- Слышать-то слышал, - усмехнулся Зырянов.
      И умолк, нить разговора оборвалась: видимо, у матроса были причины больше об этом не говорить. Люся предложила:
      - Пойдемте еще потанцуем. Вы очень хорошо водите.
      Во время танца, неожиданно для Люси, он сам вернулся к этому разговору:
      - О моей девушке в журнале "Огонек" статья была и даже портрет ее поместили. Это когда она стала чемпионкой страны по плаванию брассом на двести метров. А вообще-то она учится в институте на втором курсе.
      - Ну и разве вам не приятно было читать о ней?
      - Очень даже приятно, я всем друзьям показывал этот журнал, хвастался так, будто сам стал чемпионом. Неприятности начались позже.
      - Какие?
      - Письмами ее засыпали. А в них триста двадцать одно предложение руки и сердца.
      - Это забавно!
      - А я вот ревную. Даже к корреспонденту, который о ней статью написал.
      - Извините, но это, по-моему, глупо.
      - Может быть, и глупо, а вот ревную и ничего с собой не могу поделать...
      Танец кончился, Зырянов проводил Люсю к столу и попрощался: у него истекал срок увольнения, пора было возвращаться в казарму. Впрочем, и офицеры уже начали расходиться, им тоже надо было вставать рано, чтобы успеть к подъему флага.
      Всех удивило, что среди приглашенных на свадьбу лейтенанта Иванова не оказалось замполита. Уж кому-кому, а ему как будто и по должности положено быть не только участником, а и организатором такого рода событий. И Комаров глубоко переживал, что лейтенант Иванов не счел нужным пригласить его. В самый последний момент они поссорились.
      А виновницей ссоры была знакомая матроса Зырянова, чемпионка по плаванию.
      Выполняя указание члена Военного совета больше интересоваться настроением людей, Комаров вечером заглянул в матросский кубрик. Там в это время было людно, матросы только что вернулись с ужина. Комаров потолкался среди них, попытался заговорить с одним, с другим, но матросы неохотно шли на разговор, у каждого находились какие-то неотложные дела. Комаров догадывался, что эти дела они придумывали специально, чтобы отделаться от разговора. Вот и Зырянов тоже придумал повод:
      - Извините, товарищ капитан третьего ранга, у нас сегодня игра с командой базы, мне надо переодеться.
      Зырянов действительно выступал за сборную команду лодки по волейболу, сегодня и в самом деле была встреча со сборной базы, но начнется она только через полтора часа, можно бы и не торопиться. Но Зырянов уже доставал из рундука кеды, Комаров собрался отойти, когда заметил, что на дверце рундука с внутренней стороны наклеена фотография девушки в купальнике. Заглянув глубже, Комаров увидел, что и стенки рундука оклеены фотографиями девушек в купальниках.
      - Коллекционируете? - иронически спросил Комаров.
      Зырянов захлопнул дверцу и спросил:
      - А разве нельзя?
      - Вам кроме этого больше нечего коллекционировать?
      Матрос покраснел, но ответил сдержанно:
      - Это, между прочим, из журнала "Огонек". Тут, как говорится, и комар носа не подточит.
      - А Комаров тем более, - заметил кто-то, и за спиной Комарова прыснули. Это его обидело, он рывком распахнул дверцу рундука, собственно, не зная даже зачем, может быть, только для того, чтобы убедиться в принадлежности фотографии "Огоньку"...
      В это время и зашел в кубрик лейтенант Иванов.
      - Вот видите, чем ваши подчиненные увлекаются, - сказал ему Комаров.
      - Красивая девушка, - одобрил лейтенант.
      - Товарищ Иванов, зайдите ко мне, - строго сказал Комаров и направился к выходу. Иванов пожал плечами и пошел за ним.
      В кабинете Комаров прошел за стол, сел, переложил с одного края на другой какие-то бумаги и снял телефонную трубку, назвал номер.
      - Алло! Валерий Николаевич? Зайдите ко мне. Через десять минут. Хорошо, я жду.
