"Придумай какой-нибудь повод и иди на станцию разгружать вагоны".
      - Я хочу, чтоб ты всегда здесь, со мной, - выдохнул Русланчик. - Ну, скажи, что будешь.
      "Ну, соври хотя бы, что за сигаретами сбегаешь".
      - Конечно, буду. Солнышко. Только за сигаретами сбегаю.
      - Так есть же ещё полпачки.
      - Да надолго ли их хватит.
      - Давай я сам сбегаю.
      - Нет. Я сегодня из квартиры ещё не выходил. Уж позволь.
      Руслан глянул на меня с подозрением.
      - Куда намылился?
      - Говорю ж тебе - за сигаретами.
      - Хорошо, - сказал Руслан, продолжая смотреть мне в глаза. - Но имей в виду - я тебя жду.
      - Я скоро, - ещё раз соврал я.
      В прихожей я натянул куртку и поспешно выскользнул за дверь.
      ***
      - Во, прибыло чамора! - с неодобрением оглядывая мою худощавую фигуру, встретил меня один из напарников по будущей разгрузке вагонов с углём.
      - Сопля, - коротко охарактеризовал меня второй, помоложе.
      - Чё-то я вас тут не помню. Новички, что ли? - хмуро не остался в долгу я.
      - Ну-ну, хлопцы, нэ трэба ссориться перед работой, - вмешался администратор Ивахненко. - Тут вам часа тры горбатиться, а вы уже лайку затеяли. Ну, всё.
      Мавра сделал своё дело, мавра может и уйти.
      - Кого задушил? - спросил я.
      - Ерудированный! - ощерился мавра кривозубым ртом. - Короче, ваши вагоны вона и вот. Оплата по окончанию. Як всегда. И нэ сварытесь. Самим же не выгодно. На час лишний провкалуете ж. Оплата по рэзультату. То ж, добранич. - И Ивахненко удалился.
      "И почему на нашей саратовской станции администраторы всегда хохлы?" подумал я. Из раздумий меня вывел голос одного из напарников.
      - Ладно, чамор, давай не сердись. Меня Митяй зовут. Для тебя - дядя Митяй. А его - Петро. А тебя как?
      - Дядя Игорь. Васильевич.
      - Значь, Игорёшка, - ощерился Петро.
      - Игорь Васильевич, - уточнил я.
      Петро опешил.
      - Ну, какой ты Василич, мы ещё посмотрим. - Митяй с интересом глянул на меня. - Лопату-то в руках держал?
      Вдвое старше меня по возрасту и вдвое шире в плечах, краснорожий Митяй с насмешкой пялился на меня. Петро подхихикнул.
      "Да это ж Серёжка и Колька, - мысленно ахнул я. - Овзрослевшие, спившиеся, махнувшие на себя рукою... Пожалуй, так оно и есть. Эх, показать бы им сейчас самих себя со стороны!.. Спокойно, Игорёк. А показать бы тебе сейчас со стороны тебя... И Руслана. Что сказал бы? Как хорошо судить других. Чамор и есть".
      - Ну что, Игорь Васильевич, будемьте уголь разгружать? - ядовито спросил Митяй.
      Я схватил лопату и бросился к вагону.
      - Да он бешаной! - услышал я за спиной голос Петро.
      - Та не... Ентузиаст, - хмыкнул Митяй. - Токо посмотрим, как долго его ентузиазму хватит.
      Я молча стиснул зубы и набросился на вагон - распахнул боковой люк и вонзил лопату в чернь угля. Массивная кипа вывалилась наружу. Митяй и Петро, один скривив губы в ухмылку, другой раззинув рот, наблюдали.
      - Помогайте, а то денег не получите, - зло кинул я.
      - Не, в натуре, Митяй, - промямлил Петро. - Глянь, парень старается.
      - И пусть старается, - махнул рукой Митяй. - Нам-то что за дело.
      - Так мы ж вместе работаем, - растерянно сказал Петро.
      - Работаем! Та ты посмотри, шо он за работник! Мы ещё перекурим, а потом сделаем в два раза больше, чем он. Слышь, ентузиаст, сигарет у тя не будет?
      - Не курю, - злобно ответил я.
      - У меня есть, - сказал Петро.
      - Ага! - обрадовался Митяй. - Покурим назло ентузиасту?
