- Пожалуйста. Попросите старшего лейтенанта Малькова.
      Андрея уже не было. Вадим и Семен торопливо одевались. Палубные часы на стене показывали половину шестого. Матвей встал, быстро заправил койку и тоже начал одеваться.
      - Ты что, в море собираешься идти? - спросил Вадим.
      - Нет, я только провожу вас.
      - Значит, решил?
      - Да.
      - Ну и правильно. Откровенно говоря, я тебе завидую. Даже обидно немного: почему мне не предложили? Я ведь больше тебя служу.
      - Видимо, нужны пока лишь штурманы.
      - А жаль! Наша старушка тоже еще на многое способна, однако с атомной ее не сравнить. Но учти, что и. служба там потяжелее. Как в автономку уйдешь, так почувствуешь все прелести подводной жизни. Наши походы тебе прогулками покажутся.
      - Так уж и прогулками! Приходилось и тут довольно круто.
      - Вообще-то служба везде есть служба, - согласился Вадим. - Напиши потом, как пойдут дела.
      - Ладно.
      Наскоро позавтракав в кают-компании, они пошли на пирс. Команда уже вся была на лодке, заканчивались последние приготовления к выходу. За столиком в выгородке центрального поста сидел флагманский штурман.
      - Ко мне вопросов нет? - спросил у него Матвей.
      - Нет, все в полном порядочке. А как у вас?
      - Уезжаю.
      - Ни пуха ни пера.
      - Идите к черту!
      Флагштурман неожиданно обнял Матвея:
      - В общем-то, ругал я вас довольно часто, но вы мне нравились. Если что было не так, не обижайтесь.
      - Что вы! Спасибо вам за все, - Матвей был искренне растроган. Он глубоко уважал "флажка", многому у него научился, но никак не ожидал от него такого проявления чувств.
      Еще более растрогал его подарок, преподнесенный от имени команды старшим матросом Бодровым. Это был чернильный прибор, сделанный руками корабельных умельцев. На черной пластмассовой платформе стоял маяк. Возле него в пластмассу был искусно врезан никелированный силуэт подводной лодки. На латунных кнехтах лежала авторучка в форме торпеды. Бодров налгал кнопку, и на маяке засветился огонек.
      - Здорово! - похвалил Матвей. - Спасибо, ребята. Я и не знаю, чем я заслужил такой подарок.
      - Зато мы знаем, - сказал Проценко и, бережно вынув из кармана сложенный вчетверо листок, протянул его Матвею: - Вот, товарищ лейтенант, моя рекомендация.
      Еще неделю назад у него с Проценко был разговор о вступлении и партию, и старшина пообещал дать рекомендацию. Больше они к этому не возвращались: Матвей как-то стеснялся напоминать о нем старшине. А тот, оказывается, и без напоминания не забыл.
      - Спасибо, Федор Романович. Я оправдаю ваше доверие.
      В это время в центральный пост спустился Крымов.
      - Не хочется уходить от нас, Матвей Николаевич? - спросил он.
      - Не хочется, товарищ командир. А надо.
      - Надо, - подтвердил Крымов и, посмотрев на часы, сказал: - У нас еще есть десять минут. Пройдемте по отсекам, попрощаетесь со всеми.
      Они шли из одного отсека в другой. Люди, оторвавшись от своих дел, напутствовали Матвея кто добрым словом, кто улыбкой, кто шуткой. И Матвей только сейчас по-настоящему почувствовал, насколько сроднился с ними. И ему стало грустно.
      Сигнальщик доложил, что получено "добро" на выход. Едва Матвей сошел на пирс, как с мостика донеслась команда:
      - Сходню убрать! Отдать кормовой!
      Лодка медленно отошла от пирса, развернулась и пошла к выходу из гавани. Вскоре она растворилась в густом предутреннем тумане.
      - Когда ты должен уезжать? - спросила Люся.
      - Завтра.
      Она вздохнула.
      - Ты мне так ничего и не ответила.
      - Разве ты сам не знаешь?
      - Знаю, но все-таки...
      - Нужно официальное подтверждение? - улыбнулась Люся. - Смешной ты, Матвей.
