Его не было ни на корабле, ни во Влахернах. В конце концов я нашел его в арсенале, возле пылающих литейных печей. Он стоял, опершись о двуручный меч, широкоплечий грузный мужчина с большим животом; он был на голову выше всех остальных – включая даже меня. Его голос гудел, как из бочки, когда он громко давал указания императорским мастерам. Василевс Константин уже назначил его протостратором, командующим обороной города. Джустиниани был в отличном настроении, поскольку император обещал ему княжеское звание и остров Лемнос в наследное владение, если генуэзцу удастся отразить нападение турок. Джустиниани верил в свои силы и знал свое дело. Это было видно по его распоряжениям и вопросам, по тому, как он выяснял, сколько и каких пушек и баллист может предоставить арсенал, если мастера будут работать день и ночь до прихода турок.

– Протостратор, – обратился я к нему, – возьми меня на службу. Я бежал от турок и неплохо владею мечом и луком.

У него были колючие, безжалостные глаза, хоть на его одутловатом лице и мелькнула улыбка, когда он внимательно разглядывал меня.

– Ты – не простой солдат, – заявил он.

– Нет, я – не простой солдат, – согласился я.

– У тебя тосканский выговор, – заметил он с подозрением. Я обратился к нему по-итальянски, чтобы вызвать его доверие.

– Я несколько лет прожил во Флоренции, – объяснил я. – Но родился я в Авиньоне. Знаю французский и итальянский, латынь и греческий, турецкий – и немного арабский и немецкий. Могу вести учет боеприпасов. Немало знаю о порохе и пушках. Сумею навести баллисту и на ближнюю, и на дальнюю цель. Меня зовут Жан Анж. И еще я способен лечить лошадей и собак.

– Жан Анж, – повторил он, всматриваясь в меня своими бычьими глазами навыкате. – Если все, что ты говоришь, – правда, то ты просто какое-то чудо. Но почему ты не записался в ополчение у вербовщиков императора? Почему хочешь служить у меня?

– Ты – Протостратор, – ответил я.

– Ты что-то от меня скрываешь, – сказал он. – Похоже, ты напрасно искал службы у императора. И теперь пришел ко мне. Но почему я должен доверять тебе больше, чем василевс?

– Мне не нужно вознаграждения, – искушал я его. – Тебе не придется заплатить мне ни единого медяка. Я не беден. Я не охочусь за деньгами. Делаю это во имя Христа. И во имя Константинополя. Я крестоносец, хоть по мне этого и не видно.

Джустиниани расхохотался и хлопнул себя ладонью по бедру.

– Не болтай ерунды! – воскликнул он. – Умный мужик в твоем возрасте не гоняется за мученическим венцом. Кардинал Исидор, конечно, поклялся мне и моим людям всеми святыми, что каждого, кто погибнет на стенах Константинополя, святой Петр втащит за уши в царствие небесное. Но меня вполне устроит, если вместо тернового венца я получу Лемнос и княжеский титул. Так каковы же твои истинные цели? Скажи честно – или убирайся отсюда и не мешай мне. Теперь другие времена.

– Джованни Джустиниани, – принялся я убеждать его. – Мой отец был греком. В моих жилах течет кровь этого города. Если я снова попаду в руки турок, султан Мехмед прикажет посадить меня на кол. Так почему я должен дешево продавать свою жизнь?

Но он мне не верил. В конце концов мне пришлось понизить голос, украдкой оглядеться по сторонам и заявить:

– Убегая от султана, я прихватил у него мешочек с драгоценностями. Я никому не решился рассказать об этом. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу снова стать пленником Мехмеда?

Джустиниани был генуэзцем и сразу попался на крючок. Глаза протостратора загорелись зеленоватым огнем. Джустиниани тоже осмотрелся по сторонам, а потом дружески взял меня за плечо. Дыша винным перегаром мне в лицо, он наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Возможно, я больше поверю тебе и избавлюсь от всех своих подозрений, если ты покажешь мне эти драгоценности.

