Глава пятьдесят шестая

Палмер не возвращался почти полчаса. Несколько минут у него ушло на то, чтобы вызвать такси, но, даже посадив Эдис в машину и пожелав ей спокойной ночи, он не вернулся сразу на прием, а вместо этого задержался на необъятно широких ступеньках восточной лестницы «Плаза», так глубоко вдыхая холодный воздух, что на глазах выступили слезы. Он посмотрел в направлении парка и увидел целый ряд двухколесных экипажей; из лошадиных ноздрей выбивались тонкие струйки пара. И только когда холод пробрался сквозь одежду, Палмер возвратился в помещение. Сначала от тепла было приятно, но вскоре стало почти невыносимо жарко. В фойе он опустился в кресло и почувствовал, что комната с высоким потолком начала покачиваться. Смесь шампанского и виски, казалось, сломила его. Но тут же Палмер вздохнул и медленно поднялся. В старомодном зеркале он увидел себя — высокого, худощавого мужчину с замкнутым лицом. Он остановился, расправил плечи и, нахмурившись, уставился на свое отражение. Сразу же вид у него стал более внушительным. Коридорный наблюдал за ним.

Палмер перевел хмурый взгляд с зеркала на коридорного, который тут же опустил глаза. Палмер мотнул головой, пошел назад и сел в маленькой комнате рядом с залом, где проходил прием. Беспорядочное гудение голосов доносилось до него почти так же ясно, как если бы он находился в самом зале.

Отрывистым аккомпанементом раздавались более низкие — цок-цок-цок — удары барабанов бонго.

Палмер постарался, как мог в своем теперешнем состоянии, разобраться в поведении Эдис. Ни одно слово из сказанных ею, решил он, не означало чего-нибудь особенного. Но тогда откуда же, спросил он себя, такое беспокойство? Он наклонился вперед на обитой красным бархатом скамейке и, облокотившись на колени, попробовал заново перебрать в уме все замечания Эдис, обращенные к Вирджинии и сказанные о ней. Вместо этого мысли его тихонько разбрелись под звуки незаметно подкравшейся из другой комнаты музыки. Труба разразилась целым каскадом тонких, нудных, звуков — какие-то зазубренные копья жалоб, приглушенные отрывистым ритмом ударных. Выдав этот поток пронзительных минорных звуков, труба, казалось, утонула в них. Пианино прогрохотало над ее телом бессмысленные арпеджио.

Палмер выпрямился и полез за сигаретами. В боковом кармане смокинга он нашел тонкий серебряный портсигар для десяти сигарет. Спичек не было. Держа незажженную сигарету между пальцами, он долго сидел, уставившись на нее, пытаясь связать вместе все сказанное Эдис.

Эта попытка напомнила ему об огромном превосходстве электронных приспособлений над человеческим мозгом. Небольшая комбинация транзисторов и электромагнитов уже одержала над ним победу сегодня в квартире Бернса. Возможно, несколько туманно размышлял он, что со временем магнитофоны завоюют всю планету, создавая обширные электронные предприятия сверхчеловеческой памяти и сообразительности. Если верить Гейнцу Гауссу, громадные электромагниты могут даже одолеть изначальное земное притяжение, привязывающее людей к их собственному клочку земли. Что замышлял этот ненормальный старик…

Перед его глазами вспыхнула спичка. Он поднял голову, увидел официанта, протягивающего спичку, и прикурил. — Спасибо.

— Пожалуйста, сэр. Какого-нибудь вина, сэр?

Палмер болезненно поморщился:

— Виски со льдом, пожалуйста.

— Хорошо, сэр. Со льдом.

Палмер затянулся. Возможно ли, чтобы Эдис знала не только о его связи, но и то, что его любовница — Вирджиния? Если Эдис обо всем догадалась, что она собирается предпринять дальше? Будет ли искать доказательства? Сколько времени ей потребуется, чтобы понять роль Бернса в этом деле и узнать о находящейся в его распоряжении информации?