      - Ну, давай... покурим, - краснея ответил Петро.
      Он вынул "Приму", и они с Митяем задымили, усевшись на рельсы.
      - По-прежнему не куришь, ентузиаст? - осведомился Митяй, с нарочным удовольствием затягиваясь и отплёвывая табачные крошки изо рта.
      - По-прежнему работаю. А ну, берите лопаты.
      - Нашёл дураков за четыре сольдо, - сынтелектуальничал Митяй.
      - Значит, я тут один дурак?
      - Выходит, да.
      Я принялся выгребать уголь с удвоенной энергией.
      - Слышь, Митяй, давай подсобим, неудобно. - Петро сделал попытку встать с рельс, но Митяй положил ему тяжёлую руку на плечо.
      - Докурим. Парень любит пахать - пускай попашет.
      - Так нечестно же...
      - С хера ли ты знаешь, что есть честно, а что нет? - ухмыльнулся Митяй.
      - А вот знаю! - Петро вскочил с рельсов и бросил недокуренную сигарету на щебёнку. - Когда один пашет, а остальные курят - это нечестно. Это я знаю. - Он схватил лопату.
      - Бунт на корабле? - лениво спросил Митяй.
      - Игорёшка, счас я тебе помогу! - Петро набросился на уголь справа от меня.
      Вдвоём работа пошла гораздо быстрей.
      - Отак мы его, - радостно приговаривал Петро. - Отак... А ты, ваще, чем занимаешься?
      - Стихи пишу.
      - Вот я и смотрю - мускулы слабые... То есть, в смысле, стихи?
      - В смысле - стихи.
      - В смысле - как Есенин?
      - В смысле - как Матушинский.
      - А кто такой Матушинский?
      - Ну, типа Пушкина.
      - А, знаю. В школе проходили. Я, там, типа, памятник себе воздвиг... этот, как его...
      - Нерукотворный, - подсказал Митяй, загашивая сигарету о рельсы и подымаясь. - К нему не зарастёт народная тропа. - После чего прочёл всё стихотворенье до конца.
      - Чё зенки вылупил, стихотворец? Ты думаешь, единственный поэт, который уголь разгребает? А вдруг и я такой?А? Слухай:
      - Кто себя отважится понять Тот простую истину оценит Женщина способна изменять А рука мужчине не изменит. Ну как?
      - Рифма и размер есть. А смысел - дубовый.
      - Ну ты даёшь, Митяй! - восхитился Петро. - Да ты ж, выходит, поэт! Прям, Пушкин. Не?
      - Рука в говне, - мрачно буркнул Митяй. - Мне, вон, интересно, что Матушинский - правильно так тебя, да? - скажет.
      - Разгружаем уголь, - сказал я.
      - Не, ты мне, мальчик, не юли. Ну чё, говнянку я написал?
      - Да ничего ты не написал. - Я воткнул лопату в уголь. - Такие стихи пишут на стенах туалета. Хотя у тебя, может, и поэлегантней.
      - Смотри-ка, какой дипломат! По-э-ли-гант-ней! Да я, может, родился в туалете, живу в туалете и в нём же и помру. Да что я, не вижу, что ли, ты ж ненавидишь таких людей, как я, как Петро, как мои друзья - чёрных работяг. Ты ж, сука, выше этого. Только вы ж, блядь, интеллектуалы, сами или кочегарами работаете, или дворниками, или, вот, уголь... Та хер со мной, здесь я понимаю, за что ты Петро презираешь?
      Петро удивлённо вскинул брови.
      - С чего ты взял, что я вообще кого-то презираю?
      - Ну, это же естественно... Или я чего-то не понимаю в жизни. Ты же ставишь себя выше всех остальных.
      - Нет. Это ты ставишь себя выше всех остальных.
      - Тем, что представляю из себя такое дерьмо?
      - Да ты и в этом находишь кайф.
      - А ты не дерьмо?
      - Нет, - ответил я. И, подумав, повторил: - Нет.
      - Везёт. Если ты не соврал. А не верю. Никому не верю. Ну что, показать тебе, как лопатой уголь выгребают? - И накинулся на кучу угля в вагоне, с остервенением выкидывая его на рампу. Работал он действительно залихватски. Сил в нём, невзирая на возраст, было куда больше, чем во мне. Внезапно он откинул лопату и нарочито тихим голосом сказал:
      - Ну, читай.