– Дом, который я снял, находится недалеко от порта, – откликнулся я. – А ты ведь все еще ночуешь на своем корабле?..

Он неуклюже сел на огромного боевого коня. Перед нами шагала пара слуг с факелами, освещая дорогу. За нами, гремя доспехами, маршировала дворцовая стража. Я почтительно держался рядом с конем, положив руку на стремя.

* * *

Вскоре солдаты уже колотили в дверь моего домика. На пороге появился мой слуга Мануил, перепуганный до смерти. Джустиниани зацепился за маленького каменного льва и выругался. В руке Мануила задрожал фонарь.

– Подай телятины и огурцов, – распорядился я – Вина – и большие кубки.

Джустиниани громко захохотал и приказал солдатам ждать на улице. Лестница трещала под его весом. Я высек огонь и зажег все свечи, а потом вынул из тайника маленький кожаный мешочек и вывернул его наизнанку. Бриллианты, изумруды и рубины вспыхнули белыми, зелеными и красными искрами в сиянии свечей.

– Матерь Божья! – прошептал Джустиниани, бросил на меня быстрый взгляд и нерешительно протянул свою огромную ручищу, не отваживаясь, однако, дотронуться до драгоценностей.

– Возьми себе какой хочешь, – сказал я. – Это тебя ни к чему не обяжет. Просто в знак моей дружбы. Я вовсе не пытаюсь купить ни твоего доверия, ни твоего расположения.

Некоторое время он с сомнением смотрел на меня. Потом выбрал рубин цвета голубиной крови. Не самый большой, но самый красивый. Генуэзец не первый раз имел дело с драгоценными камнями.

– Ты ведешь себя как принц, – проговорил он, зажав рубин кончиками пальцев и любуясь дивным камнем. Голос Джустиниани изменился. Генуэзец уже не знал, что обо мне думать.

Я не ответил. Он снова испытующе посмотрел на меня блестящими глазами навыкате, потом опустил веки и разгладил ладонью свои поношенные кожаные штаны.

– Мое ремесло требует умения разбираться в людях, – произнес он, – чтобы отделять зерна от плевел. Что-то подсказывает мне, что ты не вор. Что-то заставляет меня доверять тебе. И не только из-за этого рубина. Такое чувство очень опасно.

– Выпьем вина, – предложил я. Вошел Мануил, неся блюдо с мясом, небольшую деревянную кадушку с огурцами, вино и мой самый большой кубок.

Джустиниани отпил вина, потом приподнял кубок и сказал:

– Удачи тебе, принц.

– Ты издеваешься надо мной? – спросил я.

– Ничуть, – ответил он. – Я всегда знаю, что говорю. Даже когда пью. Обычный человек вроде меня может добыть корону, чтобы украсить ею свою голову, но это вовсе не сделает его принцем. А есть люди, которые носят королевскую корону в своем сердце. Твое лицо, твой взгляд, твои манеры – все свидетельствует о том, кто ты такой. Но не волнуйся. Я буду молчать. Так чего ты хочешь от меня?

Я спросил:

– Протостратор, ты действительно веришь, что сможешь защитить Константинополь?

Он ответил мне вопросом на вопрос:

– У тебя есть колода карт, господин Жан Анж?

Я вытащил колоду карт, отпечатанных с гравюр.

Такие карты продаются во всех портах. Джустиниани рассеянно перетасовал колоду и начал выкладывать на стол карты картинками вверх. А потом сказал:

– Я никогда не дожил бы до этих лет и не достиг бы такого положения, какое занимаю, если бы не умел играть в карты. Судьба сдает нам карты. Опытный человек берет их, рассматривает и оценивает, прежде чем решить, принять участие в игре или нет. Не обязательно играть каждую партию. Всегда можно бросить свои карты и подождать лучших. Настоящего игрока не соблазнит даже самая высокая ставка, если он видит, что карты у него скверные. Конечно, нельзя заглянуть в карты противника, но всегда можно просчитать и угадать, какие козыри у него на руках. А кроме хороших карт необходим еще и навык. Но прежде всего – удача. До сих пор удача была на моей стороне, господин Жан Анж!