Перед ним появилось виски. Он поблагодарил официанта и начал пить маленькими глотками. Прохладный вяжущий вкус, казалось, несколько прояснил его мысли. И хотя он понял, что это всего лишь опасная иллюзия, он приветствовал ее.

Нет, сказал он себе, Эдис может что-то подозревать, но, по всей вероятности, не может угадать всего. Но когда она увидит — а это неизбежно должно случиться — ту роль, которую он скоро, очевидно, будет играть в захвате Джет-Тех контроля над ЮБТК, она поймет, что на него было оказано мощное давление. И она без труда определит, что это такое.

В течение часа, самое большее двух, он должен дать Бернсу ответ. Палмер встал, держа в руке стакан, и пошел к двери зала, где проходил прием. Все столы вокруг танцевальной площадки были окружены людьми, энергично опустошавшими тарелки с едой. На площадке под карибский ритм джаза извивались несколько пар. Престарелая пара, обливаясь потом, продолжала с полным отсутствием технического навыка перескакивать через искусную путаницу фигур.

Палмер с удивлением подумал, почему он тянет с ответом Бернсу. Им обоим было совершенно ясно, каким должен быть этот ответ.

Палмер стал разглядывать одного из периферийных банкиров — представителя мощной цепи коммерческих банков. Тот рассказывал какую-то длинную историю или шутку нью-йоркскому предпринимателю, которого недавно подозревали в том, что он замешан в первостатейном скандале, конгрессмену-демократу из Бруклина и Джиму Мадигану из «Меррей Хилл». На этом расстоянии, в нескольких метрах от Палмера, они казались прямотаки братьями. Когда рассказ закончился, предприниматель взял пустые тарелки и пошел с ними к столу, чтобы вновь наполнить их. Палмер поймал себя на мысли: поймет ли он вообще когданибудь эту особую вассальную зависимость. Как и любой разумно осведомленный человек, он знал, что, где бы ни встречались политики — в законодательных органах штата или в палатах конгресса в Вашингтоне, — их личные чувства друг к другу были, так сказать, одно, а их политическая вассальная зависимость, которая могла даже сделать их врагами, совершенно другое. На сессии учредительного органа демократ мог с удовольствием топтать республиканца. Но если они были друзьями, как это и наблюдалось в большинстве случаев, после заседаний всякие признаки враждебности исчезали. Разумно ли это, спросил себя Палмер. Может быть, в этом необязывающем дружелюбии и решительном отказе сохранять серьезность было что-то типично американское. Как кодекс Omerta обязывал молчать даже враждующих членов мафии, так и кодекс несерьезности защищал политиканов от нанесения друг другу большого урона. Разыгрывались скандалы. Обнаруживалось казнокрадство. Но обычно обнаруживалось оно не самими политиками, а теми, кто был не у власти. Все это, решил Палмер, смахивает на частный клуб. Каждый имел право создавать такие замкнутые частные объединения, которые, конечно, плохо вписываются в картину демократии. Впрочем, вообще в современной политике мало что походило на этот образец, напомнил себе Палмер. Канули в вечность детские годы республики, когда политическое соперничество подогревалось личной враждой, резкими полемическими обвинениями и своего рода партийным фанатизмом, который пронизывал всю, до последнего уголка, жизнь любого политического деятеля.

— …50 тысяч задатка до погашения закладной, потом…

— …район никогда не был хорошим. Слишком много неотесанных избирателей, старающихся…

— …зайди ко мне домой около полуночи, — прошептал Бернс Палмеру на ухо.

Палмер заморгал и искоса взглянул на него.

— А это надо? — спросил он.

— Совершенно необходимо, Вуди, детка.

— Я могу дать тебе ответ здесь.

— Но я не могу дать инструкции здесь, не так ли, лапа?

Палмер ничего не ответил, пытаясь, что называется, переварить идею «инструктажа».

— Я не вижу Вирджинии.

— Она где-то здесь. Хочешь, я найду ее для тебя?

Палмер покачал головой:

— Я справлюсь с этим самостоятельно.