      - Чего читать?
      - Блядь, стихи свои.
      - А тебе они зачем?
      - Читай.
      - Господи! Да неужели в этой стране даже разгребатели угля не могут просто разгребать уголь!
      - Не юродствуй ты, Игорь сраный Васильевич. Читай.
      -Читаю:
      На взбесившейся постели Я не сплю вторую ночь Я на адской карусели Уношусь отсюда прочь Кто тут змеи или черти Или просто дребедень Или алкогольной смерти Подползающая тень Здесь царят миры другие И щелчку подставив лоб Литургию летаргии Вдохновенно служит поп Опустив хмельные веки Прославляет он в веках Наши водочные реки В огуречных берегах Безъязычные пророки Серафимы-фраера Вылетают пенясь строки Из-под пьяного пера То сознаньем крыльев гордый То беспомощный до слёз Конь-Пегас зарылся мордой В поэтический овёс На него уселась криво Раня буквами бока От похмельного курсива Окосевшая строка И склонилась к изголовью Чтоб ударясь о стакан Заклевать себя до крови Как блаженый пеликан.
      Митяй схватил лопату и тут же бросил её назад. Отвернулся от нас и ушёл за вагон. Оттуда раздались вдруг его всхлипы.
      - Эх ты сука! - сказал Петро. - Чё ж ты друга моего расстроил? Я ж тебя счас...
      - Не трогай его, дурак. Если б ты понимал, что он написал...Стишки написал...
      Да, понял, Петро? Херню он написал. Слышь, Петро? Рифмованную херню.
      - А чё ж ты плачешь? - простодушно поинтересовался Петро.
      - А кто сказал, что я плачу? У меня просто насморк.
      Митяй вышел из-за вагона, схватил в руки лопату. С полминуты мы втроём ожесточённо разгребали уголь. Затем Митяй повернулся ко мне и сказал:
      - Я тебя ненавижу.
      - А я тебя - нет.
      Митяй бросил лопату.
      - Чтоб не убить тебя. - И ушёл за вагон.
      - А чего это всё? - спросил Петро.
      - Доразгребём, - коротко ответил я.
      - А Митяй?
      - Пускай отдохнёт. Тебе ж, надеюсь, не жаль за друга поработать.
      - Не, конечно не. Токо я не нонимаю...
      - А чего понимать. Давай разгребать уголь.
      - А Митяй?
      - Говорю ж, пусть отдохнёт. Вы, вообще, как - друзья, что ли?
      - Ну-у... он мне вроде заместо отца. Сам-то я детдомовский. А Митяй из меня человека сделал. Хороший он.
      - А обращается с тобой, как с лакеем.
      - С кем?
      - Ну, как со слугой.
      - Дурак ты, врёшь ты всё. А токо я для Митяя всё одно, всё сделаю. А будешь на него гнать - так я тебя лопатой пристукну.
      - Ладно, Петро, не сердись на меня. - Я положил ему руку на плечо. Давай, что ли, покурим.
      - Так ты ж не куришь.
      - Курю. Зови Митяя. Покурим, а там уж и за уголь примимся.
      Петро кликнул Митяя:
      - Митяй, пошли покурим с Игорёшкой.
      - Не куришь, значит? - Митяй появился из-за вагона с кривой ухмылкой на лице. По ухмылке этой ни за что нельзя было догадаться, что человек этот несколько минут назад плакал.
      - Курю. Уже.
      - Чужие сигареты, конечно.
      - Конечно, - спокойно ответил я. - Своих-то нет.
      - Та ладно, Митяй, жалко, что ли, - смущённо выступил Петро.
      - Мне не жалко, - пожал плечами Митяй. - Сигареты твои.
      Мы уселись на холодную рампу, свесив ноги в проём между рампой и поездом, и закурили трухлявую "Приму".
      - А стихи твои, честно скажу, - говно, - выдохнул дым Митяй. - Сам понимаешь, почему. Слишком хорошие.
      - Это их единственный недостаток?