      - Ничего смешного не вижу!
      - Ну вот и обиделся.
      - Я должен быть абсолютно уверен, что ты приедешь, как только я получу комнату.
      - Ладно. Ты иди до вечера погуляй, а мне с мамой поговорить надо.
      - Она тоже может приехать, как только я получу комнату.
      - Спасибо. Я передам ей это.
      Он проводил ее до дому и ообрел в парк. Собственно, идти больше некуда. Лодка в море, в бригаде делать нечего. С Курбатовым он уже попрощался. Разве что пообедать? Только сейчас он вспомнил, что еще не обедал, и сразу захотел есть.
      В "Шторме", как всегда в эти часы, было немноголюдно. Матвей сел за свободный столик. Но тут же его позвали:
      - Садитесь сюда, лейтенант, вдвоем веселее будет. За соседним столом сидел капитан первого ранга Самохин. Матвей присел за его стол.
      Самохин уже захмелел. Стоявшая на столе бутылка "перцовки" была на две трети опорожнена. Самохин налил из нее Матвею и себе.
      - Давай-ка пропустим по малой, пока суть да дело.
      - Спасибо, что-то не хочется. Я зашел только пообедать.
      - А что, вас на корабле плохо кормят?
      - Мой корабль в море.
      - Ну тем более спешить вам некуда. - Самохин поднял рюмку. - Ваше здоровье, лейтенант...
      - Стрешнев, - представился Матвей.
      - Самохин. Бывший капитан первого ранга.
      Матвей удивленно посмотрел на Самохина:
      - Но вы же командир бригады траления!
      - Значит, знаешь меня? Вот так, брат, бывший комбриг, бывший капитан первого ранга. У меня теперь все бывшее! - Самохин закинул голову и опрокинул рюмку в рот.
      Подошла официантка, Матвей заказал обед.
      - Принесите-ка еще бутылку этого зелья, - сказал Самохин.
      - Не хватит ли вам, товарищ капитан первого ранга? - вежливо напомнила официантка.
      - Это, деточка, мне самому виднее.
      Официантка пожала плечами и ушла. Самохин опять повернулся к Матвею.
      - Завидую вам, лейтенант, у вас все еще впереди: и жизнь, и служба, и карьера! И ошибки! Да-да, и ошибки! У вас будет немало ошибок. Так уж несовершенно устроен человек, что он часто ошибается. И поправляется. Но есть ошибки непоправимые. Знаете, лейтенант, какая самая страшная ошибка? Когда человек теряет самого себя! Вы понимаете?
      - Догадываюсь!
      - Нет, вы не догадываетесь! Можно отказаться от себя. Был, скажем, ты таким, а обстоятельства заставляют тебя поступить не так, как ты хочешь. И человек поступает вопреки своим убеждениям. Это одно. А я совсем о другом. Страшнее, когда человек сам не замечает, когда и как потерял себя! - Самохин опять наполнил рюмки: - Пейте!
      - Спасибо, я больше не буду, - решительно отказался Матвей.
      - Как хотите. Вы - офицер другого поколения. А я начинал офицерскую службу в войну. А для нас, тружеников моря, война продолжалась еще долго после ее официального окончания. Мы до пятидесятого года проводили боевое траление. В сорок восьмом у меня друг погиб - мина запуталась в трале, разорвалась под самой кормой. Хороший был парень Володя Стрельцов! Всю войну тралил - ничего, а в сорок восьмом погиб. Обидно?
      - Конечно.
      - А я вот жив.
      - Вам повезло.
      - Повезло? Может быть. Мне всегда везло. Может, поэтому я и потерял себя? Или наоборот? Как вы думаете?
      - Я не совсем вас понимаю.
      - А тебе надо понять, - сказал Самохин, переходя вдруг на "ты". - Надо понять, чтобы ты не совершил своей главной ошибки - не потерял себя.
