Берлинский дневник (1940-1945)

      Тридцатисемилетний Штауфенберг присоединился к антинацистскому сопротивлению сравнительно поздно - только в июле 1943 г. В юности он, как и многие патриотически настроенные немцы, верил, что Гитлер призван спасти Германию от катастрофических последствий и позора Версальского договора. Состоя при легендарном Роммеле в Северной Африке, он был тяжело ранен, лишился глаза, правой руки и двух пальцев на левой руке - увечье, оказавшееся роковым в момент покушения. В июне 1944 г. он был назначен начальником штаба Армии Резерва, так называемой Ersatzheer, заместитель командующего которой, генерал-полковник Фридрих Олъбрихт был давним антинацистским заговорщиком. По должности Штауфенберг должен был регулярно являться с докладом лично к Гитлеру. Поскольку в окружении Гитлера никто больше не мог или не решался взять на себя его ликвидацию, Штауфенберг решил сделать это во время одной из таких встреч. Две первые попытки - 11 и 15 июля - были отменены в последнюю минуту. К тому времени аресты множились уже и среди военных. Было ясно, что Гестапо подбирается к заговорщикам. Когда 20 июля Штауфенберг был снова вызван к Гитлеру, он решил: будь что будет, на сей раз он подложит бомбу.
      Когда мы добрались до "Регирунга" в Потсдаме, был уже седьмой час. Я пошла умыться. Лоремари поспешила наверх. Прошло всего несколько минут, когда я услышала за дверью медленные шаги, и она вошла со словами: "Только что было сообщение по радио: "Некто граф Штауфенберг пытался убить фюрера, но провидение его спасло".
      В действительности первое сообщение по радио, сделанное в 18. 25, не содержало никаких имен. В нем говорилось лишь следующее: "Сегодня было совершено покушение на жизнь Фюрера с применением взрывчатки... Сам Фюрер не пострадал, если не считать легких ожогов и царапин. Он немедленно вернулся к работе и, согласно программе, принял Дуче (т. е. Муссолини) для длительной беседы". Только в последовавшем за этим комментарии был скрытый намек на то, кто совершил покушение ("дело вражеских рук"). Но в тот момент Гитлер еще не понимал, что бомба была лишь частью значительно более крупного заговора, имевшего целью свержение нацистского режима. Он сообразил это лишь позже, когда узнал о попытках переворота в Берлине, Париже, Вене.
      Я взяла Лоремари за руку, и мы побежали наверх. Бисмарки были в гостиной, Мелани застыла от ужаса, Готфрид шагал по комнате туда и обратно, туда и обратно. Я боялась взглянуть на него. Он только что вернулся с Бендлерштрассе и повторял: "Этого не может быть! Это обман! Штауфенберг видел его мертвым. "Они" разыгрывают комедию и пользуются двойником Гитлера, чтобы симулировать, что он жив". Он пошел к себе в кабинет позвонить Хельдорфу. Лоремари последовала за ним, а я осталась с Мелани.
      Она начала ныть: это Лоремари втравила Готфрида в это дело; она его обрабатывала много лет; а если он теперь погибнет, то не кто-нибудь другой, а она, Мелани, останется вдовой с тремя маленькими детьми; может быть, Лоремари и может позволить себе такую роскошь, но кто останется сиротами? Чужие дети, не ее... Это было поистине ужасно, и что мне было сказать?
      Готфрид вернулся в гостиную. Он не дозвонился до Хельдорфа, но кое-что узнал; заговорщики захватили главную радиостанцию, но не смогли выйти в эфир, а теперь она опять в руках эсэсовцев. Однако офицерские училища в пригородах Берлина восстали и сейчас движутся на столицу. И действительно, через час мы услышали, как по Потсдаму грохочут танки Крампницского бронетанкового училища. Мы высунулись в окна, глядя, как они проезжают, и молились. На улицах, практически пустых, никто, похоже, не знал, что происходит. Готфрид все настаивал, что Гитлер не мог уцелеть, что "они" что-то скрывают...
