Автономное плавание

      - Что же о Галине-то не спросишь?
      - А что спрашивать? Ты все написала.
      - Ой, сынок, боюсь не будет у вас жизни. И если рвать, то рвать сразу, незачем терзаться понапрасну.
      - Там видно будет.
      Не заметил, как подошел вечер. Вернулся с работы отец. Помылся, надел чистую рубаху, новый костюм, сходил в магазин, купил бутылку вина. Как бы оправдываясь, пояснил:
      - От водочки теперь воздерживаюсь: организм перестал принимать. А ты, часом, не втянулся?
      - Нет, у нас с этим строго.
      - И правильно, добра от водки никогда не было.
      Отец рассказывал о заводе, о своей работе, ругал кого-то из нового начальства за нерасторопность. Потом, заметив, что Иван слушает его не очень внимательно, сказал:
      - Утомил я тебя разговорами. Поди погуляй, своих дружков-приятелей повидай.
      Когда Иван выходил из дому, шепнул:
      - Ты, Ванюшка, мать-то не шибко слушай насчет Галки. Не горячись, разберись сам.
      - Попробую.
      - Если захочет вернуться, пусть возвращается.
      - Спасибо, отец.
      - Ладно, иди.
      Настя Полякова жила в другом конце поселка. Идти туда было довольно далеко, но Иван шел быстро и минут через двадцать уже остановился у небольшого домика с покосившимися стенами и подслеповатыми окнами. Домик этот достался Насте в наследство от тетки. Тетка умерла, когда Насте было четырнадцать лет, и с тех пор Настя жила одна. Кое-как закончила семь классов, пошла работать в швейную мастерскую. Она оказалась хорошей портнихой, веселой и разбитной девчонкой. Может быть, эта веселость и привлекала парней - от них не было отбоя. Настя нет-нет да и принимала приглашения в ресторан. В поселке он был единственный, и каждый визит туда обсуждался кумушками на все лады.
      Иван тоже когда-то ухаживал за Настей, знал, что ничего худого она себе не позволяла. Но ведь прошел год, многое могло измениться. Во всяком случае, Гале она не компания.
      Света в доме не было. На стук в окно никто не отозвался. Иван подошел к двери, нащупал замок. "Так и есть, обеих нет дома, куда-нибудь ушли вместе".
      Он решил дождаться. Присел на крыльцо, закурил. В голову лезли самые дурные мысли. Наверное, Настя с Галей сейчас в ресторане. Пойти туда? А если их там нет? Тогда он пропустит их возвращение. Иван был почти уверен, что вернутся они не одни, и хотел выследить их. И он даже обрадовался, когда до него донеслись голос Насти и мужской голос. Он прислушивался, ожидая, что вот-вот услышит и Галю.
      - Может быть, в гости позовешь? - спрашивал мужчина.
      - Всю жизнь мечтала, - отвечала Настя.
      И тут вдруг Иван услышал звук пощечины.
      - Ты чего дерешься? - спросил ее спутник.
      - А ты не давай воли рукам.
      - Подумаешь - недотрога.
      - Попробуй еще раз дотронуться.
      - И попробую!
      - Я тебе попробую. Катись-ка отсюда, парень!..
      Настя вошла во двор, звякнула щеколда. Иван кашлянул.
      - Ой, кто тут еще? - испугалась Настя.
      - Не бойся, не укушу.
      - Иван, ты?
      - Ну я.
      - А чего же ты тут сидишь?
      - Да вот спектакль смотрю.
      - И верно, спектакль. Прицепился тут... как репей.
      - Знает, к кому цепляться.
      - Я и тебе могу съездить по затылку.
      - Где Галка?
      - Скоро придет. Заходи в дом, я на тебя погляжу.
      Они вошли. Настя включила свет, оглядела Ивана.
      - Обожаю моряков! Если бы заранее знала, что ты моряком будешь, отбила бы тебя у Галки. Тебе идет форма, прямо красавец.
      - Ладно болтать-то! Где Галка?
      - Я же тебе сказала, что скоро придет.
      - Что-то долго ее провожают - наверное, она покладистей тебя, усмехнулся Иван.
