Что за человек был Нертус? Сложно теперь сказать. Добряк, толстяк, любитель поесть, но еще больше - вкусно угостить друзей. Ненавидел ложь, предательство и подлость, даже в мелочах, потому что считал, что именно мелочи подобного рода всегда губили и губят род человеческий. В молодости он очень хотел отправиться в Запретные Земли, чтобы получить ответы на незаданные вопросы, но героя из него не вышло. Он скопил деньжат, купил "Шестнадцать утопленников", благоустроил и долгое время был счастлив тем, что имел, - крышу над головой, кусок хлеба и множество добрых друзей. И когда настало время делать серьезный выбор, Нертус поймал себя на том, что умирать ему еще не хочется. Но что поделаешь?
      Он загадочно улыбнулся воинам. Он понимал, что добытые из него путем угроз сведения будут подвергнуты тщательной проверке. А вот если он поартачится как следует и сдастся под серьезным давлением, тогда, возможно, ему поверят больше... Главное - точно рассчитать, когда можно будет заговорить.
      Двое воинов спешились, непрестанно отпуская грязные ругательства.
      - Не вздумай кричать, - предупредил один, - никто не услышит, но тебе будет хуже.
      А Нертус и не сомневался, что всадники находятся под магической защитой, слишком смело они угрожают ему среди бела дня да в центре столицы.
      Они были мастерами своего дела, и несчастный, обливаясь потом и невнятно мыча сквозь тряпку, которой ему ловко заткнули рот, мечтал только о том, чтобы выдержать нужное время. Когда они приостановились, вытирая окровавленный кинжал об одежду пытаемого, и развязали его, Нертус мешком повалился на землю. Он был страшен: волосы спутаны и слиплись от пота, под глазами - темные круги. Боль старит, и морщин у него добавилось моментально на прежде округлом, а теперь вытянутом лице, на котором кожа повисла складками. Он подумал, что можно и заговорить, потому что еще одного "сеанса" ему не вытерпеть. И отчаянно замотал головой.
      - Что? Передумал? - довольно ухмыльнулся воин.
      Он бы и не так разобрался с этим мерзавцем, но Аджа Экапад строго-настрого запретил шуметь, учинять погром в гостинице или трогать посторонних людей, а велел только потрясти хозяина, обещая свою помощь и невидимую, но действенную защиту. Маг, как всегда, сдержал слово - никто не обратил внимания на трех всадников и их жертву.
      Нертус всячески пытался дать понять, что он передумал и готов сотрудничать. Воин вытащил тряпку у него изо рта. Несколько секунд хозяин гостиницы сидел, хватая воздух ртом и задыхаясь. Сильный пинок сапогом под ребра заставил его вскрикнуть и повалиться набок.
      - Ну! Куда поехали эльф и маг?
      - Туда! - Нертус махнул головой на запад. - В Аллаэллу.
      - Зачем?
      - Мне откуда знать? Магнус сказал, что нужно возвращаться на юг Аллаэллы, - у него, мол, там какие-то дела и помощь найдется.
      - Ты уверен? - зловеще прошипел один из всадников. - А то ведь...
      - Уверен, - прошептал Нертус, с трудом шевеля разбитыми в лепешку губами.
      - Спасибо, если не врешь, - беззаботно сказал воин.
      Двое уже сидели в седлах, и только он еще возился с подпругой, подтягивая ремни.
      Нертус подумал было, что на этом его мытарства и кончатся, и даже изумился, что его оставили в покое. Он немного расслабился и закрыл глаза, прижавшись щекой к земле.
      А воин, поправив седло, хлопнул коня по крупу, подошел к Нертусу и хладнокровно перерезал ему горло...
      На закате в клубах курящейся пыли и в завываниях ветра возникли на центральной площади Аккарона трое подземных владык. Как и просила Каэтана, Тиермес, га-Мавет и Баал-Хаддад отправились в Аллаэллу, чтобы разобраться в происходящем. Столица встретила их мертвой тишиной, пустотой, запустением и отзвуком пережитого страха. Даже золотые стяги с изображением венценосного льва - гордые знамена Аллаэллы - трепетали и вились под порывами ветра не так, как прежде. Они будто дрожали от ужаса перед тем, что им довелось увидеть. Грязные, полинялые от солнца и дождей, они утратили свой блеск и выглядели жалко и бедно.
