- Когда вы приняли решение об атаке?
      - Как только убедился, что тральщик прекратил преследование лодки. Командир бригады траления не счел нужным даже ответить на мои запросы. Тогда я решил сам принудить лодку к всплытию.
      - Ваше решение было правильным, - сказал командир базы.
      - К сожалению, было уже поздно, лодка ушла за пределы территориальных вод.
      - У вас все?
      - Все.
      - У кого будут вопросы к товарищу Дубровскому? Приподнялся Самохин. Но сразу же сел, так и не спросив ничего.
      Следующим докладывал Баскаков. Его доклад был еще короче.
      - Как оцениваете свои действия? - спросил командир охраны водного района.
      - Я не мог действовать самостоятельно, - уклонился от прямого ответа Баскаков. - У меня на борту находился командир бригады.
      - Почему не ответили на последнюю радиограмму командира лодки?
      - Таково было приказание комбрига.
      - Вы его считали правильным?
      - Нет. Поэтому и дал квитанцию, чтобы командир лодки убедился, что мы его радиограмму получили, и мог принять самостоятельное решение. Что он и сделал.
      - Так. Прошу садиться. Товарища Самохина мы послушаем позже. Есть предположение, - продолжал он, - что появление чужой лодки в наших водах не случайно совпало с испытаниями новой акустической аппаратуры. Видимо, приход в нашу базу заводской лодки, оснащенной этой аппаратурой, не остался в секрете. Поэтому я хотел бы обратить внимание командиров на усиление бдительности...
      Когда вышли от комбрига, Баскаков протянул Дубровскому руку:
      - Рад, что познакомился с вами.
      - И я рад. Спасибо за объективный доклад. Надо полагать, вам не поздоровится. Комбриг вам еще припомнит квитанцию.
      - Вряд ли. Ведь он понимает, что был не прав.
      - Ну, как говорится, ни пуха, ни пера, - Дубровский протянул Баскакову руку.
      - Если вы, Николай Федорович, не возражаете, я тоже пойду в город, сказал Елисеев.
      - Пожалуйста. Только не забудьте, что утром выход.
      - Я вернусь сегодня.
      - Ночуйте уж дома.
      - Собственно, я не домой. По делу.
      Елисеев и в самом деле шел не домой. Уходя с лодки, он невольно подслушал разговор главного старшины Проценко с мичманом Алехиным. Разговор происходил в моторном отсеке.
      - Что это ты, Степан Сидорович, вроде бы домой не собираешься? спрашивал Проценко у мичмана.
      - Некогда мне, Федя. Масляный насос что-то капризничал в море, перебрать надо. Не ровен час, объявят срочный выход, а насос не в порядке.
      - Без тебя переберут.
      - Лучше уж самому, а то матросы у меня все молодые, за ними еще догляд нужен.
      - Да у тебя жена на сносях! - упрекнул Проценко.
      - По срокам вроде бы еще недельку должна походить.
      - Кого ждешь-то?
      - Мне теперь все равно: сын есть, дочь тоже, кто будет третий значения уже не имеет.
      - Сына все же лучше бы.
      - Это почему? - поинтересовался Алехин.
      - Надежнее. С девками мороки больше: уродится в тебя, попробуй выдать замуж.
      Через открытый люк до Елисеева донесся мелкий, как рассыпавшаяся дробь, смешок Алехина. Елисеев тоже улыбнулся, вспомнив, что у мичмана широкое скуластое лицо с крупными чертами, с большим, слегка сплющенным носом и толстыми бесформенными губами.
      Зная характер мичмана, Елисеев понял, что Проценко не убедит его пойти сегодня домой. "Надо, пожалуй, мне наведаться, - решил Елисеев. - Жена мичмана забеспокоится, когда узнает, что лодка пришла, а муж домой не является".
      Алехины жили на окраине города, в той его части, где небольшие финские домики окружены аккуратными палисадниками, сейчас наполовину занесенными удивительно чистым снегом. Такой снег можно увидеть только в этой части города, удаленной от гавани и лежавшей в стороне от проезжих дорог.
