Приглашаю гостей, пока есть вино. По-прежнему нет угля. В доме все холоднее и холоднее; когда приходят гости, я включаю два жужжащих электрических вентилятора.
      Четверг, 23 марта
      Теперь это уже официально: Венгрия оккупирована "нашими" войсками. Новым премьер-министром стал бывший посланник в Берлине - Штояи, которого я несколько раз встречала на ужинах у Валери Аренберг: она ведь тоже венгерка. От Макиавелли в нем, насколько я помню, очень немного.
      Хотя Венгрия немало поживилась за счет дружественных отношений с нацистской Германией, возвратив себе значительную часть территории, утраченной после Первой мировой войны, ее приверженность этому союзу была, мягко говоря, относительной, а участие в военных действиях Гитлера на Востоке - скромным. После того как во время Сталинградской битвы венгерские вооруженные силы были практически уничтожены, вероломный регент Венгрии адмирал Хорти вступил тайно в контакт с союзниками. Это стало известно Гитлеру; 17 марта он вызвал Хорти в Берхтесгаден. В его отсутствие немецкие войска заняли страну и объявили премьером фельдмаршала Доэма Штояи.
      Пятница, 24 марта
      Мои продовольственные запасы тают на глазах.
      Вечером зашла к графу Шуленбургу, он показал мне телеграмму из Мадрида: ночью 17-го французское Сопротивление пустило под откос экспресс Париж-Андэ; погибли оба Ойарсаба-ля. Подробности не сообщались, говорилось только, что похороны состоялись в Мадриде. Они ехали домой в отпуск: Мария Пилар только что вернулась из Швейцарии, куда она ездила навестить их маленького сына он учится в школе Ле Розэ. На свадьбе Татьяны он нес за ней шлейф. Это трагическая утрата для всех нас, ведь они были одними из самых дорогих наших друзей. Провела вечер дома абсолютно подавленная.
      Суббота, 25 марта
      Закончила работу в полдень; затем, переодевшись, присоединилась к графу Шуленбургу и его помощнику, и мы отправились в санях, запряженных лошадьми министерства, на Пфаффенберг - лесистый холм посредине нашей долины. У министерства тут целый конный завод. Кучер с азиатской внешностью оказался бывшим советским военнопленным из Азербайджана. Их тут довольно много, так как немцы не хотят использовать их на Восточном фронте. Одетые в немецкую форму не по росту и очень странно в ней выглядящие, они, в общем, добродушны.
      К немалому удивлению немцев, практически с самого начала кампании на Востоке значительное число русских пленных добровольно вызывалось служить захватчикам. Среди этих людей были жители самых различных регионов Советского Союза, но особенно охотно шли на сотрудничество представители нерусских национальных меньшинств (таких, как упоминаемые Мисси азербайджанцы), чьи земли вошли в состав Российской империи относительно недавно и у которых были свои националистические и (у мусульман) религиозные счеты с их атеистическими московскими правителями. Кто-то шел на это лишь для того, чтобы не умереть голодной смертью в немецком лагере, но многие по идеологическим мотивам, придя к выводу, что Сталин (чьи чистки совсем недавно опустошили страну) - это враг еще хуже Гитлера. К концу войны таких перебежчиков насчитывалось от 1,5 до 2,5 миллиона, чего никогда еще не бывало за всю многовековую историю России!
