Берлинский дневник (1940-1945)

      Мы настаивали, чтобы они переночевали здесь, но где? Дом очень большой, но все комнаты забиты мебелью из расположенного рядом замка, где теперь госпиталь. В конце концов мы, девушки, обе разместились на узенькой кровати, Геза устроился в шезлонге, а Капестан лег спать на импровизированном диване в ванной комнате. Но сначала мы попросили их рассказать, что произошло в Вене после нашего отъезда.
      События там развивались, оказывается, настолько быстро, что Ханзи, брат Сизи, выступил со своим полком в Амштеттен в тот же день, когда мы уехали. Геза и Капестан уехали на следующее утро, вместе с тремя дезертирами-эсэсовцами, которые достали бензин, документы и номерные знаки. В обмен на это Геза взялся вывезти заодно и весь их багаж. К нашему изумлению, один из эсэсовцев оказался нашим приятелем: заместитель администратора отеля "Бристоль" г-н Руш. Он слишком симпатичный человек, чтобы быть эсэсовцем, и я подозреваю, что он тоже путешествует с фальшивыми документами - чтобы выбраться. Что касается документов Гезы, то они удостоверяют, что он путешествует по секретному заданию гестапо! Они действительны на месяц и позволяют ему свободно передвигаться по всем окрестностям Зальцбурга. Предполагалось, что он передаст свою машину трем эсэсовцам в Санкт-Гильгене, но он не собирается этого делать, так как считает, что и без того сделал для них предостаточно. Пока что он высадил их в Линце.
      Бад Аусзее. Пятница, 6 апреля.
      Мы разгрузили машину, и мужчины поехали к Эльцам в Бад Аусзее, где их ждали жена Гезы Пеячевича Али (это сестра Сизи Вильчек) и двое детей, а также жена Капестана Адамовича Стефф и четверо их детей. Мы собираемся к ним туда в субботу на уикэнд.
      Но сначала нужно было получить официальное разрешение на проживание в Кенигин-вилле. Нацистский крайсляйтер Гмундена был весьма нелюбезен, зато бургомистр оказался приличным человеком, и, услышав наши имена (которые ему упоминал Кристиан Ганноверский), он сразу же разрешил нам жить там, где мы поселились. Кристиан поговорил также и с садовником, и тот позволил нам брать себе любые имеющиеся в хозяйстве овощи и фрукты, так что с голоду мы, видимо, не умрем. Сизи затаилась, так как в здешнем гмунденском госпитале, к которому она прикомандирована, пока не знают о ее прибытии. Мы пообедали в отеле "Шван", где один человек, только что приехавший из Вены, рассказал нам, что уже вчера советские вешали членов нацистской партии на деревьях в венском предместье Флоридсдорф.
      После обеда мы поехали на поезде в Бад Ишль и навестили Штарембергов. Геза заехал за нами, и мы отправились в Бад Аусзее. У мамаши Эльц нет никаких известий ни от кого из сыновей, но говорят, что Альберт, скрывается в лесу где-то поблизости.
      Суббота, 7 апреля.
      Завтрак в семейном кругу, затем прогулка с детьми в поисках одуванчиков. Из них получается превосходный салат. Потом парикмахерская. Стефф Адамович готовит на всех нас, а это нелегко, поскольку ни у кого из нас нет продовольственных карточек.
      Гмунден. Воскресенье, 8 апреля.
      В церкви сегодня утром было много беженцев из Вены - семейства Гогенлоэ, Пальфи и прочие. После обеда Пеячевичи отвезли Сизи Вильчек и меня обратно в Бад Ишль. На дороге нас остановила эсэсовская застава. Мгновенный страх! Геза предъявил свои фальшивые документы. Они потребовали наши. В моих документах значилось, что мне надлежит следовать в Шварцах-Санкт-Файт, а это совсем в другом направлении, и они сразу насторожились. Они стали цепляться к датам и поинтересовались, почему я до сих пор так далеко от места назначения. Я объяснила, что выехала из Вены значительно позже даты, указанной в моем предписании. В конце концов командовавший патрулем сержант сказал, что если бы он был не таким добрым, то выволок бы меня из машины и послал рыть окопы. Я разозлилась. "Полагаю, - ответила я, - что сейчас, на шестом году войны медсестрам найдется более полезное применение". Диалог был не из приятных, и путь мы продолжали в подавленном состоянии. В Бад Ишле Сизи и я сели на поезд в Гмунден. Теперь мы собираемся день-другой отдохнуть.
