– Дженнифер, – Рэй улыбнулся, но сразу же стер улыбку с лица, – неужели ты бросила свой магазин?

– Он закрыт, – сказала она. – Я повесила на дверь табличку «Вернусь через 15 минут». Обожаю такие таблички. Он приходил?

Рэй посмотрел на нее, потом на Дэвида и покупателей, а потом опустил глаза на бланки заказов.

– Нет, – сказал он.

– Но разве сегодня не среда, Рэй? Ты же говорил…

– Сегодня среда. – Он понизил голос до шепота, словно в церкви. – Просто он…

– Нервничаешь?

Она дотронулась до его руки, и Рэй вдруг осознал, что дрожит всем телом, даже гудит, действительно гудит, наподобие кровати, предназначенной для расслабления мышц, но у него в свое время вызывавшей такое ощущение, будто номер отеля находится прямо над тоннелем подземки, по которому с грохотом проносится поезд.

– Немножко. – Теперь он жалел, что рассказал Дженнифер про звонок. – Все-таки это Питер Бойлан.

– Я знаю, глупый.

Она по-прежнему не отнимала ладони от руки Рэя, уже давно переставшей дрожать. Ее зеленые глаза блестели. Рэй признавал, что Дженнифер красива в своем роде. Иногда он просто любовался ею. Он вытащил свою руку из-под ее ладони – якобы для того, чтобы помахать уходящему клиенту, – а потом положил на прилавок подальше от нее. Так оно лучше.

– Ты помнишь, когда мы с тобой в первый раз увидели картину Бойлана, Рэй? Мне вдруг пришло в голову вчера ночью, когда я уже засыпала. Помнишь?

Рэй помнил. С тех пор минул уже почти год, но Рэй помнил все так отчетливо, словно все случилось вчера: свое Фиаско. И действительно, над кроватью там висел Бойлан – то есть репродукция картины Бойлана; над кроватью в номере отеля, снятом Дженнифер в тот вечер; над кроватью с автоматом у изголовья, в прорезь которого по наущению Дженнифер он опустил четвертак; над кроватью, на которой они переспали, или попытались переспать, в первый, последний и единственный раз, совершив ужасную ошибку, как он надеялся (тщетно), уже забытую и прощенную, хотя и не столь давнюю.

– Я правда очень занят, Дженнифер, – сказал Рэй. – Я расскажу тебе все при следующей встрече. Поэтому, если только ты не собираешься купить брюки, тебе лучше…

Но фраза осталась незаконченной. Поскольку в этот момент в магазин вошел он. Дверной колокольчик вызвонил две ноты, высокую и низкую, – «динь-динь» – под тягучее пение виолончелей, исполнявших «Love Me Tender» [1]. Питер Бойлан нетерпеливо покрутил головой, осматриваясь по сторонам, увидел наконец Рэя и улыбнулся. Дженнифер подмигнула Рэю и медленно отошла в глубину зала. Когда Питер Бойлан – в старых брюках цвета хаки, вылинявшей голубой рубашке, легкой куртке типа рабочей и в дешевых мокасинах – приблизился, Рэй собрался выйти из-за прилавка, чтобы тепло поприветствовать гостя. Вероятно, чуть теплее, чем он приветствовал, например, Дженнифер. Но обнаружил, что не в состоянии ступить ни шагу. Рэй не мог пошевелиться. Не мог покинуть свое безопасное убежище за прилавком с выставленными под стеклом запонками, наручными часами и зажимами для галстука. Возможно, Рэй испугался и исполнился дурных предчувствий; а возможно, просто испытал естественное волнение при встрече со знаменитостью. Во всяком случае, он был рад, что между ним и Питером Бойланом находится прилавок, и положил на него ладони, словно заверяя и деревянную стойку, и себя самого, что не сдвинется с места. – Рэй Уильямс? – Он протянул руку. – Я сразу понял, что это вы. Питер Бойлан. Перейду сразу к делу: вот та самая куртка.

