Каэ любит рассматривать их, находя эти вещицы совершенными в своем роде. Она видит, как Ма-Гуа выставляет вперед изображение какого-то великана в золотом венце с драконьими крыльями. Если судить по пропорциям, то он обладает громадным телом. На ее памяти только Бордонкай мог бы с ним сравниться.
      - Это урмай-гохон Самаэль, - говорит Ши-Гуа.
      - Тот самый варвар, который завоевал Сихем, - на всякий случай поясняет Ма-Гуа.
      Да-Гуа молчит.
      Он залюбовался крохотным енотом, который бегает сквозь него взад и вперед, устраивая что-то в своем жилище.
      - Урмай-гохон завладел сокровищами Джаганнатхи, - говорит Ма-Гуа, но Каэ не дает ему продолжать:
      - Да что же это за напасть: сокровища Джаганнатхи, талисманы Джаганнатхи, перстень Джаганнатхи. Есть что-нибудь, что не относится к этой одиозной фигуре?
      - Есть, - совершенно серьезно отвечает Да-Гуа. - Но об этом мы расскажем позднее. А сейчас нам нужно рассказать тебе о вещах Джаганнатхи.
      Каэ скрежещет зубами, но покоряется необходимости. Она и сама понимает, насколько мало знает о том, что случилось вокруг нее за последнее время.
      - Император не должен стремиться воевать сейчас с этим варваром, - говорит Да-Гуа. - Было бы прекрасно избавиться от него, но это невозможно до того, как ты завладеешь перстнем. Правда, он будет с каждым днем набирать силы, но тут уж ничего не поделаешь. С ним нужно действовать наверняка. Отговори императора от его планов, даже если урмай-гохон пойдет с войском на Бали.
      - Он не пойдет на Бали, - возражает Ма-Гуа. - Он слишком умен и не станет рисковать.
      Каэтана ждет, что скажет по этому поводу Ши-Гуа.
      Ши-Гуа молчит.
      - На Джемаре беда, - продолжает Ма-Гуа. - Некто или нечто скрестил хорхутов с людьми и создал новых существ. Они крайне опасны тем, что обладают разумом и волей человека и при этом свирепостью и злобным нравом животного.
      Каэтана о хорхутах слышала очень давно и краем уха.
      Ши-Гуа видит, что она в недоумении, и торопится объяснить:
      - Хорхуты издревле населяли Джемар. Кроме них там было мало живых существ, потому что они уничтожают всех, кто иной крови. У них всегда был разум отличный от человеческого, но из-за своей свирепости и кровожадности они не достигли состояния цивилизации. И жили как звери. Теперь же они представляют собой грозную опасность. Предупреди Джоу Лахатала и его братьев. Они должны что-то предпринять.
      - Хорошо, - соглашается Каэ.
      Ее радует и одновременно слегка пугает то, что впервые за все время их знакомства монахи заговорили конкретно. Они не просто анализируют обстановку, но и делают выводы. Словно в ответ на ее мысли Ши-Гуа говорит:
      - Мы не должны были бы давать советы. Но времени мало, и ты не справишься в одиночку. Правда, Ма-Гуа?
      Ма-Гуа молчит.
      - Бессмертные по твоей просьбе разыскивают наследника Аэдоны, Пресветлого Эльфа Энгурры... - не то спрашивает, не то утверждает Да-Гуа.
      Каэтана кивает. Она сосредоточена и напряжена.
      - Пусть ждут его у Гайамарта, - говорит монах.
      - А каким образом? - опешивает богиня.
      - Это длинное построение, тебе его незачем отслеживать. Скажи Траэтаоне, чтобы ждал в Аллефельде. Там понадобится его помощь.
      - Хорошо, - покорно соглашается Интагейя Сангасойя.
      Истина не склонна устанавливать свое главенство и не чувствует себя угнетенной, выслушивая советы и подсказки.
      - В Аллаэлле творится злое. Попроси повелителей мертвых отправиться туда.
      - Попрошу.
      - Но пусть ни один из них не пытается сделать все сам. Пусть идут вместе.
      - Я скажу им, если они согласятся...
      - Они должны послушать тебя, - говорит Ма-Гуа. - Нынче твое время. И без тебя никто не может ничего решать.
      - Почему? - изумляется Истина.
