Автономное плавание

      - Люк отдраен! - доложил старшина, хотя в этом докладе не было необходимости, скачок давления и без этого почувствовали все. Но полагается докладывать. Командир должен быть уверен, что его приказание понято и выполнено. Даже незначительная ошибка одного матроса может привести к катастрофе и стоить жизни всему экипажу. Поэтому на подводных лодках, как это ни надоедливо, каждое приказание повторяется громко и четко.
      - Открыть люк!
      Старшина откинул крышку люка, и в отсек хлынул морской воздух. Он был густой, прохладный, пьянящий. Пахло свежестью, йодом, рыбой, и еще чем-то острым. Конечно, в лодке надежно работают кондиционные и регенеративные устройства, постоянно поддерживается одинаковое процентное содержание кислорода, но что может быть приятнее свежего дыхания моря, особенно когда ты больше месяца не видел белого света, не глотал этот живительный атмосферный воздух!
      Стрешнев поднялся на мостик. Следом за ним лез посредник. Телом он так закупорил колодец рубочного люка, что все работающие механизмы, опять хлебнув отсечный воздух, тяжко и глухо вздохнули.
      Море было на редкость спокойным, лишь слегка покачивалось да шлепало волнами по корпусу лодки. На северо-востоке на фоне догорающего заката четко прочерчивалась линия горизонта, а на юго-западе море сливалось с небом, густо усеянным крупными звездами. И в этой бескрайней шири рубка подводной лодки казалась удивительно маленькой и одинокой.
      Прямо на носу вскинулись серебристые нити слабого полярного сияния, и небо задрожало, переливаясь всеми цветами радуги. Отсветы сияния, отражаясь в воде, рассыпались на тысячи хрустальных бусинок.
      Апельсиновое зарево заката начало бледнеть и вот уже стало янтарным, как гигантское ожерелье, охватившее могучую грудь земли. Сияние, вспыхнув всего лишь на мгновение, давно угасло, а отсветы его все еще переливались в небе, играя многоцветьем всех существующих в природе красок самых тончайших, невиданных на земле оттенков. Воздух был удивительно прозрачным, хрустально-чистым и прохладным, как ключевая вода.
      И хотя времени было в обрез, Стрешнев все-таки решил доставить морякам удовольствие перед тем, как нырнуть под лед: дать возможность если уж не всем, то хотя бы свободным от вахт побывать наверху.
      - Внимание, в отсеках! Разрешаю свободным от вахт выходить наверх. Командирам отсеков установить очередность выхода.
      - Есть! - многоголосо и радостно откликнулись из отсеков.
      И матросы один за другим стали выскакивать наверх, громко называя свою фамилию:
      - Матрос Епифанов!
      - Старшина второй статьи Еременко!
      - Старший матрос Габиддулин вышел наверх!
      Помощник вахтенного офицера записывал их фамилии.
      Такой порядок на подводных лодках существует давно; он продиктован жесткой необходимостью: так легче проследить, чтобы при погружении, особенно при срочном, наверху случайно не остался человек.
      - Надо бы и командиру дать проветриться, - напомнил посреднику Стрешнев.
      - Да, конечно, - согласился посредник и, подойдя к переговорной трубе, позвал: - Виктор Андреевич, поднимайтесь наверх.
      Выбравшись на мостик, Гуреев озабоченно окинул взглядом горизонт.
      * * *
      Плавание подо льдами всегда связано с риском: при неисправности лодка не сможет всплыть на поверхность, не сможет даже передать сигнал бедствия, если не окажется случайно в этот момент под полыньей или разводьем. Именно случайно, поскольку вероятность такого совпадения практически ничтожна.
      Плавание подо льдами сопряжено с трудностями навигационного порядка: с невозможностью определения местоположения корабля обычными способами, давно проверенными и достаточно надежными.
      В Северном Ледовитом океане стрелка обычного магнитного компаса начинает беспорядочно метаться из стороны в сторону: по мере приближения к полюсу на нее перестает действовать горизонтальная составляющая земного магнетизма и стрелка вместо севера может показать на юг.