      Алехины жили на втором этаже. Из полутемного коридора первого этажа к ним вела крутая, почти отвесная, узкая и скрипучая лестница. На скрип ступенек вышла жена мичмана Мария Алексеевна.
      - Осторожнее, - предупредила она. - У нас тут темно.
      Узнав Елисеева, радостно воскликнула:
      - Петр Кузьмич! Проходите, пожалуйста, милости просим.
      Она пропустила Елисеева в комнату с низким, скошенным в одну сторону потолком. Посредине стоял стол, вдоль стен, почти вплотную друг к другу, стояли три кровати - одна полутораспальная с горой подушек и две - детские. У стены, где стояла большая кровать, приткнулся шкаф. "Тесно, - подумал Елисеев. - А младенец родится, куда его девать?" Он еще раз обвел взглядом комнату, примериваясь, куда бы можно было втиснуть еще одну кроватку, и не нашел ей места. "Надо будет сходить к начальнику политотдела, может быть, дадут мичману хотя бы две комнатки", - решил он.
      - Да вы садитесь, - предложила Мария Алексеевна. - Сейчас я чайку поставлю.
      - Спасибо, я только на минутку.
      - Минутку не минутку, а с чаем-то все веселее. - Она открыла дверь и крикнула вниз: - Андрейка! Поставь-ка чайник!
      Елисеев вспомнил, что Андрейка - это старший сын Алехиных, ему, наверное, уже лет двенадцать - тринадцать. Быстро растут ребятишки.
      - А где младшая-то? - спросил Елисеев.
      - Внизу, на кухне. Помогает Андрейке санки чинить. Сейчас прибежит. Они ведь, ребятишки-то, очень любят, когда в доме гости.
      И верно, не прошло и минуты, как в комнату вошла девочка лет четырех с льняными волосами и светлыми, как у матери, широко расставленными глазами. Она несколько секунд рассматривала Елисеева, будто решала, стоит к нему подойти или нет. И, решив, видимо, что бояться не надо, подошла к нему, ухватилась за пуговицу кителя.
      - Ты кто?
      - Дядя Петя, - ответил Елисеев, усаживая ее на колени.
      - А я Лена. У меня папа тоже моряк.
      - Ну, раз у тебя папа моряк, значит, ты должна любить конфеты. Елисеев достал шоколадку.
      Девочка, изучив обертку, осторожно сняла ее.
      - Как там наш отец? - спросила Мария Алексеевна.
      - Я ведь, собственно, и зашел сказать, что он сегодня по делам задерживается. Вам скоро в больницу? Когда ляжете, можно будет отпустить его на недельку.
      - Ну зачем же его от дела отрывать? - запротестовала Мария Алексеевна. - Я уже с соседкой договорилась, она присмотрит за ребятишками. А Степа пусть только вечерком забегает? У него своих забот... Ведь молодежь служить-то пришла?
      - Да.
      - Каждый год в это время так. Много хлопот, пока их всех на ноги поставишь.
      - Хватает. Степан Сидорович умеет с ними ладить.
      - Еще бы! Вот уже скоро два десятка минет, как служит.
      Они пили чай с вареньем. Мария Алексеевна рассказывала, как они жили. Жили трудно, как большинство семей военных моряков.
      - Из семнадцати лет нашей семейной жизни, может быть, два наберется, как вместе-то были. Ведь только в гости домой заявляетесь, не видите, как и дети-то растут. Нам одним приходится управляться.
      Нет, она не жаловалась. Она просто рассказывала. И в этом рассказе не было ни скрытого недовольства, ни слепой покорности судьбе. Была лишь спокойная уверенность в том, что жизнь идет так, как ей и положено идти. То, что прожито, уже не беспокоило эту женщину, ее больше тревожило будущее.
      - Скажите, Петр Кузьмич, - спросила она, - неужто американцы не примут наших предложений насчет разоружения? Чего это они упрямятся-то? Ведь каждому ясно, что с войнами пора покончить насовсем.
      - Это нам ясно, Мария Алексеевна, - сказал Елисеев. - А у них еще не все это понимают. А кое-кому и выгодно наживаться на гонке вооружений.