      Официантка принесла Матвею суп, Самохину - еще бутылку "перцовки". Но Самохин отставил ее в сторону и продолжал:
      - В твои годы я мыслил широко и самостоятельно, был решителен и смел. Даже дерзок. У меня, брат, голова была забита идеями и реформами. И может быть, мне суждено было бы ходить в адмиралах, если бы я не слишком стремился к этому. Я был слишком тщеславен, и это во мне погубило личность. Кто это сказал, что каждый солдат должен носить в ранце маршальский жезл?
      - Кажется, Наполеон.
      - Это верно лишь тогда, когда солдат носит этот жезл, но не думает о нем. А я слишком стремился к чинам и славе. Ради этого молчал, когда надо было возражать, поддакивал, когда надо было протестовать, бороться. Я слишком боялся испортить отношения с начальством. А начальство не любит, когда ему возражают. Особенно начальство военное.
      - Ну, положим, не все.
      - А я и не говорю, что все. Всякие начальники бывают - и умные, и не очень, средние, что ли, ну и глупых еще немало. Умный начальник не должен любить людей слишком уж покладистых. А их любят больше, чем ершистых. У меня в бригаде есть один командир тральщика - Баскаков. Не любил я его. А вот теперь понимаю, что мне надо было на таких, как он, опираться. Это личность!
      - Может, время сейчас другое? - спросил Матвей, пытаясь подсказать Самохину хоть какое-то оправдание. Ему было неловко присутствовать при этом самобичевании.
      - Нет. Время здесь ни при чем. У меня был период культа своей личности. Вот, думал, добьюсь высокого положения, тогда и покажу свои способности. А когда добился, показывать было уже нечего. Их уже не было, способностей-то, сам убил их в себе. Я стал недолюбливать людей, которые со мной не соглашались. Даже тогда, когда чувствовал, что они в чем-то правы.
      - Мне кажется, вы сгущаете краски.
      - Нет, дорогой мой лейтенант...
      - Стрешнев, - подсказал Матвей.
      - Запомню. Теперь запомню. Вот даже такая привычка не запоминать фамилии младших по званию тоже результат этого. Если бы вы были адмиралом, уверяю вас, я сразу запомнил бы вашу фамилию.
      - Что же вы думаете теперь делать?
      - Придется начинать все сначала. Трудно, ох как трудно начинать все сначала, когда тебе сорок пять! Но надо начинать.
      - Как? Ведь с флота вас уволили?
      - Да, уволили. Это очень тяжело - прослужить более двадцати пяти лет и быть уволенным за неспособностью. Но не это главное. Главное - верить в себя. И тут уж не важно, где ты будешь. Может быть, даже лучше начинать все, именно все, сначала. У меня нет никакой специальности, кроме военной. Я знаю, что будет трудно. Но лучше начинать с самого трудного. Всегда. Это запомните. И вообще, запомните весь этот разговор, вам может пригодиться урок моего банкротства. Только не служебного, а духовного. Это важнее. Извините, что задержал вас.
      - Спасибо вам. За доверие.
      - Не стоит. Мне просто надо было сказать кому-то об этом.
      - Ну тогда другое дело.
      Дверь открыла Надежда Васильевна. На приветствие Матвея ответила довольно сухо. У нес было заплаканное лицо. "Не хочет, чтобы Люся приехала ко мне!" - решил Матвей.
      - Люся у себя в комнате, - сказала Надежда Васильевна и ушла на кухню.
      В комнате Люси царил беспорядок: кровать не убрана, на столе и стульях разбросаны книги, платья, валялись туфли, какие-то мелкие вещи. Матвей заметил, что со стен исчезли несколько эстампов и портрет отца Люси. Сама она, склонившись над чемоданом и нажимая коленкой крышку, пыталась закрыть замок. Люся обрадовалась Матвею:
      - А, это ты? Очень кстати. Помоги-ка закрыть чемодан.
      - Что все это значит?
      - Я еду с тобой.
      Матвей растерянно смотрел на нее.
      - Похоже, что ты не рад.
      - Что ты! - он подхватил ее, поднял и закружил по комнате. - Ты молодчина! Ты просто гений!
      - Отпусти, голова кружится.
      - Не пущу! Хочешь, я пойду на Север пешком и понесу тебя на руках?