      Более надежей гироскопический компас. Вращение Земли действует на гироскоп таким образом, что приводит его ось в положение, параллельное оси Земли, то есть располагает точно по меридиану. Однако по мере приближения к полюсу относительная скорость вращения Земли постепенно понижается, а на полюсе становится равной нулю. И уже на расстоянии пятисот миль от полюса гирокомпас начинает "выходить из меридиана" и поэтому полагаться на его точность рискованно.
      В течение довольно длительного времени, наряду с поисками соответствующей энергетической установки, способной надолго обеспечить подводную лодку энергией, необходимой для плавания под водой, проблема кораблевождения в арктических широтах была ахиллесовой пятой подледного плавания. И еще одним чудом двадцатого века стало изобретение инерциальной навигационной системы - этого электронного мозга корабля с его таинственными, светящимися зеленым светом трубками, счетно-вычислительными устройствами, рядами всевозможных циферблатов, измерительных приборов и мигающих лампочек.
      В надежности этой системы не приходилось сомневаться, Стрешнев был озабочен лишь тем, чтобы сейчас, до того как они погрузятся под воду, как можно точнее определить место лодки, нанести, как говорят штурманы, "колышек", от которого проляжет весь дальнейший путь лодки подо льдом.
      Капитан-лейтенант Глотов произвел все расчеты и нанес этот "колышек". У приборов в центральном посту собралась группа обслуживающих эти приборы матросов, старшин и офицеров. Включена телевизионная камера и эхоледомеры, мурлычет гидролокатор, по-прежнему пощелкивает лаг и жалобно пищит эхолот, шуршат перья самописцев. Стрешнев приказал погружаться сразу на большую глубину.
      Если верить карте ледовой обстановки, льды уже должны появиться, но пока эхоледомер указывал, что над лодкой все еще чистая вода. Видимо, под действием южного ветра за эти двое суток, с тех пор как была составлена карта, кромка пакового льда сдвинулась на север.
      Однако далеко уйти она не могла, и Стрешнев уже с беспокойством поглядывал на эхоледомер: уж не испортился ли? Оба его вибрирующих пера вычерчивали тонкую сплошную линию. Но вот они дрогнули, разошлись, потом опять начали сближаться. Значит, попалась пока отдельная плавающая льдина.
      Потом льдины стали попадаться все чаще, и вот уже перья больше не сходятся, вычерчивая извилистую конфигурацию ледового потолка, простершегося над лодкой на сотни миль. Иногда перо резко опускалось вниз и вычерчпнало острые вершины, напоминающие своими очертаниями сталактиты.
      Разговоры и шутки моряков, стоявших у приборов, постепенно стихли. Даже в тусклом свете лампочек, которыми освещался центральный отсек, стали заметными морщины, пролегшие на лицах людей. Началось то самое важное, еще не происходящее в их жизни, таинственное и неповторимое - плавание подо льдом.
      Оставив за себя вахтенного офицера, Стрешнев отправился в корму и заглянул в машинный отсек. Этот отсек был освещен флюоресцентными лампами. Стрешнев даже зажмурился, ослепленный их ярким светом. В отсеке стоял монотонный гул турбин и работающих механизмов, и вахтенный механик доложил почти в самое ухо:
      - Полный порядочек, товарищ капитан третьего ранга!
      Через два часа Стрешнев отдал приказание ложиться на новый курс.
      2
      Обогнув противолодочный рубеж, Стрешнев вывел лодку из-подо льда и повернул в базу. Он рассчитывал, что теперь, когда лодка вошла в свои воды, и учения фактически закончились, посредник разрешит Гурееву снова вступить в исполнение обязанностей командира, и тогда ему, может быть, удастся хоть немного вздремнуть. Стрешнев не спал уже третьи сутки.
      Лодка приближалась к базе, напряжение заметно спало, а начала сказываться усталость многих дней. Нет-нет да кто-нибудь клевал носом. В такие вот моменты командиру приходится быть особенно внимательным, и Стрешнев то и дело запрашивает:
      - Штурман, курс?