      - Твое дело - отличать настоящее от поддельного, злое от доброго, полезное от вредного. У тебя много работы.
      - Это правда. - Она пожимает плечами. Отмахивается от назойливой осы.
      Трое монахов смотрят на нее странными взглядами.
      - Теперь иди. Тебя ждут.
      - А вы?
      - Мы вернемся, когда в нас возникнет необходимость. Мы тоже платим по своим счетам. Пришло наше время расплачиваться.
      Кахатанна предпочитает не спрашивать у них, чем платят такие, как они. Она встает с травы, отряхивается, улыбается.
      - До скорого свидания, - произносит с легким оттенком грусти. - Я буду ждать вас.
      Трое монахов медленно и глубоко кланяются ей. Как никогда раньше не кланялись.
      Трое монахов молчат.
      В ожидании Интагейя Сангасойи голодный император ходит вдоль накрытого стола и рассеянно жует кусочек солоноватой лепешки. Агатияр чувствует себя немного спокойнее - он успел подкрепиться блюдом-другим и теперь готов терпеливо сидеть здесь хоть несколько часов.
      - Позволит ли император нарушить его трапезу? - спрашивает от порога одетый в шелка и бархат юный вельможа - верный соратник императора и любимый ученик Агатияра.
      Это фаррский князь Дзайсан-толгой. Он исполняет обязанности советника по иностранным делам в мирное время - нельзя сказать, чтобы он этим был горд или счастлив. Как и его обожаемый император, юный Дзайсан чувствует себя гораздо более уверенно на поле боя. Он командует конным отрядом тхаухудов, и это у него выходит намного лучше, чем писание бумаг.
      Но Агатияр непреклонен. Даже император не смеет протестовать, понимая в глубине души всю меру правоты своего наставника. Глядя на повелителя, Дзайсан-толгой тоже корпит над надоевшими письмами, разбирается с послами мелких государств, решает простые вопросы. Кроме того, с аитой его связывает давняя детская дружба. Князь посвящен в сердечные тайны Зу-Л-Карнайна и вот уже два дня старается не попадаться ему на глаза, взвалив на себя львиную долю забот. Он хочет, чтобы император насладился хотя бы видимостью покоя со своей возлюбленной. Дзайсан-толгой, безусловно, молод, но достаточно прожил, чтобы правильно истолковать блаженное выражение на лице Зу, появившееся с позавчерашней ночи.
      Он бы и теперь не беспокоил аиту, но дело не терпит отлагательств, и князь не вправе решить его сам.
      - Входи, - приглашает его Зу-Л-Карнайн.
      - Прости, Зу. Я думал, ты не один.
      - Он на самом деле не один, - недовольно бурчит Агатияр. - Я еще занимаю немного места в этом мире.
      - Прости и ты, Агатияр. Ты ведь знаешь, что я думал.
      - Конечно, - отвечает визирь. - У вас, бездельников, только это на уме и есть.
      Молодые люди улыбаются.
      В присутствии посторонних такого разговора не могло бы состояться, потому что и Агатияр, и приближенные Зу-Л-Карнайна всячески стараются создать образ грозного и властного императора, с которым нельзя спорить и которого опасно раздражать непослушанием и нерасторопностью. Но наедине они опять становятся добрыми друзьями, которые не имеют друг от друга секретов, и это помогает им выжить.
      - Что там у тебя? - спрашивает Агатияр.
      - Прибыл посол от урмай-гохона Самаэля. Если не ошибаюсь, это тот варвар, который завоевал Сихем?
      - Не ошибаешься, - бурчит визирь, косясь на императора.
      Только не хватало, чтобы ополоумевший варвар объявил войну аите. Тот, конечно, как на крыльях помчится воевать, а это совершенно несвоевременно, если учесть, что мудрый Агатияр в первый раз за всю свою долгую жизнь боится попасть впросак.
      - Тогда приглашай его сюда, - говорит император. - Сейчас Интагейя Сангасойя присоединится к нам, и будет правильно, если она тоже услышит, что хочет сообщить этот Самаэль.
      - Бегу, Зу! - говорит Дзайсан-толгой, разворачиваясь на каблуках.