Он говорил о потрепанной рабочей куртке, в которой пришел. Светло-коричневого цвета, явно очень старая, заштопанная и залатанная в полудюжине мест, с обтрепанными обшлагами и воротником. Принадлежи она Рэю, она бы давно упокоилась в мешке для тряпья. Но она принадлежала одному из величайших художников страны – художнику, который сейчас стоял перед ним с просительным видом, показывая пальцем на место, где отсутствовала пуговица.

Рэй не мог не заметить, что Питер Бойлан весьма привлекательный мужчина. Действительно очень привлекательный. Сам по себе. Точеные черты лица, восточный разрез глаз, небрежно откинутые назад волосы (остатки оных) серебристого цвета. Рост шесть футов без малого и чрезвычайно доброжелательный вид. Фотографии, которые Рэй видел в журналах, не отдавали Бойлану должного. Просто интересный мужчина. И все. И довольно.

– Как вы видите, пуговицы сделаны из какого-то дерева, – сказал Бойлан. – Я точно не знаю…

– Дуб, – сказал Рэй, перебивая человека, написавшего «Сиенскую фреску», художника, работы которого изучали в университетах во всех странах мира.

– Дуб? – переспросил он. – В самом деле? Вы уверены?

– О да, – сказал Рэй. – По цвету видно. И по узору прожилок на пуговице: концентрические круги с крохотным сердечком посередине. Это Филип Хартли, а Хартли работал исключительно с дубом.

Вероятно, словоохотливость Рэя объяснялась тем обстоятельством, что между ними находился прилавок; но он твердо решил показать себя с лучшей стороны, блеснуть знаниями, хотя сердце у него подкатывало к горлу при каждом слове. Что же касается Питера Бойлана, то он слушал с неподдельным вниманием и интересом рассказ о мельчайшем из мелких предметов, изучению которых Рэй посвятил значительную часть своей жизни.

– Филип Хартли, – сказал он. – Я понятия не имел, что пуговицы изготавливали вручную. Для меня это новость. – Он рассмеялся. – Просто замечательная новость.

– Не правда ли?

Рэй позволил себе улыбнуться. Ибо это на самом деле было замечательно. Дженнифер бродила в глубине зала, с притворным вниманием рассматривая смокинги. Она медленно приближалась к прилавку, и Рэй чувствовал, как она мучительно напрягает слух в попытке уловить хоть слово. Дженнифер интересовалась пуговицами не настолько сильно, как хотелось бы Рэю, но с другой стороны, ими мало кто интересовался. С чего бы вдруг? Рэй показал ей несколько сотен своих пуговиц, в том числе редчайших, и она кивнула, вежливо улыбнулась и назвала их «симпатичными». Она хотела говорить об одних только птицах. И все же ее присутствие в магазине в данный момент действовало на Рэя успокаивающе. Чему он удивлялся.

В отличие от Дженнифер, Питер Бойлан обнаруживал искренний интерес к предмету разговора. Его поразила, глубоко поразила мысль, что раньше пуговицы не всегда штамповались на фабриках (да и поньше не всегда штампуются), но порой являются творением смятенной души художника. Рэй рассказал, что Филип Хартли жил один на чердаке в Бруклине, изготавливая пуговицы для итальянского модельера, который платил поштучно. На одном наборе пуговиц он вырезал миниатюру на сюжет Тайной Вечери, на другом – рельефный портрет себя самого в детстве, зрелости и старости. Пока Рэй рассказывал, темные глаза Бойлана становились все шире и шире. Наконец он потряс головой.

– Миры, – сказал он. – Рядом с нами существуют целые миры, а мы даже не замечаем их.

– И это далеко не все, – сказал Рэй, поскольку Филип Хартли являлся лишь верхушкой пуговичного айсберга.

Питер Бойлан кивнул, пристально глядя на Рэя с улыбкой, какой и положено улыбаться художникам. Рэй уже подумывал выйти из-за прилавка, но выход находился слишком далеко от него. Он боялся, что, если он отойдет в сторону хоть на секунду, Питер Бойлан сразу удалится или, что еще хуже, просто исчезнет. Поэтому он оставался на прежнем месте. Питер Бойлан положил ладони на прилавок и подался к нему ближе. У него было одно из тех лиц, которые ассоциируются у вас с любителями верховой езды. Смуглое и хорошо вылепленное. Но все равно очень дружелюбное. Он тихо проговорил:

– Я должен увидеть вашу коллекцию. И Рэй ответил почти шепотом:

– Конечно.