      Положив трубку, он кивнул:
      - Садитесь.
      Иванов сел. Комаров, выдержав паузу, сказал:
      - Я решил поговорить с вами в присутствии командира боевой части потому, что разговор касается не только вас, а вообще всех нас. Речь идет об усилении идейного воспитания, о том, что мы должны лучше изучать людей, знать их настроение. Вот вы не видите ничего особенного в том, что Зырянов коллекционирует подобные фотографии. Между тем моральный облик человека складывается из многих факторов.
      - Простите, - прервал его Иванов. - Я физик и хочу к этому подойти по-научному. В научных спорах зачастую, прежде чем приступить к дискуссии, договариваются о терминологии. Вот и мы давайте договоримся. Что вы понимаете под "подобными фотографиями"? А что вы _ скажете о Венере Милосской?
      - Послушайте, Иванов, бросьте эту демагогию!
      - Вот кстати еще один термин. Что вы вкладываете в это понятие?
      - Вы что, издеваетесь?
      - Никак нет, просто хочу подойти к решению столь заботящей вас проблемы более научно.
      В это время в кабинет вошел Гречихин. Поздоровавшись с Комаровым, он покосился на Иванова и спросил:
      - В чем дело?
      - Да вот решил я побеседовать с товарищем Ивановым в вашем присутствии и, кажется, правильно сделал. Наедине у нас разговора не получается. Вот уже десять минут товарищ Иванов воспитывает меня, вместо того, чтобы выслушать и принять к сведению мои замечания.
      Гречихин вопросительно посмотрел на Иванова, тот вздохнул, но ничего не сказал. А Комаров между тем продолжал:
      - Поводом для нашего разговора послужило поведение матроса Зырянова. Я случайно обнаружил в его рундуке фотографии некой девицы в неглиже...
      - А вы не считаете, что, говоря о незнакомой вам девушке в таких выражениях, вы оскорбляете ее? - вмешался Иванов. - Как же так можно, ведь вы политработник!
      - А-а, сидите вы со своей терминологией, - отмахнулся Комаров и, повернувшись к Гречихину, собрался продолжить рассказ.
      Но Иванов вскочил и твердо сказал:
      - И со мной я не позволю разговаривать в таком тоне.
      - Сядьте, Анатолий Степанович, - примирительно сказал Гречихин. Давайте спокойно выслушаем друг друга. Не пристало нам, офицерам, так разговаривать между собой.
      - Вот именно, - подтвердил Комаров.
      Иванов усмехнулся, но на этот раз сдержался и промолчал.
      Комаров теперь говорил медленно, осторожно подбирая выражения. Изложив суть дела, спросил Гречихина:
      - Как вы считаете, Валерий Николаевич, есть у меня основания беспокоиться о моральном облике матроса Зырянова?
      Гречихин ответил не сразу. Принять сторону Иванова значило не только обострить конфликт, а и самому влезть в него. Этого Гречихин не хотел. Встать же на сторону Комарова он не мог. И поэтому ответил уклончиво:
      - Вопрос этот сложный, нужно время, чтобы во всем глубоко разобраться. К матросу Зырянову по службе у меня претензий нет. Что касается его морального облика... Словом, я сам должен побеседовать с Зыряновым. Давайте вернемся к разговору дня через два.
      Комаров, хотя и неохотно, согласился. Разумеется, Гречихин не собирался беседовать с Зыряновым, и так было все ясно. Он просто надеялся, что за два дня страсти поутихнут, Комаров остынет и сам не захочет возвращаться к этой нелепой истории. Иванова же Гречихин предупредил:
      - Не лезьте на рожон, Анатолий Степанович. Сами видите, что убеждать Комарова бесполезно.
      Валерий Николаевич в душе не одобрял своей осторожности, но отнюдь не считал ее излишней. В свое время он тоже был горяч и упрям, отчасти из-за этого совершил оплошность и получил строгий выговор по партийной линии. Этот выговор "висел" на нем уже второй год, сейчас Гречихин подал в партийное бюро заявление, на днях его должны рассмотреть. Раздувать конфликт в такой момент, а тем более обострять отношения с замполитом было бы по меньшей мере неразумно.
