- Какое золото? - хмельно насторожился Корнеич.
      - Зубные коронки скифов, - огрызнулся Серёжка. - Так как, Игорёк?
      - Скучно всё это, - ответил я.
      - А килька в томате - весело?
      - Веселей.
      - Вот и выходит, что ты со всем своим Космосом - обыкновенный алкаш. Вроде Корнеича. Кроме как выпить и закусить - ничего не надо.
      - Может быть.
      - Тогда хоть посмотри, как я окунаюсь по локоть в золото, каким нечистым алчным огнём горят мои глаза, плюнь, потому что тебе станет противно, развернись на каблуках и гордо удались.
      - Заманчиво, - сказал я.
      - Не, ну какое золото? - всё приставал Корнеич.
      - Слушай, Корнеич, - не выдержал Серёжка, - водка у тебя есть - ну, так сиди, пей и помалкивай.
      Он взял со стола монтировку и, поднатужившись, вскрыл сундук. Заскрипели ржавые петли, хрустнул врезной замок. Крышка откинулась, и по сторожке запрыгали весёлыми бесенятами разноцветные зайчики преломлённого света. Корнеич привстал, вытянув бурую морщинистую шею, и тут же снова рухнул на стул.
      - Спаси-помилуй, - пробормотал он.
      Серёжка, хоть и был подготовлен к зрелищу, на несколько мгновений окаменел.
      - И это всё... моё? - осторожно спросил он.
      - Во всяком случае, можешь распоряжаться этим барахлом, как хочешь. Хочешь - с Колькой поделись, хочешь - с Корнеичем, хочешь - сам всё сожри. Я вот только, с твоего позволения, десяток монет золотых возьму.
      - Да-да, - залепетал Серёжка, - бери, конечно... сколько надо.
      - Братишки, - снова влез Корнеич, - я что-то в толк... Что это? Откуда?
      - Не волнуйся, Корнеич, - сказал Серёжка, - у тебя просто белая горячка. Вот мы сейчас уйдём, а ты сосчитай до десяти, выпей ещё, и все болезненные видения рассеются.
      Серёжка захлопнул сундучок, подхватил его подмышку, и мы с ним вышли из сторожки. Уже отходя, я не удержался и заглянул в окошко. Корнеич сидел на том же месте, прилежно шевеля губами: "четыре... пять... шесть..."
      - Игорёчек, - прошептал Серёжка, - ты точно больше не хочешь ничего... кроме этих десяти монет?
      - Хочу, - сказал я, - хочу гораздо большего. Но где ж его взять? Пока, Серый.
      Когда будешь убивать меня, постарайся сделать это не больно.
      Дождавшись автобуса, я сел по привычке у окна и поехал к отцу.
      "Тоска какая, - думал я, глядя на заоконный пейзаж. - Это не у Корнеича белая горячка, это у нас белая горячка, это нам привиделись эти камни, это золото и ВООБЩЕ. Это нам нужно до десяти считать, а потом выпить для храбрости всю оставшуюся водку и застрелиться. Для чего, спрашивается, нужен был этот Высший Разум? Чтоб пугать старушку-вахтёршу, изумлять Кольку знанием, где у него спрятан коньяк, разоблачать Серёжкиного папу и отрывать какие-то дурацкие клады?
      И вот это - Вселенная? Вот это - Бог? Вот это - ТО, ДЛЯ ЧЕГО? Это не Высший Разум, это какая-то тоска. Причём, отнюдь не серебряная. Предел мечтаний ростовщика, продажного журналиста-щелкопёра и теле-экстрасенса".
      Я доехал до нужной мне остановки и вышел из автобуса. Уже успело стемнеть. По чавкающей слякоти я добрался до папиного барака-общежития и, преодолев унизительное сопротивление дверной пружины, ввалился в его тёплую вонь.
      Папа встретил меня, как всегда, в валенках, сидя за застеленным газетой столом прямо на кровати и потягивая с прихлюпом чай из большой эмалированой кружки.
      - Здравствуй, папа, - сказал я. - Ну, как дела?
      - Да как обычно, - вяло ответил отец. По его голосу трудно было понять, рад он меня видеть или нет. - Проходи, садись. Чаю будешь?
      - Чаю? - переспросил я. - Не знаю... Пожалуй...
      Отец тяжеловато поднялся из-за стола, отдёрнул белую, слегка засиженную мухами занавесочку и взял с полки гранёный стакан.
      - Второй кружки, извини, нет. Не держу. Не для кого. Из стакана будешь?
      - Какая разница? - пожал плечами я. - Буду.