– Вы не возражаете?

– Возражаю? Да я почту за честь. У меня здесь есть несколько экземпляров, и если вам угодно…

– Нет. – Он бросил взгляд на свое запястье, хотя на нем, странное дело, не было никаких часов – Мне нужно идти. Важная встреча, которую, боюсь, я не могу отменить. Но я могу зайти еще paз. Или, если вы не против, почему бы вам не принести пуговицы ко мне домой? Вы можете?

– С удовольствием, – сказал Рэй. – Когда вы?… – Завтра, – предложил он. – Или вам неудобно? Около шести. Фоллз-авеню, сто десять. В самом конце улицы. Замечательно.

Когда Питер ушел, его место у прилавка заняла Дженнифер: встала напротив и уставилась на Рэя. Она перетрогала почти все вывешенные в зале вещи, изображая интерес, болтаясь поблизости с вибрирующими ушами. Лицо у нее хранило серьезное выражение.

– Ты идешь к нему домой? – спросила она.

Очевидно, ей удалось подслушать что-то – возможно, все. Таким острым слухом она обладала.

– Да, – сказал Рэй. – Он хочет посмотреть мою коллекцию.

В голосе Рэя слышались самодовольные нотки. Он не хотел говорить таким тоном, но раз уж так вышло, он ничего не мог поделать. Однажды посмотрев пуговицы, Дженнифер больше ни разу не заводила о них речи, хотя после Фиаско едва ли ей было удобно расспрашивать о них или о других столь же личных вещах. То обстоятельство, что она по-прежнему оставалась в его жизни, казалось Рэю своего рода загадкой. И все же он не особо расстраивался по этому поводу. Он чувствовал безотчетное влечение к ней. Он хотел показать Дженнифер, что Питер Бойлан заинтересовался пуговицами, а следовательно, и самим Рэем.

– Ты думаешь, тебе стоит, Рэй? Идти к нему домой?

– Я думаю, очень даже стоит, Дженнифер, – сказал Рэй, страшно удивленный. – А что? Ты считаешь иначе?

Она пожала плечами. В ответ Рэй тоже пожал плечами и вскинул бровь, для пущей выразительности.

– Просто мне тоже хочется пойти. – Она чуть заметно улыбнулась. – Или быть мухой на стене.

– О, не расстраивайся, Дженнифер. – Он похлопал ее по руке. Внезапно она стала очень грустной и очень милой. – Я расскажу тебе обо всем. Во всех подробностях.

– Обещаешь? – Она снова улыбнулась.

– Обещаю, Дженнифер, – сказал он, обуреваемый великодушием. – Честное слово. Послушай, твои пятнадцать минут, наверное, уже вышли.

Хотя Рэй не видел Дженнифер Мьюборн, вечером она шла за ним до самого дома. Он чувствовал ее присутствие за спиной. Он часто оборачивался, через разные промежутки времени, и всякий раз замечал стремительное неуловимое движение в поле своего зрения, но Дженнифер нигде не видел. На мгновение ему захотелось, чтобы она перестала прятаться и пошла рядом с ним, как ходят нормальные мужчины и женщины. Но это желание скоро угасло. Среди всего прочего, он поступил на работу к Стрикленду пять лет назад еще и потому, что магазин находился в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от дома. Со своими пуговицами он мог бы получить работу, наверное, в любом магазине города, но здесь было удобнее всего, а мистер Стрикленд постепенно отходил от дел, каковой ситуацией Рэй рассчитывал воспользоваться в своих интересах. Таким образом, он мог возвращаться домой пешком, а Дженнифер Мьюборн, соответственно, могла ходить за ним по пятам. Ее магазинчик находился всего в квартале от магазина Стрикленда, и она могла хорошо видеть его стеклянные входные двери, поэтому обычно Рэй чувствовал присутствие Дженнифер по утрам, когда улицы наполнялись людьми, важно вышагивающими мужчинами с газетами под мышкой, с устремленными прямо вперед взглядами и мрачными, чисто выбритыми лицами. Внезапно перед ним вырастала Дженнифер Мьюборн и желала доброго утра. Теперь он ожидал, что она выскочит в темноте из-за какого-нибудь дерева со словами: «Добрый вечер, Рэй!» И вызовет у него сердечный приступ. Убьет на месте.