      А тут еще и свадьба. Комаров, конечно, узнает, что на нее приглашен и Зырянов. Надо полагать, что это еще больше обидит замполита, он постарается раздуть "персональное дело".
      Стрешнев же, ничего не зная о стычке Иванова с Комаровым, заметив, что на свадьбе не было замполита, не придал этому значения. В конце концов, личное дело Иванова кого приглашать, а кого нет.
      Комаров вел себя так, будто ничего не случилось. Он даже не напомнил Иванову и Гречихину об истории с Зыряновым. И на партийном бюро, когда снимали выговор с Гречихина, промолчал об этой истории.
      А Иванов решил, что Гречихин поддерживает замполита. Лейтенанта это особенно обидело, он написал рапорт с просьбой перевести его в другую базу или уволить в запас и понес его командиру лодки.
      Стрешнев был один, Иванов поздоровался, подошел к столу и положил рапорт. Командир покосился на рапорт и кивнул на диван.
      - Садитесь.
      Но Иванов остался стоять. Стрешнев удивленно посмотрел на него. Вид у лейтенанта был вызывающий. Стрешнев отложил недочитанный документ и подвинул к себе рапорт. Пробежав его взглядом, сказал:
      - Ах, вот что! Но я не понимаю, чем вызвана такая просьба. Объясните хотя бы устно.
      Иванов коротко пояснил, в чем дело.
      - Почему мне сразу не доложили о разговоре с замполитом?
      - А зачем? - Иванов пожал плечами.
      - Значит, и мне не доверяете. - Стрешнев усмехнулся. - Ну что же, идите. Я разберусь.
      - А что тут разбираться? И так все ясно.
      - Вам - может быть, а мне - пока нет. Впрочем, я не уверен, что и вам все ясно. Боюсь, что вы делаете опрометчивый шаг, требуя перевода в другую базу и даже собираясь уйти в запас. Подумайте еще два-три дня. - Стрешнев протянул лейтенанту рапорт.
      Но Иванов отступил на шаг и твердо сказал:
      - Извините, товарищ командир, я не возьму его обратно. Я обращаюсь к вам официально и прошу дать ответ по существу.
      Стрешнев еще раз внимательно посмотрел на лейтенанта и понял, что тот слишком взвинчен сейчас, разговаривать с ним, пожалуй, бесполезно.
      - Хорошо. - Стрешнев встал, открыл сейф и положил туда рапорт. - Через три дня вы получите официальный ответ. Я мог бы вам отказать сразу, я имею на это право. В конце концов вас пять лет учили на полном государственном обеспечении. Даже если бы вы окончили гражданский институт, вы обязаны были бы три года отработать по месту назначения. Как видите, и основания для отказа у меня есть. Но я не стану вас удерживать, если сумею убедиться, что вам действительно необходимо уйти. Это я вам твердо обещаю. Однако дайте мне сначала самому во всем разобраться. Подождите дня три.
      - Есть, подождать, - без особого воодушевления согласился лейтенант. Разрешите идти?
      - Пожалуйста.
      Уже переступив порог, лейтенант обернулся, хотел, видимо, что-то еще сказать, но передумал и закрыл дверь.
      А Стрешнев долго еще смотрел на эту дверь. Он вспомнил, как сам в свое время жалел, что не остался в Ленинграде. Вспомнил тот вечер, когда под дождем бродил по улицам Синеморска и чуть не угодил под машину, если бы не Люся... Да, тогда он впервые пришел к ней, и с портрета на него строго смотрел Люсин отец. "Капитан покидает судно последним"... Он и сейчас произносит эту фразу как заклинание в те минуты, когда приходится особенно трудно, когда надо собрать в себе все душевные силы, собрать в кулак волю.
      Иванов тоже ершист, может, именно этим он и привлекает Стрешнева. И вот, к его огорчению, спасовал, просит даже списать в запас. "Пусть успокоится, потом поговорим", - решил Стрешнев.
