Азбука-fantasy (Русская fantasy) - Обратная сторона вечности (Кахатана - 2)

      - Что с ней?
      - Мне жаль произносить этот диагноз вслух, ваше величество, но, по-моему, королева теряет разум. Ее что-то крайне огорчило, а ее величество всегда была впечатлительной особой. Вот мозг и не вынес этой нагрузки. Теперь она с каждой минутой будет переходить в иное пространство, иное измерение. И, да будут к ней милостивы всемогущие боги, найдет там свое счастье. Безумные счастливы, мой государь.
      Король нахмурился:
      - Не могу же я остаток жизни провести с сумасшедшей!
      - Уверен, ваше величество, что ваши сановники без труда справятся с этой чисто юридической проблемой. Закон должен предусматривать подобные ситуации.
      - Да-да, - рассеянно отвечал Фалер, - конечно.
      Запершись в своей комнате, где она еще недавно была вместе с королем, Бендигейда Бран-Тайгир повела себя довольно странно для нормального человека. Даже если она была откровенно рада болезни королевы, то все равно дальнейшие ее действия не отличались ни разумностью, ни последовательностью. Сорвав с шеи только что полученное в подарок украшение, она некоторое время рассматривала его блестящими от возбуждения глазами, а затем жадно припала губами к талисману. С каким-то неистовым восторгом целовала графиня каждую деталь уродливого предмета, словно впитывала невидимую влагу.
      - Господин мой, приди скорее, - шептала она. - Я отдам тебе все души, которыми буду владеть. Приди, господин мой, я устала ждать.
      - Бендигейда! - раздался за дверью голос Фалера.
      - Да, мой повелитель, - отозвалась графиня, с усилием отрываясь от талисмана. Она пошла открывать дверь, шепча на ходу: - Скорее, я жду...
      - Дорогая, - с порога начал король, - вот и случилось то чего мы с вами так долго ждали. Королева действительно была безумна: это подтвердил лекарь. Я уже послал за членами Большого Совета, чтобы объявить им свою волю. Завтра же они начнут бракоразводный процесс, и, как только он закончится, вы станете королевой. Голубка моя, будете ли вы хоть теперь нежны со своим возлюбленным?
      - Конечно, - прошептала Бендигейда, обвивая шею короля тонкими, благоухающими руками.
      И счастье Фалера, что в этот момент он не видел выражения ее глаз. И горе Фалера, что он его не видел.
      Занятый своей возлюбленной, король не задумался над теми словами, которые кричала его несчастная жена. Он не прислушался к тому, что она упоминала имя Богини Истины, - Фалер в истине не нуждался.
      Маленький возок, запряженный рыжими мулами, отвез королеву Лаю в храм Тики, где кроткие жрицы с радостью давали приют всем скорбным душою. И только десять стражников сопровождали ее в этот путь. В дороге королева неоднократно приходила в волнение и просила своих охранников, чтобы они отвезли сообщение Кахатанне о скорой битве на Шангайской равнине и о таинственном и черном пространстве, которое она звала пространством Мелькарта. Но воины не слушали ее - безумная женщина в возке была никем, а королевой с этой ночи стала Бендигейда, и только ее приказам они согласились бы повиноваться.
      Равнодушие - страшный грех, но незаметный...
      А когда утро вызолотило солнечными лучами, дворцовый парк и мраморные стены зданий, когда птицы самозабвенно запели среди цветущих деревьев и фонтаны стали журчать веселее и громче, графиня Бран-Тайгир проводила короля из своей спальни. Некоторое время она сидела молча, и на лице ее ясно читалось отвращение, смешанное со страшной усталостью. Затем она взглянула на себя в зеркало, усилием воли расслабила мышцы щек и лба, полуприкрыла глаза. Потом сама себе улыбнулась и дернула за шелковый шнур, вызывая слуг.
      - Позовите ко мне Шахара, - приказала она, когда на пороге возникла склонившаяся в поклоне фигура. - И поживее.
