Потом я поехала на велосипеде в "Бристоль" за своим, аккордеоном. На обратном пути на Херренгассе проклятый аккордеон упал - как раз когда я проезжала мимо злополучного Жокейского клуба. Наклонившись за ним, я ударилась о припаркованный перед развалинами грузовик. Ощутив все тот же жуткий запах, я подняла голову и увидела, что машина нагружена неплотно завязанными мешками. Из ближайшего ко мне торчали женские ноги. На них были туфли; я заметила, что на одной нет каблука...
      Геза отвез меня в госпиталь, где я застала Ситу Вреде в весьма странном настроении. Она зашла ко мне в кабинет и шепнула, что должна поделиться тем, что у нее на душе: после того как разбомбили хирургический корпус, наши раненые лежат в страшной тесноте. Раньше у нас в подвале была так называемая Wasserbad-Station [ванная палата]. Это особое австрийское изобретение, которое делает чудеса. Оно заключается в том, что в ваннах, наполненных теплой водой, днем и ночью лежат раненые со спинальными травмами; их оттуда не вынимают, и они даже спят в воде. Это предотвращает истечение костного мозга из костей и уменьшает боль. Как-то я навещала там советского военнопленного; он был совсем молодой, с тяжелыми ранениями, и от боли все время кричал. Я надеялась, что ему станет легче от того, что кто-то поговорит с ним на родном языке. И действительно, скоро он уже играл на губной гармошке и чувствовал себя хорошо. Но после того как отключилась вода, нам пришлось положить этих раненых обратно в сухие постели. Один из них, серб, страдал гангреной и распространял такой дурной запах, что его невозможно было держать в одной палате с другими ранеными. В конце концов его оставили одного в палате, где было еще восемь пустых коек. Врачи уже давно признали его состояние безнадежным, но он все держался, и для того, чтобы заполнить пустующие койки, они решили теперь - под строгим секретом "избавить его от страданий". Сита только что узнала об этом и была страшно расстроена. Она повела меня к нему показать, в каком он безнадежном состоянии. Мы подошли к его койке, она подняла простыню и коснулась его руки. Рука была черная, как уголь, и ее палец прошел прямо сквозь нее. Он все смотрел на нас с безмолвным вопросом. Это было ужасно!
      После работы Геза заехал за мной, мы поехали на Каленберг и посидели там некоторое время, приводя в порядок свои мысли. Потом вернулись в город. Я попрощалась с Габриелей Кессельштат, которая сегодня вечером наконец уезжает. Ужинала в "Бристоле" с Владши Митровским. По дороге туда видела старика, катившего тележку с гробом. На нем была надпись "герр фон Лариш" вероятно, тот, который погиб в Жокейском клубе. Я подъехала к нему на велосипеде и, уже собравшись было потянуть его за рукав, сообразила вдруг, что я хочу его спросить... где он достал гроб!
      Дворец Вильчеков тоже понемногу пустеет: родители Сизи и Рене (жена Ханзи), уехали десять дней назад. Остаются пока дядя Кари, Ханзи, сама Сизи, Геза, братья Таксисы (их дворец разбомбило две недели назад) и я.
      Русские перешли австрийскую границу и быстро приближаются. Немцы, говорят, едва сопротивляются.
      Среда, 28 марта
      Сита Вреде настаивает, чтобы я поговорила с д-ром Тиммом, главным врачом, и объяснила ему, что я "белая русская" и было бы плохо, если бы Красная Армия меня здесь застала. Сегодня я так и сделала. Он ответил, что он астролог-любитель и что по его вычислениям Фюрер проживет еще десять лет. Следовательно - война еще не проиграна! После этого, распаляя себя, он завопил, чтобы я не распространяла тут панику, что он может велеть арестовать меня за пораженчество и так далее.
      Я вышла, твердо решив больше не поднимать этого вопроса, а как только настанет время, просто уехать любым доступным способом. Но дело даже не во мне; невероятно, что до сих пор никто не готовится эвакуировать раненых и персонал. А ведь русские уже дошли до Винер-Нойштадта, а это практически пригород.