      Он любит красивую обувь и красивую одежду. Сам аита исповедует строгий образ жизни, и вкусы у него соответственные. Иностранные послы бывают поражены, увидев его торжественное одеяние - простой белый наряд и алый плащ без особых украшений. Драгоценностей он тоже не любит. Приходится придворным восстанавливать равновесие и поддерживать честь империи. Дзайсан-толгой с радостью исполняет эту часть своего долга - он весь сверкает и переливается драгоценными камнями. Если его бросить в воду, то он непременно пойдет на дно под тяжестью золота и украшений.
      Сейчас на нем переливающийся сапфирными и изумрудными красками шелковый костюм, изумрудные сапоги до колен, сшитые из такой мягкой кожи, что они кажутся бархатными, на голове остроконечная шапка, опушенная серебристым мехом и расшитая хризолитами, аметистами и александритами. Тонкие пальцы унизаны перстнями, а к шитому серебром поясу привешен узкий и длинный кинжал с чеканной гардой.
      Он великолепен и знает это.
      У ворот дворца терпеливо дожидается приема посольство варваров. Возглавляет его ровесник князя, назвавший себя Арханом. Рядом с Дзайсан-толгоем он выглядит грубым, неотесанным и нищим. Похоже, что это немного расстраивает его. Во всяком случае, искушенный в придворных интригах, юный вельможа подмечает легкую тень досады, которая скользит по лицу посла всякий раз, как он смотрит на него.
      - Император ждет тебя, - произносит князь.
      Он стоит у входа во дворец во главе десяти или пятнадцати своих помощников, отряда тхаухудов и акара. Поодаль толпятся многочисленные слуги, готовые исполнять любые приказания.
      - О твоих людях позаботятся. Скажи, что они хотят получить на обед, что принято у вас, - продолжает он, словно не замечает замешательства посла.
      Архан немного растерян. Прежде, когда они только завоевали Сихем, урмай-гохон казался ему центром Вселенной, великим воином и самым грозным и могущественным владыкой, какой только может быть. Крепость Файшан не поразила его воображения, потому что была похожа на Аруз - только побольше и побогаче. Вообще Сихем, даже его знаменитые храмы, не потряс воображение молодого варвара. Но Курма превзошла все ожидания. Он и представить себе не мог, что на свете есть такая красота.
      Густые леса, озера, быстрые реки напоминали юноше его собственную страну. Но города, которые они миновали, прежде чем добрались до Ира, были неописуемы. Неприступные стены, сложенные из белых или розовых глыб такой величины, что Архан не представлял, как их громоздили одна на другую, многочисленные источники с прозрачной холодной водой, вырытые на центральных площадях и надежно защищавшие жителей от жажды во время возможной осады, бассейны и фонтаны из зеленого мрамора и лазурита, пышные сады, деревья в которых ломились под тяжестью спелых и сочных фруктов, и огромные пространства полей за городскими стенами. Поля, на которых выращивали злачные культуры в таком количестве, поразили людей танну-ула чуть ли не больше всего.
      В пути им часто встречались воинские подразделения - пешие и конные, тяжело и легко вооруженные. Архан смотрел на них и не представлял, как можно сражаться с таким противником. Дисциплинированные, прекрасно вооруженные, опытные воины, они даже двигались иначе, чем его спутники-чайджины. А о том, как они управлялись с конями, даже не было смысла говорить. Поэтому Архана радовало то, что он вез императору предложение мира, - и он лишний раз оценил мудрость и предусмотрительность сына Ишбаала.
      Провожая его в путь, урмай-гохон сказал так:
      - Езжай и убеди их в том, что мы не собираемся воевать с аитой. Позже, когда армия наша будет сильнее, мы сразимся с ними. Но не сейчас.
      Дзайсан-толгой понравился молодому варвару. Под пышными одеждами и гроздьями украшений он разглядел гибкого и сильного хищника, опасного противника и умелого воителя. Архан сгорал от нетерпения, желая посмотреть, как выглядит император. Он представлял Зу-Л-Карнайна огромным, таким же как Самаэль, но более старым, грузным, свирепым...
      В сопровождении вельмож посол прошел через длинную анфиладу комнат и наконец остановился на пороге трапезной, которую охраняли четверо стражников с тяжелыми алебардами. Их серебряные доспехи сверкали и сияли так, что глазам было больно смотреть.