      Уже в начале кампании кое-кто из немецкого командования понял, что единственный шанс на победу на Востоке заключается для немцев в том, чтобы заручиться поддержкой русского народа в борьбе с его коммунистическими правителями, и вскоре появились воинские части, состоящие из бывших красноармейцев в немецкой форме - сначала на вспомогательной службе в тылу, а затем и в качестве регулярных боевых частей, призванных служить также и центром притяжения для новых перебежчиков. В 1942 г. был взят в плен на Волховском фронте заслуженный советский генерал, один из любимцев Сталина, Андрей Власов, отличившийся предыдущей зимой при обороне Москвы. Вместе с еще несколькими советскими генералами он взялся создать Русское Освободительное Движение, которое, по их расчетам, разделавшись со Сталиным, повернулось бы и прогнало в свою очередь и немцев. Хотя это движение получило поддержку у многих высших германских военачальников и даже у некоторых высших чинов СС (под конец и у самого Гиммлера!), оно так и не развернулось из-за непреклонной позиции Гитлера, не желавшего об этом и слышать. В его планах для русских, даже антикоммунистически настроенных, места не было никогда - разве что в качестве рабов. Только в ноябре 1944 г. (когда советские войска уже готовились к конечному удару) Власову было позволено учредить "Комитет за освобождение народов России" и "Русскую освободительную армию", состоявшую из двух плохо экипированных дивизий, успевших лишь освободить Прагу от эсэсовских частей до того, как туда вошли советские войска. После этого они отступили на Запад и сдались союзникам, которые, выполняя ялтинские соглашения, выдали их на милость Сталина. Многие из этих "жертв Ялты" предпочли возвращению на родину самоубийство. Другие были либо расстреляны на месте, либо отправлены в ГУЛАГ, откуда мало кто вернулся. Сам Власов вместе со своим генералитетом был повешен в Москве в августе 1946 г.
      На вершине холма есть небольшой замок, принадлежащий какому-то барону X., который сдает там комнаты, и по предварительной договоренности там можно пообедать. Нас любезно приняли хозяин и хозяйка, но когда гостей пригласили к столу, они ретировались. Нас проводили в очаровательную небольшую столовую, отделанную ситцем бледно-голубых и белых тонов, с мягким освещением - словом, в такую обстановку, о которой мы у себя в деревне давно и думать забыли. Подали восхитительный обед, завершившийся персиками со взбитыми сливками. Мы радовались, как дети на празднике. Позже хозяева дома снова вышли к нам и провели нас по замку. У них есть даже небольшая оранжерея, и они с гордостью показали нам свою первую розу. Потом подали коньяк, после чего за нами заехали сани, и мы отправились обратно в Круммхюбель.
      Понедельник, 27 марта
      Еще одна ветчина от Йозиаса Ранцау - дай ему Бог здоровья!
      Вторник, 28 марта
      В прошлую пятницу опять был сильный налет на Берлин. Я беспокоюсь, так как Жаннетт С. со времени своего отъезда не подает признаков жизни.
      Ужин у Мадонны Блюм. Позже зашел карикатурист Брунс, и мы играли на трех аккордеонах. Он приехал сюда на две недели; обычно он работает ночью, а днем бегает на лыжах или играет нам на аккордеоне, пока работаем мы. Он исключительно одарен, у него неисчерпаемый репертуар, и он многому нас научил. Он крошечного роста, очень талантливый художник и, подозреваю, тайный коммунист. У него весьма "оригинальные" взгляды на нынешнюю Германию.
      Среда, 29 марта
      Все снег и снег.
      Ханс-Бернд фон Хафтен позвонил мне из Берлина узнать, не сможет ли Татьяна приютить у себя в Кенигсварте семью Джаджи Рихтера - их дом тоже разбомбили. Во время дневного налета, когда Джаджи сидел в бункере на работе, в его дом попала фугасная бомба, разбросав членов семьи во все стороны. Слава Богу, никто не пострадал, но теперь им некуда деться. Пытаюсь дозвониться до Татьяны, но междугородняя связь, как обычно, не действует.
      Четверг, 30 марта
      Письмо из Берлина: меня просят приехать после пасхи. Я в восторге: очень трудно так долго находиться вдали от "центра событий". Наше здешнее малоподвижное существование полезно лишь для физического восстановления сил.
      Сегодня вечером мы с Мадонной Блюм готовили картошку на ужин, и вдруг, едва держась на ногах, появляется Жаннетт С. со своей девочкой и тащит огромный чемодан. Не успела она приехать в Берлин, как в первую же ночь в ее тамошний дом попала одна из самых мощных бомб. Подвал обрушился, похоронив заживо одиннадцать человек. Сами они каким-то чудом спаслись, но ее матери теперь некуда деться, мне придется отсюда выехать, чтобы освободить ей место. Судя по всему, в Берлине сейчас сплошной ужас: нет воды (семья получает по два ведра в день, их разносят солдаты), нет света, нет газа... Жаннетт С. несколько раз возбуждала на улице неудовольствие прохожих своей "вызывающей" косметикой: теперь это считается "непатриотичным". Шляп больше не носят - в лучшем случае закутываются в шарф, чтобы не задохнуться в дыму.