Вечер оказался холоднее, чем Рэй ожидал; свитер не спасал от ровного свежего ветра. Он обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, и невольно вспомнил о Фиаско, которое потерпел с Дженнифер в номере отеля. Они пошли поужинать вместе. Они делали это уже в четвертый раз, но представлялось очевидным, что сегодня вечер сложится иначе. Отношения всегда развиваются от свидания к свиданию, мужчина и женщина всегда становятся ближе от раза к разу. В конце каждой из трех предыдущих встреч он целовал Дженнифер у дверей дома, с каждым поцелуем подбираясь все ближе к ее губам, так что сегодня вечером намеревался поцеловать уже непосредственно в губы. Но сейчас у него в памяти всплыли традиционные свеча и бутылка вина и смелая рука Дженнифер, проползшая по белой скатерти и принявшаяся гладить его руку. Обычно Рэй держался с женщинами не столь робко. На самом деле в свое время он бегал за каждой юбкой. Но те дни остались в прошлом. У него был длительный период воздержания. И Дженнифер путала Рэя – главным образом своим неослабевающим интересом к нему.

После ужина они вышли из ресторана и направились к машине. Он открыл дверцу перед Дженнифер, потом захлопнул. Обошел машину спереди и сел за руль. На водительском сиденье лежал ключ, снабженный зеленой пластиковой биркой с номером 214.

– Что это? – спросил Рэй, вертя в руке ключ. – Как он здесь оказался?

Ключ был от номера отеля, находившегося неподалеку оттуда – на самом деле ближайшего от ресторана.

– Ну и хитрец ты, Рэй, – сказала Дженнифер, придвигаясь к нему поближе, – Действительно, как?

Она сжала пальцами его предплечье, и пожатие вызвало в нем своего рода химическую реакцию, сопровождающуюся бурным выделением энергии; внезапно волны жара прокатились по всему телу.

– Честное слово, Дженнифер, я не знаю…

– Все в порядке. – Она поцеловала его в щеку. – Это тайна, верно? Что-то вроде поисков сокровищ, да, Рэй?

– Поиски сокровищ? Я не понимаю, – сказал он. – Дженнифер, это ты?…

– Приключение, Рэй. – Она вцепилась ему в предплечье обеими руками. – Давай посмотрим, подойдет ли ключ.

Разумеется, он подошел. Но к тому времени Рэй уже отлично понимал, что происходит. Это было ее рук дело, от начала до конца. Четвертое свидание – и вот они сидят в номере отеля, на двуспальных кроватях, друг напротив друга, молча разглядывая окружающие предметы. Телефон с красной лампочкой. Телевизор, закрепленный на стене. Ворсистый зеленый ковер. Пакетик с бумажными спичками в пепельнице. И картина Питера Бойлана. Прямо над кроватью. Она не вписывалась в обстановку – отель был не из лучших в городе, – но висела там на стене. Репродукция в рамке. С изображением мальчика в бассейне – вся голубая, самых разных оттенков голубого. Они заметили картину одновременно и улыбнулись. Но Рэй толком не знал, что делать дальше. Он находился там, но его там не было. Он пребывал в замешательстве.

– Гостиничные номера возбуждают меня, – сказала Дженнифер. – А тебя?

Он помотал головой.

– Не особенно.

– Ладно. Возможно, этот возбудит, – сказала она. После чего встала, подошла и села на кровать рядом с ним. Взяла его руку и положила себе на грудь – надежно прикрытую блузкой и лифчиком, мягкую и теплую. Хорошую в своем роде.

– Дженнифер… – проговорил он, но она прикрыла ему рот ладонью.

– Ты мне нравишься, Рэй, – сказала она. – Очень нравишься. Я ничего подобного раньше не делала. Я хочу, чтобы ты знал. Но мне кажется, сейчас я должна сделать это. Ты такой… сдержанный. Такой… я не знаю… отчужденный. Мне приходится проявлять инициативу.