      Немного позже по радио объявили, что в полночь Фюрер выступит с обращением к германскому народу. Мы поняли, что только тогда узнаем наверняка, обман это все или нет. И все же Готфрид упорно цеплялся за надежду. Он говорил, что даже если Гитлер действительно жив, его ставка в Восточной Пруссии расположена так далеко от всего, что режим все-таки можно свергнуть, прежде чем он снова захватит контроль над самой Германией. Но нам всем становилось не по себе.
      С 1943 г. в Штабе командования сухопутных сил на Бендлерштрассе существовал план на случай чрезвычайных обстоятельств под кодовым наименованием "Валькирия", предусматривавший, какие меры должны быть приняты в случае внутренних беспорядков или крупномасштабного саботажа со стороны миллионов иностранных рабочих, находившихся тогда в Германии. Главная роль, согласно этому плану, отводилась Армии Резерва, а также частям, расквартированным в столице и вокруг нее - гвардейскому батальону в самом Берлине и офицерским военным училищам в его окрестностях. По иронии судьбы, план "Валькирия" был утвержден самим Гитлером! Однако Олъбрихт, Штауфенберг и другие соучастники заговора разработали секретное приложение к этому плану, благодаря которому его удалось бы использовать также и для свержения нацистского режима, после чего к власти пришло бы новое правительство, которое немедленно приступило бы к мирным переговорам. С самого начала план страдал роковыми просчетами. Например, из тех членов высшего военного командования, которым по плану "Валькирия" предстояло захватить власть в свои руки не только в Германии, но и во всей остальной оккупированной Европе, лишь немногие были осведомлены об истинных намерениях заговорщиков. Рассчитывали на то, что остальные, начиная с генерал-полковника Фридриха Фромма, командующего Армией Резерва, от которого так много зависело, "примкнут", как только смерть Фюрера освободит их от данной ему присяги; иными словами, все зависело от физического устранения Гитлера. Предполагалось также, что на несколько часов будет прервано всякое сообщение между Растенбургом и внешним миром - чтобы предотвратить принятие контрмер. Наконец, будущий убийца, Штауфенберг, должен был не только прикончить Гитлера, но и благополучно вернуться в Берлин, чтобы проследить за надлежащим исполнением плана "Валькирия". Дело осложнялось еще тем, что средний немецкий солдат к этому времени был так основательно идеологически обработан, что трудно было предугадать, какова будет его реакция на приказ захватить ключевые учреждения страны.
      Несколько раз звонил Хельдорф. Звонил также нацистский гауляйтер (т. е. партийный руководитель) Бранденбурга, который спрашивал у регирунгспрезидента Потсдама графа Бисмарка, что он, черт побери, собирается делать, так как, насколько ему, гауляйтеру, известно, в столице начались беспорядки и, возможно, даже бунт. Готфрид имел нахальство сказать ему, что, согласно приказу Верховного главнокомандования, Фюрер предписывает всем высшим чиновникам оставаться на своих постах и ожидать дальнейших приказов. На самом деле Готфрид рассчитывал, что скоро восставшие придут и арестуют самого гауляйтера.
      С наступлением ночи распространились слухи о том, что восстание развертывается не столь успешно, как это ожидалось. Кто-то позвонил с аэродрома: "Die Luftwaffe macht nicht mit" ["Военно-воздушные силы не присоединились"]; они требовали личного приказа Геринга или самого Фюрера. Теперь и Готфрид высказался скептически - впервые! Он сказал, что такие вещи надо делать быстро; каждая потерянная минута наносит делу непоправимый урон. Тем временем полночь давно прошла, и хотя Гитлер все еще не выступал, я пришла в такое уныние, что отправилась спать: не было никакого смысла ждать дальше. Скоро моему примеру последовала и Лоремари.
      В два часа утра заглянул Готфрид и сказал упавшим голосом: "Это был он! Сомнений нет!"
      Гитлер выступил по радио в час ночи 21 июля.
      Он сказал, что маленькая клика тщеславных, бесчестных и преступно глупых офицеров, не имеющих ничего общего с Германскими вооруженными силами, а тем более с германским народом, организовала заговор с целью устранить его и одновременно свергнуть верховное командование вооруженных сил.
      Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом - единственный, кого он назвал, - взорвалась в двух метрах от него и серьезно ранила нескольких преданных сотрудников, одного смертельно. Сам он остался цел и невредим, если не считать незначительных царапин и ожогов, и он рассматривает это как подтверждение воли Провидения, чтобы он продолжал дело всей своей жизни - борьбу за величие Германии. Теперь эта крошечная кучка преступных элементов будет безжалостно истреблена. Затем следовали распоряжения по восстановлению порядка.
      На рассвете мы снова услышали, как по городу идут танки из Крампница; они возвращались в свои казармы, так ничего и не добившись.
      Курсанты Крампницского бронетанкового училища были одной из тех частей, которые, по расчетам заговорщиков, должны были захватить Берлин. Когда им сообщили с Бендлерштрассе, что Гитлер мертв - убит эсэсовцами, - что вступает в силу план "Валькирия", они двинулись в Берлин и заняли там предписанные им позиции. Но когда их командир (не причастный к заговору) узнал, что Гитлер не убит и что некоторые офицерские круги предприняли путч, он собрал свои танки и повел их обратно в казармы.
      Пятница, 21 июля.
      За завтраком мы узнали, что Готфрид и Мелани Бисмарки уехали на машине в Берлин (вероятно, увидеться с Хельдорфом). Лоремари Шенбург выглядела страшнее покойницы. Я вернулась в Берлин одна, оставив ее в постели. Мы еще не вполне сознавали масштабы бедствия и опасность нашего собственного положения.
      По дороге в город я заехала к Are Фюрстенберг в Грюневальд и оставила у нее мои ночные принадлежности. Потсдам очень далеко, а у Герсдорфов жить дальше невозможно из-за постоянных бомбежек, и я решила испробовать этот новый вариант. Ага была обескуражена событиями, но явно не имела понятия, кто в них замешан. Будет трудно, но теперь придется делать вид, что ничего не знаешь, и говорить о происходящем с напускным удивлением - даже с друзьями.
      Пробыв на работе очень недолго, я пошла к Марии Герсдорф. Она была в отчаянии. Она сказала, что граф Штауфенберг был расстрелян вчера вечером в штабе командования сухопутных сил на Бендлерштрассе вместе со своим адъютантом, молодым Вернером фон Хафтеном. Генерал Бек, которого собирались сделать главой государства, покончил с собой. Генерал Ольбрихт, заменивший колеблющегося генерала Фромма на посту командующего Армией Резерва, был расстрелян вместе с остальными.
      В Растенбурге в планах Штауфенберга сразу же обнаружились просчеты. Ежедневные совещания Гитлера, обычно проводимые в подземном бункере, теперь из-за сильной жары были перенесены в наземное деревянное помещение, стены которого при взрыве бомбы рассыпались, дав выход значительной части энергии взрыва. Поскольку Штауфенберг был однорук и смог завести только одну бомбу (вместо двух, которые первоначально предполагалось разместить в его портфеле), сам взрыв оказался более слабым. Как назло, когда Штауфенберг вышел из комнаты, будучи, как было заговорщиками у словлено, вызван к телефону, штабной офицер, споткнувшись о портфель под столом с картой, над которой склонился Гитлер, передвинул портфель по другую сторону тяжелых деревянных козел. Это в какой-то мере защитило Гитлера от взрыва.
      В 12. 42 раздался оглушительный грохот, и здание превратилось в облако из пламени и дыма. Штауфенберг и его адъютант Хафтен, беседовавшие неподалеку с другим заговорщиком - начальником связи Гитлера генералом Эрихом Фельгибелем, вскочили в свой автомобиль и, не дав опомниться часовым контрольно-пропускных пунктов, вскоре получившим сигнал тревоги, помчались на аэродром, откуда немедленно вылетели обратно в Берлин.
