Банкир

Его пальцы начали расстегивать ее пальто, протискиваясь между их телами и двигаясь мучительно медленно. Когда он расстегнул последнюю пуговицу и сдернул пальто с ее плеч, зазвонил телефон. Он отошел от нее. Телефон прозвонил еще два раза.

— Городская связь, — прошептала она. — Не отвечай.

— А если это он? Он знает, что я здесь, — шепнул Палмер.

— К черту его или любого из его друзей, — тихо ответила Вирджиния. Ее дыхание щекотало ему ухо. — Этот телефон звонит всякий раз, как мы здесь, помнишь? Черт с ним.

После пятого звонка телефон замолчал. Палмер постоял не двигаясь, как бы ожидая, что он опять зазвонит. Вирджиния стащила с него пиджак и бросила его на пол.

— Иди ко мне, — сказала она, взяв Палмера за руку. — Скорей.

Глава пятьдесят первая

Палмер ненадолго задремал. Вирджиния тихо лежала рядом. Когда она слегка пошевелилась, он сразу же проснулся. Легко, будто и не спал. Он лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание ровное и глубокое. Когда она снова пошевелилась и пошарила рукой вокруг себя, он продолжал лежать не двигаясь. Он и сам не понимал, почему он это делает.

Спустя момент он услышал, как его зажигалка издала короткий чиркающий звук. Затем почувствовал запах сигаретного дыма.

— Ты проснулся? — прошептала она очень тихо.

Палмер дышал медленно и глубоко. Вскоре она осторожно встала с постели. Он слышал, как она выдохнула, по всей вероятности, дым сигареты. Он приоткрыл глаза и стал разглядывать ее обнаженное тело, всего в метре-двух от него. Она отодвинула занавеску и рассматривала что-то на улице. Рассеянный свет, падающий из открытой в гостиную двери, освещал ее тело, не бросая теней, кроме одной глубокой ложбины между ягодицами.

Заглядевшись на что-то, что находилось за пределами комнаты, и не замечая его пристального взгляда, она казалась совершенно другой. Почему бы это?

Может быть, потому, подумал Палмер, что он вообще редко видел ее в покое. Даже когда она сидела — за письменным столом, например, — он не мог бы сказать, что она находится в покое. Что-то в ней, вероятно движение глаз или же голос, говорило ему совершенно и определенно, что она — в действии. И в отношении ее, решил он, это почти всегда было справедливо. От нее исходило какое-то динамическое напряжение.

В данный момент, понял Палмер, он не видит ее глаз, кроме того, она затихла, боясь разбудить его. Он видел ее сейчас такой, какой она могла быть одна в своей комнате дома, — одним локтем опершись о стену возле окна, тяжесть тела на одной ноге, другая нога свободно согнута в колене. Он видел ее ступню, вогнутую линию подъема, слегка загрубелую пятку. Он заметил в первый раз, что ступня очень узкая, даже та, что держала сейчас вес тела. Она тихо вздохнула, и Палмер попытался оценить этот звук. В нем было, решил он, и пережитое удовлетворение и нежелание быть одной и в покое. Если и было между ними что-то общее, так больше всего эта неспособность полностью освободиться от напряжения и отбросить все мысли.

Вероятно, подумал Палмер, это есть несчастливый результат наличия ума. Он лежал — глаза его блуждали вверх и вниз по ее ногам, — лежал в каком-то состоянии почти ничегонедумания, которое обычно наступает после приятного напряжения.

Хотя ему и доставляло удовольствие рассматривать ее тело, он обнаружил, что глаза его закрываются. Он почти ощущал, как его размышления становятся более вялыми и менее связанными с действительностью.

Что бы случилось, женись я на ней, подумал с любопытством Палмер.