С этого момента события стали развиваться быстро, и Рэй принимал участие в происходящем, но одновременно словно смотрел на все со стороны, глазами мальчика на картине над кроватью. Они начали раздеваться и наконец разделись догола. Тело у нее оказалось лучше, чем он предполагал: полнее, соблазнительнее. Ее груди и бедра, длинные белые руки и волнующий темный треугольник лобка, – Рэй не представлял ничего подобного. Дженнифер с улыбкой приподняла покрывала, чтобы скользнуть под них вместе с ним, выключила свет и, обняв Рэя, принялась покрывать поцелуями его лицо и ласкать повсюду. Но там, где должно было бы наблюдаться известное движение, не происходило ничего, ровным счетом ничего. Казалось, его член, наоборот, съежился. С Рэем никогда раньше не случалось такого. Несколько минут Дженнифер пыталась вызвать у него эрекцию, но в конце концов поняла, как и Рэй, что ничего не получится.

Именно тогда она заставила Рэя опустить четвертак в маленький автомат. Он неохотно подчинился, а потом снова лег в кровать, которая начала безостановочно трястись. Дженнифер сладострастно улыбнулась и поцеловала Рэя в щеку, в губы, в шею. А потом, чтобы сгладить ситуацию или показать, что отсутствие эрекции не имеет для нее никакого значения, она крепко обняла Рэя. А кровать все тряслась, тряслась…

Не в силах больше выносить все это, он мягко отстранил Дженнифер, осторожно откинул покрывала, стараясь не оголить ее тело, и стал одеваться. Он предлагал ей сделать то же самое. И она тоже оделась. Он вез ее домой в гробовом молчании. Он видел, что она хочет сказать что-то, но не решается. Почти всю дорогу она печально трясла головой и смотрела в боковое окно. Когда они приехали, Рэй не открыл перед ней дверцу и не проводил до порога. Он не мог. Он просто сказал: «Спокойной ночи, Дженнифер, спокойной ночи», – полагая в тy минуту, что это его последние слова, обращенные к ней, самые последние.

Рэй даже не предполагал, что Питер Бойлан живет совсем рядом, в какой-нибудь миле от него; и поскольку не ожидалось ни дождя, ни ветра, ни иного рода ненастья, он решил пройтись пешком. Он уложил часть своей коллекции в кейс и вышел из дома с наступлением сумерек, любуясь угасающим светом солнца над горизонтом. Разумеется, он взял с собой коробочку пуговиц Филипа Хартли – точно таких, какие искал Бойлан. Хотя и очень редкие, они попали к нему в руки совершенно случайно два года назад, когда бывший служащий Стрикленда нашел их на чердаке своей бабушки и подарил Рэю на день рождения. Настоящие чудеса, думал Рэй; сначала коробка пуговиц Филипа Хартли, потом звонок Питера Бойлана. Уму непостижимо! Порой жизнь бывает прекрасна и удивительна.

Дом он отыскал без труда, но при виде него усомнился, по правильному ли адресу пришел. Скромный коттеджик, во всех отношениях заурядный, расположенный в конце самой заурядной улицы. Трава у Бойлана во дворе была подстрижена не так аккуратно, как у соседа, но больше ничего не указывало на то, что здесь живет художник. Рэй ожидал увидеть скульптуру или что-нибудь более эксцентричное.

Он коротко постучал, и дверь почти сразу открылась.

– Рэй! – сказал Питер. – Входите, входите. Вижу, вы принесли пуговицы. Замечательно, просто замечательно. Располагайтесь, а я сейчас принесу выпить.

Внутри дом производил примерно такое же впечатление, как снаружи. Там царили полумрак и беспорядок, но беспорядок художественный. Умышленный и стратегически важный. Столы были заставлены подсвечниками, маленькими старинными статуэтками и прочими безделушками. А также многочисленными тотемами (Рэй не знал, как еще назвать их) с резными изображениями ангелов или просто людей. На стенах висели картины, но Рэй не увидел ни одной, написанной самим Бойланом. В целом дом производил именно такое впечатление, какое должен производить дом знаменитого художника. Рэй остался доволен.