      - Хочу. Но мне будет обидно состариться у тебя на руках. Закрой-ка лучше чемодан.
      Матвей нагнулся над чемоданом, нажал крышку и защелкнул замок. В чемодане хрустнуло.
      - По-моему, я там что-то раздавил.
      - Ладно, потом разберемся.
      - Послушай, а как же Надежда Васильевна? Мне кажется, она недовольна.
      - Она согласна. К нам она, видимо, не поедет. Не хочет нам мешать. И потом - бабушка.
      - А разве они нам помешают? Если, конечно, у нас будет комната.
      - Так мама считает. Я с ней согласна. Как думаешь, матрас брать или нет?
      - Не знаю. Пожалуй, не надо. Там купим.
      - В таком случае - берем.
      - Первое семейное разногласие. Начало положено. Валяйте дальше, засмеялся Матвей.
      - Но там мы ничего не купим. Может быть, там даже магазина нет.
      - Резонно! Считаю конфликт исчерпанным.
      Вошла Надежда Васильевна:
      - Ужинать будете?
      - Будем, - сказала Люся. - И даже выпьем чего-нибудь. Давай устроим сегодня свадьбу? Позовем гостей: Симу, Ариадну, Юзека. Кого еще, Матвей?
      - Но ведь у меня ничего не приготовлено, доченька.
      - И не надо, все будет экспромтом. Мы сейчас пойдем за Симой и по дороге чего-нибудь купим.
      - Но вам надо еще собраться.
      - По-моему, я уже все собрала.
      - Ох, дети! До чего же вы еще наивны! Она собрала... - Надежда Васильевна укоризненно покачала головой. - Ну а ложку, хотя бы одну на двоих, вы взяли?
      - Не-ет.
      - То-то. Ладно, идите за Симой, я тут одна все соберу. А лучше зайдите сначала к Юзеку и пошлите его за Ариадной. Времени-то уже седьмой час.
      - Мы в один миг.
      - Все у вас в один миг: и замуж в один миг, и свадьба в один миг, и уезжаете тоже в один миг, - проворчала Надежда Васильевна добродушно.
      23
      До отхода поезда еще пятнадцать минут. Провожающих было много: Сима с маленьким Алешкой, Ариадна, Юзек, парни и девушки с завода. Пришел даже какой-то старичок. "Это наш БРИЗ", - сказала о нем Люся. "Странная фамилия", - подумал Матвей. Потом узнал, что фамилия старичка Гаврилов.
      Надежда Васильевна пересчитывала чемоданы и узлы. Юзек с кем-то спорил, выклевывая слова носом. Сима рассказывала Алешке:
      - Это паровозик, а это вагончики.
      Алешка, напуганный толкотней и гамом, орал во всю мочь. Кто-то настойчиво советовал:
      - Сима, дай ему соску! Нужны ему твои паровозики!
      - А где керогаз? - спрашивала Надежда Васильевна.
      - Кто нес керогаз?
      - По-моему, его оставили в машине.
      Коллективными усилиями керогаз обнаружили тут же, на перроне: он завалился за узлы.
      - Напиши, есть ли там беличьи шубы, - просила Люсю девушка с раскосыми глазами. - Я сразу же вышлю деньги.
      - Люся, пришли ей белого медведя. Бандеролью, - порекомендовал парень в кепке со сломанным козырьком.
      Ариадна сказала:
      - Счастливый вы, Матвей. Мне бы тоже хотелось уехать куда-нибудь далеко-далеко.
      - Кто же вас держит?
      - Страшно.
      - А вы не бойтесь.
      - Интересно, меня бы они тоже все пришли провожать?
      - Почему вы об этом подумали?
      - Я хочу, чтобы меня тоже любили.
      - Раз хотите, значит, добьетесь.
      - Да вот добиваюсь, - Ариадна показала Матвею свои руки. Они были в царапинах и ссадинах.
      - Что это значит?
      - Это значит, что я перешла работать в цех.
      - Но ведь там грязно, ругаются?
      - А вы, оказывается, злопамятны. Скажите, вам нравятся такие руки?
      - По-моему, руки у вас просто красивые.