      Пятница, 31 марта
      Весь отдел окунулся в бурную деятельность. Завтра приезжает д-р Сикс с Джаджи Рихтером и другими высшими начальниками, и они зайдут во все шале и все гастхаусы по очереди. По случаю столь важного события откуда ни возьмись вдруг появился уголь, и наше жилье отапливается практически в первый раз за зиму. Более того, "Танненхоф" заново покрасили и выстелили коврами. Бютнер в смятении издал "Приказ дня": в воскресенье всем быть на своих рабочих местах от девяти до двенадцати. Можно подумать, что ожидается визит папы римского!
      Погода наконец-то начала улучшаться, и поэтому мы особенно ворчим.
      Суббота, 1 апреля.
      Намеренно пришла на работу поздно - из-за завтрашнего дня. Бютнер уже рыскал по территории. Он подчеркнуто объявил, что находится там с восьми утра. Нынешний объект его придирок - после того, как он оставил в покое меня, - это профессор Михель, который, когда его отчитывают, обычно замечает: "Das kostet mir nur ein mudes Lacheln" ["Это обходится мне всего-навсего в усталую улыбку"].
      Воскресенье, 2 апреля.
      Пришла на работу чуть позже девяти. Погода была ясная и солнечная. Аккордеон Брунса на время спрятали, на каждом столе поставили табличку, удостоверяющую, какой именно областью нашей деятельности здесь занимаются: Bildarchiv [фотоархив], Schrift und Wort [письменное слово] и т. п. ; все напряженно стояли в ожидании явления Великого Могола. Я сидела на веранде и грелась на солнышке с Брунсом и сослуживицей из Берлина, когда меня срочно вызвали: Бютнеру требовалось обсудить какие-то тексты и заголовки.
      Этим мы и занимались, когда появилась процессия, возглавляемая д-ром Сиксом, за которым следовали Джаджи Рихтер, выглядевший так, словно у него болел живот, Бем, Блант и секретарша Сикса фрау Зойстер, плюс власти предержащие Круммхюбеля, то есть Бец и прочие. Господа из Берлина были в несколько растрепанном виде: с непривычки к скользкому льду и снегу они явно спотыкались и падали по дороге к нам наверх. После этого все собрались на веранде, где к нашему всеобщему изумлению Бютнер разразился нескончаемой речью о нашей "исключительно важной" деятельности. Что за фарс! Сикс молча устремил на него взгляд, он сбился и стал запинаться. Я стояла сзади, прислонившись к двери. Когда речь Бютнера кончилась, Сикс сказал несколько слов о необходимости обеспечить больше места для фотоархива (следовательно, для меня!) и т. п., и они заковыляли обратно вниз по склону, а мы пошли бегать на лыжах.
      В течение следующих трех дней Сикс будет занят где-то в другом месте, так что нас не будут беспокоить, но он объявил, что нанесет нам еще один инспекционный визит в среду.
      Вчера его секретарша фрау Зойстер неожиданно пришла ко мне и умоляла явиться сегодня утром на работу. Как я поняла, они боялись, что я вместо этого пойду бегать на лыжах! Что они, с ума сошли: это в присутствии Тигра-то? Он слишком опасный для меня человек, чтобы я позволила себе легкомысленно относиться к своим обязанностям, пока он здесь. Да и вообще с моей стороны было бы непростительной глупостью настраивать его против себя по такому пустяковому поводу, зная, что нам предстоит. [Здесь Мисси явно опять намекает на готовящееся покушение на жизнь Гитлера].