      Отец заварил мне чай прямо в стакане. Чаинки медленно и скучно оседали на дно.
      Отец неожиданно сделал таинственное лицо, показал, засучив рукав, пустую руку, с видом фокусника потянулся к оконной раме и достал из-за неё лимон.
      - Красиво жить не запретишь, - сказал он. - Давай я тебе отрежу.
      Я, вообще-то, не очень любил чай с лимоном, но отец так очевидно гордился произведённым эффектом, что я не захотел разочаровывать его и кивнул. Отец резал лимон хлебным ножом-пилой. Кусок получился толстый и корявый. Он с шумом плюхнулся в мой стакан, измазавшись не до конца осевшими чаинками. Отрезав себе кусок поменьше, отец сунул остаток лимона назад за окно.
      - А вот от тебя опять водкой воняет, - неожиданно заметил он. - И что за радость?
      - Никакой, - грустно согласился я.
      - Так чего ж ты пьёшь?
      - Ничего другого не остаётся.
      - Как так?
      - Да вот такая жизнь, папа.
      - Какая такая?
      - В том-то и дело, что никакая. Тяжёлая, одним словом. Озоновая дыра над Антарктидой, война на Ближнем Востоке, а Иди Амин, оказывается, вообще жён своих жрал.
      - Тебе что, сынок, деньги нужны?
      Где-то внутри я и расплакался и рассмеялся одновременно. Всё правильно, папа, - раз я к тебе пришёл, значит мне снова нужны деньги. Такой сыночек, как я, с иною целью не приходит.
      - У нас как раз десять дней назад получка была, - продолжал отец, - так что на червонец могу раскошелиться. А через недельку приходи за вторым.
      - Спасибо, папа, - улыбнулся я, - но деньги мне не нужны. Скорее наоборот.
      - Что наоборот?
      Я молча достал из кармана десять золотых монет и положил их на стол.
      - Что это? - удивился отец.
      - Возьми. Это тебе.
      - Что это? - повторил отец.
      - Тут золота тысяч на двадцать будет, - объяснил я. - А продать можно одному коллекционеру. Адрес я тебе дам. Или, если хочешь, могу сам к нему съездить, а тебе привезти деньги.
      - Игорёк, ты слышал - я спросил что это?
      - Говорю ж - золото, - вздохнул я. - Клад мы нашли. С Серёжкой. Не краденное, не бойся. Возьми себе.
      - Зачем? - просто спросил отец.
      - Ну, как, - устало сказал я, - всё ж ты мой отец. Выберешься из этой дыры, переедешь в какую-никакую приличную квартиру, заведёшь себе домашние тапочки вместо валенок, кота, телевизор купишь - я знаю что... Что захочешь, в общем.
      - А зачем? - снова спросил отец.
      - Ну, пап, ты даёшь, - несколько нервно рассмеялся я.
      - Максимум, что я даю, - спокойно ответил отец, - это тебе червонец в месяц. Вот что, Игорёк, забери-ка ты эти монеты.
      - Но почему? - спросил я, прекрасно зная, почему.
      - Видишь ли, - начал отец, - во-первых, в валенках мне уютней и теплее, я ведь уже немолодой человек. А, во-вторых... Вот, чай у меня есть, лимон даже (отец по-прежнему гордился лимоном), хлеб есть, колбаска, картошку или, там, макароны всегда сварить могу. Иногда соседи по бараку зайдут с бутылочкой вина, а то и пива с рыбкой принесут. А чего мне ещё надо? Не хочу я менять свои маленькие радости на твои большие хлопоты. Так что монеты эти ты забери. И, если можешь, не обижайся на меня.
      - По-моему, папа, ты познал Высший Разум, - сказал я, ничуть на него не обижаясь и стыдливо пряча монеты в карман.
      - Не знаю, о чём ты толкуешь, но мне моя жизнь нравится. И менять я её не хочу.
      - Ты счастлив, папа? - неожиданно спросил я.
      - Я доволен. А будешь почаще приходить - чайку там попить, поговорить ещё больше доволен буду. Намёк понял? С соседями своими тебя познакомлю.
      - Намёк понял, - ответил я. - Приходить буду. Ну, а с золотом этим что мне делать посоветуешь?
      - А что я могу посоветовать? Матери, во всяком случае, не носи - не возьмёт, сам знаешь. У коллекционера своего на деньги обменяй. Друзьям раздай. Сдай в милицию. Или - Волгу знаешь? В неё кинь. И живи, как живёшь. Тебе же спокойнее будет.