      По плану, генерал Фельгибелъ должен был сообщить по телефону о смерти Гитлера генералу Ольбрихту в Берлин и затем немедленно прервать всякое сообщение между Растенбургом и внешним миром. К его удивлению и смятению, он увидел, как Гитлер выбирается из развалин - поцарапанный, в пыли, в растерзанных брюках, но явно живой. Он едва успел передать в Берлин сообщение в осторожных выражениях: "Произошла ужасная трагедия... Фюрер жив... ", - как эсэсовцы перехватили его канал связи. Остались невыполненными уже два ключевых условия успеха заговора: смерть Гитлера и контроль заговорщиков над коммуникациями Растенбурга. Более того, теперь была известна личность покушавшегося, и по всей Германии передавался по телексу приказ об аресте Штауфенберга. За неделю перед тем план "Валькирия" уже дважды вводился в действие, но был поспешно отменен, когда Штауфенберг, надеясь убить одновременно и Гиммлера и Геринга вследствие их отсутствия на совещании у Гитлера, откладывал свои попытки. Поэтому на сей раз, получив двусмысленное сообщение Фельгибеля, генерал Олъбрихт не поторопился дать плану ход, пока не будет точно известно, что происходит.
      В 15. 50 самолет Штауфенберга приземлиться на отдаленном военном аэродроме, но оказалось, что его шофер еще не прибыл. Когда Хафтен позвонил на Бендлерштрассе, чтобы выяснить, что случилось, Олъбрихт спросил у него, погибли Гитлер. Получив положительный ответ, он отправился к генералу Фромму за разрешением ввести в действие "Валькирию". Но у Фромма тут же возникли подозрения, он позвонил в Растенбург и связался с фельдмаршалом Вильгельмом Кейтелем, который подтвердил, что имело место покушение на жизнь Фюрера, но безуспешное. Как раз в этот момент в комнату ворвались Штау- г фенберг и Хафтен. Фромм сказал, что "Валькирия" более не нужна. На что Штауфенберг взорвался: Кейтель лжет; Гитлер действительно погиб, он видел его мертвым, он ведь сам подложил бомбу! К тому же все равно уже поздно: "Валькирия" уже введена в действие. "По чьему приказу?" - спросил Фромм. "По нашему", ответили Олъбрихт и Штауфенберг. Бледный от гнева, но более всего испугавшийся за свою собственную судьбу, Фромм приказал Штауфенбергу застрелиться, а Ольбрихту - отменить "Валькирию". Вместо этого они разоружили Фромма и посадили его под арест в собственном кабинете. Обратного пути теперь не было, и в 5. 30 пополудни - пятью часами позже, чем по плану следовало - телексы ОКХ начали выстукивать приказы "Валькирии" различным военным штабам. И поскольку Растенбург фигурировал в списке штабов первоначального, одобренного самим Гитлером плана, и никто - еще одно упущение - не подумал о том, чтобы его вычеркнуть, Гитлер узнал об их намерениях от самих заговорщиков. Через час германское радио начало передавать сообщение о покушении - и о его провале - вместе с первыми приказами Фюрера об ответных действиях.