      Понедельник, 9 апреля.
      Погода прекрасная. Мы греемся на солнце, расположившись на террасе Кенигин-виллы, откуда открывается чудесный вид на озеро и горы. Сизи Вильчек должна явиться в свой госпиталь в Гмундене уже совсем скоро.
      Сегодня в отеле "Шван" мы встретили Эрбахов. Князь Эрбах был последним германским послом в Афинах, его жена Эржебет - сестра Каталин Кински. Они только что бежали из Венгрии. Они рассказали, что эсэсовцы задержали Каталин в Линце и конфисковали все, что она везла с собой из самой Венгрии в надежде прокормить этим детей, пока не кончится война - главным образом ветчину, муку и колбасу. Эрбахи могут пробыть в отеле всего одну ночь и не знают, как им быть. Нам очень неловко, что мы живем здесь так, относительно говоря, роскошно; но без разрешения Ганноверов (а они все в Германии) мы не осмеливаемся никого у себя селить.
      Вторник, 10 апреля.
      Сизи Вильчек поговорила с главным врачом так называемого Камберлендского госпиталя, расположенного рядом с нами; он предложил ей там работать. Это будет гораздо удобнее, ведь всего-то и надо, что пройти через парк, - но она колеблется: у них не оперируют, а она всю войну проработала в хирургии.
      Среда, 11 апреля.
      Полковник, семья которого живет здесь над конюшней, приехал из Ламбаха повидаться со своими. Он считает, что война кончится самое позднее через две недели, и не советует мне ехать в Шварцах-Санкт-Файт. Он командир шпренгкоммандо (взрывной команды) и часто видится в Линце с гауляйтером Айгрубером - фактическим королем этой части Австрии. Айгрубер - на редкость отвратительный тип, без конца разглагольствующий о "сопротивлении", "чести" и так далее.
      Мы теперь узнали, что никто из наших раненых в Шварцах-Санкт-Файт не попал: добрались туда только младшие сестры и кое-кто из врачей. Но у меня на руках предписание, и, хотя я предпочла бы оставаться здесь и встретить Zusammenbruch [крушение] в кругу друзей, покамест благоразумнее подчиниться. Часть пути я проделаю с Гезой Пеячевичем на его машине.
      Четверг, 12 апреля.
      Полковник отвез Сизи Вильчек и меня на станцию Гмунден, поскольку несмотря на то, что часть моих вещей отправлена заранее, сумки у меня все-таки очень тяжелые. Маленький местный поезд на Санкт-Гильген был так переполнен, что мы впихнули свой багаж внутрь через окна и простояли на самой нижней ступеньке вагона, крепко держась за что только могли. Подошел кондуктор и заставил нас слезть; мы обежали поезд кругом и, как только он тронулся, взобрались на ступеньку с другой стороны. Сизи стояла одной ногой на ступеньке одного вагона, а другой - на ступеньке другого. Мы помчались вперед, умирая от страха. Спас нас какой-то военный врач, он вспрыгнул на поезд позади нас, а иначе мы непременно слетели бы с нашего ненадежного насеста, зацепившись за торчащую ветку или за стены узкого туннеля. В Санкт-Гильгене нас встречали на станции Геза и Али.
      В этот день в Уорм-Спрингс (штат Джорджия) умер президент Рузвельт.
      Пятница, 13 апреля.