      Домой меня опять отвез Геза Пеячевич.
      Четверг, 29 марта
      Сита Вреде вышла на тропу войны. Сегодня она имела бурный разговор с главным врачом и потребовала перевода в Байрейт. На что он ответил угрозой отправить нас всех на фронт, "если в рядах будет продолжаться пораженчество".
      Сегодня вечером я спокойно работала у себя в кабинете, как вдруг Сита ворвалась с новостью: только что пришло распоряжение из люфтгау немедленно эвакуировать весь госпиталь - раненых, персонал и оборудование в Тироль.
      Геза Пеячевич отвез меня домой, и я попыталась отправить родным телеграммы, чтобы наконец-то успокоить их; но телеграммы не принимаются. Поезда не ходят. Весь город охвачен паникой.
      Пятница, 30 марта
      Провела все утро на работе, упаковывая то, что мне кажется важным, и завершая разные наиболее неотложные дела. Нам придется сжечь все, что не является абсолютно необходимым. Этому я даже рада, поскольку значительная часть этих бумаг - сплошной бюрократизм. Но многие раненые нуждаются в помощи и совете, так что я была занята весь день.
      В 4 часа дня старшая сестра сказала мне, что мы обязаны быть на месте сегодня же вечером к девяти, когда будет уезжать первая группа раненых и персонала. Сита Вреде и я в этой первой группе. Геза Пеячевич и я бросились в "Захер" предупредить Ситу, у которой сегодня выходной, но не нашли ее. Мы оставили ей записку, и я помчалась домой собрать вещи.
      Собственно, Геза не верит, что госпиталь действительно эвакуируется, и уговаривает меня бежать вместе с ним, Сизи Вильчек и Ситой. Но сначала он должен получить разрешение на выезд на своем автомобиле, а нам необходимо получить разрешение госпиталя на самостоятельный отъезд, иначе нас могут счесть дезертирами.
      Бальдур фон Ширах, здешний гауляйтер, в прошлом глава "Гитлерюгенда", обклеил стены города плакатами, провозглашающими, что Вена будет превращена в крепость и станет сражаться до последнего человека.
      С ранней юности энтузиаст нацизма (несмотря на американское происхождение его матери), Бальдур фон Ширах (1907 - 1974) возглавлял "Гитлерюгенд" с 1931 по 1940 г., когда его назначили в Вену гауляйтером (т. е. губернатором). Хотя с течением времени даже его вера в Гитлера выдохлась, он все же приложил руку к истреблению евреев и, после фиаско 20 июля, к преследованию участников антинацистского Сопротивления.
      Возле отеля "Захер" я встретила Нору Фуггер, дочь Польди. Она была в слезах, так как грузовик, на котором она должна была уехать, не явился.
      Сита и я отправились в госпиталь, взяв с собой все, что могли унести. Там мы обнаружили полную неразбериху. Никто пока не уехал; более того, никто не знал, уедем ли мы вообще или нет. Сита поговорила со старшей сестрой, и в конце концов мы получили свои Marschbefehle [путевые предписания]. Мы можем уехать из Вены каким угодно транспортом, но обязаны прибыть в базовый госпиталь люфтваффе в Шварцах-Санкт-Файте (это в Тироле) к 10 апреля. Таким образом, на дорогу нам дается ровно десять дней. Началось всеобщее sauve-qui-peut [спасайся кто может]. Наткнулась на профессора Хеглера, он сказал, что остается, так как у него есть раненые, которых нельзя перевозить из-за тяжелого состояния. Так настроены и многие другие врачи. Сейчас они совещаются и, как сообщают шепотом, даже обсуждают возможность сделать инъекции безнадежным, с тем чтобы они не попали в руки русских!
      Вскоре, после освобождения Праги, старшего брата Лоремари Шенбург, раненого офицера, лежавшего там в госпитале, вытащат из постели и недрогнувшей рукой убьют. В общей сложности Лоремари потеряла в войну пятерых братьев.
      Суббота, 31 марта
      Сита Вреде вернулась . в госпиталь посмотреть, что там происходит. Часть раненых и самые молодые сестры уже уехали. Остальные удивились, что мы все еще здесь.