      - Я подумаю, папа, - сказал я, вставая. - И обязательно сообщу тебе своё решение. Ну, спасибо тебе за чай... С лимоном.
      - Постой, Игорёк, - остановил меня отец. - Десятку-то возьми... на всякий случай.
      Всё по той же чавкающей слякоти я шёл к атобусной остановке. В одном кармане у меня побрякивали золотые монеты, в другом шуршала папина десятка.
      "Нет Высшего Разума, - подумал я в автобусе. - Нет его, нет. Есть только тоска.
      Но, уж её-то, в избытке. И вдохновения нет. Есть только тоска. Серебряная, как ночной, падающий снежок. Серебряная, как развевающий его ветер. Серебряная, как серебро. Как остывшее серебро. Поздравляю, Игорь, ты нашёл себя, ты - остывшее серебро. В кармане звонко хрустнули остывшие золотые монеты. Всё-таки серебро благородней золота, в который раз подумалось мне. Тут хрустнуло и серебро. Не в кармане. А где? В душе. Как напыщенно, Игорёк. Плевать - правда. Почему же сокровенная правда так часто звучит напыщенно? Почему лучшие наши чувства остаются невысказанными из боязни выспренности? Как тяжело сказать: я люблю тебя, если действительно любишь, и как легко сказать: да пошёл ты... да пошла ты... да пошло ты...Пошлу...Пушло. Всё, Игорь, приехали.
      Я вышел из автобуса.
      - Где тебя носило? - спросил Руслан.
      - А "спасибо"?, - спросил я.
      - За что "спасибо"?
      - За зонтик. Который я так любезно оставил вахтёрше.
      - А-а, извини, спасибо.
      - И потом, что значит - носило? Сейчас ещё только десять.
      - Ещё только, - сказал Руслан.
      - А что?
      - Ничего. Давай спать ложиться.
      - Русланчик, а ты знаещь, что Высший Разум - это мираж? - спросил я мрачно, раздеваясь и укладываясь.
      - Спи.
      И я, похоже, действительно уснул. Только всхлипнул напоследок: "Руслан, Руслан"
      - и тут же замолк. Потому что это был уже не Руслан.
      * * *
      Данзас был ещё бледнее меня. Что не удивительно - в моих жилах течёт, всё-таки, африканская кровь. Он стоял столбом, а поскольку я в возбуждении наворачивал в ожидании поединка круги, скрипя снегом, мне казалось, будто он путается у меня под ногами.
      - Вы можете постоять хоть секунду спокойно, - нервно сказал я.
      Данзас как-то по-овечьи удивлённо посмотрел на меня. Можно было подумать, что он агнец которого ведут на закланье.
      - Александр Сергеевич... Саша... Ещё не поздно... едемьте отсюда... я всё улажу, - бормотал он.
      - Ах, извините, это, кажется, я суечусь под вашими ногами... Дайте пистолет.
      - Пистолет? Да-да, держите... - Он протянул мне пистолет, вцепившись в его рукоять мёртвой хваткой.
      - Но, позвольте, милостивый государь, вы же не пускаете!
      - А? Да-да...
      Дантес и д`Аршиак весело переговаривались шагах в полусотни от нас.
      - Дайте пистолет, - процедил сквозь зубы я.
      - Держите. - Данзас неожиданно сдался.
      Лепаж наполнил мне ладонь какой-то вдруг тоскливой тяжестью. Я даже отшатнулся назад, и Данзасу пришлось поддержать меня под локоть.
      - Саша, - снова сказал он.
      - Выше голову, господин Данзас! - полупрокричал я. - Впереди - свет тьмы или тьма света!
      Данзас поглядел на меня, как на безумца.
      - Разве вы не понимаете?! - вскричал вдруг он. - Дерясь против вас, Дантес ставит под удар лишь себя. Дерясь против Дантеса, вы ставите под удар лучшее, что есть в России!
      - Какие правильно-нудные слова, - вздохнул я. - Господин Данзас, вы мне надоели.
      Займите своё место секунданта подле господина д'Аршиака. Моё же место против господина Дантеса.
      - Ну, что там? - крикнул Дантес.
      - Мы готовы, - откликнулся я. - Господин Данзас...
      Данзас, втянув голову в плечи, направился навстречу д'Аршиаку. Они сошлись и встали рядом, как две фарфоровые статуэтки.
      - Теперь и вы сходитесь, господа! - весело крикнул д'Аршиак.
      На внезапно ослабших ногах я сделал пару невнятных шагов навстречу Дантесу. Тот шёл вперёд уверенно, улыбаясь.