      - Вы все шутите. А я серьезно.
      - Я тоже.
      - Становись! - крикнул парень в кепке со сломанным козырьком.
      Толкаясь и перебрасываясь шутками, все выстроились в цепочку. Из рук в руки пошли по этой цепочке чемоданы и узлы. Когда они были погружены, снова все столпились около Матвея и Люси. Торопливые пожатия, поцелуи.
      - А меня? - спросила раскосая девушка, подставляя Матвею щеку. Матвей чмокнул ее. Кто-то крикнул:
      - Полундра! Клавка у Люси мужа отбивает.
      - Люся, всего девять мест, - говорила Надежда Васильевна. - Ты пересчитай.
      - Хорошо, мамочка.
      Наконец раздался свисток, Матвей вскочил на подножку, и поезд тронулся.
      Капитан-лейтенант с усиками помогал Матвею укладывать вещи.
      - Судя по всему, следуете к новому месту службы. - Да.
      - Хлопотливое дело.
      "Опять усики! Неужели и этот окажется сослуживцем?" - подумал Матвей, вспомнив Дубровского.
      - А я в отпуск, - сообщил капитан-лейтенант. "И на том спасибо", обрадовался Матвей.
      - А вообще-то мне тоже пришлось изрядно поездить. На шестом месте служу. К счастью, пока холост.
      - Пора бы и вам жениться, - посоветовала четвертая попутчица, пожилая женщина с крашеными волосами.
      - Я вам, кажется, ничего плохого не сделал, - пошутил капитан-лейтенант.
      - Не понимаю мужчин, которые слишком поздно женятся. Вам, наверное, за тридцать, а женитесь потом на девчонке лет восемнадцати. Что у вас с ней может быть общего?
      - Поздравляю, - шепнул Матвею капитан-лейтенант. - По-моему, она старая дева.
      Люся стояла в коридоре и смотрела в окно. Матвей стал рядом, она прислонилась к его плечу.
      - Грустно?
      - Немного. Это пройдет.
      - Ты бы поплакала. Говорят, легче становится.
      - Не умею.
      - Ты меня любишь?
      Люся улыбнулась:
      - Вопрос поставлен весьма своевременно. После того как я стала твоей женой...
      - А ведь и верно: жена. Как-то даже непривычно.
      - Никогда не зови меня "жена".
      - Почему?
      - У меня есть имя. А просто "жена" - это как-то слишком равнодушно. Скажи, а сам-то ты хоть раз был на Севере?
      - Нет! Ты не боишься?
      - А разве можно бояться завтрашнего дня?
      - Правильно. Тем более, что день там длинный - по полгода.
      - Я хочу, чтобы у нас всегда был длинный день.
      - И светлый.
      - И чтобы весь год!
      - Пусть всегда будет день.
      - Пусть!
      Часть вторая
      1
      Казалось, ночь тянется бесконечно. За девять лет службы на Севере Матвей Стрешнев уже привык к тому, что здесь и день и ночь длятся месяцами. Напротив, казалось удивительным, когда весной и осенью на Севере, как и на всей остальной земле, каждые сутки всходило и заходило солнце, каждые сутки день сменял ночь.
      И, хотя эти полярные ночи ежегодно повторялись и длились столько же, сколько и пять лет назад, и десять, ощущение было такое, что каждый год они становятся длиннее, и не один Стрешнев, заглядывая в календарь, с сомнением покачивал головой.
      Календарь с удивительным постоянством указывал на одни и те же даты восхода и захода солнца, начала и конца длинной полярной ночи. Правда, это был не обычный отрывной календарь. Это был "Морской астрономический ежегодник" - настольная книга всех штурманов и вахтенных офицеров на кораблях. В нем указывалось время восхода и захода солнца для каждой широты, время куда более точное, чем в отрывных календарях.