      - А этого недостатка достаточно. Пардон за каламбур. Кому эта херня нужна? Ну, и я писал. А потом понял - никому это на хер не нужно. Вагоны разгружать куда полезней. Видал? - Митяй согнул руку в локте. - Мышца. Плюс деньги. Плюс люди уголька-то ждут. Греться надо. А от твоей поэзии чего? Ни тепла, ни денег, ни мышцы. Сидишь ты за письменным столом сопля соплёй и кому ты, на хрен, сгорбился?
      - А ты кому?
      - Да хоть бы ему! - Митяй ткнул пальцем в Петро. - А, в общем, прав ты. И Петро я не сгорбился.
      - Та ты чё, Митяй... - расширив глаза перебил его Петро.
      - Никто никому на хер не нужен. Мне, считай, пятьдесят пять, я знаю, что говорю.
      - Пятьдесят пять, а дурак, - глядя ему в глаза, вымолвил я.
      - Митяй, я ему по роже дам! - вскинулся Петро.
      - Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...
      Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?
      Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, чё губами шлёпаешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.
      Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.
      - Скотина ты, - с чувством сказал я Митяю.
      - А ты нет? Почитай мне ещё что-нибудь.
      - Давай работать.
      - Ничё, работа не убежит.
      - У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.
      - Чё, баба в тёплой постели ждёт?
      - Не твоё дело, кто меня ждёт.
      - А вот меня никто не ждёт. - Митяй поднял с рельс брошенную Петро пачку и вытащил две сигареты. - Угощайтесь, Игорь Васильевич... Да оно и к лучшему, а?
      Баб я уже переимел достаточно, на мужиков переходить неохота, а суп я себе всегда и сам сварю. Петро своей щенячьей преданностью вааще достал... Пора переквалифицироваться... в кого?
      - В управдомы?
      - В покойники. Никто никому не нужен.
      - Позволь не согласиться.
      - И кому ж нужен ты?
      - Позволь оставить это в тайне. Ты зачем Петро обидел?
      - Да он мне надоел.
      - Ты сам себе надоел.
      - А хоть бы и так.
      - Это не причина других обижать. Он же тебе как сын. Короче, разгружаем уголь.
      - Э-э, стоп. Тут уж я Петро найду. Что ж нам, вдвоём костылиться? Старый батько должен вкалывать, а младой сын по рельсам сопли размазывать? Так стихи, значит, не почитаешь?
      - Почитаю. Если перед Петро извинишься.
      - Значит, не почитаешь. А хош, спорю, что это он ещё передо мной извинится?
      - Не надо. Не будем спорить.
      - А жаль. Я б выиграл.
      - Выиграл бы. Поэтому и жаль тебя.
      - Примкнись, ты.
      Митяй вскочил и кинулся искать Петро. Я взял лопату и по-новой принялся за уголь.
      "Какой же я счастливый человек, - подумалось вдруг мне. - Русланчик, милый мой Русланчик..."
      Через десять минут вернулся Митяй. С Петро. Петро утирал последние слёзы, но выглядел вполне счастливым. Похоже, Митяй его как-то утешил. Петро снова любил Митяя, любил меня, любил уголь, который тут же стал выгребать из вагона с энтузиазмом нашкодившего и прощённого ребёнка. Я тут же присоединидся к нему.
      Митяй ещё несколько секунд медлил, разминая между пальцами сигарету, затем сунул её за ухо и, схватив лопату, тоже принялся выгребать уголь.
      Короче, через час мы покончили с обоими вагонами. Друг с другом в это время больше не разговаривали.
      - Ну что, пошли к Ивахненко? - предложил Митяй, сбросив последнюю лопату угля на рампу.
      Получив по два червонца каждый ("Так швыдко?" - удивился Ивахненко), мы вышли со станции. Было уже совсем темно, жёлтый фонарный свет заплёвывался посыпавшим по-новой снегом.
      - Ну, бывай здоров, стихотворец. - Митяй протянул мне лапу.
      - Ну, бывай. - Я протянул в ответ ладонь.
      Петро отчего-то не удержался и хлопнул меня по плечу. Я хлопнул его в ответ.
      - Так думаю, свидимся ещё, - сказал Митяй.
      Не знаю, с чего он это взял, но у меня тоже было подобное предчувствие.
      - Причём не на угле, - добавил Митяй, лукавясь своей красной мордой. Ну, может, прочтёшь напоследок какой стишок?
      Я посмотрел на него.