      "Как странно, - подумал я, - вот сейчас выстрелишь человеку в голову, в грудь, в живот, и он замрёт, навеки неподвижный... И чего стоила перед этим вся моя ненависть к нему? Вся моя ревность, всё моё честолюбие? Плохи мы, хороши ли, но ведь наша жизнь такой неоценимый дар, что..." Тут живот мой пронзила такая адская, жгучая боль, что я упал на снег.
      - Игорёк, Игорёк! - кинулся Русланчик ко мне.
      - Серёжка, ты что? Убил его?! - кинулся Колька к Серёжке.
      Слабо соображая, что делаю, я нажал курок так и не вывалившегося из рук пистолета. Серёжка схватился за руку. Колька как-то по-бабьи взвизгнул. Руслан отпрянул.
      ... Ну, конечно, я всегда шёл навстречу этой чёрной реке, в которой отражение снежных сугробов выглядит какой-то белой насмешкой над нею. Бросьте, бросьте, над собою. Вы-то, дорогие-белые, всего лишь отражение, а она, чёрная-текущая - реальна, её воду можно испить, можно после выплюнуть, и всё равно она будет реальна. Можете, если угодно, гордиться собою, будучи настоящими белыми сугробами, но не гордитесь своей белизною, будучи лишь отражением в чёрной реке... Больно-то как... Игорь, Игорь, как же?.. Серёжка, как рука?.. Интересно, куда впадает Чёрная Речка? Игорёшка, лучше б меня застрелили... Серёжка, Игорёшка, пацаны, вы что, с ума сошли? Коньяку хотите?
      - Бросьте, господин д'Аршиак. И вы, господин Данзас. И вы, госпдин Дантес, тем более - бросьте. Я сейчас узнаю, куда ведёт Чёрная Речка. Чёрные воды, мягкие воды... Даром свободы есть бремя свободы. Всё.
      Я пронёсся сквозь черноту необузданного космоса, влился во что-то синее, расплылся в чём-то золотом. Это золотое пожевало меня и выплюнуло. И я пулей влетел в серебро. В серебре этом на необъятном, похожем на облако, ковре сидел невысокого роста худощавый человек с чёрными бакенбардами, грозящими вырасти в седую бороду. Длинными ногтями пальцев он передвигал кусочки картонной мозаики и был настолько поглащён этим занятием, что не обращал внимания на виение вокруг него белых человекоподобных мух.
      - Здравствуйте, - почему-то не смущаясь, сказал я - Чего? - оторвался от своего занятия человек.
      - Здравствуйте, - повторил я.
      Человек взлохматил бакенбарды, поправил цилиндр на голове и окончательно взглянул на меня.
      - Здравствуйте, - ответил он. - Надеюсь, вы ко мне?
      - Конечно, к Вам, - ответил я. - Больше-то не к кому.
      - Вот тут вы ошибаетесь. Ко мне вы всегда успеете. Впрочем, я вам рад.
      Скучновато тут. Да и мухи заедают. Да не мне на них грешить. Небось, хотите порасспросить меня?
      - Кажется, нет.
      - Нет?! - обрадовался Он.
      - Ну, разве что, один вопрос.
      - Да. - Он нахмурился.
      - Что это Вы тут за картонки раскладываете?
      - А-а... Это, понимаешь, мил друг, puzzle.
      - Как-как?
      - Ну, головоломка такая. Из многих кусочков создать одно целое.
      - А, типа там, кораблик какой-нибудь...
      - Ну, можно и кораблик. А, можно, и из корабликов порт. А из народов человечество. А из звёзд - Вселенную. А из тоски - любовь.
      - А это ещё как? - не понял я.
      - А так. Когда тоска каждого станет всеобщей тоскою, она уже будет не Тоской, а Любовью.
      - И?
      - И ничего пока не получается! - Он капризно и яростно грохнул кулаком по puzzlе'y. Тот брызнул во все стороны разноцветным картоном. - Ну, вот, опять - всё сначала. Шёл бы ты отсюда, а?
      - Куда же мне идти? - удивился я.
      - А откуда пришёл. - Он отмахнулся от меня, словно от белой мухи.
      И я полетел вниз. Из серебра - через золото, через синеву, через черноту космоса. Вниз - в иное серебро.
      Я лежал на кровати, весь в поту. Голова Русланчика лежала тут же, рядом, почти касаясь моей. Губы по-детски шевелились во сне, волосы припли ко лбу. Я нежно прикрыл ему рот ладошкой и прилип своими волосами к его.
      КОНЕЦ
      1999 - 2000 гг. Германия