      - Н-да, - вынес приговор Тиермес, - кто-то здесь неплохо поразвлекался.
      - Что же они с моим храмом сделали? - возмутился га-Мавет.
      Храм, посвященный ему, действительно переживал не лучшие времена. Замусоренная площадка перед входом в здание свидетельствовала о том, что сюда давно никто не входил. Двери ржаво скрипели и визжали - этот дикий звук резал слух. Боги заглянули внутрь. Темнота. Паутина по углам. Грязные потеки на стенах. Грязь под ногами.
      - Никого, - сказал га-Мавет.
      Но Баал-Хаддад неподвижно застыл посреди храма, принюхиваясь и прислушиваясь. Жуткая серая маска его лица выражала что-то похожее на настороженность.
      - Живой, - прошелестел Повелитель Мертвых. - Живая душа. Напуганная, голодная, но живая.
      - Это уже интересно, - сказал Тиермес. - Поищу его.
      Он весь вытянулся и языком голубого пламени проструился над грязным полом, не касаясь его стройными, прекрасными ногами. Тело Жнеца светилось во мраке, отбрасывая во все стороны снопы голубоватых лучей. Волосы его гибкими змеями извивались в воздухе, драконьи крылья трепетали и хлопали за спиной. Вот он остановился, прислушиваясь, затем уверенно шагнул за алтарь, вытянул могучую руку - столь совершенную, что статуи должны были бы покраснеть от стыда за собственную неуклюжесть, - и вытащил упирающегося, теряющего сознание от ужаса человека в жреческом одеянии.
      Надо сказать, что жрецы желтоглазой Смерти Малаха га-Мавета носили обтягивающие одежды из черного бархата, длинные и пышные черные плащи и маски с желтыми ободками вокруг прорезей для глаз.
      Человек, обнаруженный Тиермесом, был высок, силен и, по всей видимости, молод. Жнец попытался утвердить его на ногах поустойчивее, и его попытка почти совсем удалась, но тут жрец обвел мутным взглядом залитое голубым светом помещение храма, увидел троих и, тихо вскрикнув, упал навзничь.
      Баал-Хаддад обернулся к брату и произнес:
      - Как ты думаешь, кто из нас произвел на него такое впечатление?
      - Наверное, - улыбнулся га-Мавет, - мы трое, вместе взятые.
      - Тогда он довольно крепкий паренек и должен выдержать это испытание.
      Баал-Хаддад несильно потряс безвольного человека:
      - Человек, слышиш-ш-шь? Ты нужен нам.
      Его голос звучал как шепот ветра в верхушках деревьев.
      Человек поднял голову и спросил слабым голосом:
      - Своего ли повелителя, желтоглазого бога га-Мавета, Смерть Всесильную и Великолепную, я вижу перед собой недостойными своими глазами?
      Тиермес, не выносивший пышности и торжественности, а также отличавшийся своеобразным чувством юмора, негромко молвил:
      - Если твои глаза кажутся тебе недостойными, то я избавлю тебя от них.
      - О нет! - закричал жрец и упал лицом на грязный пол, обхватив голову обеими руками.
      - Прекрати кричать, - нетерпеливо попросил Бог Смерти. - Что здесь творится? И почему не зовут меня?
      - Страшные дела творятся в Аллаэлле, Владыки и Повелители! И творят их люди. А слабые наши голоса не слышны могучим богам с недавних пор. Во всех храмах погасли жертвенные огни, всех жрецов постигла мучительная и страшная смерть. Я остался жив только благодаря своей трусости - я прятался за статуей, в тайнике. Там обычно замуровывали провинившихся служителей и для этих целей оборудовали маленькую комнатку. В ней нет ни еды, ни огня, только два отверстия для воздуха и скудный источник питьевой воды.