Были бы всякие осложнения, связанные с разводом. Но Эдис и он оба вышли из среды, где развод не был событием. Его собственные родители больше не вступили в брак после развода, но его дядя Хэнли, ему теперь около 70 лет, только недавно женился в третий раз, на женщине 55 лет. Младшая сестра Эдис, теперь одинокая, кое-как прошла через два замужества. Ее тетя Джейн стала героиней скандального развода. Жена ее любовника на бракоразводном процессе назвала ее соответчиком — факт, не способствовавший семейному благополучию Джейн. Она и ее любовник один за другим получили разводы, но по какой-то причине не почувствовали большого желания пожениться. Он ушел к другой женщине. Джейн оставалась некоторое время одна, вскоре вышла замуж за какого-то нью-орлеанца и развелась с ним — все это меньше чем за год. Наконец, с адвокатом из Бостона, которого никто толком и не знает, она, кажется, успокоилась надолго. Сейчас он занимает какой-то государственный пост и…

Палмер вернул свои мысли на едва заметную колею, по которой они шли. Эдис, сонно сказал он себе, не будет устраивать большого шума, не будет она также ставить невозможно строгих условий в отношении его встреч с детьми.

Вирджинии придется, конечно, уйти из банка. По этому случаю, понял он, его также могут попросить уйти. В полусонном состоянии Палмер начал анализировать свои финансовые дела. Предполагая, что половины имущества — целой суммой или же выплатой частями — будет достаточно для Эдис, в придачу к дому и, конечно, различным трестовским фондам для нее и детей, — хватит ли оставшегося ему на жизнь? На что как абсолютный минимум могут комфортабельно жить мужчина и женщина? Он не имел понятия. Десять тысяч? Двадцать? Будут ли они много путешествовать, когда покинут банк? Вероятно. Они могут поселиться за границей. Испания, может быть, или остров в Средиземном море.

Он попытался представить себя и Вирджинию на диком берегу, среди морских глубин и обнаружил, что зрительно представить это невозможно. Для людей, которые никаким напряжением воображения не могли увидеть себя прозябающими где-нибудь на далекой Ривьере, для таких людей город был единственным возможным местом жительства. А жизнь в городе дорога. Сорок тысяч в год? И поскольку, соображал Палмер, он намерен прожить еще минимум лет тридцать, это означало больше миллиона долларов на расходы. После развода он никогда не сможет рассчитывать на такую сумму. А если умерить свои запросы? Процент с четверти миллиона составит 12 500 долларов в год. К ним он добавит еще 12 500 долларов основного капитала. В то время как проценты с его сокращающегося основного капитала будут уменьшаться, он будет тратить все более крупные суммы основного капитала и за тридцать лет дойдет до полной нищеты. Но, имея 25 000 долларов в год, на которые…

И снова усилием воли он вернул свои мысли на главную колею. Сама идея черпать из основного капитала угнетала его. Вероятно, есть и другой путь.

Конечно, в случае если они с Вирджинией не поженятся после его развода, то его доход от службы в ЮБТК щедро обеспечивал бы их. Они бы терпеливо подождали несколько лет. Потом, когда они поженились бы, на них не лежало бы никакого бремени. Он остался бы в ЮБТК. Ну, конечно, он мог бы попросить Вирджинию подождать несколько лет, в течение которых их женитьба останется в тайне, как их теперешние отношения.

Что это такое — быть женатым на Вирджинии, с интересом подумал Палмер. Он совершенно определенно чувствовал, что ее сексуальный аппетит останется сильным. Его собственный, он был уверен, будет соответствующим. Правда, есть разница между несколькими часами удовольствия, получаемого время от времени, и перспективой многолетней размеренной супружеской близости. Сообразив, что не имеет достаточно опыта, который помог бы ему предугадать подобную ситуацию, Палмер почувствовал некоторое беспокойство. Жизнь с Эдис никогда, даже в самом начале, не была богата интимными отношениями. Один раз в неделю — таков в основном был ритм их жизни.