— Ну, конечно, дорогой. — Бернс дружелюбно рассмеялся и отошел.

— …лучше поставьте негра на это место. Список для кандидатов будет лучше выглядеть, если он…

— …что можно дать женщине, у которой есть все, Пэдди? Так вот, я выровнял бульдозером задний двор и разбил японский садик, похожий, как все ему подобные, на охапку прутьев…

Потягивая виски, Палмер медленно двигался вдоль стены, ища глазами красное шелковое платье.

Возможно ли, размышлял он, чтобы никто на свете не был свободен от «инструкций», о которых говорил Бернс. Разве каждый человек кому-то подчиняется? Разве нельзя предположить, спрашивал он себя, что богатый человек мог бы сам решить для себя проблему независимых действий. Или это заложено в самой идее действия — в тот момент, когда он, Палмер, сделал свой выбор, согласясь прошлым летом на предложенную Бэркхардтом работу, — не отдал ли он, Палмер, себя во власть «инструкций»?

Разве, в сущности, невозможно, находясь на данной ступени постепенного раскрытия тайн бытия, действовать только в соответствии с велением собственной совести?

Казавшееся бесконечным попурри латиноамериканских мелодий неожиданно оборвалось на дикой, глухой барабанной дроби. Мгновение спустя музыка заиграла снова — медленно плывущий вальс. Палмер заметил красное платье в другом конце зала, у буфета.

Он направлялся к Вирджинии, разговаривающей с незнакомым ему мужчиной. Собеседники довольно серьезно рассуждали о чем-то, двигаясь вдоль стола и наполняя едой свои тарелки. Вирджиния обернулась, когда Палмер тронул ее за плечо.

— Мистер П.! — Ее голос прозвучал немного резко. — Я думала, вы уехали домой. — Познакомьтесь с Сидом Бэроном — гением общественных связей у сберегательных банков.

Палмер пожал тому руку и сказал:

— Старая народная мелодия, мисс Клэри. Разрешите пригласить вас?

Вирджиния приподняла чуть повыше свою наполовину наполненную тарелку.

— Вообще-то я собиралась…

Палмер взял у нее тарелку, поставил на стол и повел Вирджинию на танцевальную площадку. Они включились в неторопливый, как бы отсчитывающий петли вязанья ритм вальса, долго и медленно кружась на одном месте.

— Что он тебе говорил?

Вирджиния покачала головой:

— Ничего особенного. — Ее глаза, всего в нескольких сантиметрах от его лица, пытливо глянули на него. — Неважно себя чувствуешь?

— А по-твоему, я должен хорошо себя чувствовать?

— Гм. Ты, пожалуй, прав.

— Кроме того, у меня в полночь свидание с Бернсом, на котором я должен сообщить о своем решении, а он, по его недавнему тонкому замечанию, будет давать мне инструкции.

— Он предполагает, что ты скажешь «да»?

— А что другое я могу сказать? — ответил Палмер.

Она кивнула:

— Я надеялась, что ты так решишь.

Палмер отстранил ее от себя, чтобы видеть все ее лицо, а не только глаза или рот крупным планом.

— Ты надеялась?

— Иначе он бы уничтожил тебя.

— Это невозможно.

— Ты неуничтожаемый?

— В этом роде.

Догадывалась ли она хоть немного, подумал Палмер, какие фантастические решения принимал он в уме.

— Я представил себе, что дал ему возможность сделать самое худшее, — наконец произнес он, притягивая ее к себе, чтобы говорить это тихо ей на ухо. — Я увидел себя после того, как все было окончено: лишенный работы и семьи, но с более чем достаточной суммой денег для комфортабельной жизни где-нибудь в другом месте.

— На каком-нибудь солнечном острове?

— Что-то в этом роде, — признался он. — С тобой.

— Великолепная идея. Безнадежно непрактичная.

— Большинство великолепных идей всегда таковы. — Некоторое время они медленно кружились молча. — А почему так? — спросил он. — Почему эта идея безнадежна?