      - Приструнить таких надо! У нас вот есть же закон против войны. И везде такой закон принять надо.
      - Все это не так-то просто, Мария Алексеевна. Ведь законы там диктуют как раз те, кто наживается.
      - Ох, только бы войны не было! - вздохнула Мария Алексеевна.
      Когда Елисеев уходил, она еще раз поблагодарила:
      - Спасибо, что наведались, Петр Кузьмич. Передайте Степану-то, что все, мол, в порядке, пусть не беспокоится.
      - Хорошо, обязательно передам.
      Был уже десятый час вечера, но Елисеев все же решил зайти к начальнику политотдела. "Потом уйдем в море, а мичману квартира сейчас нужна".
      Герасименко кормил рыбок в аквариуме. Это был большой аквариум с гротами и водорослями, со специальной кислородной поддувкой. Остап Григорьевич сидел перед ним в пижаме и домашних туфлях и любовно следил за рыбками. Жена сказала: "Остап, к тебе", он обернулся.
      - А, Петро. Садись. Посмотри-ка моих меченосцев. Вот этот, бачишь, какой вымахал?
      Меченосец был не больше обыкновенного ученического пера.
      - Кит!
      - Смеешься? Впрочем, тебе этого не понять. А я их, дьяволят, люблю. Ты ко мне по делу или на огонек забрел?
      - И так и этак.
      - Ну давай, пока жинка на стол накроет, сначала о деле погутарим.
      - У Алехина на квартире был. Жена вот-вот родит, коляску приткнуть некуда будет. Тесно живут.
      - Ну, это тебе самому решать придется.
      - Но ведь я не занимаюсь распределением жилплощади.
      - А теперь будешь заниматься. Ухожу я, Петро.
      - Куда уходите? - не понял Елисеев.
      - В запас. Отслужил свое. Тебе дорогу давать надо.
      - При чем тут я?
      - А при том, что ты мое место займешь. Вопрос этот уже решен, жду только приказа.
      - А как же ваш заместитель?
      - Так заместителем у тебя и останется. Мужик он хороший, но нерешительный, его то и дело подстегивать приходится. Ну вы с ним поладите, я уверен.
      - Как-то неожиданно все это...
      - Не хотел тебя заранее предупреждать, потому что не был уверен, что назначат тебя. Пришлось повоевать. В политуправлении сопротивлялись: молод, мол, еще. Черт знает что творится! В тридцать шесть лет ты, бачишь ли, дюже молод. А в сорок - готовься в запас. Когда же, спрашивается, работать? Я так и спросил у члена Военного совета. Тогда он и согласился.
      - Почему же вас в таком случае в запас? Ведь вам едва пятьдесят исполнилось.
      - Пятьдесят для службы на флоте уже много. Да и тебе по возрасту пора с лодок на берег. Тяжеловато ведь бывает физически?
      - Бывает. Но с лодки уходить не хочется.
      - Надо, брат.
      - Но вам-то в политотделе можно бы еще послужить.
      - Нет, тут все верно. Ты моложе, у тебя больше энергии, ты окончил академию. А мне поздно учиться...
      11
      Во всем была виновата весна. Она щедро одарила теплом и светом помолодевшую землю, напоила воздух ароматом первых цветов и трав, развесила по городу белые и розовые дымки зацветавших яблонь и вишен. Земля была ласковой и доброй, привлекала той особой, "сухопутной", тишиной, которая понятна только морякам, умеющим тосковать по земле.
      Сегодня Матвея не покидало смутное беспокойство, ощущение какой-то непонятной тоски, ожидание чего-то, что непременно должно случиться. Что именно - он не знал, но уже догадывался, что все это связано с Люсей.
      В Доме офицеров устраивали вечер отдыха но случаю возвращения лодки из похода. Но Матвей не пошел туда. Он позвонил Люсе, но она сказала, что лучше им встретиться у Курбатовых, Матвей так и не понял, почему это лучше.