      Архан незаметно оглядывался по сторонам, чтобы не показаться своим спутникам полным невеждой. Однако он не мог скрыть восхищенного взгляда. Ему нравилось все - и мозаичный пол, замысловатый узор которого был выложен из лазурита, бирюзы, яшмы и агатов, и светлые стены, на которых было развешано прекрасное и диковинное оружие, и лепной потолок, расписанный сюжетами на военную тему. А главное, его потрясли скульптуры и картины. В Сихеме не было ничего подобного. Поскольку все его жители поклонялись Шуллату, то там было принято украшать храмы стилизованными изображениями языков пламени, а всюду преобладал красный цвет, угнетавший человека.
      Гениально схваченные движения животных и людей, будто окаменевших в один миг по желанию мастера, потрясли Архана. Он, как мог, замедлял шаг, чтобы все как следует рассмотреть. Дзайсан-толгой понял это и старался не торопиться. Он проникся к послу Самаэля неосознанной симпатией.
      Но вот и трапезная. Император ждет. Слуги, повинуясь знаку, распахивают тяжелые двери и встают по обе стороны, пропуская гостя. Архан переступает порог и окаменевает.
      Перед ним, за уставленным яствами столом, сидят трое. Во главе стола находится молодая женщина - невысокая, хрупкая, с непокорной гривой черных волос, спускающихся до лопаток, с точеным профилем и изогнутыми бровями. Она одета в простой мужской костюм - подобную одежду Архан видел на жителях Курмы: светлая рубаха с пышными рукавами, узкими манжетами и отложным воротником и обтягивающие кожаные штаны коричневого цвета. На ногах у нее высокие сапоги на шнуровке, из-за голенища торчит рукоять кинжала. Талию охватывает широкий пояс с металлическими бляхами.
      По правую руку от нее сидит его, Архана, ровесник. Высокий и могучий, наверное на голову выше варвара, светловолосый и голубоглазый, в белом наряде без украшений. Он смотрит на женщину странным взглядом. Архан никогда в жизни не видел, чтобы кто-нибудь из мужчин танну-ула так рассматривал своих жен или дочерей. И его этот взгляд потрясает.
      Третий - седобородый старик, немного грузный, немного сердитый. В синем халате, шитом серебром, и синих шароварах, в простой белой чалме. Он цепким взглядом рассматривает самого Архана, словно пытается выяснить всю его подноготную в первую же минуту встречи.
      Посол танну-ула не может представить себе, кто из этих троих является императором. Наконец он решает, что его не допустили до аиты, и собирается было оскорбиться по этому поводу, как сопровождавший его пышно разряженный юноша, представившийся князем Дзайсан-толгоем, низко склоняется перед сидящими за столом и произносит речь, от которой Архану становится не по себе.
      - О Интагейя Сангасойя, Мать Истины и Суть Сути, Великая Кахатанна, и ты, Потрясатель Тверди и Лев Пустыни, повелитель мой, Зу-Л-Карнайн, позволю ли я себе нарушить вашу беседу сообщением, что посол прибыл?
      - Пусть войдет и присоединится к нам, - произносит в ответ юноша.
      Архан не верит, что это аита. Аита должен быть совсем другим - страшным, с низким и хриплым голосом, злобным и свирепым. На самый худой конец он готов допустить, что императором является старик в синем, но юноша-атлет настолько далек от сложившегося у варвара образа, что он не может заставить себя обратиться к нему с приветствием. Так стоит и молчит.
      Дзайсан-толгой чувствует, что что-то не так, и наклоняется к варвару:
      - Перед тобой Богиня Истины и Сути, Великая Кахатанна, и наш повелитель, император Зу-Л-Карнайн. Я советую тебе приветствовать их.
      Архан механически кланяется, с трудом воспринимая происходящее. После роскоши и богатства столицы, после пышных и разряженных вельмож император представляет собой невероятное зрелище. Присутствие же живой богини, да еще столь скромно и просто одетой, Архан вообще отказывается осознавать. Он бормочет что-то неразборчивое, подавленный собственной неловкостью.
      - Что за послание ты привез? - приходит ему на помощь старик. - У тебя есть письмо урмай-гохона Самаэля?
      - Да, - отвечает Архан послушно.
      Речь старика ему понятна, но звучит немного непривычно - мешает иной выговор, и ему приходится напрягаться, чтобы уразуметь, что говорит собеседник.