      - Курс двести пятьдесят шесть, - докладывает штурман.
      - На румбе двести пятьдесят шесть, - как эхо, отзывается и рулевой.
      - Глубина девяносто, дифферент ноль! - сообщают с поста погружения и всплытия.
      Тут и механики встрепенутся:
      - Обе машины работают "средний вперед".
      А вот и замполит капитан третьего ранга Тетерев принялся за дело. Подняв задремавшего было матроса Коняева, спросил:
      - Вы что же это? Попали в историю, а так бесславно спите.
      - В какую историю? - пугается матрос.
      - Он еще не понимает! В историю нашего флота. Вы же прошли подо льдами Арктики. Как и ваш однофамилец в свое время.
      Какой еще однофамилец?
      - Ну как же, неужели не знаете? В тысяча девятьсот сороковом году во время войны с белофиннами подводная лодка "Щ-324" под командованием одного из трех первых Героев Советского Союза - капитана третьего ранга Коняева, возвращаясь в базу из боевого похода, форсировала подо льдом пролив Сёдра-Кваркен. Чтобы не выдать противнику маршрутов форсирования Кваркена нашими подводными лодками и обезопасить свой корабль от налетов вражеской авиации, Коняев и провел лодку под сплошным льдом. Вот так-то!
      - А я и не знал! - удивляется матрос Коняев. - И долго они шли подо льдом?
      Около десяти часов. А потом и всплыли из-подо льда же, взломав его. А толщина была довольно приличная, до двадцати пяти сантиметров. И это была ведь не современная атомная лодка, а обычная дизельная "щука"...
      К их разговору начинают прислушиваться: подходит один матрос, другой, третий. Кто-то замечает:
      - А говорили, что немцы первыми начали лазить под лед во вторую мировую войну.
      - Но мы же раньше! - отстаивает приоритет своего однофамильца Коняев. Мало ли кто что скажет! Американцы вон тоже утверждают, что они первые, хотя они даже позже немцев начали.
      - Ну, если уж говорить о приоритете, - продолжает Тетерев, - то первое в истории подледное плавание было совершено еще раньше, чем это сделал однофамилец нашего Коняева. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году советская подводная лодка "Народоволец" под командованием Виктора Николаевича Котельникова получила почетное задание: следовать к первой в мире дрейфующей станции "Северный полюс-1" и снять со льдины отважную четверку папанинцев. В Датском проливе на пути лодки встретились ледяные поля. С целью подготовки лодки к форсированию ледяных преград Котельников решил пройти под этими полями. Погрузившись на глубину пятьдесят метров, лодка прошла под ледовой перемычкой шириной около полумили...
      Стрешнев приказывает включить трансляционную сеть, и теперь голос Тетерева слышен во всех отсеках.
      А лаг все пощелкивает и пощелкивает, отсчитывая милю за милей.
      Еще издали Стрешнев увидел на причале контр-адмирала Сливкина, командира соединения подводных лодок. Рядом с ним стояло несколько штабных офицеров, чуть в стороне - оркестр.
      Как только матросы подали швартовые, Гуреев спустился на палубу. Оркестр грянул "Встречный марш". Взбежав по сходне на причал, Гуреев, четко печатая шаг, двинулся навстречу адмиралу. Вот между ними осталось метра три-четыре, Гуреев остановился, вскинул руку к пилотке, и оркестр тотчас смолк, точно трубы его вдруг захлебнулись.
      - Товарищ адмирал! Атомная подводная лодка вернулась с выполнения задания. Состояние корабля и механизмов исправное, настроение личного состава бодрое. Готовы к выполнению новых заданий.
      Адмирал сначала пожал Гурееву руку, потом притянул к себе, обнял, троекратно поцеловал.
      - Поздравляю. - И, обернувшись к стоявшим на палубе матросам и офицерам, повторил: - Поздравляю, товарищи подводники, с успешным выполнением задания и благополучным возвращением на родную землю!