      Фрау Зойстер обещала Джаджи. и еще двоим господам из Берлина, помогавшим ей в дороге справиться с ее тяжелым багажом, чашку кофе. Я предложила ей принять их в нашем доме, так как больше ей сделать это негде. Мы с Мадонной Блюм едва успели дойти до дома, снять боты и предупредить Жаннетт С., как появились Джаджи, Бем и Блант. Фрау Зойстер обеспечила кофе, а я вино. Мы очень мило побеседовали: ведь эти трое - одни из последних оставшихся в отделе порядочных людей. Они не знают, как быть с Сиксом, и спросили у нас, не могут ли они привести его к нам с собой после ужина. Что же, возможно, это будет с нашей стороны умной политикой. Вечером они действительно привели его с собой, и мы принимали гостей допоздна, причем ноту веселости в наше общение вносила одна лишь Жаннетт.
      Понедельник, 3 апреля.
      Семейство Ранцау переправляет все свои ценные вещи из Бухареста сюда, к родственнице Йозиаса. Судя по всему, они там очень встревожены, ведь фронт приближается с каждым днем.
      Вторник, 4 апреля.
      Погода быстро портится, и я, воспользовавшись присутствием Джаджи Рихтера, решила поехать с ним тайком в Кенигсварт на уикэнд. Он наконец решился отправить свою семью к Татьяне, и не исключено, что мне удастся даже выхлопотать официальное разрешение его сопровождать. Ехать поездом будет тяжело: теперь поездка занимает восемнадцать часов вместо пяти.
      Среда, 5 апреля.
      Джаджи Рихтер не только добился у д-ра Сикса разрешения для меня сопровождать его в Кенигсварт, но и устроил так, что мы выезжаем уже в пятницу (обосновав это тем, что должен переговорить со мной еще по ряду служебных вопросов).
      Сегодня такое жаркое солнце, что мы с фрау Зойстер забрались на крышу нашей веранды. Там мы говорили о делах, и скоро к нам присоединились Джаджи и профессор Михель, а рядом в уголке, сняв рубашку, загорал Брунс. Джаджи неожиданно сообразил, что ранее Брунс ни в каких совещаниях участия не принимал. Поскольку здесь все немедленно получает гриф streng geheim ["совершенно секретно"], то было решено, что как только мы спустимся с крыши, Брунс принесет присягу секретности.
      Четверг, 6 апреля.
      Сегодня утром меня попросили явиться к д-ру Сиксу после кофе, так как он захотел поговорить со мной наедине. Я не вполне поняла, что означает "после кофе". К счастью, по дороге на обед я наткнулась на самого Сикса. Он многозначительно взглянул на свои часы. Означало ли это, что я ухожу слишком рано, или же что-то другое? Трудно сказать. С таким человеком очень непросто найти верный тон и скрывать свое отвращение и страх под маской бравады: мне, мол, наплевать. Позже зашел Джаджи Рихтер и сообщил, что нас обоих ожидают в пять. Как хорошо, что мне не пришлось идти одной! В "Танненхофе" нас встретил лично Сикс. Нам были предложены булочки, кофе и коньяк; обсуждались общие вопросы - если только можно назвать это обсуждением. Любой спор он неизменно завершает напоминанием, что является наиболее высокооплачиваемым сотрудником нашего учреждения и, следовательно, за ним должно оставаться последнее слово.
      Кенигсварт. Западная страстная пятница, 7 апреля.
      Сегодня утром встала в пять. На станцию успела как раз к тому моменту, когда д-р Сикс и Джаджи Рихтер садились в поезд, а местные круммхюбельские власти в лице Беца и иже с ним стояли на платформе, провожая "нас". К счастью, в Герлице наши пути разошлись. Поезд, на котором мы с Джаджи предполагали сесть, пришел настолько переполненным, что мы не смогли на него попасть даже через окна, так что пришлось три часа ждать следующего поезда и в Мариенбад мы прибыли в одиннадцать ночи, проведя в пути почти двадцать часов; но Джаджи был в хорошем настроении и время прошло быстро.
      Добравшись до дома, я немедленно разделась и поужинала. Потом появилась Мама. Я была рада видеть ее, ведь я не была здесь с рождества. Между нами тут же разгорелся политический спор. Такая вынужденно бездеятельная жизнь плохо сказывается на динамичных натурах. Вчера из Риги приехал Паул Меттерних. Он выглядит очень усталым, но совсем не таким исхудавшим, как я ожидала, и настроение у него бодрое.