      Может быть, эта ночь показалась Стрешневу особенно длинной лишь потому, что прошла она в хлопотах, связанных с подготовкой к походу. Он был старшим помощником командира атомной подводной лодки, а известно, что на плечи старпома взвалено огромное хозяйство, и он обязан позаботиться обо всем, начиная от зубных щеток для матросов и кончая запасами ядерной энергии. А может быть, потому, что для них эта ночь, окончившаяся по календарю месяц назад, все еще продолжалась. Уже месяц, как над северными широтами Атлантики и Баренцева моря всходило и заходило солнце, а лодка еще не всплывала на поверхность. Указаний поступало совсем немного, хотя шли большие морские учения. Задачи экипажу атомной лодки были поставлены заранее и сейчас лишь уточнялись детали.
      Успешно атаковав крейсер "противника", атомная подводная лодка уходила от преследования противолодочных сил его охранения. В центральном посту установилась напряженная тишина, слышны были лишь пощелкивание лага, шуршание перьев различных самописцев да короткие слова команд. Даже из-за выгородки гидроакустика не доносились привычные вскрики посылок гидролокатора - станция работала в режиме шумопеленгования. Акустик периодически докладывал:
      - Пеленг меняется на корму...
      Лодка уже вырвалась за внешнее кольцо охранения и сейчас, погрузившись на глубину, полным ходом шла на ост-зюйд-ост. Корабли охранения еще рыскали в поисках лодки, и акустик слышал работу их гидролокаторов. Но вот он доложил:
      - Горизонт чист, шумов нет.
      Все облегченно вздохнули, командир лодки капитан второго ранга Гуреев устало опустился в кресло и сказал:
      - Кажется, оторвались.
      - Похоже, что да, - подтвердил посредник, представитель штаба флота маленький, толстый капитан первого ранга. Он то и дело перекатывался от одного поста к другому, успел побывать во всех отсеках, хотя такое путешествие давалось ему нелегко, потому что в люки он едва пролезал, и то как-то боком, просунув сначала голову и одно плечо, а затем уже с трудом протаскивая свое грузное тело. - Однако мы еще не получили подтверждения того, что крейсер "потоплен".
      Да, пока другой посредник, находящийся на крейсере, не сообщит, что, хотя бы две торпеды прошли под килем, задача не считается выполненной. Лодочные акустики утверждают, что по меньшей мере три прошли точно под целью, однако подтверждение посредника обязательно. Но Гуреев не спешит, потому что еще не ясна обстановка в воздухе, там могут оказаться самолеты или вертолеты "противника". Он идет в боевой информационный пост, возвращается оттуда минут через десять и сообщает своему старшему помощнику капитану третьего ранга Стрешневу:
      - Как будто все в ажуре. Как думаешь, Матвей Николаевич, не пора ли всплывать?
      - По-моему, рановато. Надо выйти хотя бы за радиус действия вертолетов противолодочной обороны.
      - Мы уже вышли. Вот если, не дай бог, самолет-разведчик...
      Посредник прислушивается к их разговору, что-то помечает в своем блокноте. Они не обращают на это внимания, такова уж обязанность посредника - записывать все, что он считает важным.
      Через десять минут Гуреев отдает приказание всплывать. И опять в центральном посту, во всех отсеках лодки повисает тишина, может быть, даже более напряженная, чем перед атакой. Все ждут сообщения по радио. Если сообщат, что крейсер условно потоплен, значит, не пропал их изнурительный труд, значит, не зря стояли бессонные вахты и много дней не всплывали на поверхность.
      Ну, а если... Нет, в это никто не хотел верить.
      И все-таки это было не исключено, и теперь вес с замиранием сердца ждали. Ждали, как приговора.
      В наступившей тишине отчетливо слышен свист поступающего в балластные цистерны воздуха высокого давления и шум вытесняемой из них воды.
      - Обе вперед малый!
      - Радисты, включите трансляционную сеть!
      И сразу во все отсеки ворвалась звуковая суматоха эфира: музыка, обрывок громко произнесенной на каком-то непонятном языке фразы, свист, писк и треск радиопомех, опять музыка... И вдруг все стихло, слышалось только шипение, похожее на равномерный шум воды. Так вода шумит на старой сельской мельнице, просачиваясь сквозь плотину, пенясь в темной тихой речушке со склоненными над ней вербами и кустами черемухи...