      Скрипнула калитка, и во дворе явственно послышался детский плач. В доме все уже улеглись спать, поэтому слабый звук поначалу не привлек ничьего внимания. Как и тот факт, что забились и затанцевали в конюшне лошади, оглашая воздух тревожным ржанием, да разом взвыли все соседские собаки. Почтенный Пангха этих четвероногих друзей человека не любил еще с детства, с тех пор как его ощутимо искусали дворовые псы, поэтому собак не признавал и в доме своем не держал. Как выяснилось, зря.
      Среди народа новости разносятся быстро. После того как несколько убийств были совершены в спокойной прежде Салмакиде, все твердо знали: если собаки воют, а кони волнуются, то на улицу носа не высовывать, даже если тебя собственная мать будет звать на помощь. Сто против одного, что это вовсе не твоя мать и не человек даже, а то самое, что так лихо потрошит самых сильных и смелых воинов, раздирая их на мелкие клочки. Именно поэтому все соседи почтенного Пангхи плотно закрыли ставни, позапирали двери на все имеющиеся запоры и крючки, а кто поумнее - даже мебелью привалил. Детский плач ничье сердце не тронул. Но если и тронул, то ни к каким дальнейшим действиям это не привело...
      Пангха был известным на всю столицу - а может, и на весь Сонандан портным, к которому всегда стояла длинная очередь модниц и придворных щеголей. Это был пожилой, пухлый, лысоватый человечек с подслеповатыми глазками и душой художника. Он не просто шил - он самозабвенно кроил материю, нашивал кружева и пуговицы и изобретал новые и новые фасоны. Он создавал платья, в которых полные казались стройными и изящными, сутулые приобретали осанку и величественный разворот плечей, низкорослые - рост и стать, а все вместе - прекрасное настроение и уверенность в том, что они чрезвычайно привлекательны. Поэтому портной был далеко не беден и даже позволял себе выбирать заказчиков по своему вкусу. Он умел подобрать ткань к цвету глаз, яркие ленты - к улыбке и придать одежде ту изысканность, которая отличает настоящих вельмож и их прекрасных дам. Именно он шил праздничные одеяния для Великой Интагейя Сангасойи и ее верховного жреца, а также имел счастье не только являться во дворец, чтобы порадовать своим искусством татхагатху, но и принимал повелителя в своем не столь уж и скромном доме.
      Жил же Пангха в тихом квартале, более похожем на тенистый парк. Соседи его - сплошь люди состоятельные - имели особняки с большими садами, цветниками и бассейнами. И портной от них не отставал. Разбогатев на последних заказах, он перестроил свой старый дом под замок с высокими изящными башенками, галереями и переходами. Поговаривали, что за одни только флюгеры портной выложил кучу денег. Но если на все лады обсуждавшаяся сумма и была подлинной, то все равно флюгеры этих затрат стоили. Они изображали рыцарей и дам, гибких пантер и веселых дельфинов, а самый большой и дорогой - дракона Аджахака, выкованного из благородной черной бронзы. В лунном свете парящий над замком дракон с распахнутыми крыльями и изогнутым мощным хвостом производил неотразимое впечатление. В глубине души старый портной был романтиком и позволял себе помечтать о странствиях, опасных приключениях и прекрасных принцессах, спасенных им от верной смерти.
      В реальности все обстояло несколько иначе - у него была жена Карна и три дочери, которые, несмотря на довольно юный возраст, уже с охотой помогали отцу в мастерской и славились на всю Салмакиду как одни из лучших вышивальщиц. Девушки выросли статными, красивыми и веселыми. Отец ими гордился и нарадоваться на них не мог, хоть иногда останавливался и с удивлением их разглядывал, пытаясь сообразить, в кого же они такие уродились.
      Работа портного тяжела и требует точности. У Пангхи было много подмастерьев - считалось весьма престижным устроиться в его мастерскую, чтобы иметь возможность ближе знакомиться с приемами великого мастера. Пангха секретов из своего мастерства не делал, но как-то само собой получалось, что никто ничего подобного повторить не мог. Подмастерья и мастера, закройщики и вышивальщики, работавшие на него, все равно выполняли только самую простую работу, а основные детали портной делал сам. Поэтому вся семья поднималась вместе с птицами, чтобы не потерять ни одной минуты светового дня, столь им необходимые, и так же рано ложились спать.