      Опять заиграл оркестр, штабные офицеры поочередно пожимали Гурееву руку. Потом адмирал прошел на лодку, спустился вниз. Переходя из отсека в отсек, с каждым здоровался, пристально вглядываясь в лица матросов, старшин и офицеров.
      - Устали. Ну ничего, дадим отдохнуть. А то, я вижу, вон даже Макаров отощал.
      - Килограмм семьсот граммов скинул, товарищ адмирал, - подтвердил Макаров, маленький толстый матрос из трюмных машинистов.
      - Ему бы еще пяток можно скинуть, - сказал высокий худощавый матрос Грищенко. - А я вот меньше потерял, и то заметно.
      - А вы у Макарова взаймы попросите, - посоветовал адмирал. - Или не даст?
      - Почему же? Давно предлагаю, да не берет...
      Потом все, кроме вахтенных, выстроились на палубе, и начальник политотдела начал приветственную речь. Говорил он недолго. Адмирал, забрав с собой посредника и Гурсева, уехал в штаб, чтобы там выслушать более обстоятельный доклад. Постепенно разошлись и штабные офицеры, оркестранты, закинув за плечи барабаны и трубы, строем промаршировали к проходной.
      Проводив начальство, Стрешнев не ушел до тех пор, пока но привел все механизмы в готовность, а корабль - к новому выходу в море. Об этом знали все матросы и поэтому взялись за работу, стараясь закончить ее побыстрее. Стрешнев рассчитывал, что они все закончат к обеду, но управились гораздо раньше, и он разрешил экипажу идти в казармы, оставив на лодке только вахтенных.
      Сам он намеревался сразу же пойти домой и до возвращения Люси с работы хоть немного поспать. Но не успел он переодеться, как вахтенный на мостике доложил:
      - Товарищ капитан третьего ранга, там рассыльный прибежал, вас срочно просит адмирал.
      - Хорошо. Передайте, что иду.
      "Скорее всего требуют на доклад о последнем этапе похода, когда командование поручили мне, - решил Стрешнев. - Неужели я что-нибудь не так сделал? Вероятно, у адмирала весь "синклит" собрался"...
      Но когда он вошел в кабинет адмирала, тот был один.
      - Садитесь, Матвей Николаевич. Вот сигареты. - Адмирал подвинул целый набор сигаретных коробок. - Какие предпочитаете: "Столичные", "Яву" или "БТ"?
      Спасибо, товарищ адмирал, не курю. В этом походе поневоле пришлось бросить.
      - Ну и правильно. А я вот опять втянулся. - Сливкин за курил и, озабоченно потерев ладонью лоб, будто стараясь разгладить прорезавшие его морщины, сказал: - Вот что, Матвей Николаевич: долго нам разговаривать, к сожалению, некогда, потому что вам надо спешить. Вам необходимо вылететь в Москву, завтра в десять ноль-ноль вас примет главком. Билет на самолет уже заказан. На сборы остается... - Адмирал отвернул рукав и посмотрел на часы. - Остается всего два с половиной часа. Мало, но, думаю, управитесь. Верите мою машину и распоряжайтесь ею до самого отлета. К жене на работу не заезжайте, она уже дома, о вашем отъезде знает.
      - Спасибо, товарищ адмирал.
      - Я понимаю, вы устали, особенно за последние трое суток. Вам полагается отдых, но тут такое дело...
      - Товарищ адмирал, а вы не скажете, зачем меня вызывают? Да еще к главкому.
      Сливкин улыбнулся:
      - Об этом вы спросите у самого главкома. Он вас вызывает, он и объяснит.
      Стрешнев догадался, что адмирал знает, зачем его вызывают в Москву, но почему-то не хочет говорить. Допытываться не полагается, не говорит - значит не считает нужным.
      - Зайдите в строевую часть, возьмите командировочное предписание.
      - Есть!
      - Ну, ни пуха. - Адмирал проводил Стрешнева до двери. - Когда будете возвращаться, дайте телеграмму или позвоните. Встретим.