      Настя окинула его презрительным взглядом:
      - Дурак ты, Ванька! Тебе надо молиться на Галку, а ты бабьим сплетням веришь. Ну-ка садись, говорить будем!
      Иван сел, бросил на стол бескозырку.
      - Говори, только покороче.
      - А я и не собираюсь долго рассусоливать: глуп ты.
      - Уже слышал. Короче.
      - А короче вот что: любит тебя Галка. Понял? Страдает она. И ты ее не обижай. Учиться она пошла. А ты не ценишь. Зачем написал ей такое письмо?
      - А что мне было делать?
      - Мозгами надо шевелить. И сердцем чувствовать. Да разве вы, мужики, умеете сердцем чувствовать? Кобели вы все, одно у вас только и есть на уме.
      - Перестань ругаться-то. Говори толком, где Галка?
      - В школе она.
      - В какой школе?
      - В вечерней. Через час вернется. Хочешь - жди, а хочешь - иди встречай.
      - Ладно, я пошел.
      Иван вышел из дому и направился к школе.
      Еще год назад, он и сам учился в этой школе. Многие его одноклассники и сейчас, наверное, учатся. Ему не хотелось встречаться с ними, он свернул в сквер, встал под дерево и закурил. До конца занятий оставалось двадцать минут.
      Иван стоял под деревом и напряженно думал. Теперь его подозрения почти рассеялись. И рассеял их не разговор с Настей, а ее пощечина тому парню. "Значит, все-таки наговаривают на Настю". Он не одобрял того, что Настя держит себя слишком свободно, иногда даже вызывающе, и считал, что девушка должна быть скромной во всем - в словах, поступках. Именно такой и была Галя. А какая она сейчас?
      Иван услышал звонок. Из подъезда высыпали ученики. Это были в основном рабочие завода, они пришли в школу после смены. Многие, наверное, дремали на уроках. Но сейчас они вели себя как школьники: бежали но лестнице, громко кричали, кто-то даже огрел товарища по синие портфелем.
      Когда он увидел Галю, первым его желанием было броситься ей навстречу. Он уже подбежал к штакетнику, чтобы перемахнуть через него, но вовремя остановился. Галя шла не одна. Рядом с ней был высокий парень в белой рубашке с папкой иод мышкой. Они, в отличие от других, шли не торопясь, о чем-то разговаривали. До Ивана донеслись лишь обрывки фразы:
      - ...пропорционально корню квадратному из А квадрат плюс Б квадрат...
      Иван отпрянул в глубь сквера, несколько минут стоял ошеломленный, ни о чем не думая, лишь сдерживая бешенство. Потом сорвался с места и побежал догонять их.
      Он увидел их раньше, чем выбежал из сквера. Они стояли на перекрестке, шагах в десяти от него. Иван услышал голос парня.
      - Тебя проводить?
      - Не надо, - ответила Галя.
      - Темно ведь. Не боишься?
      - Боюсь.
      - Ну тогда провожу.
      - Спасибо, Гоша, но не надо этого делать. Могут подумать нехорошее.
      - Кто подумает? Я женатый, да и ты замужняя.
      - Тем более.
      - Ну, смотри, тебе виднее. Муж-то пишет?
      - Пишет.
      - Передавай ему привет. Я его не знаю, но он, должно быть, хороший парень.
      - Почему ты так думаешь?
      - Не знаю. Наверное, за плохого ты не вышла бы. До свидания.
      - Спокойной ночи.
      Парень свернул в переулок. Галя постояла немного и пошла к дому. Иван хотел позвать ее, но но мог - стыд сдавил ему горло. Он подслушивал, он мог подозревать Галю. Он, человек от природы прямой и честный, сейчас был противен самому себе. Долго шел за Галей, не решаясь окликнуть. Ощущение вины перед ней сделало его робким. Наконец позвал:
      - Галя!
      Она остановилась. В темноте он не видел се лица, но понял, что она или не узнала его голоса, или не поверила, что это он.
      - Это я, Иван.
      Она бросилась к нему:
      - Ванюша?!
      Уткнулась лицом ему в плечо и заплакала. Иван растерянно утешал:
      - Ну ладно, не плачь. Чего плакать-то?