      В ту ночь все были дома, за исключением младшей дочери - Гаты, которая осталась ночевать у подруги.
      Когда вой собак и ржание коней наконец нарушили крепкий предутренний сон Пангхи, он сел в постели и потянулся, еще не открывая глаз. Затем осторожно приоткрыл веки, пытаясь сообразить, что его побеспокоило. Было еще темно. За окном ветер гнул деревья, и они заунывно и недобро как-то шелестели. Такой звук Пангхе послышался впервые, и он зябко передернул плечами. Потому подумал, что, верно, ему снилось что-то страшное, вот и пробуждение не из самых лучших. Рядом беспокойно заворочалась Карна, протянула руку, пощупала смятые простыни, сонно спросила:
      - Ты что, старый, вставать собрался? Птицы еще молчат...
      - Да что-то не спится, - соврал Пангха, зевая с риском вывихнуть себе челюсть.
      - Ложись, не выдумывай. Когда будет пора, я тебя ужо подниму, не беспокойся.
      Пангха улегся, но сквозь шум ветра и шелест деревьев его слух уловил негромкие звуки, напоминавшие детский плач.
      - Послушай, мать, кажется, во дворе дитя плачет!
      - Совсем на старости лет оглупел! И откуда же среди ночи во дворе дитю взяться? - рассердилась Карна.
      Но портной гнул свое:
      - Я же слышу. Вот, тише... тише... вот же плачет!
      Карна приподнялась на локте и вытянула шею, вслушиваясь в темноту.
      - Действительно, - шепнула она минуту спустя. - Плачет...
      - Я же говорю.
      - Ох, не ладно это. Какой такой ребенок может быть?
      - Может, подбросили? - засомневался Пангха.
      - А почему нам?
      - Так ведь все знают, что мы не бедствуем, и более того. - Тут портной сделал значительную паузу, чтобы дать возможность жене самой лишний раз осознать, какой состоятельный человек ее муж.
      - А что - соседи наши бедствуют? - резонно возразила Карна.
      Пангха чуть не поперхнулся от возмущения. Что за неблагодарный народ эти женщины. Конечно, он богаче многих. И еще...
      - Ворота у нас хлипкие, - признал он после недолгого молчания. - К нам забраться легче.
      - Говорила я тебе, попроси мастера ворота поправить! - тут же рассердилась жена. - Возись теперь вот с чужим ребенком.
      - А что с ним возиться? - сказал портной. - Отнесу его в храм, жрецам. Доброе дело. Глядишь, Интагейя Сангасойя не оставит нас своей милостью.
      - Ладно, - успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать, снова заволновалась: - Ты куда это?
      - Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать... Ясно, что за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.
      - Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не соображаешь, что нынче в городе творится?
      - Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?
      - Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров...
      - Нет, с женами сладу никакого, - вздохнул портной.
      Ему и самому не хотелось вылезать из теплой постели, из-под жениного мягкого бока на холодную улицу, да и страх все еще продирал позвоночник, но совесть мучила его невыносимо. Может, он бы так и просомневался до рассвета выходить или нет, но тут в коридоре послышались легкие шаги, а затем за дверью раздался голос старшей дочери:
      - Папа! Мама! Вы спите?
      - Нет, доченька, заходи, - отозвалась Карна.
      Алэл вошла, неся в руке зажженную свечу. Она была в легкой ночной накидке, наброшенной поверх белоснежной шелковой рубахи, и распущенные волосы - гордость родителей и сокровище семьи - стекали рыжим водопадом до самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша невеста, и сколько парней по ней сохнут, свадьба уже намечается...
      - Папа! Ты слышал, во дворе будто кто-то плачет? - спросила Алэл дрожащим голосом.
      - Слышали вроде, - сказала Карна.