      В Иванова он верил и был за него спокоен.
      Тревожило Стрешнева другое.
      За годы службы на атомных подводных лодках Стрешнев убедился, что люди здесь особенные. Не потому, что они сюда специально отбираются и готовятся. В конце концов, какими бы физическими и моральными данными они не обладали, они все же обыкновенные люди, одни лучше, другие хуже, каждый со своими достоинствами и недостатками, со своими привязанностями, привычками и увлечениями.
      Но общая атмосфера службы на атомной подводной лодке такова, что на каждого члена экипажа накладывает особый отпечаток. В стальном чреве лодки бушует ядерная реакция, трудится укрощенный человеком атом. И те, кто служит на лодке, никогда не забывают об этом. У них нет страха перед атомом, они знают, как с ним обращаться. И все-таки постоянно ощущают его присутствие здесь, рядом, за стеной биологической защиты. Они достаточно осведомлены, чтобы не бояться, но они достаточно грамотны, чтобы понимать необходимость всех мер предосторожности.
      Может быть, вот это постоянное ощущение опасности заставляет их снисходительно относиться к житейским мелочам, они мыслят категориями куда большими, чем человек, живущий обычной земной жизнью. У них особенно обострены чувства ответственности, патриотизма, взаимной выручки, готовности к самопожертвованию.
      Эту чистую атмосферу духовной спаянности коллектива должен поддерживать в первую очередь замполит. А Комаров не умеет влиять на людей, не пользуется у них авторитетом.
      Это особенно огорчительно сейчас, когда предстоит длительный арктический поход. О нем намекнул перед отъездом командующий. А в море успех выполнения задачи, а порой и жизнь экипажа зависят не только от умения, но и от настроения каждого матроса.
      Видимо, состояние партийно-политической работы на лодке беспокоило не одного Стрешнева. Политотдел соединения прислал на лодку инструктора. Перед тем как подвести итоги проверки, он зашел к Стрешневу.
      - Комаров явно не тянет, - прямо сказал инструктор.
      - Тут, наверное, и моя вина есть, не так уж много я ему помогал.
      - Вы, Матвей Николаевич, ни при чем. Что он мальчик, первый год на политработе? Да и когда было вам его опекать, если вы только приняли лодку.
      - Так-то оно так, но все-таки...
      - Не надо, Матвей Николаевич, его защищать. У каждого из нас свои обязанности, и Комаров выполняет их плохо. Дело не в каких-то отдельных упущениях - у кого их нет? Дело в принципе. Комаров, несмотря на свой опыт, сегодня принципиально непригоден. Нет в нем тех душевных качеств, которые нужны политработнику сегодня. Согласны?
      Разумеется, Матвей был согласен. "Толковый парень этот инструктор. Вот такого бы мне замполита, но этот этап для него уже пройденный".
      Но Стрешнев еще надеялся, что Комарову можно помочь, и поэтому сказал:
      - Может, Комаров сделает для себя нужные выводы и как-то выправится.
      - Вряд ли. Однако я выскажу ему все, что о нем думаю.
      И он действительно выложил Комарову все прямо. Стрешнев ожидал, что Комаров признает ошибки, пообещает исправиться, но тот неожиданно взъерепенился и напустился на инструктора:
      - Я понял, что вы просто хотите меня выжить, вот и понадергали фактиков.
      - Иван Севастьянович, нельзя же так! - попробовал осадить его Стрешнев, но Комаров уже закусил удила:
      - Не вам меня учить, у меня опыт не меньше вашего...
      Инструктор посмотрел на Стрешнева и только пожал плечами. Тогда Матвей жестко сказал:
      - Вот что, товарищ Комаров, вы ведете себя отвратительно: не пристало нам, коммунистам и офицерам, разговаривать так друг с другом. Я вынужден прекратить этот, разговор и сообщить обо всем члену Военного совета.
      - Это ваше право.
      Телеграмму отправили тотчас же.