      В полдень - coup de theatre [неожиданный поворот дела]: венгерским автомобилям не разрешается покидать Вену, а те, которые попытаются, подлежат конфискации. А у Гезы Пеячевича будапештский номер! Несмотря на этот удар, он все ищет горючее. Я тем временем обхожу знакомых и прощаюсь. Петер Хабиг выразил удивление по поводу того, что все так стремятся уехать; сам он остается; но он пожилой человек и немногим рискует; кроме того, он считает, что все будет тянуться и дальше, как в Берлине. Я не согласна. Берлинцы это берлинцы, а венцы - это венцы! Совсем другой народ. Возле продырявленного купола Оперы наткнулась на Волли Зайбеля. Он был в котелке и помахивал зонтиком - зрелище смелое, но совершенно не вяжущееся с обстановкой. Ну что ж, он известный венский щеголь. "C'est epouvantable, mais que faire? Je reste!" ["Это ужасно, но что делать? Я остаюсь!"]
      Закончили упаковку багажа. Сизи Вильчек все упаковывала и распаковывала свой единственный рюкзак. Пришли Ласло Сапари и Эрвайн Шенборн помочь нам запихать то, что всегда запихивают в последний момент. Оба только что выбрались из дворца Шенборн, во двор которого угодила бомба, прежде чем они успели добежать до подвала. Здание сильно пострадало, и сейчас они выискивают в развалинах охотничьи трофеи Эрвайна; у него было много слоновых бивней, отделанных серебром, а также два чучела орангутанов; скорее всего, все это погибло. Ласло хочет попробовать вернуться к себе в имение, но в том направлении уже слышна стрельба. Русские уже около Баден-бай-Вин.
      Геза в своей стихии: у него назначено три встречи в разных местах в одно и то же время, а пока он ведет переговоры в разбомбленных подвалах с сомнительными типами, которые предлагают ему бензин за американские доллары по несусветной цене, - короче говоря, он лихорадочно наслаждается жизнью, а мы, три женщины, горестно сидим на своих узлах и ждем чуда.
      Я отвела его в отель "Империал", где Сандро Зольмс (чиновник Министерства иностранных дел) повелевает судьбой марионеточных правительств Румынии, Болгарии и т. п., которые он эвакуирует в окрестности Зальцбурга. Мы не рискнули признаться ему в том, что Гезу вышвырнули с его собственной дипломатической службы, и предъявили Сандро его хорватский дипломатический паспорт, дабы оправдать наличие венгерского номера на его машине. Бедный Сандро сказал, что поскольку Бальдур фон Ширах взял на себя всю полноту власти, он ничего не может поделать, и посоветовал нам пойти в Бальхаусплац - знаменитый дворец бывших канцлеров Австрийской империи, где сейчас располагается штаб Шираха.
      Геза бесстрашно направился в это логово зверя, а я ждала его в машине. Его не было очень долго. Меня подмывало пойти за ним, но я не решалась оставить автомобиль из опасения, что его конфискуют. В конце концов он возвратился. Он ничего не добился и теперь винил себя в том, что мы до сих пор в Вене. Подчиненные Шираха, сказал он, были вежливы, но тверды: господин гауляйтер все подписывает сам, а сейчас его нет в городе. Приходите завтра!
      В доме Вильчеков все в крайнем смятении. Казармы Ханзи приведены в состояние полной боевой готовности, мимо домика швейцара снует живописнейшая толпа: Анни Тун с ведрами воды, Эрвайн Шенборн с лестницей (он все надеется выкопать своих орангутанов!), Фрици Гогенлоэ с черной косматой бородой и увешанной медалями грудью - он только что из Силезии, и от его рассказов волосы встают дыбом: о том, как советские поступают там с женщинами (массовое изнасилование, множество бессмысленных убийств и т. п.) Наших мужчин, начиная с дяди Кари Вильчека, это приводит в неистовство. Мы с Сизи решили, что если Геза до завтра ничего не придумает, мы отправимся пешком, иначе дядя Кари может наделать глупостей и попасть в беду.