      Дорога в Радштадт совсем истрепала нам нервы. Повсюду заставы: то армейская фельджандармерия, то СС. Эсэсовцам Геза предъявлял свои фальшивые гестаповские документы, фельджандармерии - свой хорватский дипломатический паспорт. Поскольку армия и СС терпеть друг друга не могут, ему приходилось глядеть во все глаза, чтобы не спутать тех и этих. Это не так легко, потому что издалека их форма практически неразличима. Нам сказали, что за Фушлем (резиденцией Риббентропа) заставы на дорогах особенно строги: несколько машин конфисковали, а ехавших на них высадили. На одной из эсэсовских застав эсэсовцы угрожающе собрались вокруг нас, но, увидев документы Гезы, дали знак проезжать со словами: "Kolonne der Geheimen Staatspolizei" ["колонна гестапо"] и даже сочувственно посоветовали остерегаться: одного человека, их товарища, только что застрелил водитель, переодетый фельджандармом, и теперь они его разыскивали.
      Мы добрались до Радштадта как раз вовремя: я едва успела вскочить на подножку отходящего поезда. Он уже тронулся, когда Геза бросил мне пачку продовольственных карточек. Через час я была в Шварцах-Санкт-Файте. По дороге мы проезжали через место, называемое Бишофсхофен, и меня поразила колючая проволока, натянутая по обе стороны путей. Оказалось, что это лагерь для русских или поляков; они собрались у ограды и безучастно глядели на нас.
      Сам Шварцах-Санкт-Файт - крохотная деревушка, зажатая со всех сторон сумрачными некрасивыми горами. Приехала я туда в шесть часов. Мне сказали, что главный врач д-р Тимм ужинает где-то в гостинице и велел явиться туда. На рыночной площади я налетела прямехонько на сестру Агнес и еще двух сестер; все трое были в прелестных "дирндлях" (баварских деревенских платьях). Сестра Агнес радостно завизжала, увидев меня, и выложила мне местные новости: все стоит, никакой работы не будет еще две недели, здешний госпиталь разделен на два соперничающих клана, один из которых переехал в Бад Гастайн...
      В конце концов я отыскала д-ра Тимма, который ужинал с шестью или семью другими офицерами. Первый вопрос его был: "Где Кармен?" - он имел в виду Ситу Вреде. Потом он спросил, нашла ли я себе жилье, так как ему селить меня негде, места нет, он может предложить мне разве что собственную кровать! Я робко заметила: может быть, мне лучше уехать и поступить в другой госпиталь? По его словам, он подумал, что Сита и я дезертировали, и сообщил о нас как о дезертирах в окружной штаб военно-воздушных сил в Бад-Ишле - при этом он выразительно подмигнул; потом добавил: "Нет, нет, я категорически настаиваю, чтобы вы работали здесь в хирургии. Мы откроем ее через десять дней". А пока что я могу поехать обратно в Гмунден, но с тем, чтобы к этому сроку вернуться и непременно привезти Ситу. Он даже предложил одному ужинавшему с ним полковнику, едущему в Гмунден, меня подвезти. Я поспешно собрала весь свой багаж - то, что я отправила сюда заранее, и те сумки, с которыми теперь приехала, - и в восемь вечера мы тронулись в путь. Полковник, сидевший впереди меня рядом с водителем, нервничал. В горах, сказал он, сейчас везде партизаны. Мы поехали окольной дорогой через Зальцбург и попали в Гмунден только в час ночи.
      Суббота, 14 апреля.
      Хотя я очень устала от всех этих поездок, я пошла пешком в Альтмюнстер - это около двух часов туда и обратно - чтобы сообщить Сите Вреде хорошую новость.
      Вчера русские оккупировали Вену. Говорят, что не было почти никакого сопротивления.
      [В действительности битва за Вену, начавшаяся окружением города 6 апреля и продолжавшаяся менее недели, сопровождалась кровавыми и разрушительными уличными боями}.
      Гауляйтер Айгрубер возвещает по радио, что Обердонау - таково нацистское наименование провинции Верхняя Австрия - должна сражаться до последнего человека; отступать некуда; женщин и детей эвакуировать не будут даже в самой тяжелой ситуации, потому что эвакуировать их некуда. Своей риторикой он копирует Адольфа, но он хоть не пытается скрыть тяжесть положения. В порядке компенсации он обещал устроить населению специальную раздачу риса и сахара.