      12
      Дверь "люкса" была распахнута настежь, матрос Баринов утеплял окно, стамеской запихивая в щели куски пакли.
      - А где Лида? - спросил Иванов.
      - Не знаю, товарищ лейтенант. Минут двадцать назад за ней зашла Стрешнева, а куда они отправились и надолго ли - не сказали.
      - Давайте я помогу, - предложил лейтенант.
      - Не надо, я уже заканчиваю. Теперь не так будет дуть, хотя ватой заткнуть было бы лучше. А еще лучше - поролоном. Да где его тут возьмешь?
      - Ничего, сейчас не зима.
      - А все-таки холодно, особенно когда ветер. Лейтенант опустился на пуфик и некоторое время молча наблюдал, как Баринов, стоя на подоконнике, ловко орудует стамеской. Потом неожиданно спросил:
      - Баринов, что вы считаете самым главным в службе?
      Матрос обернулся, сверху вниз внимательно посмотрел на лейтенанта и весело сказал:
      - По-моему, самое главное - не терять чувства юмора.
      Иванов поднял голову, посмотрел на улыбающегося матроса и горько усмехнулся:
      - Легко сказать. А если твое человеческое достоинство унижено, если тебя оскорбили? И тут прикажете улыбаться?
      Баринов спрыгнул с подоконника, подошел к Иванову и с упреком сказал:
      - Эх, товарищ лейтенант! Я в этом случае рассуждаю так: тот, кто груб, себя же больше и унижает. Его и надо жалеть, а не себя, потому что человек он и в самом деле жалкий!.. Во всяком случае, пасовать не стоит.
      - А кто пасует? - настороженно спросил Иванов.
      - Это я вообще говорю. В конце концов плохих людей не так уж много: раз-два и обчелся.
      "Знает. Знает о моей стычке с Комаровым", - подумал лейтенант.
      - Отступать нельзя, - продолжал матрос. - Нырнуть в кусты - это проще всего...
      "Неужели и о рапорте знает? Но откуда? Нет, просто догадывается"...
      - Что же вы предлагаете? - спросил Иванов.
      - Вот я и предлагаю не терять чувства юмора. - И, собрав остатки пакли, Баринов вышел.
      Иванов растерянно посмотрел ему вслед. Потом встал, подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение и нравоучительно заметил:
      - Вот так-то, лейтенант Иванов!
      И потом долго мерил шагами комнату, изредка поглядывая на часы и прислушиваясь, не идет ли Лида. Но ее все не было. Иванов вышел в коридор, но Баринова тоже не было, - должно быть, ушел ужинать. Лейтенанту и самому захотелось есть, но идти в кают-компанию сейчас не стоило.
      Он порылся в столе, достал банку тушенки, открыл ее, вытряхнул мясо на сковородку.
      В это время пришла Лида.
      - Ты уже дома? Извини, я не думала, что ты так рано придешь. - Она взяла у него сковородку и ушла на кухню. Кажется, она не заметила его состояния, что-то напевала у плиты. А он, чтобы окончательно успокоиться, пошел в умывальник, стянул тельняшку и подставил спину под холодную струю.
      Когда вернулся, стол был уже накрыт, вкусно пахло мясом и хлебом.
      - Знаешь, Толик, я решила не уезжать, - сказала Лида, когда они сели за стол.
      - А как же институт? Тебе же всего год остался!
      - Окончу заочно.
      - Ты с ума сошла! Да тут даже учебников нет.
      - Это не беда, - пришлют.
      - А смысл?
      - Видишь ли, к первому сентября здесь должны открыть школу, а учителей пока нет.
      - И тебя уговорили?
      - Меня никто не уговаривал, я сама решила. Если, конечно, возьмут без диплома. И потом... - Она подошла к нему, обняла. - Есть еще одна причина: я люблю тебя.
      - И не хочешь оставлять одного?
      В это время в коридоре послышался топот, и Баринов, отвечая на чей-то вопрос, громко сказал:
      - Товарищ лейтенант дома.
      "Командир!" - догадался Иванов и встревоженно посмотрел на Лиду.