Палмер вспомнил, что между ними никогда не было неожиданной, спонтанной близости. Все делалось почти по графику, обычно по пятницам или субботам, поскольку на следующее утро можно было подольше поспать. Ни на один внеочередной случай не было получено согласия. Такой порядок выработался сам собой: он спрашивал, она отказывала, вежливо, с множеством уважительных причин. Только в конце недели. Кроме того, конечно, бывали непредвиденные осложнения. Эдис считала неразумным заниматься этим, когда, например, у кого-нибудь из них был насморк, или же расстройство желудка, или головная боль. Ко всему прочему она была активным членом ряда филантропических обществ; собрания и мероприятия этих групп плюс собрания Ассоциации родителей и преподавателей, пришедшие позднее, вскоре превратили весь процесс супружеской близости во второстепенный атрибут их жизни наряду с посещениями театра и приглашениями родственников к обеду.

Ко времени их переезда в Нью-Йорк, увидел Палмер, этот режим настолько прочно укоренился, что и без благотворительных обществ и АРП жизнь всегда выставляла различные дела, более важные, чем секс. Руководство Эдис перестройкой дома, например, полностью исключило эти отношения между ними, если не считать одной ночи в октябре. Конечно, его собственное очень частое отсутствие по вечерам, даже до Вирджинии, немало способствовало этому. Но сейчас, лежа в полузабытьи, Палмер поймал себя на том, что с интересом думает — задерживался бы он так часто и так поздно, будь у него дома что-нибудь существенно его интересующее.

Он хотел было вздохнуть, но спохватился, вспомнив, что, по мнению Вирджинии, он спит. Он слегка приоткрыл глаза и увидел ее в той же позе.

Наблюдая за ней, Палмер сравнил ее полные, крутые бедра и большие груди с мальчишеской фигурой Эдис. Ни та, ни другая не имели ненужного, лишнего жира, но у Эдис груди были маленькие с плоскими крохотными оранжево-коричневыми сосками, в то время как у Вирджинии они было довольно полными — удивительно для женщины ростом намного меньше Эдис, — и соски были окружены розовым ореолом. Твердыми они, конечно, были только, когда… Палмер закрыл глаза и попытался привести свои мысли хоть в какой-нибудь порядок. Нельзя, понял он теперь, винить во всем Эдис. Она была очень привлекательна в своем стиле картинок журнала мод. Отсутствие у нее физического влечения к нему явилось частично результатом всех этих вечеров, когда он возвращался домой поздно, и еще до этого в Чикаго, всех вечеров, когда он разрешал ей оттолкнуть себя нелепыми оправданиями. Поскольку, понял Палмер, он никогда не настаивал, у Эдис не было возможности лучше узнать, на что он способен. И только Вирджиния показала ему, насколько силен его половой аппетит или насколько важным может стать для него удовлетворение этого аппетита.

И что его интересовало больше всего, размышлял Палмер, так это степень силы его влечения к Вирджинии. Было ли оно достаточно сильно, например, чтобы заставить его покинуть Эдис? Было ли оно настолько сильно, чтобы решиться посвятить остаток своей жизни Вирджинии? Он почувствовал, что углы его рта слегка изогнулись в улыбке. Сонный незнакомец в его мозгу был довольнотаки забавен.

Неожиданно Палмер полностью проснулся. Как будто холодная струя влилась в его вены и понеслась, прорываясь сквозь невидимые шлюзы, в ленивую реку наслаждения. Палмер представил самого себя совершенно отчетливо. Он лежал на боку, как голое упавшее дерево, на котором неожиданно пустил корни его же собственный паразитический вариант. Незнакомец — его второе «я», чувственный сексуальный тип, — торжествовал над ним. Но теперь Палмер окончательно проснулся. Даже трудно было держать глаза закрытыми.