      - Стишок тебе? Ну, вот, слушай:
      Уедем отсюда к чёрту Во Тьму-Таракань куда-то Протянем к аэропорту Краснеющий луч заката Отправимся в поднебесье Торчащее в горле костью И будем срывать созвездья Висящие белой гроздью Мы выдавим гроздь в бокалы И звёздного хмелю выпьем Завоем степным шакалом Заплачем болотной выпью Шатаясь межзвёздной пьянью В космической тьме пантеры Мы руки в неё протянем Корявые как антенны Которые синий ветер Колышет камышной пляской Наложим на солнце вето Утешимся лунной сказкой В ночи нас никто не тронет Она нам дана от Бога В ней скачут вдоль речки кони Отведав луны и грога На их пропотевших спинах Нам мчится легко и ясно Так пишут стихом картины Так пишут поэмы маслом Никто ничего не скажет Никто ни о чём не спросит Лишь Бог елеем помажет Когда нас на Землю сбросят Обвяжет нам раны бинтом Укроет тулупом ватным И мы пойдём лабиринтом Меж жизнью и непонятным.
      - Ладно, катись на хер, - сказал Митяй после паузы.
      - Покачусь. С удовольствием покачусь. Бывайте. Только не заблудитесь в лабиринте.
      - В каком лабиринте? - не понял Петро.
      - В жизненном.
      - Не по адресу, Тезей. Сам не заблудись.
      - Ты ещё и про Тезея знаешь?
      - Пошёл на хер, Минотавер.
      На том мы и расстались.
      Ключ в замочной скважине я постарался повернуть как можно тише, чтобы не разбудить Руслана. Но Руслан не спал. Он, собака, просто лежал в постели и читал, включив ночник, "Приключения Робинзона Крузо".
      - Привет, - сказал он надтреснутым голосом. - Ну чё? Купил сигарет?
      - Ой, Русланчик, совсем забыл. Счас сбегаю.
      - Не изволь беспокоиться. Я уже сбегал и купил две пачки.
      - Ты солнышко. - Я нагнулся, чтоб поцеловать Руслана, но он отстранил меня твёрдой рукой.
      - Что? - не понял я.
      - Где ты был?
      - Где я был, там меня уже нет.
      - Разгружал-таки вагоны?
      - А хоть бы и так. - Я достал из кармана два червонца и, пошелестев ими перед носом Руслана, бросил ему на одеяло.
      - Думаешь, меня это радует? - Руслан сбросил мои червонцы на пол.
      Я нагнулся и поднял деньги.
      - Даже если и не радует - не очень-то швыряйся, - сказал я. - Я три часа разгружал уголь за них. Сечёшь?
      - А кто тебя просил?!
      - А что, ты один должен бабки в дом приносить? Ты не допускаешь во мне если не чувства гордости, то хотя бы ущербности?!
      - Я думал, мы любим друг друга, - тихо сказал Руслан. - А, значит, никаких долгов - финансовых - у нас друг перед другом быть не может.
      - Ты скучал без меня? - спросил я.
      - Да, - просто ответил Руслан.
      - А я каждый будний день по восемь часов без тебя скучаю! - заорал я. Так что ж мне - приказать тебе: Русланчик, не ходи на работу? Или ты хочешь, чтоб только ты для меня что-то делал, а я был вечным получателем?
      Руслан некоторое время глядел в потолок, затем перевернулся и уткнулся носом в подушку.
      - Прости, - сказал он. - Я, наверное, действительно слишком любящий эгоист.
      - Если любящий - значит, не такой уж и эгоист, - ответил я, присаживаясь на постель и обнимая его.
      - Спасибо.
      - А зачем ты читал Дефо?
      - Чувствовал себя одиноким, как Робинзон.
      - У него появился Пятница.
      - Да... Простишь меня?
      - При одном условии.
      - При каком?
      - Если ты меня простишь.
      Русланчик наклонил меня к себе и поцеловал в губы.
      - Ты говорил, вроде, сигарет купил?
      - Ну, купил.
      - Давай сперва покурим.
      - Давай. - Руслан встал с постели.
      - Чего это за трусы на тебе? - удивился я. - Даже как-то глупо смотрятся.
      - Я ж не знал, придёшь ты или нет. А ты вообще одетый.
      - Эту несуразность легко устранить.
      Пару минут спустя мы сидели голые и курили "Космос".
      - До чего же хорошо, - сказал я.