      Тем временем на Бендлерштрассе начали собираться другие ведущие участники заговора: генерал Людвиг Бек (бывший долголетний начальник Генерального штаба вермахта и кандидат заговорщиков на пост главы государства), фельдмаршал Эрвин фон Вицлебен (который должен бы/t возглавить Вооруженные силы), генерал Эрих Хепнер (намеченный преемником Фромма), граф Хельдорф, Готфрид Бисмарк и другие. Многие из них затем ушли - некоторые возмущенные, все встревоженные, так как они видели, что царит все большая неразбериха и никто не знает, что делать дальше. Бек и Штауфенберг продолжали требовать от различных штабов, чтобы те последовали примеру Берлина, однако безуспешно. Нои в самом Берлине они теряли инициативу: танки из Крампница пришли и ушли; главная радиостанция была взята и оставлена; гвардейский батальон бросился было занимать правительственные учреждения, но остановился на полпути. Из членов высшего нацистского руководства в тот день в Берлине находился только Геббельс, он и спас положение. Когда майор Отто Ремер, многажды награжденный командир гвардейского батальона, явился арестовать Геббельса по приказу коменданта города генерал-лейтенанта фон Хазе, Геббельс соединил его с Растенбургом, лично с Гитлером, и тот, немедленно произведя Ремера в полковники, приказал ему отправиться на Бендлерштрассе и восстановить там порядок. Но ко времени его прибытия путч там уже кончился. Действительно, за эти часы верные Гитлеру офицеры захватили здание, освободили Фромма и арестовали заговорщиков. Генералу Беку было позволено покончить с собой, и после того, как он сделал две неудачные попытки, его прикончил унтер-офицер. Ольбрихт, его начальник штаба полковник Мерц фон Квирнхайм, Штауфенберг и его адъютант Хафтен после фарсового военно-полевого суда были отведены во двор и расстреляны при свете фар. Тяжело раненный в потасовке Штауфенберг нашел в себе силы крикнуть: "Да здравствует наша святая Германия!" Трупы сначала похоронили на кладбище, но на следующий день по приказу Гитлера их эксгумировали, сорвали с них форму и ордена и кремировали, рассеяв пепел по ветру.
      Несколько месяцев назад Лоремари сказала мне, что она однажды посетила генерала Ольбрихта во время одной из ее роковых вербовочных операций, поскольку она слышала, что он "положительный элемент". Он, конечно, не среагировал на ее намеки. Однако он строго доверительно сообщил ей, что у него хранятся мешки с более чем 30 тысячами писем от немецких солдат, взятых в плен в Сталинграде в 1943 году, но что Гитлер приказал их сжечь. Официально говорилось, что в этой "доблестной" битве не выжил никто. Хотя и от одного из ее собственных братьев не было вестей со времени Сталинграда, Ольбрихт, как она его ни умоляла, не дал ей взглянуть на письма.
      Мария немного знала Штауфенберга, так как с ним был в большой дружбе кто-то из ее двоюродных братьев. Она дрожит за их судьбу. Я познакомилась с молодым Хафтеном у Адама Тротта месяца два назад. Однажды вечером, когда я ужинала у Адама одна, влетел кудрявый симпатичный молодой капитан, представился и вытащил Адама из комнаты. Они сидели уединившись довольно долго. Впоследствии Адам интересовался, какое впечатление он на меня произвел. Я ответила: "Типичный заговорщик, про таких читаешь в книжках для детей". Я тогда не знала, какая у него роль. Теперь у Марии я все время думала о Готфриде и Адаме. Оба вчера в то или иное время были на Бендлерштрассе. Станет ли это известно? Мне же следует постоянно притворяться удивленной, даже озабоченной, но не испуганной...
      Мисси ошибалась. На самом деле Адам фон Тротт, Алекс Верт и Ханс-Бернд фон Хафтен провели день в главном здании Министерства иностранных дел на Вилъгелъмштрассе, которое они должны были захватить в случае успеха путча.
      Позже вечером за мной заехал Перси Фрей. Так как мне было не до ужина, мы поехали в Грюневальдский лес, вышли из машины и гуляли. Я пыталась объяснить ему, какая это ужасная, огромная трагедия. Когда он наконец проникся, он был потрясен и исполнен сочувствия. До тех пор он тоже верил в официальную версию, а именно, что все это дело рук кучки авантюристов.
      Я просто должна видеть Адама. Но хотя мы договорились встретиться сегодня, я пока не смею ему звонить.
      Суббота, 22 июля.
      Сегодня утром все газеты вышли с обращением, в котором предлагается миллион марок любому, кто укажет местонахождение человека namens Goerdeler ["по имени Герделер"]. Слава Господу! Это значит, что он еще на свободе.
      Прошел слух, что жену и четверых детей Клауса Штауфенберга также убили. Она была урожденной баронессой фон Лер-хенфельд и крестницей Мама, так как ее родители перед Первой мировой войной жили в русской Литве.
      За считанные дни после неудавшегося переворота в соответствии с недавно введенной практикой Sippenhaft (ареста всех родных) были арестованы не только жена и дети Штауфенберга, но также его мать, теща, братья, двоюродные братья, дядья, тетки (и все их жены, мужья, дети).