      Но она долго еще не могла успокоиться. Наконец подняла голову и с мягким укором спросила:
      - Что же ты не написал, что приедешь?
      - Да так вот получилось, - виновато проговорил он и тихо добавил: Подлец я, Галюша.
      - Ну ладно, не написал и не написал. Главное, что приехал. Что же мы стоим? Пойдем, - она взяла его под руку. - Ох, Ванюша, если бы ты знал, как я рада! Ты мне веришь?
      - Сейчас верю. А там не верил.
      Он стал рассказывать о том, что передумал в бессонные ночи, как ехал, как был у Насти, как ждал у школы, подслушивал. Он думал, что Галя рассердится на него, но она лишь сказала:
      - Смешной ты, Ваня. Как ребенок.
      - Верно, - согласился он.
      - Вот и насчет отпуска обманул, писал, что только через год приедешь.
      - Нет, тут я не обманул тебя, Галюша. Отпуск мне не положен.
      - А как же ты? Самовольно? - встревожилась она. Иван улыбнулся:
      - Нет, начальство на десять суток отпустило. Вроде бы за хорошую службу. А вообще-то, это лейтенант наш выхлопотал.
      21
      Алексей проснулся оттого, что прямо в лицо ему ударило солнце. Не открывая глаз, он протянул руку, нащупал занавеску и задернул ее Долго еще лежал с закрытыми глазами, хотя отчетливо сознавал, что больше уже не заснет. Матрос Игорь Незабудкип и старший матрос Василий Солдатов обсуждали свои дальнейшие жизненные планы. Оба они по состоянию здоровья подлежали увольнению в запас. Незабудкин не хотел расставаться с флотом и решил плавать на торговых судах. Солдатов отговаривал его:
      - Что военный корабль, что торговое судно - один шут. То же море, те же штормы, вахты, месяцами не будешь на берегу. Разве это жизнь с твоей-то язвой желудка? Да и вообще. Ни дома, ни семьи, ни покоя.
      - А ты что, уже на покой собрался?
      - Я не в том смысле. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
      - Нет, Вася, не понять нам друг друга. Мы по-разному смотрим на жизнь.
      - Подумаешь - романтика! Мало ты ее хлебнул за три года? Вкалывай дальше! - Солдатов дотянулся до окна и, распахнув его, закурил.
      Третий сосед Алексея по палате, лейтенант Корнюшин, похрапывал. Четвертого, матроса Петра Бондаренко, не было слышно. Бондаренко поступил с переломом руки всего четыре дня назад. То ли его мучили боли, то ли от природы он был угрюм и молчалив, но он сторонился товарищей, в разговорах не участвовал, лежал, молча уставившись в потолок.
      За полтора месяца в палате сменилось одиннадцать человек. И каждый раз Алексей с завистью провожал тех, кто выписывался. Он знал, что ему придется лежать здесь еще долго, - может быть, вся жизнь пройдет в постели. Ноги были парализованы, и никаких признаков улучшения. А лежать уже осточертело. Дни текли лениво и скучно, он наизусть знал, что будет происходить сегодня, завтра, послезавтра. Ровно через полчаса войдет в палату сестра и сунет каждому из них по градуснику под мышку. Если это будет Анна Николаевна, то она сядет и молча будет ждать, пока не пройдет ровно десять минут. Потом она соберет градусники и так же молча уйдет в другую палату.
      Но сегодня дежурит Тося. Она стремительно влетит в палату, остановится, шумно втянет через маленький, слегка вздернутый носик воздух и строго спросит:
      - Опять курили?
      Пообещав пожаловаться, начнет раздавать градусники. Это будет длиться минуты полторы-две, но Тося вполне успеет за это время рассказать, что вчера в матросском клубе был "шикарный вечер", что в третью палату положили с воспалением легких "шикарного старшину", а сегодня по случаю воскресенья будет "шикарный обед". Потом она вспомнит, что забыла дать порошки кому-то из первой палаты, и убежит.