Возможно ли это, удивился он, дать своим мыслям так выйти из-под контроля, что над ними одерживали верх эмоции? Все это вздор и чепуха — и деление имущества, и подсчеты основного капитала и процентов. Разве он мог достаточно серьезно представить себя ликвидирующим свой основной капитал? Он позволил глазам приоткрыться. Как бы с целью убедить себя, что находится вновь среди реальных вещей. Посмотрел на окно. Вирджиния, казалось, так ни разу и не шевельнулась. Пока он предавался этим идиотским размышлениям, ее тело оставалось всего в нескольких футах от него, в той же позе, как он запомнил ее в последний раз, — вес перенесен на одну ногу, свет, падающий из двери и не дающий теней, окрасил два холма ее ягодиц в мягкий розовый цвет, а провал между ними — в темно-красный. Вязкая жаркая волна накатилась на него. Он глотнул, силясь протолкнуть слюну в пересохшее горло. Он снова почувствовал прилив желания и на секунду ужаснулся, но всего лишь на секунду. Какая-то сиропная теплота лениво потекла по его венам. Он медленно то ли скатился, то ли упал с кровати, вытянув вперед руки, чтобы смягчить удар. Она услышала звук падения. Начала поворачиваться. Ее груди, вошедшие в полосу света, на секунду ослепили его, как вспышка пламени. Он поднял голову и медленно поцеловал мягкий, гладкий внутренний изгиб ее бедра.

Глава пятьдесят вторая

Палмер хотел отвезти ее домой на такси. Но было уже 6.30 утра, и поэтому он неохотно разрешил ей уйти из квартиры Бернса раньше него. После 15 минут превращения квартиры в «чистый дом» Палмер спустился на лифте в цокольный этаж и вышел через боковую дверь. Он поймал такси, поворачивавшее с автострады Ист Ривер, с сердитым шофером, который возил пассажира в Айдлуайлд, но обратно никого не нашел. Всю дорогу до своего дома с бетонноажурным фасадом Палмер выслушивал горькие жалобы шофера. Он подождал, пока машина не скрылась из виду, и пошел к дому. Улица была тиха, воздух очень морозный. Небо, хотя и со слабыми признаками восходящего солнца, висело плотным монолитным свинцовым листом.

Тот же сомнительный свет, почти такой же серый, как и небо, с которого он пробивался, уже просачивался в огромную пустую гостиную, когда Палмер вешал пальто, шляпу и шарф. Все вокруг него выглядело застывшим. Теплый натуральный дуб лестницы казался грязным в этом уродливом свете. На втором этаже Палмер на мгновение задержался, чтобы снять ботинки, и подумал, почему это жизнь всегда копирует комические картинки из журналов. Он снял верхнюю одежду в ванной рядом с главной спальней. Сначала он несерьезно отнесся к дикой мысли притвориться только что вставшим. Это было бы не слишком трудно, если Эдис еще спала. В сущности, все, что ему нужно сделать, — это привести постель в беспорядок, вернуться в ванную и пустить душ, который разбудил бы ее.

Он заглянул в спальню. Эдис вроде бы спала. Его постель была разобрана. Ступая на цыпочках босыми ногами, он подошел к ней, на ходу снимая нижнюю рубашку. Потом медленными осторожными движениями взъерошил подушку и простыни.

Вернувшись в ванную, он снял трусы и посмотрел на себя в зеркало в полный рост. Это была идея Эдис поставить здесь такое зеркало. Она была уверена, что оно сыграет большую роль, помогая им обоим следить за своим весом. Сейчас оно представило Палмеру ужасающую информацию: прямо под пупком у него был синеватобагровый укус. Он стал рассматривать его на более близком расстоянии и обнаружил, что по форме невозможно установить его происхождение. Кивнув почти глубокомысленно, он повернул ручку душа и установил ее на шкале посередине между горячим и холодным. Шум воды заполнил комнату. Он встал под душ и начал намыливаться.

Он уже кончил мыться, вытерся и надел банный халат, когда Эдис появилась в дверях — сонная, хмурая, с двумя вертикальными морщинками между почти невидимыми бровями.

— Доброе утро, — мягко сказал Палмер.

— Хм. Когда, во имя Христа, ты явился?

Он изучающе посмотрел в ее светло-карие глаза. Без косметики они казались маленькими, выцветшими. — Интересно, — ответил он вопросом на вопрос, — что случилось? Ты рано заснула?

Риторическая уклончивость сбила с толку невыспавшуюся Эдис.

— В час я еще не ложилась. И ты не приходил.

— Ты не могла не спать в два, — ответил на это Палмер, — ты спала мертвым сном.