      - А вагоны разгружать, небось, плохо было?
      - Не скажи. Встречаешь интересных людей. Митяя, например. Петро. Да хоть и Ивахненко.
      - Насыщенная жизнь. А, главное, Ига, давай ссориться больше никогда не будем.
      - Ну, хрен с тобой, давай.
      - Дурак ты.
      - Сам дурак.
      Мы не выдержали и снова поцеловались.
      - А я, может, ещё буду вагоны разгружать!
      - Дурак ты, Игорёшка.
      - Почему это?
      - Потому что я тебя люблю.
      - А, тогда я действительно, может, дурак.
      - Мы дураки.
      - Да. Влюблённые дураки.
      * * *
      - Не, к завтрему никак не вырыть, - с удовольствием сказал Серёжка, глядя в невыразительные глаза бледной дамочки, сидящей по другую сторону стола.
      - Как же так! Ведь директор кладбища обещал...
      - А ежели он обещал, так пускай он же и роет. Верно, Корнеич? - Серёжка повернулся к напарнику.
      Корнеич, сидя сбоку и пуская ртом бесцветные пузыри, умилённо хмыкнул.
      - Это возмутительно! - Дама вскочила со стула. - Или, вы думаете, на вас нет управы? К вашему сведению, мой покойный муж был полковником, начальником штаба дивизии...
      - Мадам, - галантно произнёс Серёжка, - у нас тут и генералы лежат. И все дожидались своей очереди. Скажи, Корнеич?
      - Как не хуй делать, - подтвердил Корнеич.
      Дама оскорблённо вспыхнула.
      - Я сюда пришла не за тем, чтоб выслушивать ваши матюги! Директор кладбища узнает о нашей встрече всё!
      - Мадам! - Серёжка с якобы укоризной взглянул на Корнеича. - Вы уж простите простого человека, всю свою сознательную жизнь отбарабанившего на кладбище. Ваш покойный муж, начальник штаба дивизии, наверняка выражался куда деликатнее.
      Дамочка покраснела.
      - Всё! - вскочила она со стула. - Директор кладбища узнает обо всём немедленно!
      - И метнулась к двери.
      - Перчатки! - крикнул ей в спину Серёжка.
      - Что? - Дамочка обернулась уже на пороге.
      - Вы забыли перчатки. - Серёжка протянул ей пару жёлтых замшевых перчаток.
      - Спасибо, - коротко бросила дамочка, подошла, хотела вырвать перчатки из Серёжкиной руки, но тот неожиданно ухватил её за талию и усадил на стул напротив.
      - Мадам, люди должны не угрожать друг другу, а договариваться. Мне не хотелось бы, чтоб мы расстались врагами. Давайте попробуем договориться. Корнеич, подыши.
      Старик встал и покорно вышел за дверь.
      - Поверьте, - сказал Серёжка, когда дверь захлопнулась, - я ведь вовсе не хам какой-нибудь. Я вполне разделяю ваше горе. Вам хочется как можно скорее похоронить любимого мужа. Подумать только - такой молодой... И уже до полковника дослужился.
      - С чего вы взяли, что он был молодым?
      - Каждый из нас был когда-нибудь молодым.... Шучу. Просто глядя на вас...
      - Мой муж был старше меня на двадцать лет.
      - Да что вы! - Серёжка всплеснул руками. - Удивительно. Такая преданность...
      Даже после смерти. Достойно всяческого восхищения.
      - Молодой человек! - Дамочка нахмурилась. - Прекратите юродствовать.
      Серёжка удивлённо вскинул брови.
      - Во-первых, я не юродствую, - сказал он. - Я вами совершенно искренне восхищаюсь. А во-вторых, почему же я для вас молодой человек? Вы, по-моему, моложе меня года минимум на два. Мне ведь уже двадцать семь.
      Мадам зарделась.
      - Вы хотите сказать, что я выгляжу на двадцать пять? - спросила она.
      - А что я должен сказать, если вы так и выглядите?
      - Сначала вы вели себя как беспросветный хам, - покачала головой дамочка. - Теперь - как милый лжец.
      - А что вам больше нравится?
      - Мне тридцать три, - ответила дамочка не на заданный ей вопрос. - Я этого не скрываю и не нуждаюсь в комплиментах на этот счёт.