      - И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто-то жалобно-жалобно стонет. Не заснуть, душа рвется.
      - Пойти, что ли? - сказал портной.
      - Ну ладно, только возьми свечу, да по саду сильно не шастай. Поглади вокруг, а не заметишь никого, возвращайся - утром вместе поищем. А ты, доченька, - обратилась Карна уже к Алэл, - не уходи, подождем отца здесь.
      Пангха вылез из кровати, надел теплый халат и, взяв у дочери свечу из рук, поковылял к дверям.
      - Я сейчас, - кивнул он женщинам.
      Спальня погрузилась в темноту, и Карне и Алэл стало тревожно.
      - Может, Дор тоже позвать к нам? - спросила мать и вдруг услышала, что говорит шепотом, будто боится привлечь чье-то внимание.
      Девушке, видно, тоже было не по себе, потому что она так же тихо ответила:
      - Пусть уж остается в нашей спальне.
      Они напряженно вслушивались, и наконец до их ушей долетел тихий стук открываемой двери и негромкие шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
      - Ну, хвала богам, старый возвращается. Похоже, что без дитяти. И ладно, ладно...
      Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возникло существо, при одном взгляде на которое женщины начали истошно кричать...
      Когда ночную темноту прорезали леденящие душу вопли, которые неслись из дома портного, в окнах соседних особняков разом зажегся свет. Было видно, как мечутся в окнах всполошенные, смертельно напуганные люди, но никто не решился выйти на улицу и уж тем более - пойти и узнать, что случилось с несчастным Пангхой и его семьей.
      И только когда патрульный отряд, из тех, что с недавних пор стали обходить по ночам Салмакиду, обратил внимание на сильное волнение в тихом обычно квартале, все узнали о случившейся трагедии.
      Взорам солдат, ворвавшихся в дом почтенного Пангхи, предстала ужасная картина: кровавые куски мяса и клочья ткани - то, что еще недавно было благополучной и добропорядочной семьей, - лежали по всему дому. Стены были заляпаны алым и густым белым - мозгами и кровью. Тела убитых были не просто обезображены, но разорваны на части с такой свирепой силой, что нельзя было с уверенностью утверждать, какому телу что принадлежало. Молодого сангасоя, недавно поступившего на воинскую службу, вытошнило тут же, в коридоре, где его взгляд натолкнулся на несколько пальцев, на которые он чуть было не наступил.
      Несчастные женщины так и остались в спальне. Их лица были выедены, а груди вырваны. У той, что была стройнее и, по-видимому, моложе, правая рука, вырванная из сустава, валялась недалеко от кровати. Старшая женщина была изувечена еще сильнее.
      Младшая дочь Пангхи, привлеченная шумом и криками, доносившимися со стороны ее дома, прибежала в сопровождении братьев своей подруги. Ее долго не хотели пускать в дом, но она рвалась из рук удерживавших ее мужчин и рыдала:
      - Дор! Дор! Где Дор?!
      Из этих диких выкриков солдаты наконец поняли, что в доме должен был быть еще кто-то. Они не без содрогания поднялись на второй этаж, где и нашли окровавленное тело совсем молодой девушки, почти девочки. Она еще дышала.
      Дор вынесли из дома в сад, где к тому времени толпилось около полусотни человек соседей и охраны. Тело девушки являло собой жуткое зрелище - она вся была исцарапана, разодрана, лицо ее опухло, а правый глаз заплывал громадным фиолетовым синяком, образовавшимся от сильнейшего удара. Встрепанные волосы, разбитые губы, и самое жуткое - правая нога была откушена или оторвана неведомой тварью почти по самое бедро. Она с трудом, но дышала, и многие высказали предположение, что хоть ее удастся спасти.
      Обезумевшая от горя Гата, за несколько минут потерявшая отца, мать и сестру, вцепилась в руку Дор, боясь выпустить ее даже на короткую долю секунды. Это было последнее оставшееся у нее сокровище.
      Дор вздрогнула несколько раз всем телом и едва приоткрыла глаза.