      Обращаясь к нацистским гауляйтерам в Позене 3 августа, Гиммлер так оправдывал репрессивные меры против родственников: "Пусть никто не говорит нам, что это большевизм. Нет, это не большевизм, это древний германский обычай... Когда человека объявляли вне закона, то говорили: этот человек предатель, у него дурная кровь, в ней живет предательство, она будет вытравлена. И... вся семья, включая самых отдаленных родственников, истреблялась. Мы разделаемся со Штауфенбергами вплоть до самых отда/генных родственников... "
      Зайдя сегодня утром к Джаджи Рихтеру, я застала там старшего Хафтена, Ханса-Бернда (нашего бывшего старшего кадровика). Он сидел у себя за столом и ел вишни из бумажного мешочка. А его брата накануне застрелили как собаку! Он улыбнулся мне и заговорил так, как будто ничего не произошло. Когда он вышел, я спросила Джаджи, знает ли он о брате. Джаджи сказал, что знает. Сам Джаджи выглядел встревоженным и опечаленным, но, конечно, совсем не так, как если бы он узнал правду об Адаме Тротте.
      Я прошла в комнату Адама. Он был там с одним из своих помощников. Когда помощник ушел. Адам бросился на диван и, показав себе на шею, сказал: "Я в этом вот по куда!" Он выглядел ужасно. Мы разговаривали шепотом. Видя его, я мучилась еще больше. Я сказала ему об этом. Он сказал: да, но для меня это, как если бы я потеряла любимое дерево в своем саду, а для него потеряны все надежды. Зазвонил интерком: его желал видеть наш начальник д-р Сикс. Мы условились встретиться вечером. Я оставила записку его секретарше, в которой писала, что буду ждать его звонка.
      Зайдя к Марии Герсдорф, я сказала ей, как волнуюсь за Адама. "Почему же? - спросила она. - Ведь он едва знал Штауфенберга, разве нет? Нет, я уверена, что он не глубоко замешан". - "Да, - сказала я, - совсем не замешан".
      Позвонил Адам, и мы договорились встретиться у Аги Фюрстенберг после шести. Потом я пошла в отель "Адлон", где у меня была назначена встреча с Лоремари Шенбург и Агой. Ага была в бешенстве, потому что Хассо Эцдорф, повстречавшись с ней на улице, отвернулся. Полагаю, что он тоже сильно скомпрометирован. Мы затем собрались у Аги и сели пить чай на лужайке. Там были также Тони Заурма и Джорджи Паппенхайм. Потом к нам присоединился Адам. Он был у д-ра Сикса и пытался сбить его со следа. Выглядел он - хуже не бывает. Я поехала с ним к нему домой и сидела на балконе, греясь на солнышке, пока он переодевался. Раздался сигнал воздушной тревоги; он раздражал, как пчелиный рой, не более. Когда Адам пришел, мы сели рядом на балконе, и он кое-что мне рассказал.
      Штауфенберг, сказал он, был замечательный человек, наделенный не только блестящим умом, но и исключительной энергией. Он был одним из немногих заговорщиков, имевших частый доступ к Гитлеру. Он дважды был в ставке со своей бомбой, но всякий раз возникало какое-нибудь препятствие или же в последний момент либо Гиммлер, либо Геринг, либо кто-то еще из тех, кого он хотел убить вместе с Гитлером, не приходили на совещание. Когда его вызвали в третий раз, он сказал товарищам по заговору, что взорвет, что бы ни случилось, хотя бы одного Гитлера. Напряжение становилось для него непереносимым, и не удивительно. Если бы только был кто-нибудь, кто мог выстрелить из пистолета, попытка могла бы удаться. Но Штауфенберг был слишком искалечен... Адам сказал, что он потерял в его лице ближайшего друга. Он выглядел совершенно раздавленным.