      И все вздрогнули, когда по лодке было объявлено:
      - Три торпеды прошли под килем, две из них в районе трубы...
      Но ликовать еще было рано: предстояло скрытно форсировать противолодочный рубеж на пути в базу, лишь после этого задача будет считаться выполненной успешно. До рубежа оставалось добрых полторы сотни миль, и "противник" постарается обнаружить лодку как раз здесь.
      Гуреев приказал погружаться и идти полным ходом. Все находились на своих постах, однако напряжение заметно спало, матросы повеселели. Как бы там ни было, а главная часть задачи выполнена.
      И тут посредник преподнес очередной сюрприз:
      - Командир выбыл из строя, командование принимает старший помощник.
      - Есть! - капитан третьего ранга Стрешнев покосился на Гуреева, тот пожал плечами.
      - Идите в каюту, - предложил Гурееву посредник. - Вам предоставляется великолепная возможность хорошенько отдохнуть.
      Гуреев усмехнулся. И посредник, и Стрешнев, и каждый офицер и матрос знали, что командиру будет не до отдыха. В своей каюте, оторванный от дел, он будет волноваться еще больше и за корабль, и за действия своего старшего помощника, хотя и уверен в нем.
      Но больше всех волновался сам Стрешнев. Он тоже был уверен в себе, однако знал, что прорвать противолодочный рубеж чрезвычайно трудно. Сейчас, после "потопления" крейсера, лодку будут ждать именно на этом рубеже, она не сможет его миновать.
      Стрешнев знал два сравнительно безопасных прохода в рубеже. Одним они шли сюда, и прорываться лучше опять этим же проходом, хотя бы потому, что тут в обороне "противника" есть брешь. Но ее могут заткнуть: "противник" наверняка увеличит состав сил и средств на рубеже.
      Что же делать?
      Стрешнев старался не выдать своего волнения, он знал, как это влияет на экипаж, и, может быть, поэтому волновался еще больше. Он должен принять решение, которое в данной обстановке окажется единственно правильным, приведет к успеху. В поисках этого решения он перебрал все возможные варианты, и ни один из них не годился. Оставался единственный путь: в обход рубежа.
      А обойти его можно лишь под паковым льдом Арктики. Это было рискованно само по себе, а тут еще часть экипажа состояла из молодых матросов-первогодков, да и остальные тоже не плавали подо льдами. И сам он ходил всего раз, когда служил штурманом, самостоятельно управлять кораблем ему тогда, разумеется, не пришлось.
      Он подошел к штурманскому столику, склонился над картой. Горошинки и треугольники определений запутались в паутине пройденного пути на подходе к району обнаружения крейсера. Затем лодка легла на боевой курс, вот здесь произвели залп, дальше началась ломаная линия послезалпового маневрирования. Все это время они шли по счислению, и, хотя приборы работали надежно и на штурмана капитан-лейтенанта Глотова можно было вполне положиться, счислимое место нельзя было считать абсолютно точным.
      - Дайте карту ледовой обстановки, - попросил Стрешнев.
      Глотов достал карту, расстелил на столе, придавив углы грузиками. Этой карте вполне можно доверять, ледовая обстановка нанесена всего два дня назад, по данным, полученным с метеоспутника.
      - Ветер, конечно, мог сместить границу льдов севернее или южнее, сказал Глотов, - но величина этого перемещения невелика.
      Южная кромка льдов находилась от счислимого места лодки милях в ста восьмидесяти. Глубины Ледовитого океана тут вполне достаточные, чтобы пройти подо льдами, только в одном месте выпирает подводный хребет, но он лежит немного в стороне. Айсбергов за последнее время в этом районе не наблюдалось.
      Сделав предварительную прокладку курса в обход противолодочного рубежа, Стрешнев подсчитал, сколько на это потребуется времени, с учетом того, что подо льдами придется идти средним ходом. Можно было успеть вернуться в базу в заранее обусловленный срок.
      - Штурман, ложитесь на курс двадцать градусов! Подготовьте точный расчет плавания!
      - Есть! Рулевой, ложитесь курс двадцать!