      К Курбатовым идти было рано. Он зашел в парк, отыскал в дальнем его уголке скамейку и сел. Снял фуражку, закинул голову, подставив лицо последним лучам солнца. Долго сидел так, бездумно глядя в небо. Облака медленно проплывали над головой и таяли у самого горизонта. Матвею казалось, что и сам он парит там, среди облаков в режущей глаза синеве. Он закрывал глаза, но ощущение движения становилось все более стремительным, слегка кружилась голова. Он жадно наслаждался всем этим, зная, что, может быть, завтра его снова наглухо задраят в стальном чреве лодки, стиснутой со всех сторон тысячами тонн воды.
      На клумбе жужжала пчела. Матвей отыскал ее взглядом и долго наблюдал за тем, как она деловито копошилась в цветке. Но вот пчела улетела. Цветы на клумбе, опасаясь ночной прохлады, начали дружно сворачивать свои лепестки. "Еще одно подтверждение мудрой предусмотрительности природы", - подумал Матвей. Он вспомнил, как еще в детстве, долго наблюдал, как поворачиваются вслед за солнцем подсолнухи.
      Ему тогда стало понятным, почему растение получило такое название, и это открытие было началом его страстного увлечения: он стал искать во всех названиях окружающих его предметов смысл. Если название не отражало сущности или назначения предметов, Матвей давал ему новое. Так, топор он называл рубилом, а нож - резалом...
      - Матвей? А я-то думал, что в лихих походах ты покоряешь царство Нептуна.
      На перекрестке аллей стоял Алексей Курбатов. Руки его были заняты свертками. Матвей подошел к Алексею. Тот вывалил ему на руки половину свертков.
      - Идем скорей, ты оказался кстати, скрасишь одиночество свое и сделаешь сюрприз "вакантной Дульцинее".
      - Постой, объясни... - начал было Матвей, но Алексей остановил его:
      - Молчи и следуй. Ты не пожалеешь. Да видит бог, что я пекусь о благе и веселье не одного тебя, о бедный одиночка! Есть в нашей уважаемой компании на рыцарей один недокомплект.
      Алексей повернулся и широким шагом направился к выходу. Матвей пожал плечами и последовал за ним. Увидев, что Алексей поворачивает не к дому, а совсем в другую сторону, спросил:
      - Послушай, куда ты меня ведешь?
      - В мои апартаменты. Учти, что я отныне стал владельцем прекрасной однокомнатной квартиры, и ты идешь ко мне на новоселье.
      - Да ну? Поздравляю!
      "Почему же Люся не сказала об этом? Да, она ведь не знает, что я почти месяц был в море".
      Как он и предполагал "вакантной Дульцинеей" оказалась Люся. Она стояла у зеркала и поправляла прическу. Матвей поздоровался. Люся вздрогнула, и он увидел в зеркале, как радостно вскинулись ее глаза. Но когда она обернулась, лицо ее было строгим, а взгляд бесстрастным.
      - Здравствуйте. Вернулись? - спросила она почти равнодушно.
      "Все-таки обиделась", - решил он и насмешливо ответил:
      - Нет, я еще не вернулся.
      Из кухни вышла Сима и, вытерев о передник руку, протянула ее Матвею:
      - Как хорошо, что вы пришли.
      Сима заметно подурнела: лицо ее утратило обычную свежесть, стало серым, на лбу проступили коричневые пятна: как будто со всего лица сошел загар, а на лбу остались его следы. На Симе была широкая, выпущенная поверх юбки кофта, но она не скрывала выступавшего живота. "Скоро, наверное, родит", решил Матвей.
      - Сима, пойдем, я тебе помогу, - предложила Люся и почти насильно увела Симу на кухню. Должно быть, она боялась, что их с Матвеем оставят вдвоем.
      "Что это с ней? - недоумевал Матвей. - Ну, обиделась. Но, раз спросила, вернулся ли, значит уже знает, что был в море. Сейчас-то зачем обижаться?"
      Алексей сходил к соседям, и принес еще три стула.
      - Все, что удалось раздобыть, - сказал он. - Во всем доме не более полутора десятков стульев. Все-таки у Гренадера на этот счет было больше возможностей.
      Стол придвинули к кровати. Алексей раздобыл и широкую доску, под нее подложили с одной стороны книги, с другой - два чемодана.