      В конце войны около 10 млн. немцев бежали или были изгнаны из своих жилищ в Восточной и Центральной Европе. Из них более полумиллиона погибло; многие женщины подверглись изнасилованию.
      Обедала с Францлом Таксисом; мы ели огромные шницели, купленные на последние мясные карточки, что мне прислала Татьяна, и поджаренные на спиртовке - очень жирные, но изумительно вкусные - и запивали их даже слишком изысканными для такого жаркого винами, которые Францл спас из подвала разбомбленного дворца Турн-унд-Таксисов; но жалко оставлять их захватчикам. Брат Францла Вилли, судя по всему, вступил в какое-то австрийское подпольное сопротивление и носится повсюду с таинственным видом.
      Речь идет о так называемом "05", военной организации, координировавшей действия различных подпольных антинацистских групп. По окончании войны ее члены играли ведущую роль в восстановлении демократического австрийского государства.
      Сегодня вечером Францл устроил настоящий прощальный ужин. Теперь к нам присоединился шурин Гезы Капестан (что за имя!) Адамович, который только что бежал из Хорватии со своей женой и многочисленной детворой и все ждет, что Геза отправит его дальше на запад. Двоюродная сестра Сизи Вильчек Джина Лихтенштейн (жена правящего князя) послала ей специальный напиток, укрепляющий нервы; мы пили из бутылки по очереди большими глотками, и она быстро опустела. Я непрерывно варила кофе на своей спиртовке, и пошла в ход последняя бутылка коньяка "Наполеон" Паула Меттерниха.
      Каталин Кински со своими двумя дочерьми и Фредди Паллавичини находятся в том же положении, что и Геза, из-за венгерских номеров на своих автомобилях. Гига Берхтольд приехал на автомобиле, нагруженном съестными припасами; его остановили гестаповцы, которые все забрали, конфисковали машину и объявили ему, что он может продолжать свой путь пешком. В свое время он был знаменитым покорителем женских сердец. Как и Пали Пальфи, который тоже тут застрял.
      До сих пор большинство из них прожили военные годы, как в "доброе старое время": обитали в своих огромных поместьях, не зная трудностей и лишений, не говоря уже об опасности, в стране, где магазины до самого недавнего времени ломились от товаров (Будапешт был настоящей Меккой для всей оккупированной немцами Европы), часто не зная - и не желая знать, - за что, собственно, кто-то там воюет. А теперь, практически за день-другой, весь их мир рухнул, и русские заняли их родину, сметая все на своем пути. С продвижением советских армий постепенно меняется национальность беженцев последняя волна была из района Братиславы по ту сторону Дуная.
      Русские вступили в Данциг, откуда все началось.
      Воскресенье, 1 апреля. Западная Пасха.
      Ходила в собор св. Стефана и сказала себе: увижу ли я его еще когда-нибудь? Особенно ту Богородицу в правой часовне, которую так любит Татьяна. Потом зашла помолиться в маленькую церковь св. Антония Падуанского на Кернтнер-штрассе.
      Тем временем Геза Пеячевич опять ходил в Бальхаусплац, и опять ему сказали, что Бальдура фон Шираха нет в городе. После чего Сита Вреде взяла дело в свои руки - как всегда. Заявив, что она точно знает, где он находится - пересиживает события в специальном убежище, построенном для него на горе Каленберг, - она добавила, что знакома с Висхофером, его личным адъютантом, и попросит его. Она уехала с Гезой, а Сизи Вреде, Мели Кевенхюллер и я в чрезвычайном волнении пообедали отвратительными бутербродами в кафе неподалеку.
      Мели все еще хладнокровно рассчитывает выскользнуть из Вены в последнюю минуту на своей телеге с конной тягой. Мы поговорили о молодых людях - наших здешних знакомых, большая часть которых, похоже, просто испарилась, даже не попрощавшись, не говоря уже о том, чтобы предложить нам помочь. Может быть, и не надо их винить, они ведь, наверное, в большей опасности, чем мы, девушки. Тем не менее нам все-таки, представляется, что "слабому полу" не предоставляют той защиты, на которую мы вправе рассчитывать. И здесь бросается в глаза разница между старшим и младшим поколениями! Если бы не Геза, который всех нас так поддерживает, мы оказались бы вынуждены полагаться только на самих себя.