Если Эдис и заметила, что он не ответил на ее первоначальный вопрос, то не подала виду. Вместо этого она подошла к умывальнику и протянула руку за зубной щеткой. Она начала чистить зубы, а Палмер, намочив кисточку для бритья, сделал в стаканчике пену. Слабый аромат лаванды, смешанный с мятным запахом пасты, медленно заполнил ванную комнату. Сильно нагретые стеклянные панели с вафельной поверхностью светились в стене слабо-оранжевым светом. Палмер намылил лицо и начал бриться. Время от времени он поглядывал на жену — не собирается ли она возобновить расспросы. Вдруг, сообразив, что довольно давно не видел ее в таком виде, он стал разглядывать ее. Когда они жили в отеле, в ванной комнате мог поместиться только один человек. С тех пор как они переехали в этот дом, она почему-то мылась каждое утро раньше него.

Мягкая пижама из эластика свисала с ее плеч, как блуза у беременной женщины. В падающем сверху мягком бело-розовом свете люминесцентных ламп ее зелено-голубой цвет казался темнее, чем на самом деле. Эдис подняла по возможности выше брючины пижамы. Ее узкие босые ноги и тонкие лодыжки выглядели жалкими и озябшими, несмотря на раскаленные нагревательные панели в стене. Наблюдая, как она, кончив чистить зубы, стала умывать лицо какой-то молочного цвета жидкостью из высокой синей бутылки, Палмер увидел, что от движений ее торса штаны начали медленно соскальзывать с бедер. Брючины складками ложились вокруг ног, пока не остались видны только пальцы.

— Ты худеешь? — спросил он. Она ничего не ответила, и он молча продолжал бриться.

Наконец:

— Я не заметила. — Она вытерла лицо и встала на весы. Рывком подтянув брюки пижамы, она долго смотрела на шкалу. — Нет, — объявила она. — А что?

— Наверное, это впечатление создает эластик.

— Это 12-й размер, — сказала она, возвращаясь к зеркалу.

— И что же?

— Ради длины, — объяснила она. — Талия всегда бывает слишком широка.

— А-а.

— Неполадки с пижамой происходят у меня вот уже двадцать лет или что-то в этом роде, — добавила она. — Очень интересно, что ты вдруг заметил.

— Не тявкай.

— Разве это тявканье? Мне кажется, это прозвучало ровно и разумно.

Еще какое-то время он брился молча, напрягая челюсть, так как заканчивал подбородок. Затем:

— Это прозвучало как тявканье.

— Почему?

Он сделал неопределенный жест бритвой:

— Просто прозвучало.

— Встал с левой ноги?

— Да нет.

— Плохой вечер?

— Не хуже любого другого, проведенного в обществе Бернса.

— Твой билль об отделениях? — спросила она.

— Не мой. Сберегательных банков. На периферии складывается не очень приятная обстановка.

— Это еще ничего, — сказала она, — по сравнению с тем, что происходит в центре.

— Что?

— В комнате такой величины трудно поверить, что ты не слышал.

— Я слышал. Просто не понял.

— Это означает, что положение вещей еще хуже в городе Нью-Йорке.

Он повернулся и посмотрел на нее:

— Каких вещей?

— Всех. — Она кончила красить лицо.

— Всех?

— Вудс, в этой комнате ужасно надоедливое эхо. — Она выглянула из ванной.

— Гав.

— Я могу обойтись и без намеков.

— Каких намеков?

— Животное женского пола, которое лает, — ответила она, — есть сука. — Она вышла из ванной. Он слышал, как она швыряет в комнате какие-то вещи. Что-то с ужасным грохотом упало на пол в стенном шкафу. Затем дверца его сильно хлопнула.

— Поосторожней с мебелью,-крикнул он, вытирая с лица мыльную пену.

К тому времени, когда он собрался одеваться, она уже вышла из спальни. Прежде чем снять халат, он натянул трусы, чтобы спрятать укус. Когда он несколько минут спустя вышел в столовую, она была пуста, стол не накрыт. Он пошел на кухню. Миссис Кейдж в своем стеганом халате с пестрыми розами наполняла чайник холодной водой.