      - На это сооружение можно усадить трех человек средней упитанности, подсчитал Алексей. - Плюс пять стульев и три места на кровати. Итого одиннадцать. Еще одному не хватает. Ничего, я буду есть стоя, как на дипломатическом приеме.
      Начали подходить гости. Первыми пришли Астаховы. Капитана второго ранга Астахова Матвей знал еще по училищу. Когда Матвей учился на первом и втором курсах, Астахов преподавал морскую практику. Потом он попросился снова на флот и вот теперь командовал дивизионом аварийно-спасательной службы. Он заметно постарел: разрослись кустики морщин у глаз, поредели волосы на голове. Узнав, что Матвей недавно из училища, Астахов стал расспрашивать, кто из преподавателей остался там. Жена Астахова, дородная и, должно быть, как все здоровые люди, веселая женщина, обстоятельно оглядела комнату, поправила скатерть на столе и ушла в кухню помогать хозяйке.
      Потом пришел рослый парень с худенькой смущенной блондинкой. Парня звали тоже Алексеем, девушку - Аней. Она работала фрезеровщицей в Сим ином цехе. Вслед за этой парой появились соседи - капитан интендантской службы с женой. Когда начали усаживаться за стол, пришла Ариадна. Ее посадили рядом с Матвеем на импровизированной скамейке. Люся устроилась поближе к двери, рядом с Симой. Им часто приходилось выходить на кухню.
      В самый последний момент пришел еще один гость - рыжий парень. Он сел рядом с Люсей и сразу же заговорил с ней о каких-то электродах.
      Астахов произнес тост за новоселов. Выпили. Несколько минут молча закусывали. Потом заговорили все сразу. Сначала разговор был общим: о том, что теперь много строят и скоро каждая семья получит отдельную квартиру, затем незаметно растекся, на одном конце - о детях, на другом - о музыке. Кто-то включил магнитофон.
      Матвей прислушивался к тому, о чем говорили Люся и рыжий парень. У рыжего была длинная шея и острый горбатый нос, придававший парню удивительное сходство с дятлом. Это сходство усиливалось еще тем, что парень в такт словам кивал головой, точно выклевывал слова из воздуха:
      - Вы таки защищаете этот гнилой консерватизм! Идея моя правильная, я в этом уверен.
      - Но ведь вы, Юзек, еще не доказали этого, - возражала Люся. - Нужны обоснованные доказательства, строгие и точные расчеты, а вы полагаетесь на одну интуицию.
      Юзек поковырял вилкой лежавшую на его тарелке куриную ножку и упрямо сказал:
      - Я докажу! Я понимаю, что петухи не рождаются в жареном виде...
      - Вот вы и докажите. А то вы и в самом деле похожи на петуха.
      Юзек удивленно посмотрел сначала на Люсю, потом зачем-то оглядел свои руки с длинными прозрачными пальцами и, видимо не обнаружив в них ничего петушиного, серьезно спросил:
      - Почему?
      Люся рассмеялась. Юзек с недоумением посмотрел на нее и сердито клюнул воздух:
      - Не понимаю, что тут смешного!
      И опять начал что-то доказывать. Он горячился, теребил мочки больших шевелящихся ушей и сердито клевал носом воздух. Резкий голос рыжего раздражал Матвея, ему хотелось вмешаться в разговор. Но тогда пришлось бы кричать через весь стол, а это было неудобно. Он не смог бы объяснить, чем его раздражал этот парень. Просто Матвею захотелось вдруг рассказать Люсе о походе, о тающих на горизонте облаках, о том, как кружится голова, если смотреть сначала на облака, а потом закрыть глаза...
      Кто-то нечаянно задел ногой стопку книг, и импровизированная скамейка чуть не рухнула. Когда сиденье поправили, Ариадна сказала:
      - Положение у нас довольно шаткое. Правда?
      Она смотрела на Матвея с лукавой усмешкой.