      - Мама...- позвала она так жалобно, что даже у воинов сердца дрогнули от безысходности. - Мама, папа, где вы?
      - Сестричка, я тут, - прошептала Гата, роняя слезы.
      - Что с нашими? Я видела.. - Девушка застонала, не в силах превозмочь боль.
      Кто-то из солдат перетягивал обрубок ноги чистым полотном. Одного из воинов послали за лекарем, который жил через два квартала. Соседи старались помочь, чем могли, - но что они могли сделать? Люди корили себя в душе за бездействие, но и испытывали облегчение, что это не их семью постигло такое страшное горе.
      - Папа! - позвала Дор снова.
      - Он не в сознании, - едва вымолвила Гата, боясь напугать сестру сообщением о трагической смерти родителей.
      Тело Пангхи - вернее, то, что осталось от его тела, - было найдено в саду. Тварь, изувечившая беззащитных женщин, просто откусила ему голову. Сейчас тело несчастного портного осторожно завернули в несколько простыней и отдельно голову с окровавленными, пустыми глазницами. Судя по тому, что мужских криков слышно не было, Пангха погиб моментально, а вот уж над его семьей тварь постаралась.
      Дор с трудом приподняла голову и попыталась подозвать к себе Гату. Та кинулась к несчастной сестре.
      - Гата, будь осторожна. Я видела это... Я знаю - мамы нет, Алэл... Он не мог не убить. - Она откинулась.
      По запавшим, посеревшим щекам Дор текли ручейки влаги, размывая запекшуюся кровь.
      - Болит... Больно... Я видела его...
      Голос прервался всхлипом. Громко зарыдала соседка, с детства знавшая веселых и красивых дочерей Пангхи. Бился в рыданих мощный парень - жених Алэл, друзья едва удерживали его на месте:
      - Не нужно, - бормотал кто-то, - не нужно. Запомни ее прекрасной. Не ходи туда...
      - Что ты видела?!! - закричал начальник охраны, наконец сообразивший, о чем говорит несчастная.
      - Я видела...
      - Скажи же! Скажи, чтобы мы могли найти убийцу папы и мамы! - закричала Гата, падая на землю возле Дор.
      - Видела.
      Это были последние слова девушки. Голова ее безвольно поникла, и больше она не подавала никаких признаков жизни.
      Каэтана отправилась на поиски монахов еще ранним утром. Но ни настойчивые мысленные призывы, ни самое примитивное прочесывание аллей храмового парка ничего ей не дали.
      - Ну как? - спросил Барнаба, выныривая из-за цветущего куста жасмина. Нашла?
      - Как сквозь землю провалились. И это когда они больше всего мне нужны.
      - Думаешь, они смогут помочь?
      - Я уже ничего не думаю, милый Барнаба. Я просто боюсь, что мы теряем столь драгоценное сейчас время. Но не могу же я идти неведомо куда.
      - Не можешь, - согласился толстяк.
      - А ты мне ничего не подскажешь?
      - Что угодно! Но только нужно указать мне, в каком месте искать воспоминания, - памяти у меня нет. Не знаю я, что тебе пригодится, а что - нет.
      - Тогда тем более надо найти Да-Гуа, Ши-Гуа и Ма-Гуа.
      - Пойдем искать, - покладисто покивал головой толстяк.
      Каэтана с удивлением на него посмотрела - он все кивал и кивал головой, будто находил в этом какое-то удовольствие. Она остановилась, выжидая.
      - А почему ты так и не сказала мне, как я выгляжу сегодня? - спросил Барнаба без всякой видимой связи с предыдущей темой.
      - Устойчивее. Больше похож на что-то определенное. Только вот уши...
      - А что с ушами?
      - Для слона нормально, для остальных великоваты. Извини, если я тебя разочаровала.
      - А жаль, - сказал Барнаба, манипулируя с ушами. - Так удобно слушать и не жарко - можно обмахиваться, как веером.
      - Если это единственное преимущество, то лучше оставь как у людей. А то от нас с тобой во внешнем мире будут шарахаться во все стороны. Это не способствует успеху нашей миссии.