      Едва за ней захлопнется дверь, Незабудкин вытащит градусник и начнет осторожно пощелкивать но нему ногтем. Поскольку Анна Николаевна и Тося дежурят через день, то нормальная температура у Игоря бывает только по нечетным числам.
      Как только Тося вернется за градусниками, Вася Солдатов заведет с ней разговор о том, что сильнее - любовь или дружба. Вася сорвался в трюм, сломал ногу. Она еще побаливает, и это, должно быть, мешает Васиному красноречию: едва он начинает жестикулировать, как лицо его сразу искажает гримаса, и он умолкает. Тося не упускает случая воспользоваться передышкой, поспешно собирает градусники и выпархивает из палаты.
      Потом Вася просовывает в дверную ручку костыль и закуривает. Лучшего применения костылю он пока не нашел. А курить ему товарищи разрешают и палате, поскольку погода стоит теплая и окна все время открыты.
      Сегодня события развивались в обычной своей последовательности. Сразу же после завтрака Игорь подвинул к кровати Алексея стол, и все, за исключением Бондарен ко, сели играть в домино. За этим занятием и застал их Матвей. Игорь неохотно собрал костяшки, отодвинул стол, и Матвей сел возле Алексея.
      - Ну, как дела? - спросил Матвей.
      - Как видишь, спозаранку развлекаюсь умнейшей, после городков, игрой, Алексей сказал это весело, широко улыбаясь.
      "А он ничуть не изменился", - подумал Матвей. Понимает ли Алексей всю трагичность своего положения, или он еще надеется на выздоровление? Матвей не знал, насколько Алексей осведомлен о своей болезни и ее последствиях, и старался не говорить с ним на эту тему. Сейчас он вообще не знал, о чем говорить с Алексеем и как говорить. Сочувствовать? Или сделать вид, что ничего не случилось?
      Должно быть, Алексей понимал его состояние и поэтому каждый раз, когда приходил Матвей, сам направлял разговор. Он расспрашивал Матвея о его делах, о том, что происходит в гавани и на флоте. Матвей рассказывал подробно, может быть, даже слишком увлеченно, радуясь тому, что находится тема для разговора. Ему было жаль Алексея, и он боялся, что жалость может его обидеть.
      Сегодня разговор не клеился. Матвей чувствовал, что Алексей хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли не хочет спрашивать при других. Матвей подмигнул Незабудкину, и тот позвал Солдатова:
      - Пошли, Вася, покурим.
      Солдатов подхватил костыль и заковылял к двери. Корнюшин и Бондаренко тоже поднялись с кроватей, набросили халаты. Когда они вышли, Алексей спросил:
      - Ты мне хочешь что-нибудь важное сказать?
      - Нет. Мне показалось, что это ты собираешься о чем-то спросить.
      Алексей внимательно посмотрел на него и сказал:
      - Пожалуй, спрошу.
      Он помолчал еще несколько минут, задумчиво глядя в окно. Наконец заговорил:
      - Ты только не удивляйся тому, что я скажу. Пока лежишь тут, обо всем передумаешь. Я ведь понимаю, что положение мое незавидное, и никаких иллюзий у меня на этот счет нет. Ходить я, видимо, уже не буду. Врачи об этом пока не говорят, но по всему видно, что это так. Книжечки мне тут подсовывают. И об Островском и о Маресьеве. Все это они зря стараются. Я и без этих книжечек не собираюсь вычеркивать себя из жизни. Пусть буду инвалидом, но без дела оставаться не собираюсь. Живут же безногие и работают. Одни коробочки клеят, другие сапоги чинят. И я мог бы найти применение своим рукам. Этими руками, - Алексей потряс могучими кулаками, - многое можно делать. Главное - делать, а не чувствовать себя полутрупом.
      Алексей умолк. Матвей ждал, когда он снова заговорит. И, не дождавшись, сказал:
      - Что ж, все верно. Я и не предполагал, что ты думаешь иначе.
      - А я думаю! - воскликнул Алексей. - Представь себе - думаю иначе.
      - То есть как это иначе?