      При перекладке руля лодка слегка накренилась. Стрешнев понял, что переложили и горизонтальные рули, чтобы удержать лодку на заданной глубине. Стрелка глубиномера закачалась и вскоре успокоилась, а картушка репитера гирокомпаса все еще бежала по кругу. Но вот и она остановилась, и старшина группы рулевых доложил:
      - На румбе двадцать!
      Посредник что-то записывал в свой блокнот. "Интересно, одобряет ли он мое решение?" - подумал Стрешнев.
      Впрочем, решение принято.
      Да и не положено советоваться с посредниками. Вот если бы на Гуреева взглянуть, узнать, что он думает? Но Гуреев сидит в своей каюте, он "выбыл из строя". Штурман старательно вычерчивает циркуляцию и прокладывает новый курс, лицо у него, как всегда, озабоченное, не догадаешься, о чем он думает в данный момент. Акустик невозмутимо вращает рукоятки, выискивая шумы... Да, сейчас он, Стрешнев, командир, его решения должны быть твердыми, каждое его распоряжение должно выполняться быстро, точно и беспрекословно.
      Прошло несколько часов. Лодка подходила к границе паковых льдов.
      - Сергей Петрович, - обратился Стрешнев к замполиту, капитану третьего ранга Тетереву. - Пройдите по отсекам, объясните, что скоро войдем под лед, пусть все будут особенно внимательными...
      Тетерев кивнул и тихо, чтобы не слышал посредник, сказал:
      - Не волнуйтесь, Матвей Николаевич, все будет в порядке.
      "Значит, все-таки заметил, что я волнуюсь, - отметил про себя Стрешнев. - Или просто догадывается? Надо взять себя в руки".
      Прежде чем нырять под лед, необходимо точно определить место лодки, а для этого придется всплыть на несколько минут, чтобы штурман успел замерить высоты звезд. Всплывать лучше у самой кромки льдов: меньше риска быть обнаруженным. Но у самой кромки, как правило, держится туман, звезд можно и не увидеть. Кроме того, могут помешать плавающие льдины.
      - Штурманской группе приготовиться к определению места астрономическим способом и по радиопеленгам! - распорядился Стрешнев. После того как капитан-лейтенант Глотов доложил о готовности группы, приказал: - По местам стоять, к всплытию! Обе машины стоп!
      Застопорили ход, но лодка еще продолжала по инерции двигаться вперед, лаг пощелкивал все реже и реже.
      - Всплывать на перископную глубину!
      - Есть! - Офицер на посту погружения и всплытия подал необходимые команды.
      - Держать дифферент пять градусов на корму! - распорядился Стрешнев и тут же подумал, что это приказание, пожалуй, излишне, потому что дифферент и так был пять градусов на корму.
      Когда стрелка глубиномера подошла к цифре, означавшей, что ограждение мостика находится у поверхности воды, Стрешнев приказал:
      - Поднять перископ!
      Старшина группы рулевых включил механизм подъема перископа, и блестящий стальной цилиндр медленно начал подниматься. Из сальника в подволоке в шахту шлепнулось несколько капель. Ствол перископа поднимался, вот уже показалась из шахты его нижняя часть с окулярами. Они остановились точно на уровне глаз Стрешнева. Откинув рукоятки вниз, Стрешнев ухватился за них и припал к окулярам.
      Над поверхностью уже сгустились сумерки, но видимость была отличной. С юго-запада на темно-синем небе отчетливо проступали звезды. Через неделю начнется длинный полярный день, солнце вообще не будет заходить, да и сейчас оно вошло в воду всего на час с небольшим, потом поднимется снова. До восхода надо успеть определиться.
      - Метрист, вести круговой поиск!
      И лишь после того как метрист доложил, что горизонт чист, Стрешнев приказал:
      - Стравить давление! Отдраить люк!
      Старшина группы рулевых поднялся по скоб-трапу вертикальной шахты, ведущей на мостик. Вот он повернул штурвал кремальерного затвора, стальная крышка слегка отошла от гнезда, и сквозь образовавшуюся узкую щель из лодки со свистом стал выходить воздух. Неприятно кольнуло в ушах.