— Ну, чтобы не терять времени на долгие объяснения, потому что ты никогда бы этого не сделал.

— Я думал о том, чтобы это сделать. Я довольно много над этим думал.

— Ты слишком много об этом думал, — сказала она.

— Ты говоришь очень уверенно.

— Ты думал о нас двоих в постели — до конца наших дней, — прошептала она ему на ухо. — Ты думал, как изумительно это будет в течение какого-то времени. Потом тебя заинтересовало дальнейшее. Мы двое, Робинзон Крузо и Пятница, все другие связи порваны — с друзьями, с семьей, — осталась только небольшая пуповина физического влечения. И ты подумал: сколько нужно времени, чтобы и это кончилось?

— У тебя неприлично наглядный склад ума.

— Я знаю, как ты мыслишь. К сожалению, это очень похоже на мое собственное мышление, когда я бываю настроена хладнокровно и расчетливо.

— Как сейчас, например, — отметил Палмер. — Меня начинает замораживать твое прикосновение.

— Так что ты будешь умником и ответишь Маку «да», — сказала она.

— Ты оказываешь давление.

— Признаю это.

— Почему?

— Поскольку я думаю, что знаю, какой вариант лучший.

— Для кого?

Музыка прекратилась. Они стояли неподвижно посреди танцевальной площадки. Оркестр снова заиграл. На этот раз медленный фокстрот, и Палмер с ужасом узнал ту же мелодию Гершвина, под которую они с Вирджинией уже однажды танцевали.

— Ты помнишь?

— Ах, замолчи, — сказала она, прижимаясь к нему в танце. — Вудс, — наконец заговорила она; ее дыхание щекотало ему ухо. — Что плохого, если ты заменишь Бэркхардта? Разве ты не обладаешь для этого самой превосходной квалификацией? Разве это не шанс сделать то, что ты хотел, для ЮБТК? Разве ты все время не был за заем?

— «Будь смелым со мной и не бойся», — процитировал Палмер, он немного покачнулся и понял, что не так уж крепко держится на ногах.

— Вудс!

— «Ведь я не дитя, мой любимый. Будь же страстным со мной…» — Он как-то странно рассмеялся. Комната заходила ходуном. — Я могу себе представить такую картину. Слабый лысеющий Вудс Палмер-младший во главе жирного разбухающего ЮБТК, пригретый своим Отделом рекламы, связанный с ним пуповиной недозволенного греха и потому покорный и уступчивый.

А за Палмером во всем самодовольном великолепии возвышается фигура Мака Бернса, или Лумиса, или еще кого-нибудь, такого же типа, сложенного из разных частей — частью интригана, частью устроителя, частью сводника.

Она остановилась. Он замолчал.

— Продолжай, — сказала она безжизненным голосом.

— Ничего личного, лапа-детка, — добавил он, улыбаясь и имитируя отвратительное дружелюбие Бернса. — Или есть личное?

Вирджиния повернулась и ушла с площадки.

Глава пятьдесят седьмая

Палмер обнаружил, что идет на восток по Пятьдесят девятой улице. Он не имел ясного представления о том, как туда попал. Хотя было уже начало апреля, ночной ветер пронизывал насквозь. С каким-то ледяным неистовством он продувал даже сквозь пальто Палмера, в сущности больше похожее на плащ. Перейдя Мэдисонавеню, Палмер остановился у витрины магазина игрушек. Он рассматривал по очереди маленькую модель ружья фирмы «Стен», игрушечную зенитную пушку фирмы «Бофорс», пулемет Томпсона, полуавтоматическую винтовку «М-1», последнюю модель Люгера, пистолет-автомат Шмейссера, «стреляющую масленку», как его называли парашютисты, легкий автомат с магазином, скрытым в ложе.

Кучности никакой, вспомнил Палмер. Лбом и носом он почувствовал жесткость витринного стекла. Он уставился на стреляющую масленку. Кучность почти равна нулю, но какая огневая мощь! С одной бы из этих штучек да на правление — будь там его отец, или Лумис, или Бэркхардт, или любой другой тошнотворный старый ублюдок, считающий себя хозяином этого правления. Огневая мощь говорит громче.