— Доброе утро. Где миссис Палмер?

Некоторое время экономка смотрела на него, не отвечая.

— Наверху. Что, мои часы отстают? На моих семь тридцать.

Он проверил свои:

— Правильно.

— Вы сегодня рано встали, — сказала она, — доброе утро. Покидая кухню, Палмер изобразил на лице вежливую улыбку.

Это совершенно ничего не означает, успокоил он себя, что он встал раньше обычного. Он спустился по длинному изогнутому пролету лестницы к главной двери и открыл ее. Сильный мороз безветренного зимнего утра прямо-таки насквозь пронизывал его, пока он искал две газеты, хитро спрятанные в узком пространстве между дверью и фасадом. Найдя их, он поспешил в дом, снова поднялся по лестнице и принялся читать в «Таймс» сообщения из Олбани. Казалось, в данный момент там слишком много спорных законопроектов, о билле об отделениях не было ни строчки. Палмер стоял на площадке первого этажа, читая отчет «Геральд трибюн». Следуя своему обычаю, газета давала две статьи, делившие между собой события в Олбани. Одна сообщала факты, другая размышляла над движущими пружинами этих событий. Как всегда, Палмер почувствовал слабое раздражение от необходимости штудировать обе статьи, чтобы добраться до сути дела. Тем не менее внизу статьи, толкующей события, он обнаружил pot pourri [Попурри (франц.)] коротких сообщений, напечатанных мелким шрифтом. В них излагались различные слухи.

«Источник ни больше, ни меньше, а Виктор С., Большой Вик, говорит союзникам, что нет ни грана правды в слухах о расколе в прочной оппозиции Таммани по поводу билля об отделениях сберегательных банков. Его alter ego, публицист Мак Бернc, кажущийся весьма довольным положением вещей, совершает небольшую поездку по западным округам штата».

Палмер ужаснулся.

Покачнувшись на верхней ступеньке, он едва успел ухватиться за перила, отчего обе газеты с шумом упали на пол. Он поднял их и пошел в спальню.

Бросив «Таймс» на кровать Эдис, он сел на свою, крепко сжав колени, и попытался решить, что же делать с «Геральд трибюн». В растерянности он даже попытался спрятать газету под простыню. Потом взял себя в руки и встал. Двигаясь очень спокойно, он подошел к двери, убедился, что в холле никого нет, и быстро спустился к входной двери. Открыв ее, он вышел на улицу. Двое мужчин в темных пальто шли ему навстречу. Он подождал, пока они пройдут. Мороз проник сквозь его рубашку и брюки. Он почувствовал слабую дрожь, начинающуюся в животе около диафрагмы. Он быстро наклонился и подпихнул газету под машину, стоящую через два дома вниз по улице. Поспешив домой, он закрыл дверь и постоял немного, чтобы согреться.

Теперь очень спокойно — еще не отдышавшись, но уже взяв себя в руки, — он попытался решить, что в сообщении напугало его сильнее: подтверждение того, что вчера вечером Бернс был в Олбани, хотя Эдис было сказано, что он в Нью-Йорке, или же то, что подлый нахал перехитрил его и беседовал с периферийными банкирами прежде, чем Палмер получил эту возможность.

В третий раз всего за каких-нибудь минут сорок он начал подниматься по лестнице, но теперь уже до него доносились звуки суеты перед завтраком. Похоже, что ему придется решать проблему газетного сообщения в кругу своей семьи. Он задержался на полдороге. От газеты он отделался. Эдис, вероятнее всего, не станет искать себе другой экземпляр. С этой стороны все в порядке. Но что делать с Бернсом?

Он вошел в столовую и увидел, как Джерри раскладывает вилки, ножи и ложки.

— Хэлло, у тебя такой вид, словно кто-то раздавил клопа на твоей руке.

Палмер моргнул.

— Кстати, с добрым утром, — сказал он.