      - А вот так. Не хочу я клеить эти коробочки! Не хочу обманывать себя видимостью работы, делать, абы что-нибудь делать. Я моряк. Понимаешь моряк! Всей душой моряк. Это я говорю не для того, чтобы покрасоваться. Я тут многое передумал и, может быть, только здесь и понял, что я до мозга костей моряк. Ты никогда не испытывал тоски по морю? А я испытывал. Бывало, поедешь в отпуск, первое время наслаждаешься. Я в деревню ездил каждый год. Земля, лес, горы - все умиляет тебя. А к концу отпуска начинаешь чувствовать, что тебе чего-то не хватает. Сначала не понимаешь, чего именно. А потом догадываешься, что тебя к морю тянет. И тут тебе отпуск начинает казаться длинным, и ты уже дни подсчитываешь. А они, как назло, медленнее идут. Вот это я, брат, испытывал. Но все это ничто по сравнению с тем, что ощущаешь, когда тебе надо с морем навеки расстаться.
      - Но ведь ты можешь никуда не уезжать. Оставайся в Синеморске.
      - И клей коробочки?
      - Ну не обязательно коробочки.
      - А что?
      - Я не знаю, но можно чем-нибудь другим заняться.
      - В том-то и дело, что я не хочу ничем другим, кроме своей специальности, заниматься.
      - Но ведь ты понимаешь, что к ней ты вряд ли вернешься. Даже если ты выздоровеешь, будешь ходить, тебе все равно уже трудно снова стать водолазом.
      - Вот тут-то мы с тобой и дошли до самого главного. Слушай меня внимательно. Я хочу остаться водолазом даже если не буду ходить. Под воду меня конечно, не пустят. Ну а, скажем, инструктором? Неужели я не сумею обучать хотя бы вашего брата, подводников? Почему бы мне не работать на учебно-тренировочной станции в вашей бригаде? Как ты думаешь?
      - Просто не знаю, надо поговорить с комбригом, может, он и согласится тебя взять.
      - Ты не понял меня, Матвей. Я ведь не к тому завел разговор, чтобы ты за меня походатайствовал. Может быть, меня и возьмут. Ну из жалости, что ли, пристроят. А я не хочу, чтобы из жалости. Вот я и спрашиваю тебя: как ты думаешь, нужен я еще или нет? Только честно! Я не обижусь, если ты скажешь "не нужен". Ты ответь, как ты сам думаешь.
      - Думаю, что нужен. И вот почему. Ты один из немногих в стране водолазов-глубоководников, у тебя опыт Сколько часов ты провел иод водой?
      - Около пяти тысяч.
      - Вот видишь! Я лично взял бы тебя, будь моя власть.
      - Но ведь я инвалид! Меня надо будет возить в кресле.
      - Конечно, я бы об этом тоже подумал. Может быть, даже поколебался бы, прежде чем что-либо решил. И все-таки взял бы.
      - Ну что ж, спасибо, Матвей! Пускай начальство рассуждает так же, как ты. Я написал рапорт командующему флотом.
      - Когда?
      - Позавчера. Отдал по команде. Теперь вот жду решения.
      - Скоро не жди.
      - Знаю. Тут ведь и командующий, пожалуй, не решит, главкому надо докладывать. Ничего, подожду. Ты только Симе пока ни о чем не говори.
      "Кто он, фанатик? Нет. Но откуда у него эта одержимость?" - думал Матвей, возвращаясь из госпиталя. Мысленно продолжая разговор с Алексеем, он спрашивал себя: "А как бы ты поступил на его месте?" И не мог ответить.
      Истекал год его службы на подводной лодке. Он прошел в хлопотах и заботах. Заботы эти были в общем-то обыденные. И хотя за этот год Матвей много бывал в море, но и походы были заполнены тоже, пожалуй, слишком будничным трудом. Если первые выходы в море были волнующими, то теперь они стали не только привычными, но подчас и обременительными. И вряд ли Матвей рискнул бы сказать, что он очень доволен своей службой.
      И все-таки она нравилась ему. Он не мог бы сказать сейчас, чем именно ему нравится его работа. Во всяком случае, тут было нечто большее, чем привычка. Призвание? Нет, это, пожалуй, слишком громкое слово. Может быть, тяга к морю, как выразился Алексей?