– С момента нашей встречи я не могу думать ни о чем, кроме Филипа Хартли, – сказал Питер, протягивая Рэю бокал с каким-то напитком. – И вас, разумеется.

– Очень приятно, – сказал Рэй.

– Это мартини, к слову сказать. Больше у меня ничего нет. Надеюсь, вы не возражаете.

– Ни в коем случае. – Рэй пригубил бокал. Питер был одет почти так же, как в день знакомства. Если Рэй не ошибался, точно так же, как в день знакомства, – вплоть до мокасин, которые он сбросил, когда опустился в глубокое кресло. Рэй присел на диван и уставился на носки Питера.

– Я нашел своего Филипа Хартли, – сказал он после непродолжительной паузы, поднимая глаза. – Можете не беспокоиться.

– Я не беспокоился, – с улыбкой сказал Питер. У него было темное лицо, но совершенно ослепительная улыбка, при виде которой невольно возникало желание улыбнуться тоже. – Пуговица потерялась год назад… Я объездил буквально весь мир – ие в поисках пуговицы, конечно, а по работе. В Париже, Сингапуре, повсюду я спрашивал о пуговице, но никто не мог мне помочь. И вот я возвращаюсь в город, где живу уже полгода, и нахожу вас – прямо как в сказке. Возможно, это и есть сказка. – Гм… – Рэй тоже сбросил туфли. Казалось, ноги сами проявили инициативу: одна уперлась носком в пятку другой, стягивая туфлю, потом вторая проделала то же самое. – Весь мир, – запоздало повторил он ни к селу ни к городу. – Столько хлопот из-за какой-то пуговицы, – сказал Питер. – Но эту куртку подарил мне отец, незадолго до смерти. Я более сентиментален, чем мне хотелось бы, а когда дело касается отца, я становлюсь просто невыносимым.

– Я знаю, – сказал Рэй.

– Знаете?

– Ну то есть понимаю.

Рэй рассказал, какую роль сыграла его мать в истории с пуговицами и почему. Сказал, что до сих пор хранит детские рубашки с пятнышками крови у прорех, которые она пыталась зашить. Что сама коллекция является в своем роде свидетельством материнской любви и памятью о детстве. Он вдруг осознал, что никогда раньше не говорил так о своей матери.

– Удивительно, как все сошлось, – задумчиво проговорил Питер. – Мой отец подарил мне куртку, ваша мать отдала вам пуговицы. И мы встретились. Словно наши родители говорили: «Питер, я хочу, чтобы ты встретился с Рэем. Рэй, я хочу, чтобы ты встретился с Питером. А теперь бегите играйте».

Питер чуть подался вперед, словно собираясь вскочить с места и действительно побежать играть, как маленький мальчик. Рэй тоже невольно подался вперед, но тут же спохватился и откинулся на спинку дивана, улыбаясь и заливаясь краской.

– Хотите взглянуть на мои пуговицы, Питер? – спросил он.

– Да, Рэй. Очень.

Он подался поближе к Рэю, и Рэй стал показывать свою коллекцию.

В тот вечер он не видел Дженнифер Мьюборн за окном. Не видел круглого белого лица, прильнувшего к одному из нижних стекол. Но в какой-то миг Рэю показалось, будто оно возникло вдруг на периферии зрения, и он вздрогнул. Доставая из кейса пуговицы Филипа Хартли, он резко повернул голову влево, обмирая от ужаса, и глубоко, очень глубоко вздохнул, когда лицо Дженнифер исчезло. Мартини, как он и опасался, ударило в голову.

– Все в порядке, Рэй? – Питер положил ладонь ему на плечо и на мгновение задержал там.

– Да, все в полном порядке. – Он чувствовал приятную тяжесть руки на своем плече. – Мне показалось… но нет, ничего такого.

– Выпьете еще мартини?

– Наверное, не стоит, – сказал Рэй.

– Так «да» или «нет»?

– Спасибо, – сказал Рэй, отдавая бокал Питеру.