      Матвей смущенно потупился. Он только сейчас вспомнил о своей соседке и начал поспешно ухаживать за ней: взял ее тарелку, положил закуску, налил вина и воды. Ариадна молча наблюдала за ним, а когда он нечаянно опрокинул свою рюмку на скатерть, посыпала скатерть солью и неожиданно призналась:
      - Вы знаете, я вам завидую. Сколько красоты, подлинной романтики в вашей жизни! Дальние плавания, новые города, новые впечатления. Я иногда жалею, что не мужчина. Будь я мужчиной, я стала бы только моряком.
      - Как знать!
      - Почему "как знать"?
      - Видите ли, у вас не совсем точное представление о нашей морской службе. Вы смотрите на нее как на увлекательную прогулку. А между тем - это прежде всего труд. Тяжелый, иногда даже изнурительный, но интересный и, тут вы правы, романтичный. Ведь подлинная романтика заключается, по-моему, не в праздном любовании красотами, не в поисках каких-то удивительных приключений, а в труде и в борьбе. В борьбе, скажем, со стихией моря суровой, коварной, своенравной, в борьбе с самим собой, со своими слабостями. И если хотите, удовлетворение приносит не только результат, но и сам процесс борьбы.
      - О, да вы, оказывается, философ! Пожалуй, слишком земной, но все же философ.
      - А вы предпочитаете небесных?
      Ариадна рассмеялась:
      - Может быть, даже водяных.
      Матвей заметил, что Люся прислушивается к их разговору. Она смотрела на них пристальным, изучающим взглядом и, наверное, совсем не слушала рыжего. Тот обидчиво пожал плечами и повернулся к Симе.
      Ариадна о чем-то спросила, Матвей машинально пробормотал:
      - Да, да.
      За столом заспорили о любви. Матвей незаметно вышел во двор, сел на скамейку и закурил. Он бездумно глядел на щедро вытканное крупными звездами небо. Потом закрыл глаза, и у него опять закружилась голова.
      Но вот он поймал себя на том, что все время прислушивается к голосам, доносящимся из открытого окна, и ловит голос Люси. Он был почему-то уверен, что Люся выйдет.
      И она пришла.
      - Почему вы убежали? - спросила она.
      - Вот увидите, я побью этого рыжего.
      - Он, наверное, уже забыл обо мне. Он страшно рассеянный.
      - Напускает. Для учености. Я таких знаю.
      - Ничего вы не знаете.
      - Пожалуй, да.
      - Слушайте, оставьте этот тон или я уйду!
      - Ладно. Садитесь. Смотрите на звезды. Внимательнее. А теперь закройте глаза. Кружится?
      - Да.
      - Вот видите, как легко вскружить голову женщине, - назидательно сказал Матвей.
      - Вероятно, это давно испытанный способ?
      - Да, я иногда упражняюсь в этом.
      - Например, сегодня. Морская романтика! Это верный козырь, - насмешливо сказала Люся.
      - А вот подслушивать чужие разговоры нехорошо, - по-прежнему назидательно заметил Матвей.
      - И много у вас на боевом счету?
      - Это военная тайна.
      - Отчего же вы тут в горьком одиночестве?
      - Видите ли, несмотря на известный боевой опыт, ни одна не догадалась вскружить мне голову.
      - Может быть, попробовать?
      - Вам, пожалуй, это удастся.
      - Матвей, вы становитесь банальным! Льстить - удел слабых. Вам это не к лицу.
      - Зато вам очень идет этот нравоучительный тон. Я чувствую себя точно провинившийся школьник перед строгим учителем.
      - А знаете, мне все говорят, что я была бы хорошей учительницей, серьезно сказала Люся. Этот переход с шутливого тона на серьезный получился у нее как-то легко и естественно. - Иногда я сама начинаю верить в свои педагогические способности и тогда сомневаюсь: не ошиблась ли, что пошла в кораблестроительный? Вот, скажем, Юзек. Техника - его призвание. Он все время что-то ищет, изобретает, для него каждая формула - это не просто знаки и цифры, а что-то материальное, ощутимое. А для меня это просто формула, которую надо вызубрить, запомнить - и ничего больше. Почему так?
      - Просто у вас нет практики. Вот вы говорили с этим рыжим об усталости металла. Вам металл, наверное, представляется пока лишь в виде сковородки или автобуса, а в работе вы его не видите. Его надо почувствовать.