      Сам Адам провел весь день 20-го в АА на Вильгельмштрассе, ожидая захвата его военными. Он сказал, что знает, что его арестуют, он слишком серьезно скомпрометирован. Я не стала спрашивать, насколько серьезно. Он решил отправить подальше свою горничную; она была свидетельницей слишком многих встреч в этом доме и, если ее станут расспрашивать, может сболтнуть. Он боялся, что и Хельдорф не выдержит пыток (я помню, как Хельдорф говорил Лоремари, что он сам этого боится).
      Адам теперь спрашивает, не следует ли ему, возможно, поместить заметку в лондонской "Тайме" с объяснением, что представляли собой эти люди. Я отговорила его, поскольку в Германии это было бы немедленно воспринято так, будто бы они на содержании у неприятеля; а теперь, после провала, здешнее общественное мнение станет сочувствовать им еще меньше.
      Затем Адам рассказал, как вскоре после поражения Франции в 1940 году он получил письмо от своего старого друга лорда Лотиана (в то время британского посла в Вашингтоне), в котором тот призывал его работать на примирение Германии и Англии. Имел ли в виду Лотиан только "нацистскую" Германию (ему, конечно, была известна ненависть Адама к режиму), Адаму было не вполне ясно. Но для него идея какой бы то ни было "сделки" между двумя странами, пока Гитлер у власти, была настолько неприемлема, что он никому не упомянул о существовании этого письма. Впоследствии, сказал он, его не раз охватывали сомнения, правильно ли он поступил.
      Мы сидели и разговаривали всю ночь, прислушиваясь к случайным звукам, и всякий раз, когда раздавался шум подъезжающей машины, я видела по выражению его лица, о чем он думает...
      Я просто не могу оставить его в таком состоянии. Если за ним придут, пока я здесь, я смогу по крайней мере предупредить его друзей. Адам говорил, что Алекс Верт знает все и что если его арестуют, тот будет знать, что делать. Он думает, что д-р Сикс тоже что-то подозревает, потому что он настойчиво советует Адаму уехать в Швейцарию. Я тоже стала настаивать, чтобы он уехал - немедленно. Но он не уедет - из-за жены и детей. Он сказал, что если его арестуют, он будет все отрицать - чтобы выбраться и начать все заново. В 4 утра он отвез меня домой и обещал позвонить мне попозже утром, чтобы я не беспокоилась за него.
      Лорд Лотиан принадлежал к небольшой, но влиятельной в определенный период группе консервативных политиков (так называемой "клайвденской группировке"), которая, критически относясь к методам Гитлера, с сочувствием воспринимала его усилия избавить Германию от унизительных условий Версальского договора (который они всегда осуждали) и отдавала должное очевидному успеху, с каким Гитлер решал экономические проблемы страны. Вместе с тем, более всего они были обеспокоены перспективой новой европейской войны, которая, последовав так скоро за кровавой баней 1914 1918 годов (ветеранами которой были многие из них), могла бы, по их мнению, роковым образом ослабить Европу, привести к гибели колониальных империй, вообще западной цивилизации и открыть двери мировому коммунизму. Однако все возрастающая жестокость гитлеровской внутренней политики и его безжалостная решимость превратить Германию в господствующую державу Европы любой ценой свела на нет все их усилия. Многих из них впоследствии окрестили "умиротворителями".
      Примечание Мисси (сентябрь 1945 года): Адам никогда не рассказывал мне о точной его роли в заговоре. Я знала только, что каждая его поездка за границу - в Швейцарию, в Швецию - хотя и предпринималась всегда под каким-нибудь официальным предлогом, всякий раз была связана с его неустанными усилиями создать платформу для мирных переговоров с союзниками после того, как произойдет "событие" (т. е. убийство Гитлера).
      Он искренне верил, что, если союзники будут иметь дело с "приличным" немецким правительством, они сделаются более сговорчивыми. Я часто пыталась развеять эти иллюзии и настаивала, что единственное, что действительно важно, - это физическое устранение Гитлера, ничто иное. Думаю, последующие события подтвердили, что я была права.
      До конца своих дней Мисси отказывалась признаться, в какой мере она была осведомлена о заговоре до 20 июля.