Да, до сих пор мне везло в игре, – продолжал он, несколькими огромными глотками осушив кубок. – Я сказал: до сих пор. И даже княжеский титул не заставит меня разыгрывать сомнительную партию. Но я обследовал стены. Они веками сдерживали турок. Почему бы им не устоять и на этот раз? Я обошел арсеналы и произвел смотр императорского войска. И лишь после долгих размышлений поставил на карту свою жизнь и честь. Суди сам: по-моему у меня на руках неплохие карты.

– К тому же в твоем распоряжении – твои корабли, – добавил я.

– Верно, – не смутившись, согласился он. – К тому же, мои корабли. Последний козырь, на крайний случай. Но ты можешь не опасаться. Если Джованни Джустиниани решил сражаться, то он будет сражаться. Так велит ему его ум и честь. Буду защищать город до последней возможности. Но не более того. Нет, не более того.

– Жизнь – это высокая ставка, – вновь заговорил он после минутной паузы. – Самая высокая на свете. Даже самые крепкие латы не спасут от свинцовой пули. Копье всегда может попасть в щель между доспехами. Занося меч для удара, открываешь бок. Стрела легко пробивает забрало шлема. Никакая броня не защитит от горящих бревен и расплавленного свинца. Я знаю, во что ввязываюсь. Это мое ремесло. И еще у меня есть собственное понятие о чести – драться до последней возможности. Но не более того. Нет, – повторил он, – не более того.

Я снова налил ему вина.

– Джустиниани, что ты хочешь за то, чтобы затопить свои корабли? – спросил я так, словно рассуждал о самых обычных вещах.

Генуэзец вздрогнул и перекрестился на латинский манер.

– Не болтай глупостей, – сказал он. – Я этого не сделаю.

– Эти камни… – проговорил я, сгребая рассыпанные по столу драгоценности в маленькую сверкающую кучку. – На них ты мог бы купить в Генуе десять новых парусников.

– Возможно, – согласно кивнул он, жадно глядя на мерцающие под моими пальцами рубины и вспыхивающие бело-голубыми искрами бриллианты. – Возможно, – задумчиво повторил он, – если бы эти камни были у меня в Генуе. Нет, Жан Анж. Мы не в Генуе. Если я затоплю свои суда, эти побрякушки, скорее всего, вообще утратят для меня всякую ценность. Даже если бы ты предложил мне в десять или в сто раз больше того, что стоят мои корабли, я все равно никогда на согласился бы затопить их.

– Значит, ты так сильно сомневаешься в своих картах? – осведомился я.

Он покачал головой:

– Нет, не сомневаюсь. Я буду играть. Но я – человек предусмотрительный…

Он провел ладонью по своему одутловатому лицу, раздвинул губы в легкой усмешке и заявил:

– Ну, ну, мы с тобой немножко опьянели, раз болтаем такие глупости. – Но это было неправдой. Он мог влить в свое бычье брюхо целый бочонок вина – и никто не сказал бы, что генуэзец хватил лишку.

Я сгреб камни обеими руками.

– Для меня они не представляют ни малейшей ценности, – проговорил я. – Я сжег свои корабли.

– Мне эти камни не нужны, – хрипло повторил я и швырнул их так, что они застучали, словно град, о пол и стены. – Они твои. Возьми их себе, если хочешь. Ведь это же только камни.

– Ты пьян! – закричал генуэзец. – Не ведаешь, что творишь! Завтра утром будешь рвать на себе волосы и горько сожалеть о том, что наделал!

У меня пересохло в горле. Я не мог выдавить из себя ни слова. Просто покачал головой.

– Возьми их, – удалось мне наконец сказать. – Это – цена моей крови. Прикажи, чтобы меня внесли в список твоих солдат. Позволь мне сразиться плечом к плечу с твоими людьми. Ничего больше не прошу.

Он уставился на меня, разинув рот. Потом в глазах генуэзца промелькнуло сомнение.