      Суббота, 8 апреля.
      Погода чудесная. Здесь гораздо меньше снега, чем в Круммхюбеле. Мы с Мама ходили в деревню и встретили гуляющую семью Рихтеров. После сытного обеда - что значит по нынешним временам быть владельцами имения! - долго каталась по окрестностям. У Паула Меттерниха сильная одышка, но в остальном он держится бодро. Как жаль, что Круммхюбель так далеко и я не могу приезжать сюда чаще! Меттернихи надеются летом поехать в Испанию - у Паула отпуск по болезни. Он даже собирается ехать туда на автомобиле своей матери, который спрятан здесь в сарае с самого начала войны. Его эта идея чрезвычайно воодушевляет: ведь сейчас пользование частным транспортом запрещено.
      Западное пасхальное воскресенье, 9 апреля.
      Приходили обедать Рихтеры. Джаджи умница. Как хорошо, что в министерстве еще есть кто-то, кому можно доверять.
      Круммхюбель. Вторник, 11 апреля.
      Встали в 4. 30 утра. Поезд был переполнен, и всю дорогу нас преследовал вой сирен воздушной тревоги. Приехала в Круммхюбель в 7 вечера и немедленно направилась домой, где нашла много писем и несколько посылок.
      Среда, 12 апреля.
      Посылки были от Ханни Ениша: он прислал масло, бекон и колбасу. Я растрогалась. Мы тут же организовали пиршество, завершив его чашкой кофе.
      Днем было общее собрание, на котором объявили о недостатках, обнаруженных д-ром Сиксом во время его визита: среди прочего он отметил, что мы недостаточно аккуратно отбываем свое рабочее время. С другой стороны, было объявлено, что если здесь будет воздушный налет, то мы имеем право разойтись куда хотим. Разумный совет, тем более что иной альтернативы нет!
      Ужинала с графом Шуленбургом, потом ходила в кино.
      Хотя в то время Мисси этого не знала, д-р Сикс, находясь в Круммхюбеле 3 - 4 апреля, выступал на семинаре "экспертов по еврейскому вопросу", прикомандированных к германским дипломатическим миссиям в Европе. Он сделал доклад на тему "Политические структуры мирового еврейства", в котором заявил, что "физическое истребление европейских евреев лишает еврейство его биологических резервов".
      Четверг, 13 апреля.
      Сегодня утром позвонил Ханс-Георг фон Штудниц. Он находится здесь вместе с полномочным посланником Шмидтом, начальником отдела иностранной прессы АА. Они совещаются с Тидо Гаспаром, занимающим аналогичный пост в Словакии, а заодно и пост министра пропаганды. Позже Ханс-Георг зашел ко мне на работу и мы посидели на скамье, греясь на солнце. Он переполнен новейшими берлинскими сплетнями. По-моему, он многое выдумывает, но он превосходный рассказчик.
      В обеденное время мы пошли с ним вверх по склону посмотреть на комнату, которую граф Шуленбург нашел для меня в другом шале, так как Жаннетт С. просит меня освободить мою теперешнюю комнату, где поселится ее мать. Новая комната более чем скромна, но снабжена проточной водой, а это теперь большой плюс. На днях приедет Лоремари Шенбург, мы будем жить там вместе и, думаю, устроимся уютно. На мосту над водопадом мы столкнулись с самим посланником Шмидтом; он оказался, к моему удивлению, совсем молодым человеком. Он устраивал Kameradschaftsabend, то есть вечеринку своих сослуживцев, в отделе прессы в гостинице "Тайхманнбауде" и пригласил и меня. Вместе с Мадонной Блюм и еще несколькими приглашенными мы отправились туда в конном экипаже.
