако в отличие от многих своих товарищей по заговору он никогда не был членом нацистской партии - по соображениям христианской этики. Одним из первых вступив в "крайзауский кружок" графа фон Мольтке, он вовлек в него еще нескольких видных участников Сопротивления, в том числе и самого Адама фон Тротта.
      Мы обсуждали общую ситуацию, а также последние мобилизационные мероприятия. Похоже, что власти намеренно призывают на военную службу последние остатки оппозиции, сохранившиеся в системе Министерства иностранных дел, заменяя их всюду, где удается, своими людьми, главным образом из СС, каким был наш Шталекер. И не позволяют уходить по собственному желанию иначе, как добровольцем на фронт. Это, конечно, сильно затрудняет подпольную деятельность, которая теперь, как я слышу, началась. Говорят, что министр иностранных дел фон Риббентроп никогда не покидает своего логова в Фушле, близ Зальцбурга. Возникла какая-то внутренняя распря между ним и заместителем министра Лутером - тоже негодяем, каких мало. Все это, конечно, никогда не обсуждается открыто в моем присутствии, но я о многом догадываюсь. Во всяком случае, в результате всего этого АА в настоящее время не имеет настоящего руководителя. Если бы люди знали, как неэффективно работает эта машина, внешне выглядящая прекрасно налаженным бюрократическим механизмом, они бы поразились. Да ведь это доказывается уже самим фактом существования нашей маленькой группы заговорщиков.
      Вечером ужинала у Ханса Флотова. Потом мы четверо поехали на станцию Потсдам на двух велосипедах без фар - это, пожалуй, не каждый сумеет.
      В дневнике Ханса-Георга фон Штудница под этой датой говорится следующее: "Ханс Флотов давал небольшой ужин, на котором присутствовали Мисси Васильчикова, Лоремари Шенбург, Ага Фюрстенберг и Бернд Мумм. Говорили исключительно о налетах. Все это показалось мне похожим на собрание преследуемых христиан в римских катакомбах!" (Из книги "Пока Берлин горит. Дневники 1943 - 45 гг. ", Лондон, 1963).