      - А я хотел бы говорить вам комплименты.
      - Потому что вы милый лжец?
      - Нет, потому что я беспросветный хам. Хотите чаю? А, может, хотите выпить?
      - Для чаю у вас душновато.
      - А вы снимите шубку.
      Дамочка послушно сняла шубку и села на прежнее место возле Серёжки, разве что придвинув стул чуть поближе к нему.
      - А выпила бы я всё равно чего-нибудь покрепче.
      - Вуаля! - Неведомо откуда Серёжка извлёк и поставил на стол бутылку коньяка.
      - Вы фокусник? - удивилась дамочка.
      - Нет, - печально ответил Серёжка, - я простой гробокопатель. Могильщик, что лопатою сырою всю жизнь другим удачно ямы роет, не думает, что срок его придёт, что сам он в эту яму попадёт.
      - Так вы ещё и поэт?
      - Увы. Не люблю хвастаться тем, чего не сделал. Это стихи моего друга Игоря Матушинского. Слыхали?
      - Увы. По-моему, вы просто скромничаете.
      - Если б мой друг Игорь Матушинский услышал, что я умею скромничать, он бы помер со смеху.
      - А вы бы его зарыли. Так коньяку нальёте?
      - Из кружки не побрезгуете?
      - А я вообще не брезгливая.
      - Тогда - салю!
      - Чего?
      - Извиняюсь. Люблю щегольнуть французским, потому что толком его не знаю. Ужасно я с вами откровенен что-то. Прозит!
      - Чего?
      - А уж немецкого и вовсе не знаю. Я всегда откровенен с теми, кто мне понравится. Извините за грубый комплимент. Короче, по-русски - выпьем.
      Они чокнулись алюминиевыми кружками и выпили.
      - А вы заметили, - сказал Серёжка, ставя пустую кружку на стол и вытирая небритые губы ватником, - что у самой пьющей нации - у нас, русских, - нет ёмкого слова для тоста? Ни французского "салю", ни немецкого "прозит", ни английского "чирз", ни скандинавского "скаль". Не странно ли это, мадам?
      - Пожалуйста, не называйте меня "мадам", прошу вас.
      - А как вас называть?
      - Люда.
      - Тогда меня - Серёжа.
      - Нет, всё-таки здесь у вас слишком душно... Адски жарко... Если вас не смутит, я сниму эту кофточку... Зачем вы это руку мне на грудь?
      - Извините... Она у вас такая круглая... И... мягкая, оказывается... Не сдержался... Извините...
      - Извиню, - продышала Люда.
      - Неужели вы действительно так любили своего покойного мужа?
      - Серёжа. Идите на хуй. Вместе с моим покойным мужем.
      Серёжка опешил и покрылся красными пятнами. Невероятное - впервые в жизни его вогнали в краску. Впрочем, он быстро оправился.
      - Вместе с ним - то есть, в могилу.
      - А вы остры на язычок.
      - Хотите проверить?
      - Было бы недурно.
      - Тогда давайте рассчитаемся, - спокойно сказал Серёжка.
      - Вы хотите предложить мне за это деньги? - обомлела Люда.
      - Нет, я хочу получить деньги с вас.
      - За ЭТО? С МЕНЯ?
      - За похороны вашего мужа. За то, чтоб могилка была вырыта сегодня.
      Люда резко вскочила со стула, схватила кофточку, натянула её.
      - А вы редкостный мерзавец, - сказала она.
      - Почему? - искренне удивился Серёжка. - Потому, что не хочу воспользоваться ситуацией и изнасиловать вас?
      - Потому... потому что мерзавец! - крикнула Люда.
      - Аргумент принят, - кивнул Серёжка, подливая себе в кружку ещё коньяку. - А вотр, мадам!
      - А к директору вашему я схожу, не сомневайтесь! Немедленно!
      - И что же вы ему скажете? Что я не пожелал вас трахнуть?
      - Скажу, что вы... что вы пьянствуете на работе!
      Серёжка расхохотался так, что чуть не расплескал коньяк из кружки.
      - Ох, хотел бы я присутствовать при этой сцене! Он же вас за душевнобольную примет.
      - Он так уверен в вашей святости?
      - Нет, с вами и цирка не нужно! Да пьём мы вместе! Мы тут на кладбище все в одной лодке.