      - Тогда давай его сюда.
      Архан вынимает из-за пазухи кожаный кошель, в котором лежит письмо его повелителя. Он знает его наизусть, на тот случай, если с бумагой что-либо произойдет. Поэтому он не прислушивается к тому, что старик читает вслух, склонившись перед юношей.
      - Урмай-гохон не хочет воевать с тобой. Он не поведет свои войска на Бали и предлагает тебе свою дружбу, - говорит между тем Агатияр. - Это радует, не так ли, повелитель?
      - Мы рады, - произносит Кахатанна величественно.
      Она действительно рада, что отпадает необходимость убеждать Зу не развязывать войну с владыкой танну-ула. Теперь у них есть время на короткую передышку. Она понимает, что перемирие это недолгое и что Самаэль сам вскоре ринется в бой. Но это будет не сейчас - и то ладно.
      А Архан Дуолдай, посол урмай-гохона Самаэля, крепкий молодой варвар в сихемской кольчуге до колен, смотрит на молодого аиту, не отрывая от него глаз.
      Зу-Л-Карнайн дружески улыбается ему.
      Кайемба гудела от слухов, которые доходили сюда из Аллаэллы, один хуже другого. Мерроэ находился в состоянии активной готовности к войне, которая могла начаться в любой день. Хотя положение соседнего государства было отчаянное, и оттуда толпами прибывали беженцы, рассказывая такие ужасы, что кровь стыла в жилах. Сначала им не верили, но потом вдруг опомнились. С чего бы это вдруг людям покидать насиженные места, бросать дома и имущество, рисковать состоянием на больших дорогах, чтобы со скудным скарбом приходить в страну, с которой раньше особо не ладили. Видно, впрямь в Аллаэлле не так уж и спокойно.
      Когда племянники короля Колумеллы прибыли ко двору, этому не придали серьезного значения. История Бендигейды Бран-Тайгир была известна всему Варду, и никто не сомневался в том, какая судьба ожидает несчастных принцев на родине. Но о том, что произошло после их отъезда, рассказывали шепотом, при закрытых дверях, днем и сделав охранительные знаки.
      В толпе беженцев легко затерялись двое - полуэльф и мохнатый альв. И хотя их соплеменников в Мерроэ встречали редко, сам бесконечный поток людей мешал обратить внимание на отдельных путников. Рогмо и Номмо странствовали без помех и приключений, прибившись к группе переселенцев, шедших из-под Аккарона.
      Человек двести или двести пятьдесят хотели найти защиту и справедливость у наследных принцев, для чего стремились попасть в столицу Мерроэ, где находились сейчас отпрыски королевской фамилии. Шли семьями, везли тележки с ручной кладью, вели в поводу коней, гнали коз, коров и быков. Громко мяукали кошки, вцепившись лапами в узлы, - они ехали весь путь на вещах или на руках у хозяев. Только один - отчаянный, рыжий, с рваным ухом - бежал трусцой около маленькой белокурой девочки. Вся эта процессия мычала, ржала, блеяла и совершенно специфически пахла. Люди шли молча. Альв и Рогмо странствовали верхом.
      Они двигались медленнее, чем им того хотелось бы, зато безопасность была практически гарантирована. Вряд ли их кто-то смог бы обнаружить среди шумного потока людей, который исполинской змеей струился по дороге на Кайембу. Останавливались на отдых два раза: один - в полдень, чтобы пересидеть самый зной в тени деревьев и немного прийти в себя после утреннего перехода, второй раз делали привал на ночь, разжигали костры, рассаживались по кругу.
      Никто никого не расспрашивал. Людям довелось пережить такое, что редко кто по собственной воле возвращался в воспоминаниях к последним дням пребывания в Аллаэлле. Чаще всего обсуждали планы - в большинстве своем невыполнимые или до жалости нелепые. Но людям необходимо было чем-то занять свой разум, чтобы не думать о погибших близких, о потерянных домах. О родине, утраченной очень надолго, если не навсегда.
      Случалось и так, что засыпавший ночью возле костра утром уже глаз не открывал. Таких хоронили в близлежащем лесу или прямо под дорогой, многие уходили в мир иной безымянными, беспамятными, и никто даже не оплакивал их. Возможно, для этих одиночек смерть была не самым худшим выходом. Нехитрый скарб клали в могилу вместе с хозяином, ценных вещей у них не было.