      Да, теперь Матвей с уверенностью мог сказать, что с морем он связан на всю жизнь. Он и не помышлял о том, чтобы уйти на берег или на "гражданку". И не только потому, что служба привлекала его. А еще и потому, что всегда чувствовал: надо! Надо, чтобы кто-то сегодня служил на подводных лодках, и он, именно он, должен служить. Потому что он, может быть, лучше других понимал, зачем это надо.
      Ну а если бы судьба обошлась с ним так же круто, как с Алексеем? Как бы он тогда поступил? Он не мог сейчас ответить на этот вопрос. Он хотел бы поступить так же.
      Около Дома офицеров Матвея окликнул Семен.
      - Ты чем намерен сейчас заняться? - спросил он.
      - Пока ничего определенного не наметил. Только что был в госпитале.
      - У Курбатова? Как он?
      - Все так же.
      - Жаль парня.
      - Не такой уж он жалкий.
      - Как говорится, дай бог. Надежда на поправку есть?
      - Мало.
      - Н-да, коварная эта штука - кессонка. Водолазы ее еще "заломаем" называют. Действительно, ломает человека.
      - Ломать-то ломает, а вот сломить даже ей не всегда удается, задумчиво сказал Матвей.
      - Я вижу, ты сегодня настроен философски, - улыбнулся Семен. - А я, понимаешь ли, наоборот, намерен сегодня основательно провентилировать все отсеки головного мозга. Если составишь компанию, двинем, пожалуй, в парк.
      - Можно.
      - Тогда пошли.
      В парке уже чувствовалось дыхание осени: шелестели под ногами опавшие листья, легкий багрянец окрасил деревья.
      - Хочешь послушать стихи? - спросил Семен.
      - Валяй, - согласился Матвей.
      - Называется "Осень", - сообщил Семен. И начал читать:
      Пожелтели под окнами клены,
      Опустело заметно в саду.
      По по-прежнему здесь влюбленные
      На скамейках признаний ждут.
      Их до полночи дождик мочит
      Ветер медной листвою порошит,
      Ну а я себе, между прочим,
      Приобрел в магазине... калоши.
      Может, зря? Или пеплом подернуты
      Наши чувства и сердце остыло?
      Или стала вот эта комната
      Нам желаннее вьюжного пыла?
      Брось скорее кастрюли и вышивки,
      И пойдем посидим в саду.
      Мы еще не успели выкипеть,
      И калоши еще подождут
      Семен выжидательно умолк. Потом все-таки спросил: Ну как, нравится?
      - В общем-то, ничего. Только я что-то подобное читал у Есенина. Все это уже было.
      - Может быть, - согласился Семен и с горечью сказал: - Черт его знает, никак не могу избавиться от этого влияния классиков. Они, кажется, уже обо всем написали, ничего нового придумать нельзя.
      Матвей рассмеялся.
      - Ничего смешного нет, - рассердился Семен. - Человек, можно сказать, мучается, а ты ржешь.
      Матвей решил еще более "завести" Семена и спросил:
      - Между прочим, где ты купил калоши? У нас в городе, насколько мне известно, их нет. И второе: кому это ты так настоятельно рекомендуешь бросить кастрюли и вышивки?
      - Это же литературный образ!
      - Ну тогда извини. А я уже начал было подозревать, что за этим стоит вполне реальный образ. Сам понимаешь, наша каюта осиротела бы без тебя.
      - А я возьму и назло вам женюсь! - решительно заявил Семен. - Жизнь стала невмоготу тоскливой. Ну вот слоняемся мы с тобой по парку. Что нас может тут привлечь? Карусель? Мне уже двадцать пять стукнуло, и я не испытываю желания прокатиться верхом на деревянной лошадке. Лекция? Но я отлично высыпаюсь и в своей каюте. Может быть, вот эти древние аттракционы с кривыми зеркалами? Остается один выход: "поперчиться" в "Шторме".
      В единственном ресторане "Шторм" действовал, как, впрочем, и во всем городе, "сухой закон". Это означало, что водки там не подают, но в неограниченном количестве продают перцовку.