      В городе, словно грибы, за одну ночь повсюду появляются истерические прокламации Бальдура фон Шираха. Он напирает на необходимость защищать "страну наших предков" от этой "новейшей орды варваров"; все время всплывает имя Яна Собеского, победившего турок в XVII столетии.
      Сита и Геза вернулись. На этот раз в машине сидел Геза, а Сита отправилась в святая святых. Отстранив всех нижестоящих, она ворвалась к самому Висхоферу, адъютанту Бальдура - все-таки весьма странные дружеские связи сестер Вреде порой приносят пользу! - и вскоре была допущена к Бальдуру. Сославшись на свое знакомство с Генрихом Хофманом (придворным фотографом Гитлера и к тому же тестем Бальдура), она попросила его выдать специальное разрешение, на основании которого Геза мог бы уехать из Вены. Сначала Бальдур как будто бы готов был это сделать, но затем позвонил кому-то по телефону, и его тон резко изменился: "Мне только что сообщили, что граф Пеячевич больше не является хорватским дипломатом!" Сита сказала, что ей об этом ничего не известно, и объяснила, что он везет с собой трех медсестер, обязанных воссоединиться с уже эвакуированным госпиталем, в котором они служат. На что Бальдур ответил, что ничего не может сделать, что в крайнем случае Геза мог бы выехать с дипломатической колонной, с которой эвакуируются другие работники его посольства, или же он мог бы просто остаться в Вене. И все! Вернувшись к нам, Сита всплакнула по поводу Висхофера (адъютанта), который, по ее словам, сказал ей на прощанье: "Мы больше никогда не увидимся. Здесь стоим, здесь мы и погибнем!" Я в этом сильно сомневаюсь: думаю, что все они в последний момент драпанут.
      Когда Вена была занята русскими, Балъдур фон Ширак действительно бежал на Запад, где без труда нашел работу у американцев. Однако по прошествии некоторого времени он сдался союзным властям. Его судили в Нюрнберге и приговорили к двадцати годам тюремного заключения за преступления против человечества. На суде он был одним из тех немногих, кто признал себя виновным, усматривая свою вину в том, что привил поколению молодых немцев веру в человека, который оказался вдохновителем и организатором массовых убийств.
      Геза, разумеется, не может присоединиться к своим бывшим коллегам, так как он не выносит их, а они - его. В конечном итоге мы, девушки, решили уехать одни, чтобы предоставить Гезе свободу действий. Наверное, ему будет проще без трех женщин, о которых надо заботиться. Францл Таксис (один из немногих остающихся "преданных") был отправлен на вокзал узнать о поездах. Он вернулся с известием, что на большей части дорог движение прекращено, но мы пока еще можем попытаться воспользоваться линией Донау-Уфер-Бан - местной линией, проходящей вдоль Дуная и обслуживающей все виноградарские деревушки между Веной и Линцем. Следующий поезд отходил в четыре часа утра.
      Ситу отправили домой в "Захер" поспать; Сизи удалилась в комнату брата Ханзи; а мы с Гезой варили кофе. Никто не раздевался. Геза сказал мне, что он вошел в сговор с тремя сомнительными эсэсовцами в небольших чинах, которые обещали ему достать фальшивые документы на новые номерные знаки, если он согласится вывезти их из Вены. Итак, крысы бегут с тонущего корабля! Эта идея ему тем более нравится, поскольку у него нет выбора. Что ж, в нынешнем хаосе это, пожалуй, имеет смысл.
      Мы попрощались с обитателями Херренгассе. Бедный дядя Кари Вильчек выглядел очень грустным; кто знает, когда мы его теперь увидим и увидим ли вообще. Потом Геза отвез Сизи и меня на вокзал Франца-Иосифа, по дороге мы забрали Ситу. Весь свой тяжелый багаж мы оставили в Вене, в том числе и наши меховые шубки; Геза обещал вывезти все, что сможет. Если не сможет, tant pis! [Бог с ними!]