      - И с чего это вдруг такие почести? - Стрешнев выжидательно посмотрел на адмирала.
      Сливкин усмехнулся:
      - Все равно больше ничего не скажу. Всему свое время.
      Должно быть, Люся видела, как он подъехал к дому, потому что, когда он поднялся на третий этаж, дверь в квартиру была открыта. Люся стояла на пороге, прислонившись к косяку. Едва он переступил порог, тихо приникла к нему, будто прислушиваясь к тому, как гулко стучит у него сердце, и вдруг плечи ее начали вздрагивать. Матвей понял, что она плачет, спросил удивленно:
      - Ты что? Вот уж не ожидал!
      - Извини. Совсем я расклеилась почему-то. Не знаю даже, почему.
      Он долго целовал ее в губы, в мокрые глаза, в щеки, в шею, ощущая знакомый, едва уловимый запах ее духов, ее волос, ее тела - словом, ее запах!
      Люся вдруг отстранилась, озабоченно посмотрела на него и грустно сказала:
      - А ты опять похудел.
      Он знал, что похудел, но говорить об этом не стоит, она и так слишком уж печется о его здоровье. Она считает, что раз муж плавает на атомной лодке, то обязательно облучается, а раз облучается, то самое страшное - это когда человек начинает худеть, это первый признак рака. Матвей много раз пытался популярно объяснить, что это чепуха и что биологическая защита на лодке вполне надежна. Люся молча выслушивала эти объяснения, согласно кивала, но видно было, что она не верит.
      - Это тебе только кажется, ты просто отвыкла. И потом я не выспался, вот и осунулся. А где Иришка?
      - В садике. А мама уехала в Синеморск неделю назад. Если бы мы знали, что ты вернешься через неделю, она дождалась бы. Но мы ведь не знаем, когда ты уходишь и когда возвращаешься.
      - Давай-ка поедем за Иришкой.
      - Нет, сначала я тебя покормлю.
      Матвей не стал возражать, потому что еще не обедал, а из большой комнаты доносился запах свежих огурцов, укропа и еще какой-то зелени. Для севера это роскошь, тем более сейчас - весной.
      Обычно они обедали в кухне, а сейчас Люся накрыла стол в большой комнате, постелив праздничную скатерть, достав подаренный Курбатовыми сервиз. Стол ломился от всяческой снеди: тут были и салат, и огурцы, и редиска, кроме того - ветчина, балык, крабы и даже кетовая икра.
      - Душ принимать будешь?
      - Обязательно.
      - Давай, только побыстрее, а то у меня утка перепреет. С черносливом.
      - Ну, ты у меня молодец! - искренне удивился Матвей.
      До этого все хозяйство вела Надежда Васильевна, он и не предполагал, что Люся умеет что-либо готовить. Смущенная похвалой, Люся поспешила в кухню, крикнув на ходу:
      - Чистое белье в ванной, на полочке.
      Он хотел принять только душ, но соблазн хорошенько пропариться был настолько велик, что Матвей набрал в ванну воды и плескался довольно долго, Люся дважды напоминала ему, что времени мало, а надо еще заехать в садик к Иришке. Наконец он вышел с таким ощущением, будто заново родился на свет.
      - Хорошо! - сказал он, усаживаясь за стол.
      - А все-таки ты похудел, - опять озабоченно сказала Люся. - Тебе надо хорошенько отдохнуть. Тебе, кажется, полагается санаторная путевка?
      - Да, как только вернусь. Ты не могла бы попросить и себе отпуск? За свой счет не дадут?
      - Нет, у нас сейчас много работы. И потом как-то неловко: я ведь еще и года не проработала, мне и очередной-то не полагается.
      - А жаль!
      - Ты думаешь, я не хотела бы поехать с тобой? Еще как хотела бы! Вот и в Москву хорошо бы поехать вместе. Кстати, зачем тебя туда вызывают?
      - Понятия не имею.
      Она не поверила ему и больше об этом не спрашивала. Впрочем, она уже привыкла не расспрашивать его о служебных делах. Не полагается говорить на эту тему даже с близкими людьми.