Поправляя галстук, в комнату, волоча ноги, вошел Вуди. Он сел на свое место, одним большим глотком осушил стакан сока так, что даже поперхнулся.

— Здорово, отец, — сказал он немного погодя.

— Привет! — Палмер постарался, чтобы в его голосе не прозвучало раздражение, сел за стол, на свое место хозяина дома, и почувствовал, как повыше затылка начала тяжело пульсировать головная боль. Он стал прихлебывать сок, наблюдая за Вуди, потянувшимся за ломтиком поджаренного хлеба.

— Подожди, — одернул он сына. — Еще не все в сборе.

Вуди пожал плечами и выразительно взглянул на сестру, которая усаживалась за стол. Но каково бы ни было значение его взгляда, сигнал не достиг цели, поскольку Джерри не подняла глаз от своей тарелки.

Из кухни медленно появился Том, согнутый чуть не пополам, так как он пытался, ковыляя к столу, одновременно завязать шнурок на ботинке.

— У тебя ничего не выйдет, — сказал Палмер. — Это просто физически невозможно.

Том рассеянно поднял голову.

— Что? — Справившись наконец со шнурком, он скользнул на свое место за столом и повторил подвиг брата, ловко опорожнив одним глотком стакан апельсинового сока. И даже не поперхнулся.

Палмер налил себе кофе и передал кофейник Джерри.

— Налей в мамину чашку.

— «Ее чаша переполнена, — пробормотала девочка. — Постылая и ненавистная, ненавистная и постылая».

Палмер на миг закрыл глаза. Головная боль распространилась по всей левой стороне черепа до макушки. Он открыл глаза и увидел что миссис Кэйдж внесла и поставила перед ним горячее блюдо. Палмер приподнял крышку и взглянул на омлет. Быстро закрыл крышку и стал прихлебывать кофе. Горькая горячая жидкость огненной нитью прошла по пищеводу, словно впиваясь там в самую чувствительную, пересохшую от жажды плоть. У Палмера было такое ощущение, словно он впервые в жизни вздумал воспользоваться горлом, как аппаратом для глотания. Однако через секунду, глотнув еще немного кофе, он почувствовал себя несколько лучше.

— Тарелки, пожалуйста, — сказал он, беря ложку.

Пока дети передавали отцу свои тарелки, вошла Эдис с деревянным блюдом поджаренного бекона, села на свое место и взяла чашку кофе.

— Спасибо, Джерри, — сказала она.

Палмер автоматически делил омлет. Годы такого рода практики научили его давать каждому ребенку необходимую порцию — большие куски Вуди, очень маленькие Тому, — не думая об этом.

— Эдис?

Она покачала головой:

— Только кофе.

Палмер помедлил секунду. Он не хотел есть ничего, так сказать, существенного, но после безупречной ночи он обычно завтракал плотно. Ему следует поступить так же и теперь. Он положил себе бекона и, ожидая, чтобы то и другое несколько остыло, попытался допить кофе. Боль распространилась теперь на весь лоб и переходила понемногу в правую половину головы. Секунду он разглядывал еду у себя на тарелке. Потом поднял глаза как раз в тот момент, когда Вуди, покончив с омлетом, молча протягивал тарелку за второй порцией.

— Эдис, — сказал Палмер, опять-таки стараясь, чтобы его голос не звучал раздраженно, — ктонибудь из этих детей помнит такие слова, как «пожалуйста» и «спасибо»?

— Пожалуйста, папа, могу ли я получить еще немного омлета? — монотонно отбарабанил Вуди.

— Спасибо за омлет, папочка, — пропел Том.

Джерри задумчиво жевала. Тщательно перемолов таким образом пищу, она проглотила все, что было у нее во рту, благовоспитанно запила глоточком сока и прикоснулась к губам салфеткой.

— Я хочу выразить мою глубокую благодарность, — начала она, — моим обоим любимым родителям, и особенно одному из них, который так искусно положил мне…

— Я снимаю вопрос, — перебил ее Палмер. Он доверху наполнил омлетом тарелку Вуди и передал ее сыну. Потом ребром вилки разломил омлет на своей тарелке и сумел поднести ко рту один из кусков.