      В дверь постучали.
      - Гостей принимаете?
      - Да, да, входите, Матвей Николаевич. - Лида засуетилась, зачем-то переставляя тарелки.
      Стрешнев, перехватив умоляющий взгляд лейтенанта, согласно кивнул.
      - Собственно, я на минуту. Думал, у вас Люся.
      - Полчаса назад она была дома. Разве сейчас ее нет? - спросила Лида.
      - А я и не заходил домой. Мне Баринов сказал, что видел вас вместе, вот я и зашел.
      - Тогда садитесь, поужинайте с нами.
      - Спасибо, я только что из кают-компании.
      - Хотя бы чаю выпейте.
      - Ну, чаю еще можно.
      Наливая ему чай, Лида сказала:
      - Я решила остаться здесь. Институт буду кончать заочно. Одобряете?
      - А муж одобряет? - Стрешнев многозначительно посмотрел на Иванова. Тот отвел глаза и пробормотал, краснея:
      - Да, да, конечно.
      Лида недоверчиво посмотрела на него и усмехнулась. Он заметил эту усмешку и уже твердо, как клятву, произнес:
      - Да, одобряю и, если хотите, рад.
      "Тут, кажется, все в порядке", - подумал Стрешнев и сказал:
      - Ну и правильно, я в этом не сомневался. - Он снова многозначительно посмотрел на Иванова. Тот выдержал взгляд и кивнул.
      - Матвей Николаевич, хотите, я сбегаю за Люсей? - предложила Лида.
      - Нет, не нужно, я действительно заглянул на минутку. Мне еще в штаб базы надо успеть.
      Ему и в самом деле надо было повидать Дубровского, договориться насчет катера: завтра его надо послать за членом Военного совета. Стрешневу только что сообщили об этом, он догадывался, что Голубев, получив телеграмму, решил сам во всем разобраться.
      Иванов, провожая командира, уже на крыльце сказал:
      - Спасибо, Матвей Николаевич. А рапорт я завтра заберу.
      - Ну, я еще подумаю, отдавать ли его вам. Может, сохраню на память.
      - Лучше не надо. Не та память.
      - Ладно, идите, а то еще простудитесь. Вон какой ветер.
      Ветер и в самом деле крепчал, бухта покрылась рябью, и Стрешнев озабоченно подумал: "Как бы адмиралу не пришлось куковать на аэродроме".
      Но к утру ветер стих так же неожиданно, как налетел. Дубровский пошел на катере встречать адмирала, Стрешнев тоже собирался идти с ним, но в самый последний момент раздумал: нечего навязываться, может, адмирал захочет сначала поговорить с Комаровым.
      13
      За тридцать с лишним лет службы вице-адмиралу Голубеву всего второй раз пришлось разбирать случай, когда командир "не сработался" со своим замполитом. Первый раз это было вскоре после войны. Командир был боевой, опытный, но слишком уверовал в свою непогрешимость и зарвался. Пришлось ставить его на место.
      Вот и сейчас Голубев опасался, как бы случай не оказался аналогичным. Стрешнев еще молод, горяч, командует лодкой, как говорится, без году неделю, все может быть. Перед отъездом Голубев ознакомился с его "личным делом", и в одной из аттестаций прочитал, что "лейтенант Стрешнев иногда проявляет вспыльчивость и невыдержанность, доходящую до грубости со старшими". Хотя Голубев и слышал что-то о его стычке с Дубровским, но было это не здесь, а на Балтике, да и давненько, кто из них там оказался прав, Голубев не помнил. "Характер у людей ломается трудно, может, у Стрешнева вылезла наружу эта черта?" - думал Голубев.
      О Комарове он знал больше. Комаров сначала плавал на "морском охотнике", потом на дизельной лодке, сюда пришел год назад. Особых взлетов у него не было, но и срывов не замечалось. Аккуратен, даже несколько педантичен, работящ. Правда, при последнем посещении лодки и Голубев отметил в Комарове душок формализма, собирался поглубже вникнуть в его работу, но помешал неожиданный вызов в Москву.