      - Уже немало, - хмыкнул Жнец. - Начни, пожалуй, с самого начала.
      - Все очень просто... - задохнулся человек. - Когда не признали факт развода Фалера и Лай, любовница короля (у, ведьма!) взяла дело в свои руки. Уверен, что и Шахар принимал в этом самое деятельное участие...
      - А кто такой этот Шахар? - спросил га-Мавет.
      Жрец воззрился на него снизу недоумевающе. Для него было немыслимо, чтобы кто-то не знал грозного и могучего мага Аллаэллы, теперь, после смерти Арры и Тешуба, ставшего самым сильным чародеем запада.
      По официальной версии.
      А потом до человека дошло, что он говорит со своим повелителем, который может и не ведать о твоем существовании вплоть до того самого момента, пока ты не умрешь.
      - Придворный маг...- прошептал он.
      - Знаешь, - поморщился Жнец, - так он будет повествовать еще очень долго. А мне нужно знать одно: где и что мы упустили из виду?
      - Думаешь, он ведает? - прошипел Баал-Хаддад.
      - Обычно так и случается, - без тени насмешки откликнулся Тиермес. - Мы, такие великие, не замечаем ту мелочь, которая буквально застит свет человеку.
      - Итак? - Га-Мавет присел на корточки около жреца.
      - В городе появились давно умершие люди, - зачастил тот, - все больше и больше, а живых почти не осталось. Кто умер, кто сбежал на второй-третий день. Мы молились! Мы молились! - сказал он вдруг обвиняющим тоном. - Но нас никто не слышал. А твари в три дня заполонили город.
      Принцы уехали еще до начала этого светопреставления. А когда стало совсем худо, то сбежали вельможи и знать. И я их за это не корю. В городе никого почти не осталось, жрецы поэтому также решили, что их долг выполнен, и покинули Аккарон. Говорят, - человек с надеждой поглядел вокруг, - что за пределами столицы дела плохи, но все же не настолько...
      - Говорят...
      - А дальше все совсем просто. Храм Тики-утешительницы разорен, только слухи сюда дошли поздно. Королева Лая мертва. Город пуст, и по нему шатаются скелеты.
      - А ты почему не убежал?
      - Я молился! Я звал до тех пор, пока еще был смысл звать.
      - Все ясно, - сказал Тиермес. - Ну что. Пойдем.
      Они повернулись и пошли прочь из храма. Только га-Мавет приостановился на пороге и обратился к оторопевшему человеку, который все так же лежал на грязных плитах пола:
      - Не бойся. Скоро здесь все будет в порядке.
      Трое великанов, трое ослепительных и могущественных, грозных и непобедимых богов идут улицами Аккарона. И восставшие мертвецы прячутся, заслышав их шаги. Но это не помогает.
      Не так велика здесь сила Врага, а может, сказывается и то, что богов трое и они сильны троекратно, но все отступает перед их неодолимой мощью - и тьма, и мрак, и злоба, и ненависть.
      Они идут по Аккарону, даруя неживым последний покой и последнюю милость. И с облегченными вздохами отлетают в царство Баал-Хаддада освобожденные от вечного плена души. Вместе бессмертные чувствуют себя настолько сильными, что даже сам Тиермес, повелевающий исподволь остальными, задумывается над тем, какой мощью могли бы стать объединившиеся боги.
      - Сюда бы Джоу, - мечтательно произносит га-Мавет, разя мечом направо и налево. - Вот бы он ощутил, какая степень могущества ждет его, возьми он свой характер в кулак.
      - Удивительно, - неожиданно четким и ясным голосом произносит Баал-Хадцад.
      Он немного изменился - безобразный бог мертвых. И хотя никто не может сказать, в чем именно, все замечают его новый облик...
      ...В несколько часов Аккарон очищен от монстров. Даже самая тень Зла изгнана с позором, и теперь люди смогут спокойно вернуться в свои дома. Многое, конечно, придется восстанавливать, многое создавать заново, но человеку не привыкать к такому повороту событий. Было бы где и было бы кому, а уж он воссоздаст, отстроит и возродит. На то он и человек.