      За исключением нас, все девушки были из Отдела прессы. Мы сидели за длинными столами, моим соседом был Штудниц, продолжавший рассказывать свои берлинские саги. В ходе всчера посланник Шмидт опрокинул стакан вина на юбку Мадонне. Его словацкий гость Тидо Гаспар пригласил нас к себе в Словакию и обещал мне свою последнюю книгу - "Mille et une femmes" ["Тысяча и одна женщина"]: он поэт и драматург. Напитки подавались в изобилии - коньяк, всевозможные вина, шампанское; были также превосходные бутерброды. Присутствовал и бургомистр Круммхюбеля; он недвусмысленно шепнул мне, что крайне мной заинтригован - qu 'est-ce que je fichais dans cetts galere? [что побудило меня оказаться в такой компании?] Вечеринке не было видно конца, но в два часа ночи я предложила нашей группе откланяться.
      Пятница, 14 апреля.
      Весна: повсюду вырастают крокусы.
      Мы с Мадонной Блюм решили съездить в Берлин на автобусе Ханса-Георга Штудница, который возвращается туда завтра. У Мадонны отпуск. А я - зайцем!
      Суббота, 15 апреля.
      Встала в пять утра и встретилась с Мадонной Блюм в условленном месте. Появилось огромное белое чудище на угольной тяге, управляемое жизнерадостным австрийцем. Остальные трое пассажиров тоже были австрийцы. Вообще-то в автобусе тридцать мест. Часть пути проходила по Autobahn [автомагистрали], и нам все время приходилось останавливаться, чтобы водитель мог заправить свою топку. В Кенигсвустерхаузене, где сошел один из наших пассажиров, был в разгаре воздушный налет; над головами кружилось много истребителей, а близ дороги было несколько воронок. Но вскоре дали отбой, и мы поехали дальше. В Берлине нас высадили на площади Инсбрюкер Плац.
      У Герсдорфов я застала Марию и барона Корфа. Мария принялась варить мне яйца, как вдруг вошел Папa. Он приехал в Берлин на русскую Пасху. Я позвонила Готфриду Бисмарку, который сообщил мне, что Лоремари Шенбург живет в отеле "Централь", возле железнодорожной станции Фридрихштрассе. Поскольку получить комнату в отеле сейчас очень трудно, это, несомненно, дело рук графа Хельдорфа. Я позвонила ей и попросила забронировать комнату и мне. Большую часть дня провела с Марией, потом пошла в отель. Путь пролегал через Тиргартен, представляющий сейчас грустное зрелище. Вообще запущенный вид Берлина поражает и удручает.
      На Унтер ден Линден прошла мимо отеля "Бристоль". На первый взгляд он выглядел не так уж плохо: фасад сохранился, с балконами и всем остальным. Но внутри все разворочено: там и сям валяются телефонные трубки, кафель, люстры, обрывки ковров, осколки зеркал, битые статуи и осыпавшаяся штукатурка.
      В отеле "Централь" меня встретили с подчеркнутой вежливостью и немедленно дали комнату. Я заказала ужин и прилегла поспать. Через два часа появились Лоремари, Тони Заурма, Александра фон Бредов (племянница Готфрида), Кикер Штумм и еще один приятель; мы сидели, пили коньяк и болтали до полуночи.
      Несмотря на все усилия ее спрятать и попытки ее очень способного адвоката д-ра Лангбейна (который в то время сам имел неприятности и сейчас находится в тюрьме) мать-еврейку Зигрид Герц опять арестовали - теперь уже окончательно. Помочь больше ничем нельзя, и мне страшно ее жаль. Все это напомнило мне, как года два назад мы сидели с Зигрид и с Лоремари на кухне у Лейндорфов, обсуждая эти возмутительные преследования евреев. Кто-то подарил мне тогда бутылку бенедиктина, и мы, разлив его в пивные стаканы, запивали им наш "ужин", состоявший из сухой колбасы.
      Д-р Карл Лангбейн был давно уже близок к группе антинацистских сопротивленцев из окружения бывшего посла фон Хассела и бывшего прусского министра финансов д-ра И. Попица. Пользуясь своими поездками в Швейцарию, он также служил контактом с союзниками. Но одновременно он же имел контакты и с Гиммлером, которого он старался убедить порвать с Гитлером. В сентябре 1943 г. его арестовали, долго пытали и под конец казнили. Его дочь, кстати, автор немецкого перевода книги Мисси.