— Я видела «Таймс» на моей постели, — сказала в этот момент Эдис. — Ты взял «Триб»?

Омлет упал с вилки Палмера. Он кротко взглянул на жену. — Мальчик принес только «Таймс».

— Совершенно невозможно полагаться на обслуживание в Нью-Йорке, — сказала Эдис. — Ешь, Том.

Том продолжал задумчиво изучать свое отражение в серебряном кофейнике. Он презрительно приподнял угол верхней губы. Потом сощурился и ловко скосил глаза.

— Том, — сказал Палмер категорически, почти грубо, голосом, который, как ему было известно из опыта, давал очень отчетливый резонанс. — Ешь.

Младший сын начал есть, Палмер также.

Первая порция омлета была на вкус как будто ничего. Он любил нежный, некрутой омлет. Но в это утро его рыхлая влажность внезапно вызвала у Палмера тошноту. Он повернулся к Джерри:

— Как дела в школе?

— Обычная ерунда.

Палмер положил вилку, готовясь углубить отвлекающий маневр, который он только что изобрел. Дети должны быть и бывали поддержкой у старости, подумал он.

— Какого именно классика всемирной известности ты цитировала? — спросил он тоном, напомнившим ему самому некоего г-на экзаменатора.

— «Мадам Бовари», — сказала Джерри. — Нас заставляют читать ее по-французски.

— Это и по-английски муть порядочная, — внезапно вмешался Вуди. Его уже довольно низкий голос прозвучал на фоне звонких реплик Джерри и Тома, как голос Большого Дэна, окруженного представителями племени чихуа-хуа.

— Насколько я припоминаю, — сказал Палмер, делая вид, что снова принялся за свой омлет, — «Мадам Бовари» — захватывающая книга, краеугольный камень в развитии литературы.

— Именно камень, — заметила Джерри.

— Каменная бомба, — внес свой вклад Вуди.

— Подожди-ка, я имею в виду, — продолжала Джерри, не собираясь уступать брату главенствующую роль в дискуссии, — все эти переживания. Я хочу сказать, что ведь она замужем за старым хрычом. Другое дело, если она была когда-то влюблена в него или что-нибудь в этом роде. Тогда действительно кэль орёр, какой ужас! Но если этого нет, почему надо так себя вести? То есть я хочу сказать, у нее с Леоном получилось хорошо. Он, конечно, моложе, чем она, но ненамного. И у Родольфа как раз подходящий возраст. В общем, по-моему, она сама во всем виновата. Вся эта история с долгами. Такого в жизни просто не бывает. Если она не выносила Шарля, она могла просто бросить его. То есть я хочу сказать, если у нее такое неудачное замужество, почему?..

— Видишь ли, у нее было одно небольшое затруднение, — сказал Палмер, сам удивляясь серьезности своего тона и словно поймав себя на попытке посредством грузовика раздавить муху, — религия запрещала мадам Бовари развод.

— Могла бы найти выход, — возразила Джерри. — Она могла бы просто уйти. Все так делают.

— А на что она стала бы жить? — спросил Палмер. — В те времена не было никаких алиментов. И эти люди…

— Пускай бы она стала работать, — прервала Джерри.

— Ну и что она стала бы делать? Что она умела делать?

— Вышивать.

— Что?

— Вышивать тамбуром. Плести кружево.

Палмер взглянул на Эдис.

— Джерри, — раздельно произнес он, — объясняют ли тебе что-нибудь учителя перед тем, как рекомендовать чтение таких романов? Или это просто упражнение в чтении по-французски?

— Родольф был бы счастлив щедро обеспечить ее, — продолжала Джерри. — Или, может быть, ей было бы лучше перебраться в Руан и найти там работу, чтобы быть поближе к Леону. Все что угодно, но только не жить с Шарлем. То есть, я хочу сказать, зачем кому бы то ни было доходить до такого отчаяния в семейной жизни, что единственный выход — яд? По-моему, в этом нет никакого смысла.