      Люда устало откинула прядь со лба.
      - Я так и думала, - сказала она. - Ладно, сколько вы хотите?
      - От это другой разговор, дамочка! - довольно воскликнул Серёжка, сразу переходя с французского на нижегородский. - Ну, чтоб не разорять бедную вдову начальника штаба дивизии, ограничимся стольником.
      - Грабёж! - взвизгнула дамочка.
      - М-да, - сокрушённо покачал головой Серёжка. - А если б я запросил два стольника, вы бы назвали меня убийцей. Это не грабёж, мадам, это акт милосердия.
      Подумайте, у меня взрослая мама, у Корнеича больная печень, у директора кладбища дядя с, пожалуй, парализоваными ногами...
      - Причём тут ваш директор?
      - А делиться? Бог ведь что велел? Бог, мадам, велел делиться с директором кладбища. Не то, говорит, ребята, не пить вам больше коньяк в уютной сторожке - директор Пётр, говорит, вас живо за борт оформит. Он у вас, говорит, мужчина строгий - брада седая, брови густые, машина "Волга", окраска чёрная.
      - Да лучше я своего мужа на помойке зарою!
      - Да, - вздохнул Серёжка, - что с нами любовь делает... Любовь к деньгам, я имею в виду. Не выйдет у вас с помойками, мадам - вмешается милиция, вмешается санэпидемстанция - это вам уже не в стольник влетит.
      - Мерзавец.
      - А вы повторяетесь. Хотите прокрутить весь разговор по-новой?
      - Да подавитесь вы! - Дамочка раскрыла сумочку и швырнула оттуда стольник на стол. - Я бы ещё столько же заплатила, лишь бы никогда вас больше не видеть.
      - Идёт, - согласился Серёжка и протянул руку.
      - Не прикасайтесь ко мне своими грязными руками! И чтоб могила была готова уже сегодня.
      - Не волнуйтесь, мадам, у нас как в аптеке: утром деньги - вечером могила; вечером деньги - утром могила.
      - Ну, всё, прощайте. - Дамочка направилась к выходу.
      - Не прощайте, а до свидания. - Серёжка хитро поднял палец кверху. - Вы ведь стольник за "никогданеувидимся" так и не заплатили.
      Дверь хлопнула.
      Серёжка с довольным видом подлил себе коньяку и медленно выцедил.
      Вошёл Корнеич.
      - Ну, как? - робко спросил он.
      - Пляши, Корнеич! - Серёжка грохнул о стол пустой кружкой. - Заработал ты свой червонец. Богатеешь, плесень. Скоро твои дети будут пить один коньяк.
      - То исть... как? - не понял Корнеич.
      - А так - из бутылочки с сосочкой.
      - Я в смысле... Как же... всего червонец?
      - Скупость, Корнеич, скупость заедает нынче человека.
      - Какого человека?
      - Меня, например. Да нет, Корнеич, я-то как раз мужчина широкий. Спичку поднести подкурить, друзей на трамвае покатать - на всё готов. А вот клиент нынче такой пошёл - деньгу из него не выжмешь. Да ты садись, Корнеич, коньячку хлебни...
      Тебе червонец как - цельной бумажкой выдать или пятачками отсчитать?
      - Сергей Василич... Да как же... - Глаза Корнеича наполнились влагой. Ведь всегда ж по двадцать пять...
      - Да ты подумай, Корнеич, ведь червонец - это целая бутылка водки или пять кило ирисок!
      Корнеич часто заморгал глазами. Потянулся за кружкой с коньяком, выпил залпом и закашлялся. Серёжка участливо похлопал его по спине.
      - Что, не в то горло попало? Не бережёшь ты себя, Корнеич. Коньяк-то хорош?
      - Хорош, - хрипло сглотнул Корнеич.
      - Ну, держи свой червонец.
      - Спасибо, Сергей Василич. - Почерневшими от земли, потрескавшимися от мороза пальцами Корнеич потянулся к красненькой. Серёжка неожиданно припечатал червонец ладонью к столу. Корнеич заморгал глазами ещё чаще.
      - Ты чё, совсем дурак? - Серёжка пристально и как-то зло поглядел на Корнеича.
      Затем достал из кармана три таких же червонных бумажки, швырнул их перед Корнеичем веером и подмахнул к ним прижатую рукой.