      Воскресенье, 15 апреля.
      Весь день отдыхала и приводила в порядок комнату. Наконец распаковала свои вещи.
      Понедельник, 16 апреля.
      Поскольку поезда больше не ходят (из-за отсутствия угля), поехала на велосипеде в Бад Ишль, за сорок километров, забрать шубу и рюкзак, оставленные мной у Штарембергов. Экспедиция заняла пять часов! Местность здесь красивая. Но в одном месте у дороги опять оказался концентрационный лагерь. Вдали виднелись бараки. Лагерь был полностью огорожен колючей проволокой. Он называется Эбензее. Никто не знает точно, какие там заключенные и сколько их, но говорят, что это один из самых страшных лагерей в Австрии, и даже когда просто проезжаешь мимо, и то становится жутко.
      Концлагерь Эбензее (филиал Маутхаузена) славился суровыми условиями и высокой смертностью. При приближении 3-й армии генерала Паттона комендант-эсэсовец приготовился взорвать 30 тысяч остававшихся в лагере заключенных в туннеле, наполненном взрывчаткой, но охранники лагеря (в большинстве своем фольксдойче, репатриированные с Востока) отказались выполнить его приказ, и узники остались живы. Сейчас там мемориальное кладбище.
      Среда, 18 апреля.
      Геза Пеячевич звонил из Санкт-Гильгена и сообщил, что видел кого-то, кто встретил Паула Меттерниха в Берлине. Его наконец демобилизовали, и он ехал к себе в Кенигсварт. Мы ожидали, что это произойдет гораздо раньше, во-первых, потому, что он князь (хотя и не королевской крови), а во-вторых, потому, что мать и жена у него иностранки. Но похоже, что власти вспомнили об этом лишь теперь. Татьяна была с ним. Теперь мы должны молить Бога, чтобы они выбрались прежде, чем сомкнется кольцо вокруг Берлина. Бои там идут уже в предместьях.
      Четверг, 19 апреля.
      Мы с Сизи Вильчек изо всех сил стараемся раздобыть еду. В магазинах больше ничего не продается, гостиницы переполнены, и если там что и подают, то отвратительного качества. Так как мы обе не работаем - в госпиталях хотя бы есть столовые, - то находимся на грани голодной смерти. Тем не менее Сизи все откладывает возвращение в свой госпиталь. Она в состоянии полного истощения, спит по многу часов подряд и выглядит очень плохо: начинают сказываться пять лет в хирургии. А ведь она такая хорошенькая, и видеть ее в таком плачевном состоянии особенно жаль.
      Пятница, 20 апреля.
      День рождения Адольфа. Смехотворная речь Геббельса: "Der Fuhrer ist in uns und wir in ihm!" ["Фюрер в нас, а мы в нем!"] Да сколько же можно! Он добавил что восстановить все разрушенное не будет трудно. Между тем союзники наступают со всех сторон, и воздушные тревоги следуют одна за другой. Но жена нашего полковника верит всем этим заявлениям. Она убеждена, что Германия обладает секретным оружием, которое пустят в ход в последний момент: как же иначе могли бы делаться подобные заявления? Она настаивает, чтобы мы с ней завтракали. Это очень мило с ее стороны, потому что это единственное, чем мы питаемся каждый день.
      Суббота, 21 апреля.
      В 11 утра Сизи Вильчек позвала меня на крышу. В небе было множество самолетов. Они летели отовсюду и сверкали серебром на солнце. День был прекрасный, но он оказался трагическим для расположенного внизу Атнанг-Пуххайма. Мы видели, как на него дождем посыпались бомбы. Самолеты не исчезали из виду: сделав свое дело, они еще раз пролетали у нас над головами. Налет продолжался три часа. Я ни разу не видела воздушный налет с такого близкого расстояния: обычно, когда прилетали самолеты, мы уже сидели в подвалах. На этот раз я видела все. Земля буквально сотрясалась от взрывов. Это было жутко и красиво в одно и то же время.