      Воскресенье, 16 апреля.
      На пустой желудок отправилась в русскую церковь причаститься, к сожалению безуспешно. Там была такая давка, из-за множества беженцев и депортированных "остов" из Советской России, что я даже не могла пробиться ко входу. После настоящей кулачной драки с каким-то скотиной, который ворвался в телефонную будку и пытался меня оттуда вытеснить, я дозвонилась до Лоремари Шенбург и вернулась к себе в гостиницу. Скоро появился Тони Заурма на своей машине, и мы поехали в гостиницу "Эден" пообедать. Так как фасадной части здания еще нет, доступ туда теперь с заднего входа. Но уже восстановили пятьдесят комнат. Мы легко получили стол, и нам подали удивительный обед, состоящий из редиски с маслом и котлет из дичи (дичь не рационирована). Мы начали с коктейлей, затем несколько сортов вина, затем шампанское и завершили все это бутылкой коньяка из погреба Тони. Мы уже долгие месяцы так хорошо не ели.
      Завернув часть обеда в бумажные салфетки, мы понесли это Марии Герсдорф, где нашли Готфрида Крамма и Папa. Готфрид сейчас очень расстроен, так как Швеция попросила его больше не приезжать. Он часто бывал там благодаря дружбе со старым королем - оба большие любители тенниса. Может быть, то интрига англичан?
      Мы пробыли у Марии почти весь день; потом Тони ушел, а я одна отправилась в отель, так как должна была вернуться в Круммхюбель завтра же утром, и мне никак нельзя будет опаздывать на поезд.
      Вторник, 18 апреля.
      Переехала из шале Жаннетт С. в свою новую комнату, которая находится в получасе ходьбы от работы; в этом немало преимуществ. Комната имеет балкон с чудным видом.
      В Круммхюбеле сразу же наткнулась на Беца, которому и призналась, где провела уикэнд, но моей вылазки никто, похоже, и не заметил.
      Потом приехала Лоремари с огромным чемоданом. Мы вместе втащили его вверх по склону. Живописные окрестности ей понравились, но она твердо намерена пробыть здесь минимум времени.
      Суббота, 22 апреля.
      Постепенно начинаю понимать, как трудно работать с Лоремари Шенбург именно потому, что мы такие близкие подруги.
      Понедельник, 24 апреля.
      Долгий разговор с Лоремари Шенбург: она дуется, так как винит меня в том, что ее перевели в Круммхюбель. Не могу же я сказать ей, что истинная причина заключается в том, что из-за ее безрассудного поведения само ее присутствие в Берлине ставит под угрозу людей, которые (хотя она этого не знает) в гораздо большей степени, чем она, вовлечены в то, что предстоит. [Опять намек на предстоящее покушение на Гитлера!]. За ужином у нас был еще один долгий разговор, и это несколько разрядило атмосферу.
      Завтра я возвращаюсь в Берлин недели на две.
      Берлин. Вторник, 25 апреля.
      Лоремари Шенбург проводила меня до станции и помогла донести чемодан. До Герлица - это в двух часах езды - ехать было довольно удобно: я даже сидела. Но в Герлице наш вагон по неизвестной причине отцепили, и всем пришлось выйти и искать места в других вагонах: дальше стояла всю дорогу до Берлина.
      Была очень рада снова увидеть Алекса Верта и Адама Тротта. Все как в былые времена. Мы долго говорили, прежде чем я отправилась в кабинет к Джаджи Рихтеру. Все возмущены, поскольку их переводят в новое помещение в соседнем доме, где условия не отвечают самым элементарным требованиям: там нет даже телефона. Поэтому они решили перебраться в отель "Карлсбадерхоф", где еще есть свободное место. Адам привез меня к себе на чай, а потом отвез на станцию Шарлоттенбург.