      Дорф-ан-дер-Энс. Вторник, 3 апреля.
      На вокзале был строгий контроль, просто так никого не пропускали. К счастью, мы едем легально - на что мы уже и не надеялись - с заверенными печатью путевыми предписаниями. Мое гласило: "Медсестра немецкого Красного Креста Мария Васильчикова командируется в Шварцах-Санкт-Файт в распоряжение передового отряда, госпиталя люфтваффе 4/XVII"; далее говорилось, что любое передвижение в ином направлении может рассматриваться как дезертирство.
      Поезд, естественно, был переполнен, так что мы с Сизи Вильчек втиснулись в один вагон, а Сита Вреде - в другой. Выехали мы строго по расписанию, сильно беспокоясь за Гезу Пеячевича. Поезд едва тащился. Ничего съестного у нас с собой не было, мы скоро проголодались. Около полудня, вскоре после Кремса, появились первые вражеские самолеты. Они проявили к нам некоторый интерес. Мы въехали в туннель и оставались там в течение шести часов, пока бомбардировщики сравнивали Креме с землей.
      Поезд, на котором они уехали, был последним поездом из Вены, так как этот налет перерезал все еще остававшиеся железнодорожные пути.
      Помимо рюкзака и разных сумок, Сизи прижимает к груди пакет размером с коробку для обуви. Там несколько миллионов марок и столько же чешских крон все наличные деньги семейства Вильчеков. Их следует передать ее родителям в Каринтии. Представляю, сколько тревог это маленькое состояние доставит нам в дороге.
      Так как в туннеле мы начали задыхаться, мы вышли и стали бродить около туннельного выезда. Над нами пролетало множество бомбардировщиков, направляющихся к Вене. Когда мы снова тронулись в путь, было уже темно. Поезд все время останавливался, и каждый раз Сизи выходила из вагона и ложилась на землю рядом с рельсами. Мы страдали от тесноты и очень устали. К этому времени Сита уже ехала в нашем вагоне, вытянувшись в полный рост на полу под одной из лавок. На Херренгассе, перед самым отъездом, она собрала все, что Сизи выбросила за ненадобностью - старые туфли на пробковой подошве, термосы без крышек, фальшивые драгоценности, - и все это сейчас едет с нами, ибо, как она говорит, "как знать: а вдруг... "
      В два часа ночи рядом с нами остановился товарный поезд. Сизи пошла на разведку. Она выяснила, что этот поезд отправится раньше нашего, и мы решили на него пересесть. Мы слезли, забыли пакет с деньгами, вернулись за ним и взобрались на товарный поезд, состоявший из открытых платформ, набитых людьми, закутанными в одеяла; это оказались беженцы из Венгрии. На одного из них Сита по ошибке уселась, и кто-то закричал: "Vorsicht! Frisch operiert" ["Осторожно! Его только что оперировали!"] Теперь мы снова были в пути. Стояла чудесная лунная ночь, только очень холодная. А потом над Дунаем взошло солнце.
      Довольно долго мы стояли в Швертберге, где находится родовое гнездо Хойосов - родных Мелани Бисмарк. Тут мы узнали, что поезд, с которого мы сошли, быстро нагоняет нас и в конце концов обгонит. Сита, онемевшая от негодования, пристала к начальнику станции, показала ему наши путевые предписания и потребовала, чтобы нас отправили в первую очередь. Он только тупо смотрел на нее. Тогда она стала обрабатывать машиниста, предложила ему сигареты - столь же безуспешно. Наш прежний поезд, пыхтя, въехал на станцию и со скрежетом остановился. Мы в мгновение ока вскочили в него снова и вскоре доехали до Санкт-Валентина на реке Энс - это конечная станция этой линии.
      В Санкт-Валентине мы по разбитым путям перебрались на другой поезд, который довез нас до Дорф-ан-дер-Энс (где находится имение Жози Розенфельд) к девяти часам утра. К этому времени мы были в дороге уже сутки и с самого отъезда ничего не ели. Дом Жози расположен в получасе ходьбы от станции. Мы поплелись туда, едва держась на ногах от голода, и ввалились к ней со всеми своими рюкзаками, сумками, пакетом с деньгами... Воображаю зрелище!