      Воскресенье, 22 апреля.
      Не переставая льет дождь. Мы ходили в церковь. На обратном пути нас нагнал грузовик с солдатами. Мы, попросили нас подвезти, но по дороге он неожиданно свернул и направился в сторону Линца. Нам едва удалось привлечь внимание водителя и заставить его остановиться. Некоторые из солдат имели на шее рыцарский крест. Их отправляли обратно на фронт. Они предложили нам ветчины. Судя по всему, вчерашний налет на Атнанг-Пуххайм повлек за собой очень большое количество жертв: на станции, на боковых путях, стояло несколько поездов Красного Креста. Я подумала о всех этих хорошеньких, загорелых молодых сестрах, которые так мило отнеслись к нам, когда мы остановились там по пути из Вены - всего две недели назад! Взлетели на воздух и запасы риса и сахара, обещанные гауляйтером Айгрубером умирающему от голода населению.
      Сегодня русские взяли Эгер. Это означает, что теперь и Кенигсварт в их руках. Успели ли уехать родители?
      Понедельник, 23 апреля.
      Сизи Вильчек наконец явилась в свой госпиталь в Гмундене. Я снова ездила на велосипеде в Бад. Ишль. Там за обедом в гостинице я разговорилась с человеком, который покинул Вену 11-го. Он рассказывал страшные вещи о начавшихся в последний момент схватках между фольксштурмом (народным ополчением) и эсэсовцами.
      Вторник, 24 апреля.
      Сизи Вильчек провела день у себя в госпитале за стиркой грязных бинтов. Операции там как будто пока не делают. Сейчас у нее жар. Пытаюсь достать для нее что-нибудь поесть. Опять льет дождь.
      Среда, 25 апреля.
      Наконец-то солнечный день. Загорали на террасе. Днем долго катались на велосипедах вокруг озера. Когда сидели на берегу, горы вокруг нас стали погромыхивать и словно бы зашатались. Мы поняли, что где-то налет, но не могли разобрать, где именно. Казалось, что бомбят совсем близко, но самолетов не было видно. Приехав домой, мы узнали, что на этот раз бомбили Берхтесгаден примерно в пятидесяти километрах отсюда, а хорошо слышно было потому, что в горах сильное эхо. Позже Сита Вреде сообщила нам подробности по телефону. Берхтесгаден она назвала der Fels [скалой]. Там подолгу проживал Гитлер.
      В тот день американские и советские войска встретились на берегах реки Эльбы, близ Торгау. Теперь нацистский Рейх оказался разделенным надвое.
      Четверг, 26 апреля.
      Сегодня утром Сита Вреде приехала нас навестить. Неподалеку снова был налет. Мы лежали en deshabille [в халатах] на террасе и наблюдали за самолетами. Вдруг один из них вернулся и стал кружить над озером. Поскольку они редко летают в одиночку, Сита подумала, что это подбитый американский бомбардировщик. Мы лениво следили за его виражами, и вдруг он начал снижаться прямо на нас. Мы вскочили на ноги и помчались в гостиную, уверенные, что он сейчас врежется в дом. Мы не успели опомниться, как он упал за нашим домом в парке. Мы ринулись туда, но когда добежали, он так пылал, что никто не решался к нему приблизиться. Нам сказали, что экипаж успел выброситься, но вряд ли им удалось сделать это за такое короткое время. Возможно, летчик пытался сесть на брюхо на лужайку и просто промахнулся. Мы долго не могли придти в себя.
      Полковник прислал солдат, которые вскапывают парк под огород. Теперь самое страшное, что нам грозит, - это повсеместный голод.
      В тот день Муссолини, его любовница Клара Пвтачи и ряд фашистских вождей были расстреляны итальянскими партизанами, а их тела были подвешены за ноги на главной площади Милана.
      Пятница, 27 апреля.