      В Потсдам я приехала довольно поздно; к ужину меня ожидали Готфрид Бисмарк, Рюдгер Эссен и Жан-Жорж Хойос. Мелани за городом. Переводчик Гитлера посол Паул Шмидт попал в тяжелую автомобильную катастрофу - два перелома черепа. Надеюсь, что он поправится: он приятный, порядочный человек. Была также тяжелая авиакатастрофа, в которой погиб генерал-полковник Хубе. Он только что получил алмазы к своему рыцарскому железному кресту с дубовыми листьями.
      Среда, 26 апреля.
      Тружусь над макетом нового журнала, который задумал выпускать д-р Сикс.
      Вечер провела с Марией Герсдорф. Я так редко вижу их обоих, а они всегда такие душки и так добры ко мне! Они более или менее привели в порядок первый этаж, теперь там можно сидеть, но по-прежнему очень холодно. Скверик перед домом тоже выглядит лучше: среди развалин цветут персиковые деревья и гиацинты - маленький оазис.
      Четверг, 27 апреля.
      Сегодня утром была у графа Хельдорфа. Какой-то грубый чиновник попытался было меня остановить, но я все-таки к нему прошла. Принял он меня, как всегда обаятельно, что никак не дает мне разобраться, каков же он на самом деле: ведь очень многие мои друзья ему не доверяют. Однако мнение Готфрида Бисмарка я ставлю очень высоко, а потому твердо намерена и впредь относиться к нему хорошо. Он подвез меня к отелю "Адлон". Я сидела рядом с ним впереди; позади ехали два крупных полицейских чина. Я чувствовала себя в полнейшей "безопасности": это же самые высокопоставленные лица в берлинской полиции!
      Обедала с Тютю Штуммом. "Адлон" - Вавилонская башня, где собираются последние из могикан. Устраивать коктейли теперь не принято, так что все и каждый, кого я когда-либо встречала на подобных приемах и кто уцелел, заглядывают сюда по меньшей мере раз в день. Сегодня, например, там были Франц-Эгон Фюрстенберг, Хельга Неринг, Лалли Хорстман, Фрици Шуленбург (бывший вице-президент берлинской полиции, заместитель Хельдорфа), сестры Лоренц, Карл Залм... Есть что-то зловещее в этой атмосфере обреченной обороняющейся крепости.
      После обеда заглянула в швейцарскую миссию к Перси Фрею. Приятно время от времени чувствовать под ногами нейтральную почву! Потом поехала к художнику Лео Малиновскому, который живет в Николасзее - этот берлинский пригород так хорош в это время года, когда повсюду цветут крокусы и миндаль.
      Попили с Лео кофе в его квартирке. У него очаровательная старушка мать, которая живет с ним; чудесная, типично русская интеллектуальная атмосфера. Лео сильно хандрит: только что покончил с собой в тюрьме один из его ближайших друзей, работавший в геббельсовском листке "Дас Райх" и часто бывавший у нас в Отделе информации. Лео подозревает, что его заставили это сделать. Художникам сейчас приходится особенно трудно. Молодые все мобилизованы, если еще не погибли; а те, кто постарше, судя по всему, ушли в подполье, поскольку, нечего и говорить, взгляды у них по большей части в высшей степени нонконформистские; так что в обоих случаях им нелегко выжить.
      Я выпила так много кофе, что весь остаток дня у меня все плыло перед глазами. Кофе - единственный напиток, который я пью в огромных количествах, как только предоставляется возможность: похоже, что он заменяет все то, чего мы лишены. Курить я практически бросила.
      После этого я направилась прямо в Потсдам. Готфрид Бисмарк был один. С ним можно разговаривать о чем угодно, он так хорошо все понимает; но стоит ему оказаться в окружении людей, его раздражающих, как он нервничает и ведет себя, как необъезженная лошадь.
      Пятница, 28 апреля.
      По утрам Рюдгер Эссен отвозит меня в Берлин. К сожалению, скоро он навсегда уезжает в Стокгольм. Нам будет очень его не хватать; он спокоен, как скала в бушующем море, и никогда не выпускает трубки изо рта. Сейчас его сослуживцы один за другим устраивают в его честь прощальные вечеринки, с которых он возвращается лишь к утру сильно подвыпившим.