      - Ну наперчусь я до чертиков, - продолжал, все более горячась, Семен, и понесут мое молодое красивое тело в комендатуру. Утром - головная боль, "фитили" от коменданта, от командира, душеспасительные беседы замполита; Нет, я категорически заявляю, что не позже чем через неделю женюсь!
      - На ком?
      - А все равно. Ты знаешь, один из нашего выпуска, после того как получил назначение на ТОФ, пришел в общежитие пединститута и заявил: "Еду на Тихий океан, кто хочет выйти за меня замуж - сейчас же пойдет со мной в загс". Ну, одна согласилась. Уехали. И живут себе припеваючи! Счастливы, полюбили друг друга.
      - Где же ты думаешь сделать подобное объявление?
      - Мне безразлично где. Хочешь, вот сейчас сделаю официальное предложение первой же женщине в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти, которая нам встретится?
      - Не валяй дурака.
      - Тебе хорошо рассуждать, ты, кажется, встретил спою женщину.
      - Встретишь и ты.
      - Когда? Через пять лет? А пока - "перчись" в "Шторме"? Мерси!
      - Чего же ты хочешь?
      - Я хочу всегда чувствовать себя человеком.
      - И для этого тебе не хватает только женщины?
      - А ты не смейся. Женщина облагораживает человека.
      - Займись общественно полезным трудом. Он тоже облагораживает. Говорят, он даже обезьяну превратил в человека.
      - Я с тобой говорю почти серьезно. Ведь все, что я сказал, верно?
      - Да, почти все. Ну и что же? Давай будем выть дуэтом. Нас, видите ли, плохо развлекают. А вот Алексей Курбатов хочет служить. Без ног. Понял?
      - Ты это серьезно?
      - Такими вещами не шутят.
      - Тогда я просто сопляк.
      - Кажется, ты недалек от истины. - Матвей взглянул на часы. - Ладно, у меня через десять минут свидание, поэтому валяй дальше один. Устраивай свою личную жизнь и вентилируй отсеки головного мозга. И помни, что капитан покидает судно последним.
      - При чем тут капитан?
      - Вырастешь большой - узнаешь. Привет!..
      22
      Матвей, закончив предварительную прокладку, свертывал карты, когда в каюту вошел Крымов.
      - Закончили? - спросил он.
      - Только что, товарищ командир.
      - Давайте посмотрим.
      Матвей разложил карты. Крымов бегло просмотрел прокладку, расчеты.
      - Хорошо. Все это передайте флагманскому штурману, он пойдет с нами. А вы в этот поход не пойдете.
      - Почему? - удивился Матвей.
      - Узнаете от комбрига. Он вызывает вас на шестнадцать часов.
      - Есть!
      Крымов как-то странно взглянул на Матвея, вздохнул и вышел. Матвей непонимающе посмотрел ему вслед, пожал плечами и начал свертывать карты.
      Флагманский штурман, видимо, ждал Матвея.
      - Прокладочка? - спросил он, как только Матвей вошел.
      - Так точно!
      - Ну-с, поглядим, Матвей Николаевич, что вы нарисовали, - сказал штурман. И, разглядывая карты, бормотал: - Так-с, а курсики я бы более жирненько чертил, карандашик надо брать помягче. Но в общем-то все чинненько. Люблю порядочек.
      Это верно, флагштурман порядок любил, был придирчив, хотя говорил всегда ласково, в уменьшительных формах.
      - Приборчики проверяли? - спросил он, отодвигая карты.
      - Так точно! К походу все готово.
      - Великолепно. - Флагштурман тоже как-то странно посмотрел на Матвея. Вечером еще увидимся, а за сим ни пуха ни пера. Можете посылать к черту, не обижусь.
      "Зачем меня вызывает комбриг? - терялся в догадках Матвей, шагая к штабу. - Крымов с "флажком" как-то странно разговаривают. И почему меня не берут в поход, ведь выходим только утром?"
      Он перебрал в памяти все события последних дней и не нашел ничего такого, что заслуживало бы внимания комбрига. "Нет, тут что-то не то".
      Было без четверти шестнадцать. Матвей, зная, что Уваров любит точность, решил войти к нему с боем часов, а пока причесался, одернул китель, протер рукавом пуговицы. Невольно подумал: "Как на свидание".