      Вернувшись сегодня вечером домой, я увидела, что у дверей стоит большой серый автомобиль. Я узнала водителя: это был шофер Юргена Герне, мужа Антуанетт Крой (тот самый, который жарил нашего гуся в Вене четыре месяца назад!). Юрген сказал, что он только что провел несколько дней с Антуанетт в Баварии. Он получил приказ следовать в Чехословакию, в армию фельдмаршала Шернера, которая вот-вот попадет там в окружение; но его часть застряла в Клагенфурте. Он явно тянет время. Мы сказали ему, как тут плохо с едой, и он обещал помочь.
      Услышали по радио, что дом Бисмарков во Фридрихсру подвергся бомбардировке и разрушен и несколько человек погибли. Как хорошо, что Татьяны и Паула Меттерниха уже там нет - но где они? Эгер и Мариенбад вроде бы в руках не у русских, а у американцев. А где Бисмарки?
      Хотя союзники продвигаются со всех сторон и продолжать войну явно нет смысла, немецкие войска в нашей части страны сохраняют в общем дисциплину и послушание.
      Воскресенье, 29 апреля.
      Мы поселили Юргена Герне и его адъютанта Ауэра у нас в доме, так как им больше некуда деться. Управляющий имением Ганноверов г-н Штракке начинает нервничать по поводу всех этих постоянных приездов и отъездов, но в такое время, как сейчас, отказать нельзя: к тому же пока что все, кто останавливался в доме, лично знают братьев Ганноверских, а уж они-то безусловно не были бы против. Юрген считает, что мне не следует возвращаться в Шварцах-Санкт-Файт. Он полагает, что война кончится через неделю.
      Погода переменилась, опять идет сильный дождь и даже шел снег. Мы ездили на велосипедах в церковь, а остальное время сидели дома. Потом приехал Геза Пеячевич - навестить Сизи Вильчек и обсудить планы на будущее. Он достал паспорта для жены и детей и везет их в Швейцарию. Он хочет, чтобы Сизи поехала с ними, но она плачет и отказывается ехать.
      Я разговаривала с главным врачом Камберлендского госпиталя, что в замке. Но он может принять меня на работу только в том случае, если я буду уволена из люфтваффе начальником медицинской службы авиационного округа в Бад Ишле, так как здесь все госпитали подведомственны армии. Мы решили поехать туда втроем. Если мне удастся это сделать, то я на несколько дней съезжу с Гезой и Сизи в Моосхам, где у Вильчеков замок, в котором они собираются отсидеться до конца войны. После этого я вернусь сюда на работу. Хотя Сизи и слышать не хочет о том, чтобы ехать в Швейцарию, она согласилась навестить своих родителей. Возможно, у нее не будет другого случая поехать туда на автомобиле, а в Моосхаме ее по крайней мере накормят. Что же касается Ситы Вреде, то она решила игнорировать все приказы и пойти работать в здешний госпиталь.
      В тот день в Казерте, после тайных переговоров, продолжавшихся несколько месяцев, обергруппенфюрер СС Карл Вольф, командующий всеми германскими вооруженными силами в Италии, сдался союзникам со всеми подчиненными ему войсками.
      Моосхам. Понедельник, 30 апреля.
      Отправилась в дорогу под проливным дождем. Я опять нагрузилась множеством ненужного багажа на тот случай, если мне ничего не удастся добиться в Бад Ишле и придется все-таки ехать в Шварцах-Санкт-Файт.
      В Бад Ишле я лишь с большим трудом отыскала начальника медицинской службы авиационного округа, который уже отправился ужинать с группой офицеров-сослуживцев. К счастью, я была в униформе, и он провел меня к себе в кабинет. Я обрисовала ему положение в Шварцах-Санкт-Файте, после чего он выдал мне справку, освобождающую меня от обязательств по отношению к люфтваффе, что означало, что теперь я могу поступить на работу в любой госпиталь по своему выбору. Он этим сразу меня очаровал.
      Теперь мы все могли отправиться дальше в Моосхам. Колонну возглавлял Геза Пеячевич с Али, Сизи Вильчек и мной. За ним ехала Стефф Адамович со всеми детьми. Третий автомобиль, принадлежащий Якобу Эльцу, вел Капестан. Все машины были нагружены самым разнообразным багажом, включая мешки с мукой и рисом и банками консервов, захваченные с собой в разных местах во время исхода клана Пеячевичей/Адамовичей из Венгрии - и чудом уцелевшие.