      Жози немедленно занялась нами. Сначала мы позавтракали. Потом приняли ванну. Через два часа мы уже снова выглядели цивилизованными. Дом - как и многие усадьбы в этих местах - построен вокруг открытого, окруженного аркадой двора, и атмосфера здесь очень fin de siecle [конца века] и живописная. Жози живет здесь с матерью и двумя незамужними тетушками добродушными, но суетливыми старушками, которые смотрят на нас с ужасом. Но она не собирается оставаться здесь при русских и уже лихорадочно упаковывает вещи. Тетушки отказываются трогаться с места, и к тому же ситуация осложняется присутствием двоих детей Гогенбергов, восьми лет и одного года, с их няней. Их отец, князь Эрнст, второй сын эрцгерцога австрийского Франца-Фердинанда (с убийства которого в Сараево началась Первая мировая война), был одним из первых австрийцев, интернированных в Дахау после аншлюсса. Мать их англичанка. Родители остались в Вене, где князь надеется в будущем принести Австрии пользу.
      Мы приклеились к радиоприемнику, но о Вене ничего нового не сообщают. Кроме того, мы помогаем Жози упаковывать огромные количества довольно уродливого серебра в корзины для белья. Затем с помощью нескольких дружелюбных французских военнопленных, которые работают здесь в качестве батраков, мы прячем их в цементные трубы и закапываем в саду. После этого французы - все они типичные южане - заходят вместе с нами в дом выпить стаканчик вина. Все это делается при свечах, чтобы не возбудить подозрения у соседей. Разумеется, много шепота и смеха, но работа тяжелая.
      Французские военнопленные использовались в сельском хозяйстве по всей Германии и Австрии и почти всегда проявляли дружелюбие, усердие и находчивость. Когда война закончилась и их освободили, они часто предлагали покровительство всем, кто в нем нуждался, и нередко охраняли своих бывших работодателей, когда те спасались бегством на Запад. Так было, в частности, с Паулом и Татьяной Меттерних. Каковы бы ни были их политические позиции (а среди них было немало с так называемыми "прогрессивными" взглядами), большинство предпочло дойти пешком до Франции, чем дожидаться прихода своих восточноевропейских "освободителей".
      Среда, 4 апреля.
      Гезы Пеячевича все еще нет. Мы решили подождать его еще сутки. Если не дождемся, отправимся в Гмунден одни.
      Гмунден. Четверг, 5 апреля.
      Встали в четыре утра и ушли еще затемно. Некоторое время с нами шла Жози Розенфельд, она надеялась отыскать в близлежащем Штайре парикмахерскую. Наткнулись на двоих пьяных солдат; они шли пешком от самой, венгерской границы, и до сих пор их ни разу не задержали. Что показывает, в каком состоянии находится сейчас немецкая армия вообще.
      К десяти утра были в Линце. Район вокзала представлял собой сплошные развалины, среди которых толпились люди. Картина удручающая. Гитлер мечтал превратить Линц в крупный центр искусств. Насколько мы могли видеть, немного теперь от него осталось.
      Поскольку поезд на Атнанг-Пуххайм (следующий пункт нашего маршрута) отходил только в два часа дня, а оставить вещи было негде, то мы гуськом зашагали в город, таща за собой барахло. Было очень жарко. Сита Вреде тащилась сзади, навьюченная своими разными корзиночками. Мы умоляли ее выбросить все это, но она ни за что не соглашалась.
      Наконец мы отыскали маленькую неповрежденную гостиницу, где нам позволили умыться и отдохнуть. Потом мы пустились на поиски почты, чтобы послать телеграммы родным. Безуспешно. Я попыталась найти мясную лавку и вскоре, очень гордая, вернулась с полфунтом колбасы. Однако и Сизи, и Сита были уверены, что она сделана из конины или, хуже того, из собачьего мяса, и не стали к ней прикасаться. Мы отдали ее официантке, та страшно обрадовалась. Подкрепившись жидким супом, Сизи и я пошли в парк и сели на скамейку погреться на солнце. Нас окружали воронки от бомб. Завыли сирены. Мы зашли в гостиницу за Ситой и нашим багажом и помчались обратно на станцию. Что бы ни случилось, мы не хотели застрять в Линце, а для этого следовало избегать убежищ.