Когда Питер вышел из комнаты, Рэй украдкой взглянул на окно: никого. Просто игра света и тени, подумал он. Или плод воображения, служащий наглядным подтверждением того, насколько Дженнифер Мьюборн отличается от человека, с которым он сейчас разговаривает, и насколько доверительнее он относится к нему, чем к ней. Хотя они с Дженнифер были знакомы уже почти два года, по мнению Рэя, их знакомство носило случайный и поверхностный характер – так человек знает название улицы, по которой часто проходит. Конечно, его влекло к ней. Почему бы и нет? Она привлекательная женщина. Одно время он даже задавался вопросом, а не получится ли у них что-нибудь когда-нибудь. Но потом они начали «встречаться», и в конечном счете он потерпел Фиаско. Просто не суждено. Они знали свои роли и играли их: я мужчина, ты женщина. Мы разговариваем и смеемся, и между нами возникает близость, которая приводит к предопределенному судьбой фиаско. Рэй по-настоящему не участвовал в таких вот «встречах». Но делал вид, будто участвует, – обычная история, не правда ли?

Сегодня он не чувствовал необходимости притворяться. Хотя он общался с Питером в общей сложности пару часов, ему казалось, будто они знали друг друга всю жизнь. С ним Рэй чувствовал себя свободно – не то что с Дженнифер. Он был художником, он был мужчиной. Он интересовался пуговицами Рэя.

– За Филипа Хартли, – сказал Питер, вручая Рэю бокал. – И за всех Филипов Хартли.

– Да, да, тост! – воскликнул Рэй.

Они чокнулись и выпили. Мартини оказался замечательным напитком: он горячил и остужал одновременно. Две зеленые оливки с глухим стуком перекатывались на дне бокала. – А теперь, Питер… – сказал Рэй, чувствуя себя довольно глупо. – Закройте глаза.

Тот без малейшего колебания подчинился. Рэй еще раз взглянул на окно и, никого там не увидев, впился долгим взглядом в лицо Питера. Потом прочистил горло и сказал: – Теперь можете открыть.

Питер открыл глаза и увидел свою пуговицу, лежащую на протянутой ладони Рэя, – именно такую, какая подходила к потрепанной куртке. Питер завороженно смотрел на нее, охваченный благоговением, а потом растерянно потряс головой и медленно протянул руку. Он осторожно держал пуговицу в пальцах и рассматривал, словно невиданный бриллиант, поворачивая то так, то эдак, дивясь ее форме и красоте. Он приложил пуговицу к своей куртке.

– Это… это мечта становится явью, – сказал он.

И Рэй понял, что он думает об отце и готов расплакаться.

– Теперь нам осталось только пришить ее на место. – Рэй старался говорить повеселее.

– Может, вы попросите кого-нибудь в магазине аккуратно пришить? Завтра. Или послезавтра, когда у вас найдется время…

– Чепуха! – воскликнул Рэй, вставая с дивана настолько проворно, насколько мог в данных обстоятельствах, полупьяный и в одних носках. – Я сам пришью, причем сию же минуту!

– Нет, Рэй, пожалуйста…

– Я настаиваю, – сказал Рэй. – У меня где-то здесь есть иголка с ниткой. – Он вытащил иголку из кармана. – Ага, вот она. Теперь мне нужно только хорошее освещение… – Поскольку в гостиной было довольно темно.

– Если вы настаиваете… – Питер встал и провел Рэя в комнатушку, похожую на маленькую столовую. Там стояли прямоугольный дубовый столик и два стула. Над столиком висела большая красная лампа, которую он включил.

– Нормально?

– Отлично, – сказал Рэй, присаживаясь. Питер сел рядом – так близко, что они соприкоснулись коленями и потом соприкоснулись еще раз. «Какой маленький столик», – неотвязно вертелось в голове у Рэя.

– Право, в этом нет необходимости, – сказал Питер, наблюдая за ним.

– Мне хочется, – сказал Рэй. – Я люблю шить. Это занятие приводит меня в созерцательное настроение. Скажу вам одну вещь. – Он понизил голос до шепота. – Я всегда славился тем, что специально отрывал пуговицы от своих рубашек, чтобы всегда иметь возможность пришить одну-другую, когда почувствую такой позыв. Одинокой ночью.