      Пообедав, они поехали в детский садик к дочери.
      Когда проезжали мимо стадиона, Матвей с удивлением увидел там матросов из своего экипажа. Они с увлечением гоняли по полю футбольный мяч, покрикивая друг на друга.
      "Соскучились по земле", - отметил Матвей, полагавший, что все матросы экипажа сейчас спят. - Устали ведь, а вот уже бегают. Что значит молодость". Его самого укачивало в машине, и только усилием воли он сдерживался, чтобы не заклевать носом.
      Иришка заметно подросла, окрепла и стала еще более похожей на мать: так же шаловливо вздернут носик, такие же большие серые глаза и темные крылья бровей над ними. "Это хорошо, что она похожа не на меня, а на Люсю", подумал Матвей.
      О втором ребенке они поговаривали не раз. Да и Надежда Васильевна постоянно напоминала:
      - Иришку вы слишком балуете, она становится капризной, пора вам вторым ребенком обзаводиться.
      Впрочем, сама же Надежда Васильевна больше всех и баловала внучку, потакая всем ее капризам.
      - Ти посему такой гъюсный? - спросила Иришка, теребя его за уши.
      - Да вот тебя давно не видел, а опять надо уезжать.
      - В моле?
      - Нет, в Москву. Но я не надолго, дня на два, на три, не больше.
      - А меня возьмес?
      - Нельзя, дочка. Мы с тобой потом поедем на юг, там море теплое, ты будешь купаться.
      - Зачем обманывать ребенка? - шепнула Люся.
      - А я не обманываю, - сказал Матвей. Он и в самом деле сейчас решил, что ни в какой санаторий не поедет, а вместе с дочерью отправится к Черному морю, снимет комнатку и месяц они проведут там, загорая, купаясь. И вообще лучшего отдыха не придумаешь...
      - Ладно, я подозду, - серьезно пообещала Иришка. Но сразу же загрустила.
      - Можно ее взять с собой до аэродрома? - спросил Матвей у воспитательницы, совсем еще юной девушки, напускающей на себя серьезный вид и даже с родителями разговаривающей строго и наставительно.
      - Пожалуйста, - на сей раз воспитательница даже обрадовалась.
      Но когда Матвей хотел помочь дочери одеться, воспитательница строго заметила:
      - Нет уж, вы мне ребенка не балуйте, пусть привыкает одеваться сама.
      Может, она и права. Но Матвею, выросшему без родителей и не знавшему в детстве ласки, не хотелось соглашаться с этой напускающей на себя строгость девушкой. И он с мучительным чувством жалости и обиды наблюдал за тем, как Иришка пытается сама завязать на ботиночках шнурки, торопится и поэтому у нее ничего не получается. Шнурки он все-таки помог завязать.
      Они уже опаздывали, шофер гнал машину на предельной скорости. Люся тревожно поглядывала на дорогу, каждый раз вздрагивая, когда с коротким свистом мимо проносились встречные машины. А Иришку быстрая езда развеселила, и она, ерзая у Матвея на коленях, без умолку тараторила:
      - Папулеська, купис мне в Москве масынку?
      - Заводную?
      - Нет, настоясюю. И мы будем с тобой и мамоськой катася. И бабуленьку Наденьку возьмем.
      - Да, - спохватилась Люся. - Я тебя тоже попрошу кое-что купить в Москве. Вот список.
      Матвей взглянул на бумажку, в ней значилось двадцать три пункта. Он усмехнулся и покачал головой, Люся виновато сказала:
      - Здесь лишь самое необходимое, я и так сократила список почти наполовину. И потом: в кои-то веки еще выберешься в Москву!
      Это верно, за годы службы на Севере в Москву его вызывали впервые.
      Когда они приехали на аэродром, посадка в самолет уже заканчивалась, по трапу поднимались последние пассажиры. Торопливо попрощавшись с женой и дочерью, Стрешнев побежал к самолету.