      На станции стоял гвалт. Люди явно не знали, куда идти и что делать. Сизи приметила на другом пути поезд, разводивший пары и отправлявшийся, судя по всему, как раз туда, куда нам было нужно. Мы забрались в вагон и стали ждать развития событий. Нам повезло: вместо того, чтобы отправиться по расписанию, поезд отошел тут же, чтобы не попасть под надвигающийся налет.
      Атнанг-Пуххайм - важный железнодорожный узел, где останавливаются поезда на Гмунден и Зальцбург. Мы сошли и направились в деревню. Она состояла из одной улицы. Нас накормили супом на раздаточном пункте Красного Креста, который занял тут все гостиницы. Нам сказали, что сюда поступают целые потоки раненых. Мы были приятно удивлены при виде хорошеньких загорелых медсестер, бодрых и приветливых. Война здесь, казалось, далеко-далеко. На почте даже приняли мою телеграмму на имя Мама; вот только не знаю, дойдет ли она. Татьяна в Гамбурге, это уж чересчур далеко, туда не дойдет ничего, не стоит и пробовать.
      В пять вечера мы сели на поезд, идущий на Гмунден; там Сизи и я сошли, а Сита поехала дальше, в Альтмюнстер. На будущей неделе мы воссоединимся и отправимся в Шварцах-Санкт-Файт.
      Наше первое впечатление от Гмундена было не самое благоприятное. Нам пришлось долго ждать трамвая; впрочем, мы давно привыкли ко всем этим нескончаемым задержкам. На трамвае мы доехали до рыночной площади перед главной гостиницей города - отелем "Шван", неподалеку от озера. Здесь тоже большая суматоха: все время прибывают грузовики, полные беженцев из Вены. Деваться им некуда, их просто сгружают, и они сидят повсюду на своих узлах. Среди них я узнала одного испанского дипломата.
      Мы поднялись пешком на крутой холм, где расположена Кенигин-вилла. Построена она была дядей королевы Виктории, герцогом Камберлендским, а сейчас принадлежит незамужней тетке Кристиана Ганноверского - принцессе Ольге. Вилла выглядела безлюдной. Я прошла в конюшню, пытаясь кого-нибудь найти, а Сизи преградил дорогу большой волкодав, который начал с бешеным лаем кружиться вокруг нее. Поблизости висело несколько табличек "Злая собака", и мы порядком напугались. В конце концов нас впустила беженка жена немецкого полковника, живущая здесь с двумя детьми. Позвали фройляйн Шнайдер, типичную старомодную горничную, в пенсне и с высокой прической, она повела нас наверх и разместила в спальне. Спальня маленькая, с узкой кроватью и шезлонгом. Мы бросили жребий, кому где спать. Фройляйн Шнайдер расстроилась, так как, хотя Кристиан и велел ей ожидать нас, она не знала точной даты нашего приезда и не смогла устроить нас более комфортабельно. Но мы так благодарны Кристиану хотя бы за это, что и не думаем жаловаться.
      Жена полковника пригласила нас на ужин. Она очень любезна. Потом мы предались несравненной роскоши - принимали ванну в ванной комнате, с пола до потолка отделанной семейными фотографиями европейских царствующих домов викторианской эры.
      Внезапно мы услышали гудок. Это был Геза Пеячевич! Он приехал со своим шурином Капестаном Адамовичем. Оказалось, что они не только живы и здоровы, но даже привезли с собой весь наш багаж, пальто и прочее. Но это еще не все. Геза где-то раздобыл трейлер, он прицепил его к своей машине и нагрузил его брошенным имуществом многих других наших друзей. Поразительно, как многого может добиться решительный и смелый человек даже в такое время, как нынешнее! Пришлось оставить только мой розовый аккордеон и один из чемоданов Сизи.