      В приемную вошел минер с двадцать четвертой старший лейтенант Мальков.
      - Тебя тоже вызвали? - спросил он, поздоровавшись.
      - Да. Не знаешь зачем?
      - Понятия нс имею.
      В это время в приемную вошел матрос Ефанов, писарь секретной части. Мальков подмигнул Матвею.
      - Сейчас узнаем. - И, обращаясь к матросу, спросил: - Не знаете, зачем нас комбриг вызвал?
      Но Ефанов только пожал плечами и незаметно, как это умеют делать только писаря, проскользнул в кабинет комбрига. Однако Матвей успел разглядеть, что под мышкой матрос держал несколько папок с личными делами.
      - Кажется, нам предстоит серьезный разговор.
      - Ты думаешь?
      Но Матвей не успел ответить. Из кабинета Уварова вышел писарь и пригласил:
      - Товарищ лейтенант Стрешнев!
      Когда Матвей вошел в кабинет комбрига, Ефанов прикрыл за ним дверь и, не дожидаясь расспросов Малькова, выскользнул в коридор.
      В кабинете Уварова кроме самого комбрига сидели начальник политотдела Елисеев и незнакомый Матвею капитан первого ранга. Матвей доложил о прибытии.
      - Садитесь, - пригласил Уваров и взглядом указал на стул.
      Матвей сел. Он понял, что разговор будет важный, и насторожился.
      - Как настроение? - спросил Елисеев.
      - Ничего, - уклончиво ответил Матвей, пытаясь сообразить, с чего это вдруг начальство заинтересовалось его настроением.
      - Скажите, вы довольны своей службой на лодке? - поинтересовался Уваров.
      - В общем - да.
      - А в частности?
      - В частности? - на миг задумался Матвей. - Пожалуй, тоже все нормально.
      - Значит, своей службой вы удовлетворены.
      Матвей опять задумался. Он еще не понял, к чему клонится разговор. Потом решительно сказал:
      - Если говорить откровенно - не совсем.
      - А что именно вас не удовлетворяет?
      - Как сказать? Наверное, сам себя не удовлетворяю. Как-то не успеваю охватывать все сразу. За одно возьмешься, другое не успеваешь делать. Вроде бы стараешься ничего не упустить, а потом смотришь - что-то забыл. То ли времени нс хватает, то ли еще в чем дело.
      Матвей умолк. Уваров с Елисеевым переглянулись, и оба засмеялись.
      - Ну что ж, достаточно самокритично и откровенно, - сказал молчавший до этого капитан первого ранга.
      Матвей вспомнил свой первый разговор с Уваровым и догадался: речь идет о новом назначении.
      - Как здоровье?
      - Не жалуюсь.
      - Хорошо. Служба на лодках нравится? Уходить на надводные корабли или на берег не собираетесь?
      - Нет.
      - Видите ли, Матвей Николаевич, мы хотим предложить вам новую, интересную и очень перспективную службу. Речь идет об атомных лодках. Я не буду распространяться о том, что для молодого офицера это заманчивое предложение. Вы, очевидно, сами имеете об этом достаточное представление и свои собственные суждения. Как вы на это смотрите? Не торопитесь с ответом, обдумайте и взвесьте все. Ответите завтра. Очевидно, вы понимаете, что это большое доверие. Подумайте и твердо решите, сможете ли вы его оправдать. Офицер вы еще не очень опытный, и, если можно так выразиться, плаваете пока на перископной глубине. Но у вас есть ряд достоинств: настойчивость, решительность, вдумчивость. И молодость. Кстати, вы думаете жениться?
      - Да, скоро.
      - Тем более подумайте. Вам придется жить в глухих гарнизонах, надолго уходить в море, на недели и месяцы Жена подводника должна быть верной и мужественной. И еще одно: квартиру вам сразу не обещаем. Я бы вам посоветовал пока воздержаться от женитьбы. Настоящая любовь в разлуке только крепнет. Впрочем, это лишь совет Поступайте по своему усмотрению. А с ответом придете завтра.
      - Хорошо, я подумаю. Разрешите идти?