      - Как ты думаешь, что люди ценят больше всего? - неожиданно интересуется Тиермес у желтоглазого.
      - Смотря какие люди, Жнец...
      - Обычные, слабые, способные на подлость и предательство. Способные превратить свою страну в кладбище ходячих мертвецов.
      - Жизнь и власть, - безошибочно определяет га-Мавет.
      - А в чем выражается власть?
      - О, это совсем просто! Золото, золото и еще раз золото.
      - Ну что же, давай подарим им все, о чем они мечтали, когда решились на это.
      Трое бессмертных идут в королевский дворец...
      Когда разъяренные воины Аллаэллы в три коротких перехода преодолели расстояние, отделявшее Огдоаду от Аккарона, и вступили в столицу, горя жаждой мщения, то их глазам предстала удивительная картина.
      Странным и невероятным образом осень потеряла свою власть над городом. Теплое, нежаркое солнце весело освещало улицы, дома, площади, храмы и весело распевающие фонтаны. Аккарон встретил своих освободителей не мертвой и страшной тишиной, но щебетанием птиц, шелестом деревьев, журчанием воды и надоедливым жужжанием пчел, которое казалось людям райской музыкой после того, что они успели увидеть и услышать, покидая родной город. Атмосфера беззаботности и радости, беспечности и облегчения, такого, какое наступает обычно после тяжелой болезни, царила теперь в столице. Даже не обладающие особой интуицией простые солдаты почти физически ощущали свет.
      Правда, на улицах было довольно много мусора и поломанных вещей, правда, город требовал изрядной уборки, а во многих домах были разбиты стекла и двери сорваны с петель. Правда, накануне вечером Дер штормило. Зато сильнейший порыв ветра пронесся и над портом Аккарона, и теперь он был девственно чист. Мирно плескалась о берег прозрачная вода, в которой не было видно ни хлопьев пены, ни потерянных в паническом бегстве вещей, ни даже разваленных остовов кораблей, все вынес в море очищающий шторм.
      Солдаты головного полка растерянно стояли у городских ворот, во все стороны крутя головами и разинув рты. Их товарищи, длинной змеей выстроившиеся вдоль дороги, начинали волноваться и криками привлекать к себе внимание военачальника Матунгулана, желая узнать, что случилось за воротами. А люди не верили своим глазам. Город был напоен тишиной, теплотой и свежестью, словно небо заплакало и своими слезами очистило грешную землю ото всей скверны. И теперь здесь можно начинать сначала.
      - Ваши высочества, - старый генерал подъехал к двум молодым воинам на великолепных конях, которые стояли во главе армии, - ваши высочества, я бы предположил, что здесь какой-то подвох, засада врага, что-либо подобное, но мой инстинкт, которому я привык доверять, утверждает обратное. Мне кажется, что город свободен и спокоен. А враг отступил.
      - Мне тоже, - сказал коренастый веснушчатый принц Сун - наследник престола и надежда всей страны.
      - И мне, хотя я боюсь, не ошибаемся ли мы в угоду противнику, - помялся младший принц.
      - Мы заходим в город в полной боевой готовности. Я прикажу людям не расслабляться, - поклонился Матунгулан.
      - Мы полагаемся только на тебя, - милостиво произнес наследник.
      Бесчисленные полки армии Аллаэллы входят, в свой родной город. Множество солдат - уроженцы Аккарона, и потому они особенно близко к сердцу воспринимают судьбу города.
      - Двигаться к королевскому дворцу! - передают вестовые приказ генерала.
      И разноцветная змея послушно струится извилистыми улицами к центральной площади, на которой возвышается жемчужина Аккарона - королевский дворец. Вокруг никого нет, никакие враги не выскакивают из подворотен с хриплыми криками и не нападают на людей. Но полки идут, ощетинившись копьями и обнажив длинные мечи. Люди больше не хотят рисковать.
