Бадьи перевернулись у наших ног, а в следующий миг на гребне вала уже кипел рукопашный бой.

Это была уже не просто расправа с врагами, а настоящая битва, поскольку янычары носили чешуйчатые панцири и кольчуги. Мечи султанских воинов разили с быстротой молнии; неприятель всей массой теснил христиан… Генуэзцам Джустиниани и присланным на помощь грекам пришлось сбиться в группки, чтобы общим весом своих тел противостоять тяжести напиравших янычар.

И тогда на гребне большой стены показался император на белом коне. Лицо василевса сияло, когда он радостно вскричал:

– Держитесь, держитесь – и победа будет за нами!

Если бы он побыл среди нас и ощутил, как немеют от усталости наши руки, то помолчал бы…

Джустиниани поднял свою бычью голову, скрипнул зубами от боли и снова выплюнул кровавый сгусток, страшно выругался и громко потребовал, чтобы император послал кого-нибудь отпереть калитку. Василевс крикнул в ответ, что рана протостратора наверняка неопасна. Крайне нежелательно, чтобы в такой момент Джустиниани покидал своих людей.

Генуэзец рявкнул:

– Чертов вероломный грек! Мне все-таки лучше знать, что со мной. Сбрось ключ – или я заберусь наверх и задушу тебя собственными руками.

Его воины расхохотались, не прекращая боя. Немного поколебавшись, император уступил и кинул большой ключ прямо под ноги Джустиниани. Тот поднял ключ и многозначительно показал его своим ближайшим людям. Буквально в нескольких шагах кипела битва. Мечи со звоном обрушивались на латы. Огромный янычар разил всех вокруг добытым в сражении двуручным мечом, пока закованным в броню генуэзцам не удалось обступить великана и свалить его на колени. У него были такие крепкие доспехи, что латинянам пришлось рубить его по кускам.

Когда первые отряды янычар сомкнутым строем отступили, чтобы отдохнуть, в атаку пошли следующие. Джустиниани подозвал меня и сказал:

– Возьми меня под руку и помоги мне выбраться отсюда. Хороший полководец сражается до последней возможности – но не дольше.

Я подхватил его под руку, а один из ближайших его людей – под другую. Нам удалось увести его с вала и через калитку в большой стене доставить в город. Там мы увидели императора, возбужденного и окруженного советниками. Он был без доспехов – чтобы двигаться свободно. Облачился в пурпурную тунику, а на плечи накинул зеленый плащ, расшитый золотом. Василевс снова принялся умолять Джустиниани, чтобы тот превозмог себя и вернулся к своим солдатам; Константин выразил надежду, что рана протостратора вовсе не опасна. Но Джустиниани не ответил василевсу и даже не взглянул на него. Он с трудом переносил мучительную боль, которую причинял ему каждый шаг.

Император отправился обратно на стену, чтобы наблюдать за ходом сражения и своими советами вдохновлять греков на подвиги. Нам удалось снять с Джустиниани панцирь. Когда он упал на землю, в нем хлюпала кровь.

Джустиниани подал знак своему помощнику и прохрипел:

– Ты отвечаешь за людей. – Тот кивнул и поспешил обратно на вал.

День вступал в свои права.

– Джустиниани, – проговорил я. – Я благодарю тебя за дружбу, но теперь мне нужно возвращаться на стену.

Он махнул рукой, скривился от боли и с трудом ответил:

– Не болтай чепухи. Война проиграна. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Разве может тысяча смертельно усталых людей и дальше сдерживать двенадцать тысяч вооруженных до зубов янычар? Для тебя найдется место на моем корабле. Ты честно купил себе право уехать и сполна заплатил за все.

Потом он несколько минут стонал, закрыв лицо руками, и наконец прошептал:

– Ради Бога, отправляйся на стену, а потом вернись и расскажи мне, что там происходит.