Палмер смутно сознавал, что чувства и мысли его текут в каком-то странном направлении. Он постарался выпрямиться, освободившись от прохладной поддержки стеклянной витрины. Над выставкой он заметил надпись: «Точные копии оружия времен второй мировой войны». Третья мировая война, подумал он, будет вестись роковыми лучами лазеров, или ультразвуком, или антигравитационными магнитами Гейнца Гаусса. Зачем взрывать противника водородными бомбами? Смести их с огромной силой с лица земли при помощи каких-нибудь гауссовских «Анти-Джи». Он споткнулся, выпрямился и быстро зашагал в восточном направлении, навстречу ветру.

Конечно, размышлял он, переходя Парк-авеню, Вирджиния была абсолютно права. У него не только не было выбора, но единственная, открытая для него возможность была в то же время вполне приемлемой для него. Но почему Вирджиния должна быть непременно права? Почему, спросил он себя, она не может быть отчаянно неправой?

«Пошли его к черту, Вудс». Палмер представил себе, как Вирджиния произносит эти слова. «Скажи ему, что ты не тряпка и не подставное лицо, не игрушка в чужих руках. Пусть он делает, что хочет, Вудс. Что бы ни случилось, у меня есть ты, а у тебя есть я. В любом другом случае…»

Отныне я объявляю вас тюфяком и бабой.

Он постоял на углу Лексингтон-авеню и постарался сориентироваться. «Блумингдейл» был темен, за исключением весело светящихся витрин. Он направился было к ним, к этому оазису дружелюбия, и не успел дойти до первой, как свет во всех витринах выключился на ночь. Вот тебе к номер!

Палмер снова повернулся и пошел к Третьей авеню. Его цель была на востоке: это он точно помнил. Там была оставшаяся на этот вечер работа. Квартира Бернса: обязательное представление. Но как много все-таки знает Эдис?

— …обчищен в Вегасе, поставив прямо на красные. Может, я не заметил…

— …жалкий щенок, вонючий балбес с пятьюдесятью собранными голосами…

Обрывки фраз будто эхом отдавались в его голове. Он добрался до Третьей авеню и снова двинулся в восточном направлении. Холодный ветер донес слабый запах речной воды, лишь недавно сбросившей зимний лед.

— …вовсю развлекаясь с этой… в своем кабинете, в то время как его жена…

— …прими свою отставку в интересах…

Палмер заморгал и остановился как вкопанный. Голоса были вполне реальны, хотя он знал, что это галлюцинация. В самом деле, он не мог слышать их, догадался он, потому что это были не слова, но удивительно яркие картины его душевного состояния. Палмер глубоко вдохнул в себя ветер, так что легким стало больно. Потом продолжил свой путь на восток.

— …заканчивает подписывать документы, мистер Лумис, и теперь…

— …не думаю, что мистер Бернс по своему калибру подходит для совета директоров, но, если вы…

Палмер дошел до Второй авеню и долго смотрел на подъем к мосту Куинсборо. На какой-то момент его охватило желание перейти через реку вместо встречи с Бернсом.

— Правда, на другой стороне тоже ничего хорошего нет, — заметил один из голосов.

Палмер открыл дверь кафе «Недик» и сел у стойки.

— Черный кофе.

— Счашку скоффа, без муу, — повторил бармен с каким-то невероятным акцентом.

Палмер поморщился. Весь вечер, скорее почувствовал, чем подумал он, напитки он заказывал на более или менее элементарном английском, видимо, лишь для того, чтобы буфетчик, официант или бармен немедленно превращали этот английский в некую разновидность языка чоктау [Индейское племя, известное на юге Миссисипи и на западе Алабамы]. — А что я должен сказать, если хочу молока? — спросил он. — Мне му-у!