      - Либо Шахар гораздо сильнее, нежели я мог себе представить, доверительно обращается Сун к Матунгулану, - либо это настоящие птицы. А они боятся только нас.
      И действительно, пестрые стайки пташек перепархивают с ветки на ветку, пугаясь того лязга, грохота и звона, который производит двигающееся войско. Закованные в железо и сталь пехотинцы тяжело шагают по звонким булыжникам мостовой. Цокают копытами кони, громыхает все, что только может громыхать, подскакивая на неровностях дороги. Когда первые ряды головного полка добираются до центральной площади, носящей имя Королевской, дорогу им преграждает жрец храма Малаха га-Мавета.
      - Ваше величество! - восклицает он, протягивая руки к принцу Суну. - Ваше высочество! И вы, ваша светлость, - кланяется он старому генералу, который носит титул князя. - Я счастлив сказать, что наш город вчера посетили трое бессмертных, которые и очистили его от напасти. Мир установлен, ваше величество! Правьте нами мудро и справедливо. А знак для вас оставлен во дворце!
      Жрец не производит впечатление сумасшедшего или фанатика, он знает, что говорит. Правда, заметно, как сияют его глаза, как он гордо стоит, высоко подняв голову, но если трое бессмертных действительно говорили с ним, то это можно понять.
      - Спасибо за добрую весть, - произносит принц Сун, от которого не укрылось, что его уже именуют "ваше величество". - Должен ли я понимать, что король... отец мой мертв?
      - Он ждет вас во дворце. Он оплатил свои ошибки, - тихо произносит жрец, и в его голосе слышится оттенок грусти.
      - Ну что же. - Сун спешивается, бросает поводья подбежавшему солдату.
      И брат, и Матунгулан, и человек двадцать - двадцать пять старших офицеров следуют его примеру. Раздается короткая команда: солдаты выходят вперед, готовые сопровождать своего короля и повелителя.
      - Ты пойдешь с нами, - говорит Сун. - И если ты действительно вестник бессмертных, то быть тебе верховным жрецом Аккарона.
      - Ах, ваше величество, - улыбается жрец. - Именно теперь, после того как я увидал их, это неважно.
      - Прекрасно,- вступает в разговор Матунгулан. - Ведь это мечта - иметь верховным жрецом того, кому важно совсем иное.
      Они смеются, поднимаясь по бесконечной лестнице, ведущей на второй этаж.
      Там, в огромном пиршественном зале, освещенном солнечным светом, за необъятным обеденным столом сидят двое: король Фалер и его маг Шахар. Солнечные блики играют на поверхности их тел, отражаются от них, мечутся по стенам и слепят вошедших. Потому что тела и одежда этих двоих полностью из золота, и только перекошенные ужасом лица - живые...
      А в это время в оазисе, расположенном в самом центре пустыни Урукура, где находится древнейший в мире храм Джоу Лахатала, сам Змеебог стоит в некотором замешательстве перед огромным зданием. Черный храм Лахатала, славящийся на весь Арнемвенд своей красотой и мудростью вайделотов, встретил его не так, как обычно. Бессмертный давно не бывал здесь, не столько гневаясь на непокорных своих служителей, сколько не желая с ними спорить, потому что они были заведомо правы, поддерживая в свое время Кахатанну. И только когда он узнал, что в пустыне поочередно пропали ийя, отправившиеся на совет к вайделотам, и отряд саракоев, посланный на их поиски, Змеебог понял, что наступила его очередь.
      На всякий случай он решил идти в пустыню не в одиночестве. И спутника себе избрал примечательного.
      Как у Дракона Космоса - великого Ажи-Дахака - были дети, жившие на поверхности Арнемвенда, - Аджа-хак, Сурхак, Адагу, убитый Арескои Гандарва, и несколько других, так и у Змея Земли - Авраги Могоя - тоже был сын, его земное воплощение, Великий Змей Аврага Дзагасан. Это чудовище не появлялось из своего убежища долгие тысячелетия, со времен страшной битвы между Древними и Новыми богами, когда драконы сумели победить его. Он прятался в подземной пещере, не стремясь показываться на поверхности.