      Проезжая через Бад Аусзее, мы наткнулись на Дики Эльца. Это был приятный сюрприз, но он выглядел несчастным и растерянным; его единственное желание, сказал он, - вернуться к себе домой на Балканы!
      Мы ехали вполне благополучно, как вдруг Капестан пропал. Мы ждали, ждали и наконец вылезли размяться. Он появился снова, и мы поехали дальше. Через шесть километров Сизи отчаянно вскрикнула: она оставила на обочине, где мы останавливались, свою сумочку со всеми документами и коробку с фамильным достоянием Вильчеков. Стефф развернулась и повезла ее обратно. Вернувшись на то место, где мы отдыхали, они обнаружили коробку, но не нашли сумочки. Проехав еще немного, они нагнали двух женщин на велосипедах. На руле одного из велосипедов болталась сумочка Сизи. Последовала неприятная стычка: женщина непременно хотела отвезти сумочку в полицию. Но в конце концов она смягчилась, и вскоре мы снова двинулись в нужном направлении.
      За Радштадтом высится перевал Тауэрнпасс. Здесь шел густой снег, и наша машина застряла. Сизи и я стали ее толкать - не очень-то удобно делать это в легкой униформе в четыре часа утра. Внезапно из-за поворота появилась пара лошадей, запряженных в телегу, на которой восседала Мели Кевенхюллер, окруженная узлами, - карикатура на беженку. Верная своему слову, она доехала сюда таким образом от самой Вены и направлялась теперь в Хох-Остервиц - свой фамильный замок в Каринтии. В конце концов мы все преодолели перевал и спустились вниз по склону, достигнув Моосхама в пять часов утра.
      Замок Моосхам оказался средневековой крепостью, стены которой охватывают целую деревню. Первое впечатление, что это-то и есть край света. Мы разбудили Рене Вильчек, жену Ханзи, которая поспешно принялась все организовывать. Мы с Сизи спим вместе в большой кровати. Завтра осмотримся и подумаем, что делать дальше...
      В тот день, 30 апреля, Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством в своем берлинском бункере.
      Заметка Мисси, написанная в сентябре 1945 года: Через несколько дней Сизи Вильчек и я вернулись в Гмун-ден, где нас обеих взяли на работу в госпиталь Камберленд по ту сторону нашего парка. Но гигиенические условия там были такие чудовищные, что мы почти немедленно серьезно заболели скарлатиной, заразившись, должно быть, в процессе избавления от вшей бесчисленных солдат, поступавших с Востока, что усугублялось нашим недоеданием и полной истощенностью.
      Пока мы болели, до Гмундена дошла американская третья армия. Этим война для нас закончилась.
      В течение всего последующего периода, само собой разумеется, я никаких записей не вела. Борьба за элементарное физическое выживание посреди хаоса и полного распада во всей Германии и Австрии в первые послевоенные месяцы поглощала все остававшиеся у нас запасы энергии и нервов, и ни на что другое не хватало сил. Лично меня, правда, поддерживала еще и необходимость во что бы то ни стало восстановить контакт с разбросанными по свету членами семьи, о судьбе которых я абсолютно ничего не знала, и которые, как я понимала, должно быть, тревожатся за меня так же сильно, как я тревожусь за них.