Бармен и единственный посетитель в кабачке вежливо засмеялись. Палмер взял кофе, обхватил чашку пальцами, пытаясь согреть их. Потом начал пить горький напиток.

— …видел нашу старую приятельницу около часа назад, — рассказывал бармен своему клиенту.

— Она наведывалась к тебе выпить кофе…

— Не-е. Она нашла себе занятие получше. Роется в мусорной корзине, вытаскивает газеты.

Клиент засмеялся:

— Старая кикимора не умеет читать.

— Не для чтения, — объяснил бармен. — Чтобы завернуться. Ведь на улице холодно.

— Ну и умора, черт возьми!

Бармен захихикал:

— Только с ней небольшая оказия вышла, можно сказать, ее штука одна укусила, когда она запустила свою воронью лапу в мусорный ящик. Я наблюдал из окна. И все видел. Она засунула руку в ящик и, наверно, напоролась на консервную банку. Боже! Можно было подумать, что ее укусила змея. Она завопила, завизжала, заплясала вокруг ящика, пытаясь освободить руку. Но банка зажала ее крепко. Наконец она вытащила руку и помчалась по улице.

Собеседники весело загоготали, представив себе эту картину.

— В другой раз не полезет по мусорным ящикам, — сказал посетитель.

— Кровь хлестала, как из заколотого поросенка.

— И в самом деле наткнулась на что-то, а?

— Порезалась, дай бог.

Слушая их веселый разговор, Палмер допил кофе и положил на прилавок десятицентовую монету. Потом встал и вышел на улицу. Ветер ударил в него. Но теперь, когда в желудке был горячий кофе, ветер показался Палмеру гораздо слабее. Он пошел на восток, немного под гору, пока не добрался до Саттон Плейс. Оттуда повернул на юг. Ну и город, подумал он. Ну и люди. Хладнокровные, ожесточившиеся люди.

На Пятьдесят седьмой улице он остановился и прижался к светофору, чтобы восстановить равновесие. Голова, несмотря на выпитый кофе, все еще кружилась. Неожиданно он услышал вдалеке сирену. Она стала громче, потом как бы нехотя постепенно замерла. Ну и город. Неистовый город.

Палмер заставил себя выпрямиться и пошел дальше.

Квартира Бернса была пуста. Палмер вошел и, слегка спотыкаясь, обошел комнаты. Потом запер дверь и снял пальто. В квартире было слишком жарко. Он дернул за ручку и, раздвинув обе секции застекленной стены, пустил холодный поток воздуха гулять по гостиной.

Потом сел на край софы и снял тесные вечерние туфли. Пройдя в одних носках по комнате, он исследовал внутренности радиолы и, несколько неустойчиво передвигаясь, осмотрел всю гостиную в поисках микрофонов и других записывающих устройств. Когда в замке повернулся ключ Бернса, Палмер снова сидел на софе, улыбаясь в пустоту. Благодаря холодному ветру, дующему в лицо, он чувствовал себя уже гораздо лучше.

— Привет! А вот и сюрприз для тебя, дорогуша, — сказал Бернс.

Палмер лениво поднял глаза и увидел Вирджинию. — Это хорошо, — очень медленно ответил он.

— …установил холодильник в заднем баре, и его… Палмер зажмурил глаза. Он должен заставить эти голоса замолчать.

— Ты что, Вуди? — спросил Бернс.

— Ничего. — Палмер открыл глаза и стал разглядывать Вирджинию. — Прекрасная мисс Клэри.

— Успокоившийся мистер Палмер, — ответила она. — По крайней мере вы кажетесь более спокойным.

— Вы бросили меня.

— Вы меня оскорбили.

— Не вас. Мака Бернса.

— Как ты это сделал, Вуди? — спросил Бернс, разливая виски в три стакана.

— Сказал, что ты сводник. — Палмер так старательно улыбнулся, что у него заныла челюсть.

Бернс перестал разливать виски и стоял не двигаясь. Потом продолжил свое занятие.

— Не объяснишь ли ты свой вывод, старина?