      Это было громадное животное, по форме являющееся змеем, но по размерам превосходящее всяческое представление. Невообразимое туловище, напоминающее в обхвате не то флагманский корабль, не то главную башню какого-нибудь величественного замка, с головой, с которой вполне можно было сравнить какое-нибудь средних размеров судно, с копьевидными зубами в невероятной пасти, где спокойно разместилась бы рота солдат, покрытый чешуей, похожей на щиты, уложенные в ряд, - Аврага Дзагасан, по сути, был непобедимым и не боялся никого. В битве с драконом вроде Аджахака исход был бы неизвестен вплоть до самого конца. И хотя легенды говорили, что дракон побеждает всегда, на самом деле судьба была переменчива. Просто никто из ныне здравствующих богов не знал и не ведал, какое количество детей Авраги Могоя и Ажи-Дахака погибли в никому не нужных битвах. И вот наступил момент, когда драконы и великий змей пришли к согласию: они сосуществовали на планете, признав друг друга достойными противниками и не видя особой необходимости в том, чтобы уничтожать друг друга по этому поводу. Джоу Лахатал был только рад такому повороту событий.
      Ибо Змеебогу нужна была помощь существа божественного, но не подверженного обычным искушениям бессмертных. А драконы никогда не согласились бы помогать ему, будучи не в состоянии простить его вину перед Кахатанной и ее родичами.
      Аврага Дзагасан был единственным, на кого сейчас мог всецело положиться Джоу Лахатал, почувствовавший неладное в своем храме. Он пытался мысленно дотянуться до вайделотов, но, когда его разум натолкнулся на ледяную стену, наученный горьким опытом братьев, Змеебог не стал пытаться разрушить ее и проникнуть дальше, а быстро отступил. Теперь, вооружившись, вызвав на помощь Великого Змея и отдав все необходимые распоряжения, он был готов к сражению, которое в любую минуту могло состояться не по его желанию.
      Со стороны они, наверное, представляли грозное, но прекрасное зрелище. Крохотный по сравнению с Аврагой Дзагасаном, Джоу Лахатал в своих белых доспехах и алом плаще восседал на спине гигантского змея, который бесконечной лентой струился по пескам Урукура, то и дело приподнимая верхнюю часть туловища, чтобы осмотреться. Если бы в пустыне находился наблюдатель, то он был бы крайне удивлен: с чего это вдруг в песках то воздвигается, то моментально падает громадный маяк и зачем он тут вообще - в сотнях лиг от моря? Периодически змей издавал шипение, в котором явственно сквозило отвращение, смешанное с небольшой долей страха.
      - Думаешь, здесь тоже что-то побывало? - спрашивает Джоу Лахатал у своего дивного собеседника.
      - Да, - отвечает немного шипящий голос прямо у него в мозгу, - здесь отвратительно пахнет. Даже драконы благоухают по сравнению с этим существом.
      - Это - существо? - недоумевает Змеебог.
      - Думаю, да. Только непостижимое разуму существо - мерзкое, непонятное, незнакомое, с-с-с-сс.
      - Давай поспешим, - приглашает Джоу Лахатал своего товарища.
      - Раньше надо было с-с-сспешить, - издает возмущенный вопль змей. - Теперь там отчаяние и выеденное яйцо.
      Последнее в представлении змея обозначает абсолютную пустоту.
      Они останавливаются в некотором отдалении от храма, потому что Аврага Дзагасан отказывается двигаться вперед.
      - С-с-ссмерть. - Кончик его хвоста нетерпеливо подергивается.
      Джоу Лахатал поражен до глубины души. Ему сложно представить, какой враг может так напугать исполинского змея. Даже на драконов - своих вечных противников - он реагирует абсолютно иначе: неприязненно, с раздражением, но не со страхом. Аврага Дзагасан улавливает растерянную мысль своего седока:
      - Не боюс-с-ссь, но мерзс-с-сско. Мерзс-с-сская сс-с-ссмерть.