– А это настоящие драгоценности? – спросил он тряхнув головой. – Или, может, просто разноцветные стекляшки – вроде тех, что венецианцы обманом всучают маврам?

Нагнувшись, я подобрал с пола неудачно и грубо ограненный алмаз, подошел к окну и провел камнем по зеленоватому стеклу сверху вниз. Раздался душераздирающий скрежет, и на поверхности стекла появилась глубокая царапина. А потом я отбросил бриллиант в сторону.

– Ты сумасшедший, – заявил Джустиниани и снова покачал своей тяжелой головой. – Было бы просто подло воспользоваться твоим безумием. Проспись и приди в себя. Потом мы можем встретиться еще раз.

– Перед тобой возникал когда-нибудь в видениях ты сам – и не во сне, а наяву? – спросил я. Возможно, я немного опьянел, поскольку не привык к вину. – А вот я себя видел. Однажды в Венгрии, перед битвой под Варной, я пережил землетрясение. Кони тогда метались и ломали оглобли. Испуганные стаи птиц взлетали в небо. Шатры рушились. Земля дрожала и качалась под ногами. И тогда мне впервые явился ангел смерти. Он был мужем бледным и темноволосым. Был моим отражением. Точно я смотрел на самого себя, идущего себе навстречу. Он промолвил: «Мы увидимся снова».

На болотах под Варной он явился мне второй раз, – продолжал я. – Он стоял у меня за спиной, когда обратившиеся в бегство венгры закололи кардинала Чезарини. Оглянувшись, я узнал ангела смерти, похожего на меня, как две капли воды. «Мы встретимся снова, – рек он, – встретимся у ворох святого Романа». Теперь я начинаю понимать его

Я вовсе не солдат, – говорил я. – Милость султана может сделать раба богаче многих западных принцев. После боя меня вместе с другими пленниками привели к султану Мураду. Его победа совсем недавно висела на волоске. Оплывшие щеки и мешки под глазами еще дрожали на его лице от напряжения и страха, которые ему пришлось пережить. Мурад был приземистым человеком, на голову ниже меня; праздность и роскошь раньше времени превратили его в дряблого толстяка. Многие пленники простирали к нему руки и громко взывали к его милосердию, обещая заплатить за себя богатый выкуп. Но в глазах Мурада все мы были клятвопреступниками и негодяями, развязавшими войну. Полагаясь на мирный договор, султан уже успел отречься от престола, передать бразды правления Мехмеду и поселиться на старости лет среди садов и парков Магнезии. И теперь он оставил нам лишь один выбор: или ислам, или смерть. Земля пропиталась кровью, когда один за другим, по возрасту и званию, опускались крестоносцы на колени перед палачом. Многих же при виде катящихся голов охватил великий страх. Пленники начинали рыдать и громко славить Аллаха и Магомета, пророка его. Даже некоторые монахи объявили, что отрекаются от Бога, который не помог христианам победить турок.

Но Мурад был усталым, преждевременно состарившимся человеком, – продолжал я свой рассказ. – Его обожаемый сын утонул, и с тех пор султан уже не слишком интересовался государственными делами. Он завел привычку топить свое горе в вине, полюбил беседовать с поэтами и учеными. Его не радовали реки крови. Когда пришла моя очередь, он посмотрел на меня, ему понравилось мое лицо, и он сказал: «Ты еще молод, зачем тебе умирать? Признай, что нет Бога кроме Аллаха, а Магомет – пророк его». Я ответил: «Да, я еще молод, но уже готов предстать перед Всевышним, как когда-нибудь предстанешь и ты, великий султан». Мои слова тронули его сердце. «Ты прав, – кивнул он, – придет день, когда неведомая рука смешает мой божественный прах с землей». И султан показал жестом, что дарует мне жизнь. Это был лишь каприз: мои слова пробудили в его душе поэтическое вдохновение. Хочешь услышать стихи султана, написанные после битвы под Варной, Джованни Джустиниани?