      - Как скажешь, - покладисто согласилось Время. - О, ты смотри, кто пожаловал!
      - Кто? - Каэ обернулась в надежде увидеть трех монахов.
      В мерцающем и переливающемся плаще серебряного огня стоял перед ней Повелитель Ада Хорэ, Тиермес. Ветра не было, но его волнистые кудри платинового цвета шевелились, как живые. А глаза - сверкающие озерца жидкой ртути смотрели на нее с такой нежностью и такой печалью, что сердце сладко защемило.
      - Здравствуй, - сказал он и шагнул навстречу, протягивая к Каэтане обе руки.
      Она легко обняла его, на мгновение приникла к неожиданно теплой груди. Затем так же легко отстранилась.
      - Здравствуй... - начал он, но Каэ ласково положила ладонь ему на губы:
      - Молчи, молчи. Не нужно. Лучше ответь, что ты здесь делаешь?
      - В гости пришел.
      - В гости ты приходил не так уж и давно. А сегодня лицо у тебя не как у гостя, а совсем, я бы сказала, наоборот.
      - Ты же Богиня Истины, ничего от тебя не скроешь, лю...
      - Молчи, я же прошу, молчи.
      Тиермес отвернулся на мгновение. И рассеянный взгляд его упал на Барнабу.
      - А это кто? - спросил он с нескрываемым изумлением. Присмотрелся. - О! Приветствую тебя со всем почтением, - и поклонился изысканно.
      - Здравствуй, Тиермес, - ответил Барнаба. - Меня можно узнать?
      - Не легко, но вполне возможно, - улыбнулся Правитель Ада Хорэ. - Хорошо, что ты здесь. Твоя помощь крайне необходима.
      - Что-то случилось? - тревожно спросила Каэтана.
      - К сожалению. Я думаю, что скоро тебя навестят Новые боги. Во всяком случае, га-Мавет, Арескои и А-Лахатал могут появиться здесь в любой момент. Выслушай их, будь добра. То, что произошло у Джоу Лахатала, - страшно, они растеряны и нуждаются в помощи.
      - Мне кажется, я догадываюсь, что именно.
      - Даже ты не сможешь угадать всего. Но если ты думаешь, что Он появился, тогда ты права.
      - Да, правда. Об этом я и подумала.
      - Он чуть было не поглотил га-Мавета, и тогда мальчик призвал меня. Я сделал, что мог. Милая, как мало я смог сделать. То, что я ощутил, непередаваемо. Он непобедим, я не нашел ни одного слабого места, ни одной бреши в Его защите, куда можно было бы нанести удар. Ты знаешь, я не трус. Но как жутко чувствовать себя беззащитным и беспомощным.
      - Итак, он появился. Когда, как, откуда?
      - Ни одного ответа, Каэ, дорогая. Может, желтоглазый хоть что-нибудь расскажет, но сомневаюсь. Я на какое-то время проник в Его сознание: оглушительная агрессия, злоба, чернота, пустота. Ни единой мысли, ни капли чувства.
      - Это плохо. А что с га-Маветом?
      - Не хотел тебе говорить, но ведь все равно увидишь. Мне пришлось отрубить ему руку.
      - Как же это? - ахнула Каэтана. И растерянно обернулась к Барнабе: Неужели не успеем?
      - Должны успеть, - спокойно ответило Время. - Хоть этот шанс у нас есть.
      - Можно с тобой поговорить о чем-нибудь приятном? - спросил Тиермес, обращаясь к Каэтане. - Неприятности и сами нас найдут.
      - Только ты во всем обитаемом мире можешь называть неприятностью угрозу полного уничтожения. Ну, пойдем, пройдемся по парку. Глядишь, и наших монахов встретим. Все равно без толку стоять смысла нет.
      Они двинулись в сторону бассейнов с морской водой. Владыка Ада Хорэ нежно обнимал Каэ за талию, и она не отстранялась. Со стороны было заметно, что этих двоих связывает какая-то давняя тайна, какое-то событие, которое оставило неизгладимый след в их душах.