      По давно укоренившейся привычке не торопиться с выводами, пока сам во всем не разберешься, Голубев и сейчас не склонен был кого-то обвинять или оправдывать. Он решил сначала выслушать и ту и другую сторону. "С кого же начать?" - думал он. Вообще-то следовало бы выслушать Стрешнева, потребовать от него объяснений столь необычного, из ряда вон выходящего решения. "Может быть, лучше, если разговор со Стрешневым произойдет в присутствии Комарова. Зачем устраивать следствие, надо вести честный, открытый и прямой разговор".
      И он вызвал их вместе.
      - Ну-с, докладывайте, чего вы не поделили, - сказал Голубев. - Давайте сначала вы, товарищ Стрешнев.
      Стрешнев начал издалека, с того, как важно поддерживать на лодке атмосферу взаимного уважения и доверия, требовательности и доброжелательности, какую роль должен при этом играть замполит. Но Голубев оборвал его:
      - Извините, Матвей Николаевич, я это знаю, мне объяснять не надо. Давайте ближе к делу.
      - Хорошо, я буду приводить только факты.
      Стрешнев рассказал о стычке Комарова с матросом Зыряновым.
      - Я начал с этого факта именно потому, что он характерен для стиля работы товарища Комарова. Не может он найти общего языка с экипажем, не пользуется авторитетом. - Стрешнев рассказал и о последнем разговоре с замполитом.
      - Что скажете в свое оправдание? - спросил Голубев Комарова.
      Комаров несколько мгновений колебался, потом решительно заявил:
      - Мне нечего сказать, товарищ адмирал.
      - И на том спасибо. А я, честно говоря, думал, что будете выкручиваться. Ладно, идите.
      Когда Комаров вышел, Голубев сказал:
      - Кажется, мы ошиблись, назначив его на атомную лодку. И откуда у него этот формализм? Ведь сам-то Комаров еще молод, ему бы дерзать да дерзать. А вот... И дело ведь не только в нем. По нему у людей может сложиться мнение о политработниках вообще.
      - Простите, это вы зря, - сказал Стрешнев. - Люди у нас умные, понимают. На моей памяти это первый такой политработник.
      - Ну, на моей побольше. Бывает, что попадают люди случайные, как говорится, не по призванию. Не тянут. Помогаем, а не получается - переводим на другую работу. Придется, видимо, и Комарову подобрать работу попроще. А вот где я вам возьму замполита? Вам же скоро идти в плаванье.
      - Может, Тетерева? - подсказал Стрешнев.
      - Вы совсем хотите ограбить Гуреева? Мало того, что вас от него забрали, еще и Тетерева переманить хотите? Нет, на это не рассчитывайте.
      - Но не могу же я выйти в плаванье без замполита!
      - Так-то оно так. Но кого же? А что если из выпускников академии? Шесть человек нам дают, но только один из них до академии служил на лодках. Мы его на новую назначаем. Ладно, мы там с кадровиками помозгуем, через недельку кого-нибудь пришлем.
      - Кого-нибудь мне не надо, пришлите хорошего.
      - На готовенькое рассчитываешь? Нет, брат, ты командир-единоначальник, ты не только строевых офицеров обязан воспитывать...
      * * *
      Голубев пробыл в базе четыре дня, но большую часть времени провел на лодке. Потратив часа полтора на ознакомление с папками Комарова, все остальное время провел в беседах с людьми. Кажется, в экипаже не осталось ни одного человека, с которым он не успел бы поговорить. Беседовал он и с инженер-капитаном второго ранга Гречихиным. И очень удивился, когда уже перед самым отъездом Гречихин снова пришел к нему.
      - У меня к вам, товарищ адмирал, просьба есть. В партийной комиссии при политуправлении флота сейчас находятся мои документы. Речь идет о снятии с меня партийного взыскания: строгого выговора с занесением в учетную карточку. Дело это давнее, но вы, наверное, помните...