      - Ну насчет сковородки вы, пожалуй, преувеличиваете. Не забывайте, что я сварщица, каждый день имею дело именно с металлом.
      - Все равно вы обязаны думать и о сковородках.
      - Удел женщины? - Люся усмехнулась и потрепала его волосы.
      - Разумеется, - засмеялся Матвей. И уже серьезно предложил: Давайте-ка удерем отсюда?
      Люся вздохнула:
      - Я не могу, надо помочь Симе. Мы и так засиделись. - Она встала.
      - А я, пожалуй, поброжу по городу. Честно говоря, соскучился по нашей грешной земле. Или вас подождать?
      - Это долго. Меня проводит Юзек.
      - Я его все-таки когда-нибудь побью.
      - Ладно. Только не по голове. Это очень больно, да и голова его деталь весьма полезная.
      Она ушла. Матвей слышал, как стучат на лестнице каблучки. Вот в пролете мелькнул ее силуэт, потом хлопнула дверь. Матвей долго стоял, прислушиваясь к тому, как гаснет в пролетах лестницы звук. Ему хотелось окликнуть Люсю, вернуть ее и он, наверное, окликнул бы ее, но дверь уже захлопнулась. К тому же он понимал, что Люся права - надо помочь Симе. "Но почему ее должен провожать этот Юзек? Почему она не захотела, чтобы я ее подождал?" В нем шевельнулось ревнивое чувство.
      Опять хлопнула дверь, кто-то стал спускаться по лестнице. Матвею не хотелось, чтобы его увидели, и он поспешно вышел на набережную.
      Ночь была тихая, только здесь ощущался легкий ветерок. Матвей, облокотившись на каменный парапет, смотрел на рассыпанные в тихой воде канала крапинки звезд. Затем поднял камень и бросил в воду. Камень звонко рассек тишину, звезды испуганно шарахнулись в разные стороны, и вода недовольно поморщилась. Матвей зашагал к гавани.
      Он шел и слушал ночные звуки. Вот где-то на соседней улице прошелестела шинами машина. В чьей-то квартире бьют часы, удары падают в тишину, точно капли дождя в пустую бочку. В доме напротив плачет ребенок. Маленький черный буксир тянет по заливу две баржи. Ему, должно быть, очень тяжело, он сердито пыхтит.
      Семен с Вадимом играли в шахматы. Андрей еще не вернулся. В каюте было накурено. Матвей распахнул окно и подошел к столу. Семен, выиграв пешку, произнес свою обычную фразу:
      - Пешки - не орешки.
      Это все, что он знал из теории шахмат. Тем не менее играл он хорошо и сейчас имел явное позиционное и материальное преимущество. Матвей с веселой укоризной сказал:
      - Эх вы, стратеги! Это же варварство - сидеть в такую погоду за шахматами и протирать казенные штаны!
      Семен поднял голову, с подчеркнутой внимательностью осмотрел Матвея с головы до ног, выразительно покрутил в воздухе пальцем и коротко резюмировал:
      - А ведь штурман-то, кажись, вышел из меридиана.
      - Ничего не поделаешь - весна! - подхватил Вадим. - А кто бы мог подумать? Матвей Стрешнев, гранитный человек - и вдруг эта сияющая физиономия!
      - Факт, как говорится, на лице!
      Матвей разделся и лег. Закончив партию, Семен и Вадим тоже легли и вскоре дружно захрапели. А Матвей все не мог уснуть. Он несколько раз приподнимался и кулаком взбивал подушку, впервые обнаружив, что набита она далеко не лебяжьим пухом.
      Он спал всего часа три, но встал бодрым и веселым, погладил брюки, почистил тужурку и сел подшивать к кителю подворотничок. Все утро он чему-то улыбался, насвистывал любимые мелодии. Это надоело Семену.
      - Что это ты рассвистелся? - спросил он.
      - Так сказать, музыкальное сопровождение. Ускоряет и воодушевляет. Рекомендуется всем поэтам и домохозяйкам. Между прочим, будь я девушкой, я вышел бы замуж только за военного моряка.
      - Почему "только"?