      Гибкий, стройный, прекрасный Тиермес, словно отлитый из драгоценного белого серебра гениальным скульптором, в присутствии Интагейя Сангасойи терял свою обычную холодность и кажущееся безразличие ко всему и становился умным и тонким собеседником, веселым товарищем - и никто не смог бы признать в этом дивном существе с драконьими полупрозрачными крыльями грозного и мрачного хозяина преисподней. Когда они отошли от Барнабы на значительное расстояние, Тиермес посмотрел ей в глаза:
      - Теперь я могу сообщить, что я соскучился по тебе и твоей прекрасной стране?
      - Тебе не положено.
      - Это раньше было не положено. Тогда впереди была вечность и позади была вечность. Я не боялся не успеть. А нынче каждая минута может стать последней. Ведь если Он решит нанести удар по мне, а рядом не окажется никого способного помочь, то сопротивление мое будет очень недолгим и жалким до бессмысленности.
      - Неужели до такой степени силен этот таинственный некто?
      - Больше, чем мы можем себе представить, - вздохнул Тиермес. - Ну, вот и поговорили о приятном...
      - Прости, пожалуйста.
      Он хотел было что-то добавить, но тут со стороны храма появился бегущий человек, который размахивал руками и кричал:
      - Госпожа! Госпожа!!! Там к вам!!!
      Кто к ней пожаловал, посланец отчего-то вслух не произносил. Наконец он добежал до своей госпожи и, задыхаясь от быстрого бега, доложил:
      - У ручья вас ждут двое... гостей, - перевел взгляд на Тиермеса, задрал голову вверх, чтобы рассмотреть его лицо, и сказал: - Ой!
      Владыка Ада Хорэ только рассмеялся. Затем взял под локоть свою спутницу и предложил:
      - Пошли к ручью. Если мне не изменяет чутье, то это га-Мавет и его братья.
      Бессмертные заметно нервничали в ожидании Каэтаны. А-Лахатал отошел к воде - там он чувствовал себя уютнее - и погрузился в созерцание колышущихся водорослей. Арескои нетерпеливо шагал в тени деревьев. Черный бог казался спокойнее остальных, к тому же он очень сильно ослаб. На правое плечо его был накинут плащ, падавший пышными складками, так что стороннему наблюдателю невозможно было догадаться о том, что выше локтя руки уже нет. Меч был передвинут на правую сторону и явно мешал желтоглазому с непривычки. Он плохо освоился со своим уродством и выглядел немного растерянным. Лицо его после перенесенных страданий осунулось и побледнело, нос заострился, скулы выступили, а под глазами залегли темные тени. Но выражение жестокости и презрения исчезло, а взгляд смягчился и стал гораздо живее.
      Когда Интагейя Сангасойя в сопровождении Тиермеса приблизилась к ожидавшим бессмертным, они неловко поклонились ей. Им было непривычно приветствовать недавнюю свою противницу и неудавшуюся жертву как Великую Богиню, хранительницу Сути и Смысла вещей. А га-Мавету было горько представать перед ней искалеченным и побежденным: не умели Новые боги просить о помощи и снисхождении, и страх, что их заставят это делать, был сильнее любого другого страха.
      - Приветствую вас, друзья мои, - сказала она, улыбаясь. - Ну, наконец-то и вы навестили меня. Я рада, что вы пришли.
      Арескои подошел к ней и пристально посмотрел в глаза:
      - Ты знаешь, что раньше...
      - Тебе неприятно вспоминать об этом, вот и не вспоминай. Я знаю, что теперь все переменилось и ничего из того, что было прежде, не встанет между нами.
      Она помедлила немного.
      - Тиермес сказал мне, что случилось. Если я хоть чем-нибудь смогу помочь, то буду рада это сделать. - Затем поклонилась га-Мавету: - Я искренне сожалею. Но ты сильный, и ты справишься.