Он хотел лишь избавиться от меня, поскольку к нему стали сбегаться генуэзцы, которые по одному проскальзывали в калитку, едва держась на ногах, залитые кровью с головы до пят. Я поднялся на стену и в лучах рассвета увидел султана Мехмеда над засыпанным до краев рвом. Он размахивал железным жезлом и воодушевлял янычар, которые бежали мимо него на штурм. На всем нашем участке кипело сражение на гребне вала. Генуэзцы сбивались во все более тесную группу, и я то и дело видел, как один хлопал другого по плечу, отправлял в тыл, к калитке в большой стене, а сам занимал освободившееся место. Они выбирались из боя по одному. Я понял, что битва проиграна. Барабаны янычар звучали все громче. Музыка смерти над гибнущим городом…

Вдруг кто-то рядом со мной показал на северо-восток, на Влахерны. Старики и женщины, которые только что заламывали руки и испускали громкие стенания, внезапно умолкли и, не веря собственным; глазам, уставились на холм. Но потрясшая греков картина была вполне реальной. В лучах восходящего солнца на обеих неповрежденных башнях у Керкопорты развевались на ветру кроваво-красные знамена султана.

Этого зрелища я не забуду никогда. В следующий миг его уже увидел весь город, потому что вдоль стены пробежал сначала недоверчивый ропот, а потом, нарастая, прокатился вопль ужаса: «Алео хе полис».

К этому крику присоединился хриплый торжествующий рев турок, рвущийся из тысячи глоток. Несколько минут я ничего не мог понять. Не укладывалось в голове, что лучше всего сохранившаяся часть стены была взята штурмом раньше временных укреплений. Ведь даже внешняя стена перед Керкопортой совершенно не пострадала от обстрелов.

Но там развевались на большой стене полотнища с турецкими полумесяцами. В тот же миг новые отряды атакующих янычар смели в проход между стенами греков и оставшихся генуэзцев. Бежавшие впереди солдаты султана, не останавливаясь, тут же принялись с кошачьей ловкостью взбираться на большую стену. Они цеплялись за каждый камень, хватались за край каждой щели… Женщины и дети, которым страх придал сил, начали сбрасывать на врагов огромные глыбы. Металлический зев над воротами стал в последний раз изрыгать огонь, поскольку можно было больше не бояться, что вспыхнут беспорядочно наваленные снаружи бревна. Один из императорских мастеров с силой отчаяния орудовал рычагами этого огнемета. Но горящая струя вскоре иссякла, и последние капли беспомощно упали на гравий. Греческий огонь кончился.

Все это случилось быстрее, чем можно описать. Я крикнул императору и его свите, что сейчас самое время переходить в контрнаступление. А когда понял, что они меня не слышат, бегом спустился со стены и поспешил к Джустиниани. У меня в ушах, не смолкая, звучал предсмертный вопль города: «Алео хе полис». Казалось, кричат даже камни, потому что стена сотрясалась от топота сотен ног.

Генуэзцы уже помогли Джустиниани сесть на огромного коня и окружили его грозной толпой, сверкавшей обнаженными мечами. Джустиниани привел в Константинополь четыреста закованных в броню воинов и триста арбалетчиков. Теперь их осталась сотня – тех, кто собрался вокруг Джустиниани. Я не мог упрекнуть его в душе за то, что он хотел их спасти.

– Удачи! – крикнул я и помахал рукой. – Желаю тебе быстро поправиться и отнять Лемнос у каталонцев. Ты тысячу раз заслуживаешь этого!

Но по свинцово-серому лицу и полуприкрытым глазам Джустиниани я видел, что солдаты увозят с собой в порт умирающего человека. Он даже не смог повернуть головы, чтобы мне ответить. Его люди поддержали его с обеих сторон, чтобы он не упал с седла. Как только отряд латинян исчез за ближайшим углом, началось повальное бегство со стен. Люди повсюду спрыгивали с укреплений, бросали оружие и, не разбирая дороги, пускались наутек: петляли между домами, ныряли в переулки. Император уже не мог никого остановить.

Хотя Джустиниани увезли, его помощник продолжал держать открытой калитку в большой стене, грозя императорским стражникам мечом и не давая им запереть спасительную дверцу. Этот человек впускал одного за другим спотыкавшихся и чуть не падавших с ног генуэзцев, собирал их в десятки и посылал бегом в порт. Так спаслось еще около сорока солдат. Помощник Джустиниани был безобразным рябым детиной. Он еще нашел время, чтобы плюнуть мне под ноги и крикнуть:

– Чтоб тебе провалиться, проклятый грек!