      Салоны самолета были заполнены до отказа. Летели в основном женщины с детьми. Так повторялось каждую весну, детей вывозили на юг, едва заканчивались занятия в школе. Летчики называли это "птичьими перелетами", ворчали, что забиты проходы, впрочем, ворчали добродушно. В самолете действительно стоял гвалт и писк, похожий на гомон птиц на знаменитых "базарах".
      "А птицы, наверное, уже прилетели, - подумал Матвей. - Они каждый год летят на Север, преодолевая тысячи километров тяжелого пути. Для чего?" Он слышал, что птицы летают сюда лишь за тем, чтобы напоить детенышей талой снеговой водой, что в этой воде есть какая-то особая живительная сила. Он читал где-то, будто от талой воды человек молодеет.
      Пока он наконец добрался до своего места в хвосте самолета, уже запустили двигатели. Их долго опробовали на всех оборотах, Матвею хотелось еще раз взглянуть в иллюминатор на жену и дочь, но его место оказалось с другого борта. Он увидел их лишь тогда, когда самолет поднялся в воздух и делал над аэродромом разворот. Они стояли возле машины, совсем маленькие, Иришка одной ручонкой уцепилась за мать, а другой махала уходящему ввысь самолету.
      Но вот их заслонило тонкой кисеей облачка, потом самолет нырнул в плотный туман, не стало видно ни земли, ни солнца, ни неба, только серые космы тумана цеплялись за дрожащее крыло самолета, да на стеклах иллюминатора выступили слезинки конденсата.
      Матвей откинулся на спинку сиденья и почти мгновенно провалился в темную пропасть крепкого, беспробудного сна, которому уже не могли помешать ни натужный, густой рев моторов, ни детский гомон, ни визг джаза, доносившийся из лежавшего на коленях у соседа транзистора, ни тем более увещевания стюардессы, умолявшей пассажиров не вставать с мест и не курить до тех пор, пока самолет не наберет заданную высоту и не погаснет световое табло.
      3
      Оказывается, для него был забронирован номер в гостинице ЦДСА. Стрешнев, получив ключи, несколько секунд раздумывал, что делать: идти сразу в номер или сначала поужинать. Он решил поужинать, однако в номер все равно пришлось заносить чемодан. А войдя и увидев широкую деревянную кровать, он уже не мог больше ни о чем думать, быстро разделся, нырнул под одеяло, и заснул, наверное, чуть раньше, чем успел опустить голову на подушку.
      Дежурной по этажу он не сказал, чтобы его разбудили, проснулся в начале десятого и с недоумением огляделся вокруг, не понимая, как он очутился тут, в незнакомой комнате. Казалось, что он, как заснул в самолете, так и не просыпался. Потом вспомнил, что собирался ужинать, ему сразу захотелось есть, но, взглянув на часы, он вскочил. Наспех побрившись и одевшись, сбежал вниз.
      От площади Коммуны до штаба можно было доехать только с пересадкой, он явно опаздывал, и вся надежда теперь была на такси. Но стоянка далеко, у театра, ему сказали, что туда не стоит бежать, машин там в это время не бывает, лучше ждать здесь, потому что утром приходит много поездов, кто-нибудь да приедет в гостиницу на такси.
      И верно, не прошло и пяти минут, как ему удалось поймать машину, еще через десять минут он уже подъезжал к Главному штабу Военно-Морского Флота. Минут десять отняла процедура оформления пропуска. Однако в приемной главкома он оказался вовремя, стоявшие в углу массивные часы показывали без двух минут десять.
      Он сразу подумал, что спешил, наверное, зря: в приемной сидело несколько адмиралов и капитанов первого ранга, почти все они с папками, вероятно с докладами главкому. Столь крупное "созвездие" адмиралов и каперангов Стрешневу еще не приходилось наблюдать, он, робко поздоровавшись, стал в углу, не решаясь сесть в присутствии такого многочисленного начальства.