Джованни помотал своей бычьей головой, показывая, что его не слишком волнует поэзия, долил себе вина и впился зубами в кусок холодной телятины. Я пододвинул ему миску с огурцами и прочитал по-турецки эти незабываемые стихи, отбивая пальцами такт, точно касался струн лютни. Потом я перевел эти строки генуэзцу:

Эй, виночерпий, налей мне вина, что мы пили вчера,

Дай мою лютню, забвения требует сердце.

Краткий тот миг, что зовет человек своей жизнью,

Пусть наполняют всегда наслажденья и радость,

Ибо божественный прах мой смешает с землею

В час, что мне был предначертан, неведомая рука.

– Вот таким человеком был султан Мурад, – сказал я. – Он во много раз увеличил могущество турок и вел одну войну за другой, чтобы установить нерушимый мир. Дважды Мурад отдавал трон Мехмеду. Первый раз старого султана вынудили вернуться к власти христиане. Второй раз его призвал великий визирь Халиль, после того как янычары сожгли базар в Адрианополе. С тех пор Мурад смирился с судьбой и правил до самой смерти, больше ни с кем не воюя. Дважды в неделю он напивался с поэтами и философами. В такие минуты имел привычку одаривать друзей халатами со своего плеча, драгоценными камнями и всеми благами земными И никогда не требовал, чтобы на следующий день ему что-то вернули назад. Часть того, что лежало в этом мешочке, – дары султана Мурада. Возьми их себе, если хочешь, Джованни. Мне они не нужны и я тоже не попрошу их у тебя завтра обратно.

Джустиниани сунул в рот пол-огурца, вытер мокрые от рассола руки о кожаные штаны, благочестиво перекрестился и неловко упал на четвереньки у моих ног.

– Я – бедный человек и простой солдат, – проговорил он. – Мне негоже быть слишком гордым. Я с превеликим удовольствием унижусь ради доброго дела.

Он принялся шарить по полу и собирать драгоценности, а я светил ему, чтобы ни один камешек не остался незамеченным. Ползая у моих ног, генуэзец громко пыхтел, но продолжал говорить:

– Только не вздумай мне помогать, я тебя умоляю. Это дело доставляет мне больше наслаждения, чем возня с самой прекрасной женщиной на свете.

Я протянул ему красный кожаный мешочек. Он старательно сложил в него камни, встал наконец с пола, завязал мешочек и осторожно спрятал его за пазуху.

– Я не жадный, – заявил генуэзец. – Какой-нибудь мелкий камешек мог легко завалиться в щель в полу или закатиться под ковер, и его, наверное, найдет твой слуга, когда будет убирать комнату. Благодарю тебя.

Джустиниани склонил голову к плечу и посмотрел на меня преданными глазами.

– На своем веку, – сказал он, – я встречал святых людей, у которых бывали видения, и много разных других безумцев. Я и сам, наверное, был бы ненормальным, если бы не признавал, что на свете порой творятся вещи, которых не в состоянии постичь слабый человеческий разум. И одна из таких вещей – мое знакомство с тобой.

Он протянул мне свою огромную лапу и пожал мою руку, не скрывая благодарности.

– Отныне ты – мои друг, господин Жан Анж, – твердо проговорил генуэзец. – Я не поверю ни одной сплетне о тебе, а услышу их, скорее всего, немало. Завтра утром, как только встану, прикажу внести твое имя в списки моих новобранцев. Но тогда тебе придется явиться ко мне. Получишь коня и доспехи – и можешь быть уверен: я дам тебе столько работы, что ты быстро привыкнешь к дисциплине. Я муштрую солдат более сурово, чем турки.

Но он не шлепнул меня по спине и не хлопнул по плечу, как это, возможно, сделал бы человек, не так хорошо разбирающийся в жизни. Наоборот, уходя, он почтительно склонил голову и сказал:

– Храни свою тайну. Я не любопытен. Ты не вел бы себя так, если бы замышлял что-то недоброе. Я верю тебе.

Греки отвергли меня, латинянин протянул мне руку. Он понимал меня лучше, чем византийцы. Джованни Джустиниани…