— Если ты готовишь виски и мне, то не надо.

— Хорошо. А теперь о твоем замечании.

— Небольшой обмен репликами между мной и моей, гм, возлюбленной.

— Обо мне?

— Косвенно, — вздохнул Палмер. — Ты захватил с собой пергамент и булавку?

— Что?

— Разве мне не надо уколоть палец и расписаться кровью?

— Вудс, — сказала Вирджиния, — ты действительно настолько пьян?

— Сир, я не ранен, я убит. — Палмер встал и в одних носках начал расхаживать по комнате. — Вы оба…— сказал он через некоторое время.

— Как тебя понять? — спросил Бернс.

— Не обращай внимания. Что с возу упало, то пропало. — Палмер остановился. — Давайте пейте. Пейте.

Бернс протянул Вирджинии стакан и поднял свой.

— За взаимовыгодные отношения и все прочие радости. — Они начали пить. — Смею ли я получить твое решение, детка? — спросил Бернс у Палмера.

— Ты можешь.

— Исправляешь мне грамматику?

— Дурная привычка.

— Ты ведь освободишься от нее, а?

Палмер пожал плечами. Комната начала слегка клониться вместе с Бернсом.

— Стой прямо, Мак!

Вирджиния нахмурилась.

— Вудс, ты правда…

— …хорошо себя чувствуешь? — закончил за нее Палмер. — Я в ладу со всем миром, мисс Клэри Прекрасная, то есть я абсолютно ничего не чувствую.

Она повернулась к Бернсу:

— Давай-ка лучше отправь его домой.

— У вас это прекрасно получается, — прервал ее Палмер, — чуточку сострадания. Скажите, как много вам приходилось репетировать за последние несколько месяцев.

— Вудс, ты хочешь сказать…

Палмер прервал ее, с шумом выдохнув воздух. Мгновение в комнате стояла тишина. Он тихо рассмеялся.

— Если вы думаете, — начал он, — что я провел все эти годы в Чикаго, наблюдая, как умирает мой отец, только для того, чтобы закончить здесь как некое Позолоченное Совершенство, помогая вам грабить ЮБТК, придавая грабежу видимость законности, то вы досадно ошиблись, составив себе неправильное суждение обо мне и моих мотивах.

— …пошел работать у Бэркхардта, двойника его отца…

Палмер отвернулся от них. Усилием воли он снова заставил голоса замолчать. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть улыбку Бернса.

— Вы улыбаетесь, сэр? — спросил Палмер.

— Успокойся, Вуди. Возьми себя в руки. Мне нужно лишь твое слово. Если ты так остро это переживаешь, то я не буду на тебя давить. Все, чего я хочу, — это… гм, как бы ты назвал… молчаливое сотрудничество. Иными словами, не мешай событиям идти своим чередом. Дай себе стать президентом ЮБТК. Разве это трудно?

— Вы и правда спелись, — сказал Палмер, — мисс Клэри выразила это почти такими же словами.

— Ничего не могу поделать, если она тоже говорит разумные вещи, — возразил Бернс.

— На твоих жарких губах все та же улыбочка, — подчеркнул Палмер, делая шаг к Бернсу. Левая часть комнаты немного приподнялась и снова встала на место.

— Ладно, Вуди, давай пожмем руки, дружище!

— Что, я смешон? — поинтересовался Палмер. Теперь он был меньше чем в полуметре от Бернса. Он даже чувствовал запах его лосьона.

— Никто ничего не говорит…

— Я говорю, — заявил Палмер. — Иначе ты перестал бы улыбаться.

Бернс сделал к нему шаг и протянул руку:

— Вуди, будь паинькой, давай пожмем друг другу руки.

Палмер заметил зловещий блеск драгоценных запонок Бернса. Его глаза пробежали по мертвенно-бледному лицу Мака, потом скосились на Вирджинию. Она следила за ним, чувствуя что-то неладное, потом отошла от него на шаг. Ее взгляд осторожно переходил с Бернса на Палмера.