      Сидевший за столом офицер, видимо, порученец главкома, приподняв от бумаг голову, вопросительно посмотрел на Стрешнева. Наверное, Матвей должен был ему представиться, но не знал, удобно ли это делать в присутствии старших по званию. Порученец спросил сам:
      - Простите, как ваша фамилия?
      - Капитан третьего ранга Стрешнев.
      Порученец заглянул в лежавший перед ним список, потом посмотрел на часы. В этот момент они отбили первый удар, и порученец сказал:
      - Проходите. Вот сюда.
      Стрешнев оказался в просторном кабинете.
      * * *
      Главком был не один. За длинным столом сидели еще четыре адмирала, среди них Стрешнев узнал начальника Политуправления Военно-Морского Флота, он посещал лодку года три назад, когда Матвей был еще штурманом. Должно быть, адмирал тоже узнал его, приветливо кивнул и улыбнулся.
      Выслушав доклад о прибытии, главком жестом указал на стул в самом конце длинного стола:
      - Прошу садиться.
      Матвей неслышно прошел по мягкому ковру и присел на краешек стула. От адмиралов его теперь отделял этот длинный полированный стол, льдисто поблескивающий в лучах льющегося в окно солнца. Адмиралы сидели спиной к окну, их лица было трудно различить, но Матвей чувствовал, что его разглядывают - молча, пристально, изучающе. Он опустил глаза.
      Молчание длилось, может быть, всего одну минуту, но эта минута показалась Матвею вечностью, он успел за это время передумать о многом. Почему-то вспомнил детдом, встречу с матерью в комнате начальника милиции, своего первого командира лодки Крымова и последний разговор со Сливкиным перед отъездом в Москву. Потом вспомнил капитана первого ранга, "сосватавшего" его на атомную лодку, и понял: речь пойдет опять о новом назначении "И как я раньше не подумал об этом?"
      Он твердо решил отказаться от любого предложения. С Гуреевым они хорошо сработались. Полгода, как получил квартиру, Люся работает, Иришку устроили в садик... В конце концов, кочевая жизнь надоела не столько ему, сколько Люсе. Нет, он совсем не жаждет покоя, он просто хочет, чтобы его семья жила нормальной жизнью, чтобы у Люси был хотя бы свой угол и работа. Он вспомнил, что Иришка и родилась-то в дороге, до двух лет спала в чемодане. Этот громадный чемодан и перинка были их единственной домашней утварью, потому что они жили у тех, кто уезжал в отпуск - месяц у одного, месяц у другого, затем - у третьего. Зимой, когда отпускников было мало, жили в гостинице, со всеми вытекающими отсюда неудобствами и последствиями. Может быть, поэтому Иришка час то болела...
      А на новом месте, он знал, все приходится начинать сначала...
      - Товарищ Стрешнев, - сказал главком, - мы пригласили вас за тем, чтобы предложить вам должность командира атомной лодки. Считаете ли вы себя подготовленным к этому?
      Главком ждал. Ждали и остальные адмиралы, отвечать надо было сразу.
      - Не знаю, - откровенно признался Матвей. - Я всего два года старшим помощником плаваю... И вообще об этом судить не мне...
      - Вас рекомендуют командир соединения и командующий флотом.
      - Им виднее...
      - Ну а сами вы как на это смотрите?
      Матвей пожал плечами. Главком улыбнулся:
      - Понятно.
      Заговорил сидевший слева от главкома адмирал:
      - В последнем походе мы предоставили товарищу Стрешневу возможность действовать самостоятельно. Надо сказать, что действовал он вполне грамотно, уверенно. Он не стал форсировать противолодочный рубеж, предположив, - и вполне резонно, - что "противник" после того, как был потоплен его крейсер, постарается перехватить лодку именно на этом рубеже. Стрешнев решил обойти рубеж подо льдом. Решение правильное, хотя, пожалуй, учитывая недостаточную опытность, рискованное, я бы даже сказал - дерзкое...
      Стрешнев вспомнил грузного беспристрастного посредника и подумал: "Значит, все было предусмотрено заранее. Наверное, он знал, что мне предложат командовать лодкой"...