      - Рас-с-ссшипелся, - передразнивает Змеебог.
      Он легко спрыгивает со спины змея и уверенно шагает вперед, проваливаясь по щиколотку в горячем сыпучем песке.
      Оазис - это озеро зелени в море пустыни. И начинается так же, как всякое озеро. Заканчивается песчаный берег, и вот уже волны сочной изумрудной зелени накатываются на раскаленный край пустыни под порывами ветра. Ветер тоже меняет здесь свой характер, вкус и запах. Из жаркого, резкого, секущего мельчайшими частичками, плотного и удушливого он моментально превращается во влажный, теплый, легкий, как поцелуй скромницы. И воздух напоен запахами фруктов и свежей воды. Высокие пальмы приветливо шелестят громадными темно-зелеными листьями и приглашают путника отдохнуть в их освежающей тени. Птицы поют так, словно пышущая, раскаленная жаровня пустыни не находится от них в нескольких сотнях метров. На берегу хрустального бирюзового водоема стоит храм, как игрушка, вырезанная искусным камнерезом из черного оникса. Некоторыми деталями и общим силуэтом он напоминает дворец Змеебога, однако все здесь гораздо строже и все-таки намного беднее, ибо строили этот храм люди, а не бессмертные.
      Но где же вайделоты, встречающие любого странника на пороге своей обители? Где мудрые старики, возвещающие судьбу и дающие те самые советы, от исполнения которых часто зависит исход самых важных событий? Что произошло здесь в очередной раз? И когда отдохнет от горестных событий многострадальная планета?
      Наконец Джоу Лахатал обнажает меч и решительным шагом пересекает границу между песком и травой. Он быстро минует берег водоема и взбегает по низким широким ступенькам, на секунду замирает на пороге, прежде чем толкнуть двери.
      - Нет опас-с-ссности, - раздается у него в голове, т только с-с-смерть...
      Змеебог изо всех сил пинает тяжелые железные, усыпанные серебряными звездами двери, и они с грохотом падают к его ногам. Храм встречает его запахом сырости, тления и какой-то странной тяжести, которая бременем падает на широкие плечи бессмертного, - ему трудно понять, что это, но словно невыплаканные слезы, нереализованные мечты, нерешенные задачи просятся к нему прямо в душу, потому что для них больше нет пристанища в тех душах, где они обитали раньше.
      Двое жрецов-ийя и человек восемь вайделотов сидят в высоких тяжелых креслах за овальным столом из мореного дуба. И столешница, и кресла, и их тела - все щедро притрушено пылью, затянуто тонкой паутиной. Они мертвы, и мертвы уже давно: высохшие мумии, пожелтевшие, сморщенные, в хорошо сохранившихся одеяниях. Это тем более странно, что в пустыне все разлагается с необычной скоростью.
      Джоу Лахатал спотыкается обо что-то довольно тяжелое, отвечающее металлическим звоном. Это горсть праха в груде доспехов...
      Она не умела быть несчастной - никогда, ни при каких обстоятельствах. Горе - это еще не причина для того, чтобы чувствовать себя несчастливой, счастье не адекватно радости или покою. Потому тот, кто ищет счастья, должен приготовиться к каторжному труду и тяжелым испытаниям. А любовь - это не подарок свыше, доставшийся по счастливой случайности, но каждодневная, изнурительная, выматывающая работа. Это она помнила всегда, иллюзиями и тщетными надеждами не обольщалась, сражалась и только крепче сжимала зубы, когда было больно, а плакала - когда наступало облегчение и кусочек тишины находил место в душе. Там и слезы рождались, как благословенный дождь, смывающий корку грязи и зла. И оставалась самой собой, что бы ни было. Потому что предательство не поможет и от смерти не спасет и только сделает ее еще более страшной, а жизнь невыносимой. И еще - не стремилась никогда прожить не свою жизнь. Потому что своя жизнь человеку нужнее, и за нее ему в конечном итоге отвечать, богов это тоже касается, даже в большей, может быть, степени.