      - Да, помню, - подтвердил Голубев. - Давно надо было снять этот выговор, не знаю, почему затянули. У вас, по-моему, за эти полтора года все шло гладко.
      - Так-то оно так, товарищ адмирал, но я прошу еще отложить рассмотрение дела и вернуть документы.
      - Почему? - удивился Голубев.
      - Рановато снимать с меня выговор: я ведь Комарова мог давно раскусить, а вот боялся его. Боялся новых неприятностей, боялся, что Комаров может помешать снятию выговора...
      Он подробно рассказал и о стычке Комарова с Зыряновым и Ивановым, о приглашении матросов на свадьбу, о разговоре по этому поводу со Стрешневым. Рассказывал, ничего не утаивая, может быть, даже несколько сгущая краски, и закончил так:
      - Словом, не хватило у меня принципиальности... Адмирал не спешил с ответом. Не потому, что не знал, как отреагировать на столь необычную просьбу. Нет, тут Голубеву все было яснее ясного. Вот если бы Гречихин не пришел, а остался при своих прежних убеждениях, выговор с него наверняка сняли бы и совершили ошибку. Именно теперь, когда он сам все осознал и пережил, можно быть уверенным, что впредь он не поступится принципиальностью. Теперь выговор с него можно снимать смело.
      14
      Обычно о цели и маршруте похода экипаж узнает лишь после того, как лодка выйдет в море. Каждый раз, отправляясь в плаванье, матросы даже не знают, сколько оно может продлиться: сутки, неделю, месяц. Но на этот раз и они догадывались, что поход будет длительным, потому что продуктов брали много, ими были забиты не только штатные помещения: ящики и мешки стояли даже в проходах.
      Погрузка продовольствия и снаряжения - дело всегда хлопотливое, однако оно занимает не самое важное место в подготовке к походу. Главное подготовить все механизмы и приборы, обеспечить надежность их действия в любых условиях и на длительный срок. Приходится в который раз все выверять, заменять отдельные узлы и блоки, предусмотреть все возможные аварийные ситуации, позаботиться о запасных частях. Работы у каждого и без того по горло, а тут еще без конца отрывают людей на погрузку.
      И только капитан-лейтенанта Горбатенко не беспокоит даже старпом. Получив комплект ходовых карт, штурман закрылся в каюте и сутками не вылезает оттуда. Все знают, что сейчас он изучает район плавания, делает предварительную прокладку и прочие расчеты. Кроме командира, только он может сказать, когда, куда, зачем и на сколько суток пойдет лодка. Все также знают, что, как ни выпытывай, штурман все равно никому об этом не скажет. И все-таки нет-нет да и кто-нибудь из офицеров за обедом спросит:
      - Где сегодня идем, штурман?
      - Где-то между Марсом и Венерой, - невозмутимо отвечает штурман и, глядя в тарелку, говорит: - А суп сегодня, по-моему, пересолили. Вам не кажется?
      От него отстают, начинаются обычные в таких случаях рассуждения, основанные на предположениях:
      - Махнуть бы вокруг шарика, что ли?
      - И всплыть бы где-нибудь в бананово-лимонном Сингапуре. Эх, пожариться бы на тропическом солнышке, а не на этой холодной сковородке, которая круглые сутки висит над головой, а не греет.
      Погода стоит ясная, солнце и в самом деле висит в небе круглые сутки, но греет плохо, к тому же дует холодный ветер.
      - На песочке бы поваляться! - мечтательно говорит один.
      - В Сахаре, - добавляет другой.
      Третий предупреждает:
      - Не ходите, дети, в Африку гулять.
      Все выжидательно смотрят на штурмана, а тот молча вылавливает из тарелки куски мяса и старательно жует.
      Осипенко, давно привыкший к подобным разговорам, почти и не слушает их, он думает о том, как бы выкроить часок-другой, чтобы навести порядок в квартире. Командира вызвали в штаб флота, все заботы по подготовке к походу легли на старпома, он денно и нощно крутится как белка в колесе, а тут еще жена приезжает.
      Все-таки он сумел выкроить время, забежал после обеда домой.