      - Моряк умеет мыть полы, стирать, шить, гладить, штопать, а самое главное - умеет подчиняться.
      В каюту вбежал Вадим.
      - Братцы, поздравляю! - крикнул он радостно. - Мы идем в Ленинград. Будем участвовать в морском параде в честь Дня Флота.
      12
      - О чем вы задумались, Матвей? - тихо спросила Люся.
      - О вас.
      - Не очень-то интересный предмет для размышлений. Ну и что же вы обо мне думаете?
      - Вы хорошая.
      - Весьма утешительное открытие.
      - Мне кажется, что я на пороге еще одного выдающегося открытия.
      - Какого?
      - Скоро я вам признаюсь в любви.
      - А это обязательно?
      - Вы напрасно иронизируете, - сказал он обиженно.
      Люся рассмеялась:
      - Смешной вы, Матвей. Давайте говорить о чем-нибудь другом. Например, о звездах. Ведь вы моряк, к тому же штурман, должны знать все звезды. Скажем, вот эта, как называется?
      - Альфа Арктура.
      - А эта?..
      Она слушала его с жадным любопытством. Поэтому Матвею приятно было рассказывать ей о звездах, созвездиях, галактиках...
      - До той вон, примерно, восемь миллионов световых лет.
      Люся притихла и прижалась к его плечу. Он почувствовал, как по ее руке пробежала дрожь и обеспокоенно спросил:
      - Вам холодно?
      - Нет, мне стало просто страшно, когда я подумала, что это так далеко от нас, за миллионы световых лет. И может быть, там есть живые существа...
      Сейчас она была тихой и ласковой, такой Матвей еще не знал ее. И Матвею неудержимо захотелось поцеловать Люсю.
      Но они уже подходили к Дому офицеров. Здесь было людно.
      Посреди тротуара, задумавшись, стоял матрос. Приглядевшись, Матвей узнал Бодрова. Выражение его лица поразило Матвея, он никогда не видел матроса таким угрюмым. Извинившись перед Люсей, Матвей подошел к матросу.
      - Бодров, что с вами?
      Тот поднял голову, посмотрел на Матвея отсутствующим взглядом и снова потупился. Должно быть, он даже не узнал своего командира. Потом поднял голову, присмотрелся и равнодушно произнес:
      - А, это вы, товарищ лейтенант.
      - Что с вами? - переспросил Матвей.
      Матрос безнадежно махнул рукой:
      - Эх, товарищ лейтенант, сказал бы я вам, да разве вы поймете?
      - Подождите, я действительно ничего не понимаю. Что случилось?
      - Выгнал из кино.
      - Кто выгнал?
      - Наш старпом. - Бодров зло усмехнулся. - Кто же еще?
      - А за что?
      - Пошел я с девушкой в кино. Пришли, ждем в вестибюле, когда в зал пускать начнут. Аня пить захотела. Пошли мы в буфет, там лимонада не оказалось. Спустились вниз, в ресторан. Заказал я бутылку нарзана, ну и пирожное еще. Выпили мы нарзан, стали уходить, а в это время старпом наш в дверях появился. Видел, как я нарзан допивал, и подумал, что это была водка. Ну вот, подозвал он меня и приказал немедленно идти в бригаду, доложить дежурному, что лишает меня увольнения и накажет. Я ему объясняю, что только нарзан пил, а он и слушать не хочет. Тут и Анютка вмешалась, а он ей и говорит: знаю, мол, какой это нарзан. Короче говоря, выгнал нас...
      Матвей попытался оправдать старпома:
      - Я думаю, ошибся старпом, может же и он ошибиться?
      - Может, конечно...
      Бодров помолчал, потом наклонился к Матвею и неожиданно дохнул ему в лицо:
      - Ну разве пахнет от меня водкой, товарищ лейтенант? Матвей отстранился от матроса и с упреком сказал:
      - Зачем вы это делаете, Бодров? Я и без этого вам верю.
      - А он не верит! Стыдно мне, товарищ лейтенант, за него стыдно. Перед Анюткой стыдно. Ну ладно, меня обидел, ее-то он зачем оскорбляет? Ведь по его выходит, что и она вместе со мной водку пила...