      Американская 3-я армия генерала Паттона достигла Гмундена 4 мая, а на следующий день все немецкие войска в Баварии капитулировали. Четыре дня спустя, 8 мая, война в Европе формально закончилась. Сизи Вильчек (ныне графиня Теза Андраши) так описала этот период, отсутствующий в дневнике Мисси:
      "Однажды к Кенигин-вилле подъехал американский джип с тремя офицерами. Поскольку ни управляющий имением, г-н Штракке, ни экономка фройляйн Шнайдер не говорили по-английски, то в качестве переводчицы была вызвана Мисси, работавшая в госпитале Камберленд по ту сторону парка. Оба офицера явно тут же заинтересовались Мисси и под предлогом, что русские продвигаются вперед и они хотят защитить ее от них, стали уговаривать ее уехать вместе с ними. Она отказалась, заявив, что не оставит меня одну; договорились, что они вернутся через несколько дней. Пока же они запретили нам покидать дом. Через два дня они появились вновь и снова стали уговаривать теперь уже нас обеих уехать с ними. Мы отказались. После чего они снова запретили нам выходить из дома, сказав, что в противном случае нас застрелят. На этот раз мы догадались, что разговор о приближающихся русских - это чушь и что на уме у них что-то совсем другое. К счастью, мы никогда их больше не видели.
      Вскоре после этого мы обе заболели скарлатиной и, погруженные на санитарную карету, непокрытую и с конной тягой, были отправлены в Гмунден, где нас разместили, двоих в одной кровати, в изоляторе той самой больницы, где я до этого работала, и мы почти совершенно не сознавали, что происходит вокруг. В какой-то момент послышался шум многих машин, останавливающихся поблизости, рявканье команд - по-английски с американским акцентом. Потом в нашу палату ворвались солдаты в незнакомой форме цвета хаки и в касках, ощетинившись оружием; их выставил кто-то из наших врачей и сестер. Несколько дней спустя нам сказали, что война окончилась.
      О времени, которое мы там провели, я помню очень мало. Смутно припоминаю, что как-то раз мы нашли поваренную книгу с изображением хлеба, молока, мяса и так далее и попытались представить себе, что мы все это пробуем. В другой раз я забралась в больничный сад и украла стакан красной смородины. Одна из монахинь поймала меня на месте преступления и стала меня отчитывать, назвала меня воровкой, а я, все прижимая к себе драгоценный стакан, поскорее юркнула к себе в палату, где мы торопливо проглотили ягоды прежде, чем кто-либо мог их отобрать. Примерно через шесть недель нас выписали - совершенно истощенными от голода.
      Когда мы попали обратно на Кенигинвиллу, то обнаружили, что главный дом реквизирован американской контрразведкой, а командует контрразведчиками некто майор Кристел. Из всего последующего периода наиболее ярким моим воспоминанием является опять-таки постоянное чувство острого голода. В госпитале Камберленд (в котором Мисси, хотя и в отпуске по болезни, все еще числилась) мы получали свои пайки конины и подобных продуктов, которые нам разрешалось разогревать на американской кухне. Я до сих пор помню, какие слюнки текли у меня при виде всех тех деликатесов, что пожирали наши американские "постояльцы". В конце концов от отчаяния мы с Мисси пошли на хитрость. Когда американцы садились обедать, мы подкрадывались к окнам столовой и начинали возиться с цветами, обрезать розы и тому подобное. И, разумеется, почти каждый раз нас приглашали разделить с ними трапезу (а ведь в эти первые послевоенные дни любые формы "братания" с немцами были еще официально запрещены!). И вот, проглотив сколько-то ложек арахисового масла и сколько-то чашек настоящего кофе, мы оставались сидеть в постели всю ночь, совершенно не в состоянии заснуть!
      Майор Кристел оказался очень милым, вежливым и тактичным человеком. Он специально следил за тем, чтобы его постоянно меняющиеся подчиненные вели себя с нами корректно. Это было тем более необходимо - и мы это ценили, что дом вскоре был превращен в воскресный "центр отдыха", со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы поняли, что происходит ночью в комнатах первого этажа только тогда, когда уже собирались уезжать демобилизовываться.
      Майор Кристел особенно беспокоился за Мисси. Она рассказала ему о своих берлинских приключениях, и в частности, о событиях периода 20 июля, и он боялся, что из-за этого ее могут задержать для дальнейших допросов. К счастью, его опасения оказались необоснованными.
      Однажды нас погрузили на колонну открытых грузовиков и подвод и, вместе с группой совсем молоденьких ребят в форме СС, под мощным конвоем отвезли в Мауэркирхен, где нас стали проверять.