– И сейчас вы чувствуете такой позыв?

– Да, – сказал Рэй, поднимая глаза и продолжая орудовать иголкой. Но вероятно, слишком энергично: проталкивая иголку вверх, он довольно глубоко проткнул безымянный палец и сразу же увидел, как из крохотного отверстия потекла тоненькая струйка крови, впитываясь в куртку Питера Бойлана. Большое красное пятно растеклось на том месте, где должна была находиться пуговица.

– Питер, – пролепетал он, – ваша куртка… Рэй с ужасом смотрел на него, ожидая вспышки гнева или, по крайней мере, проявлений негодования, печали – любого чувства, какое должен испытывать человек, когда пьяный портняжка пачкает кровью его самую любимую вещь.

– Моя куртка?– переспросил Питер. – Ваш палец! Покажите ваш палец!

Рэй вытянул палец. Питер взял руку Рэя. За спиной у него стояла коробка бумажных салфеток, и он взял одну и вытер кровь. Она стекала к основанию пальца и скапливалась там. Питер вытер все по возможности тщательно, но кровь продолжала течь из ранки, медленно, но безостановочно. – Здесь поможет только одно, – сказал Питер. И прежде чем он закончил фразу, Рэй понял, о чем он говорит; понял, что он делает, еще прежде, чем Питер поднес палец к губам и облизал. Он очень добр, подумал Рэй, очень добр. Именно так поступила бы мама. Но одновременно он осознал: «Нет! Он мне не мать, и такого не может быть». Он чувствовал горячие токи крови, бегущие сквозь тело: она кипела в жилах, струилась сквозь тело и вытекала из крохотной ранки на безымянном пальце в рот Питера. Рэй чувствовал горячие токи крови. И в данном случае наблюдалось известное движение – там, где он не хотел бы сейчас чувствовать никакого движения, ровным счетом никакого. Н o некоторые вещи человек просто не в силах контролировать. И это, подумал Рэй, самая главная вещь.

Рэй вытащил палец изо рта Питера и встал. Питера словно парализовало: глаза по-прежнему широко раскрыты, губы округлены, рука висит в воздухе.

– Мне пора идти, – сказал Рэй, роняя пуговицу и куртку на пол. – Извините, но я должен.

– Позвольте, я… перебинтую вам палец, – сказал он. – Пожалуйста, Рэй.

– Нет, – сказал Рэй. – Со мной все в порядке. Просто мне… не нравится все это. Извините, если я испортил вашу куртку. Мне правда очень жаль. Но возможно, пуговица закроет пятно.

Рэй вернулся в гостиную и собрал свои пуговицы. Он смел их ладонью со столика в кейс, закрыл и защелкнул последний. Потом направился к двери; Питер шел за ним по пятам.

– Прошу прощения, – сказал он, – если я вел себя слишком – как вы это называете? – навязчиво. Я не хотел. Я просто пытался помочь. И не думал, что у вас возникнут возражения.

– У меня не возникло возражений, – сказал Рэй, не в силах посмотреть Питеру в глаза. – Не возникло. Именно поэтому я ухожу.

Значит, вы не хотите поговорить об этом? Буквально минуту!

Нет. – Рэй помотал головой, уставившись на свои носки. Он даже не сумел пожать плечами, хотя и попытался.

Понимаю, – сказал Питер. – В таком случае… Да. В таком случае. До свидания, – сказал Рэй. – Пользуйтесь на здоровье вашим Филипом Хартли. И доброй ночи.

И ночь действительно была доброй во многих отношениях. Свежий и прохладный воздух, чистое – небо, яркие белые звезды. Они сверкали повсюду, куда ни кинь взгляд. Легкий ветер шелестел листвой, и из домов тянуло запахами ужина. Но кровотечение у Рэя все еще не остановилось. Несколько капель крови упало на туфли и на штанину, но он не решался поднести палец к губам – пока еще не решался. Ему надо было поскорее добраться до дома, и он зашагал на предельной скорости. Со стороны, подумалось Рэю, он, наверное, похож на человека в ускоренной перемотке вперед: так неестественно часто он перебирал ногами.