      Черный бог изумленно посмотрел на нее. Он-то никак не мог забыть поединок с Кахатанной, во время которого погиб Джангарай. И был уверен, что она никогда смерти ингевона ему не простит. Однако сожаление Интагейя Сангасойи было совершенно неподдельным - в этих тонкостях га-Мавет начал разбираться. Она смотрела на него с жалостью и скорбью, и Бог Смерти вдруг заметил, что глаза у нее обведены темными кругами, как от бессонницы или перенесенных страданий, а веки слегка воспалены. Щеки юной богини сильно запали, и вообще она выглядела очень уставшей и измученной.
      - Тебе плохо? - участливо спросил желтоглазый.
      - Не слишком хорошо, - ответила она. - Скорбные времена грядут.
      - Я уже это понял...
      Бог Смерти заглянул в глаза Кахатанне:
      - Ответь мне, неужели в твоем сердце нет ненависти? Столько зла, сколько причинили тебе мы...
      - Разве ты уже не понял, что ненависть иссушает душу? Ты сам столкнулся с ненавистью в чистом виде. Она высосет тебя, а потом заполнит образовавшуюся пустоту чернотой и злобой. И тебя уже нет. Поэтому, хотя боль моя велика, я предпочитаю ее - это чувство живого. А ненависть - удел мертвеца.
      - Ты говоришь странно, - прошептал Арескои, который с напряженным вниманием слушал Интагейя Сангасойю. - Но я понимаю тебя.
      - Я рада.
      - А что ты скажешь по поводу происшедшего с нами?
      - Скажу вот что: помимо всего плохого есть в этом и хорошее - вы столкнулись с Врагом лицом к лицу и убедились, что Он все-таки существует... жаль, что это так дорого обошлось.
      - Что ты намерена делать?
      - Мне необходимо уйти во внешний мир, но я не могу собраться в дорогу, потому что у меня нет никаких ориентиров. Видите ли, когда я утратила память, то позабыла и все, что мне было известно о местонахождении нашего противника, все, что как-то относилось к нему. Думаю, то, что я была выброшена с Арнемвенда, и случилось оттого, что я слишком много о нем знала или могла узнать в самом скором времени. Может, Олорун... Не помню... Если бы мы вместе попытались решить эту задачу...
      Тут она обратила внимание, что взгляды трех богов прикованы к чему-то за ее спиной. Обернулась. Там стоял Барнаба в немыслимом наряде из ярких заплат, в кисточках и помпонах. На одной половине лица у него буйно курчавилась рыжая борода, а правая - гладко выбритая - была покрыта голубыми цветочками.
      - Как лучше? - спросил он.
      - А что обозначают голубые цветочки?
      - Это веснушки, - оскорбился Барнаба, - не ясно?
      - Представь себе - нет. Лучше поговори с нашими гостями.
      - Приветствую вас, мальчики, - буркнул Барнаба. - Чем тебе веснушки не нравятся?
      Арескои даже не рассвирепел, настолько нелепым показался ему чудак, назвавший его, грозного и беспощадного Победителя Гандарвы, мальчиком.
      - Кто это? - спросил он у Тиермеса.
      - Время, - беспечно откликнулся Жнец.
      Га-Мавет взялся за голову.
      А-Лахатал, как самый рассудительный из всех братьев, нашел в себе силы обратиться к Каэтане как ни в чем не бывало:
      - Ты скажешь, чем помочь тебе?
      - Мне нужно знать все, что происходит в мире странного и необычного. Мне нужно вспомнить, что я потеряла в нынешнем своем воплощении, что не восстановилось. Мне нужно вспомнить все тайны. Правда, нелегкая задачка? Но вы почти всесильны, вы можете узнать так много. Помните о существовании Врага, ищите Его, не упускайте из поля зрения поступки людей - если Он собрался в скором времени проникнуть в наш мир, то какие-нибудь события ясно укажут на это. Я понимаю, что говорю расплывчато, кратко и невразумительно. Но именно поэтому я и боюсь, что не вижу вещей, истинную природу которых могла бы прозреть...
      - Предупрежден - значит вооружен, - подвел итог Барнаба.