      Вы спросите, о чем это мы вдруг?
      А ни о чем - о жизни, смерти, чувстве долга и собственного достоинства. Простые такие вещи, как камушки на морском берегу. Просыпаются сквозь пальцы, выстраиваются в причудливые формы и тут же рассыпаются, чтобы через минуту-другую сложиться в новый узор. И это никогда не закончится, не исчезнет до тех пор, пока стоит мир.
      Маленький храм Истины - самый маленький храм на всем Арнемвенде, крохотная изящная игрушка, ничем особенным не поражающая, кроме тишины, покоя и прелести. Те, кто пришли сюда, уже все знают. Те, кто сумел найти дорогу, произнести подлинное имя, у кого хватило смелости и сил, - это они выстроили Безымянный храм, это сама душа отвечает на такие вопросы, которые человек сам себе боится задать. Храм Истины - это облачко на небе, тень, которая существует лишь оттого, что есть свет, тишина, заметная лишь обладающему слухом. И ничего более.
      О чем это мы? А ни о чем...
      Вот она сидит, уставшая, загоревшая, немного печальная маленькая женщина, которая не расстается со своими мечами, но зато с легкостью расстается со страхом за собственную жизнь. Богиня Истины? Да нет, не очень похоже. Великая Кахатанна? Чем она так велика, чтобы с гордостью носить такое пышное имя? Маленькая Каз - девочка без возраста - перебирает камушки на морском берегу, и они просыпаются у нее между пальцами.
      Кто придумал, что от нее зависит судьба Арнемвенда? Кто придумал, что при взгляде на эту девочку-девушку-женщину, так и не обретшую прожитых лет, каждый считает, что именно ее и ждал всю жизнь? Бесконечно тяжело нести на себе груз ответственности, бесконечно хочется быть не единственной, не такой желанной, простой... Но кто-то придумал, что будет иначе. И не только придумал, но и воплотил. Нечего теперь винить Барахоя - нерешительного бога, это не его идея, нечего спрашивать с неведомого врага - он первый хотел бы, чтобы она исчезла из этого мира и воспоминаний не осталось.
      С какой бы радостью она сейчас...
      Нет, пора остановиться. Незачем говорить вслух, чего бы хотела она сама. Это не важно.
      Каэ поднимается, туже затягивает пояс и подходит к своему коню. Что у нее на ресницах? Слезы? Но нечестно подглядывать. Ведь это была та минута тишины, которую каждый волен провести, как ему заблагорассудится. И она не входит в наш рассказ...
      - Знаешь, я подумал, ты ужасно счастливая,- сообщает Барнаба, глядя на Каэтану блестящими розовыми глазами, похожими одновременно на пуговички и на оригинальные украшения из перламутра.
      - Из чего ты делаешь этот вывод? - спрашивает она.
      - Ну, у тебя есть я. А представь себе, что меня бы не было, - вот как бы ты это пережила?
      - Даже не представляю.
      - Видишь, - назидательно произносит Барнаба. - А так, я есть, и все у тебя в полном порядке.
      Такая трактовка событий смешит Каэ, но ей не хочется обижать своего толстячка, поэтому она пытается до последнего сохранить серьезное выражение лица. Но как, скажите, это возможно, если Барнаба отрастил у себя на носу влажный, черный, блестящий шарик-пуговку, как у собаки, енота или подобного зверя. Пуговка-нос двигается во все стороны, чутко улавливая запахи, и придает лицу толстяка вид неописуемый и комический.
      - Ты заметила? - не без кокетства спрашивает он, скашивая глаза к самому кончику.
      - Это трудно не заметить...
      - Подожди-ка, дай я угадаю, - произносит Барнаба, - ты не в восторге, так?
      - Как бы это поточнее выразиться: не вижу необходимости в такой нашлепке, что ли.
      - Поразительное отсутствие вкуса и воображения, - возмущается Время. Никаких смелых идей и неожиданных решений! Ты тормозишь развитие этого мира!
      - Скажите пожалуйста, какой авангардист!