      Но многие случайные фразы, неосмотрительно брошенные ею то тут, то там, начиная с первого упоминания о "conspiratcj" (заговоре) от 2 августа 1943 г., затем постоянные требования заговорщиков, чтобы она помогла убрать Лоремари Шенбург из Берлина, частые ссылки на "предстоящие события", ее вызов из Круммхюбеля в Берлин Адамом Троттом с 10 по 17 июля 1944 г., - а ведь первая попытка Штауфенберга убить Гитлера намечалась именно на 11 июля, и кончая той все раскрывающей записью от 19 июля 1944 г. с фразой "Мы (т. е. Адам фон Тротт и она) договорились не встречаться до пятницы", - показывают, что она знала гораздо больше, чем говорила, и что ей даже была известна точная дата запланированного переворота! Вернее всего, она этим старалась уберечь память Адама Тротта и других от упрека в том, что они слишком много "болтали", тем более иностранке.
      Воскресенье, 23 июля.
      Адам Тротт позвонил, как обещал. Пока все в порядке. Я сказала ему, что еду в Потсдам и позвоню ему оттуда.
      Я застала Готфрида Бисмарка плещущимся в купальном костюме в своем фонтане. Очень жарко. Были также Мелани и Лоремари Шенбург. Сейчас Мелани выглядит спокойнее; она даже собирается уехать к себе в деревню, чтобы создать впечатление, что все нормально.
      Я сказала им, как я беспокоюсь за Адама Тротта. Готфрид не думает, что его арестуют. В наибольшей опасности, сказал он, сейчас Хельдорф. Его роль в неудавшемся перевороте была чересчур заметна, и он не сможет найти себе алиби.
      Мы поговорили о Фрици Шуленбурге, племяннике посла и бывшего заместителем начальника берлинской полиции при Хельдорфе. Говорят, что его тоже расстреляли на Бендлерштрассе в четверг. Я помню его молодым человеком в Восточной Пруссии до войны; одно время он был нацистом, но уже тогда относился к режиму резко отрицательно. Адам сказал, что вчера вечером он видел секретаршу Штауфенберга; она описала, как Фрици выбежал из своего импровизированного кабинета в штабе сухопутных сил, получил пулю в спину в коридоре и как его, раненого, вытащили во двор и там прикончили.
      Этот слух оказался ложным. Арестованный на Бендлерштрассе Ф. Шуленбург одним из первых предстал перед так называемым "Народным судом". Его приговорили к смерти и повесили 10 августа 1944 г.
      После обеда мы все легли поспать: напряжение изматывает. Позже Лоремари сказала мне, что Готфрид показал ей два больших свертка в шкафу у себя в кабинете, сказав, что не знает, что с ними делать. Когда она спросила, что это такое, он ответил: "Взрывчатка, оставшаяся от бомбы". Она умоляла его избавиться от свертков, так как скоро несомненно начнутся обыски. Он отказался, сказав, что взрывчатку очень трудно было достать и что он собирается сохранить ее для новой попытки. Она убедила его, по крайней мере, спрятать ее в подвале.
      Взрывчатка немецкого производства - смесь гексогена и тринитротолуола была добыта заговорщиками еще в 1942 г. с немалым риском, поскольку трудно было объяснить, зачем взрывчатка нужна штабным офицерам (каковыми они в большинстве были). Часть ее использовалась в различных предыдущих покушениях на Гитлера. Запалы - британского производства - были захвачены у французского Сопротивления.
      Звонил Адам. У него все в порядке. Ужинала с Перси Фреем.
      Понедельник, 24 июля.
      Мелани Бисмарк попросила меня заказать в русской церкви панихиду за упокой души погибших в четверг и молебен за тех, кто в опасности. Одних друзей и знакомых так много: Адам Тротт... Готфрид Бисмарк... Хельдорф... Она не решается отслужить в католической или протестантской церкви, но думает, что православная не так на виду. Я согласилась поговорить об этом с отцом Иоанном Шаховским. Мы также договорились, что присутствовать буду я одна, чтобы не привлекать внимания.