      Хуже всего приходилось собакам. Пока у них были хозяева, они, сохраняя в глубине души страсть к бродяжничеству, чувствовали себя вполне в своей тарелке, бегая туда и обратно, затевая шумную возню и выпрашивая лакомые косточки. Но если их хозяин умирал, то ошалевшие от горя псы не знали, что делать. Некоторые из них дико и протяжно выли, лежа на свежевырытых могилах. Иные пытались лапами разрыть землю. Многие метались от людей назад к могилам, не желая покидать любимых хозяев, но и боясь остаться одни.
      Больше всего тронул сердце Рогмо осиротевший накануне громадный лохматый пес. Он молча проводил своего хозяина в последний путь, а затем встал на невысоком холмике, разглядывая людей тревожными и печальными глазами, будто просил, чтобы кто-нибудь взял его с собой. Полуэльф не выдержал. Спешившись, подошел к псу и присел перед ним на корточки.
      - Тебе пса не хватает для полного счастья? - окликнул его Номмо.
      - Не могу смотреть спокойно - он что, так и останется здесь стоять, потому что не понадобился никому?
      - Тебе он тоже не нужен.
      - Это с какой стороны посмотреть, - ответил князь Энгурры. - Я его понимаю, мы с ним оба никому не нужны, по большому счету.
      - Это неправда, - сказал альв, подъезжая поближе. - У тебя есть я.
      - Значит, у него будем мы с тобой. Я понимаю, что в пути это обуза, но не представляю, что сейчас я спокойно уеду, а он будет здесь стоять все время и заглядывать в глаза людям, которым не до него, пока не поймет, что никто и никогда не возьмет его к себе. Это предательство.
      - Но это же не твой пес! - взмолился Хозяин Огня. - Ну что мы с ним будем делать?
      - Любить, наверное.
      Рогмо протянул руку к собаке:
      - Пойдешь со мной?
      Пес обнюхал его влажным носом, посопел, будто обдумывал предложение. Затем нерешительно переступил с лапы на лапу и махнул хвостом. Осторожно - для пробы.
      - Пошли, пошли, - позвал Рогмо, хлопая себя ладонью по бедру.
      Пес оживился, сильнее завилял хвостом и гавкнул. Голос у него оказался не из слабых - получилось нечто среднее между ревом разбуженного среди зимы медведя и ругательством пьяного капитана наемников.
      - Тебе надо меньше лаять, дружок, - рассмеялся Рогмо, успокаивая шарахнувшегося в сторону коня.
      Однако конь и пес быстро нашли общий язык. Конь вытянул шею и потянулся к собаке, пес деловито обнюхал его и что-то проворчал. Похоже, одобрительное.
      - Ну, согласен? - спросил полуэльф, ставя ногу в стремя.
      Номмо с интересом наблюдал за происходящим.
      Пес решился. Он еще раз покрутился на могиле, вздохнул и потрусил следом за новым хозяином. Почему он выбрал его, осталось для наследника Энгурры загадкой. Возможно, потому, что на пса действительно больше никто не обратил внимания.
      Это был громадный зверь, могучий и невероятно выносливый. Серая лохматая шкура его вызывала смутные ассоциации с волчьими предками. На это сравнение наводили и желтые прозрачные глаза. Но размеры колебались между горным медведем, вставшим на четыре лапы, и упитанным теленком. Рогмо не хотел бы иметь такого пса своим противником. Пес, похоже, сознавал всю степень своей силы, потому что вел себя крайне уверенно. Он бежал рядом с конем Рогмо, и не было заметно, что он устал или выдохся.
      - Красавец, - обратился к нему полуэльф. - Слышишь, ты очень красивая собака. Как же мне тебя назвать?
      - А зачем тебе его называть? - спросил Номмо. - Я слышал, как хозяин как-то звал его. Его кличка Тод.
      Услышав свое имя, пес задрал голову и пристально посмотрел на альва.
      - Нет, - сморщил тот мохнатое личико. - Я не твой хозяин, твой хозяин вот. Рогмо, позови его ты.
      - Ко мне, Тод, - не заставил себя упрашивать полуэльф.
      Пес изобразил на морде что-то вроде улыбки. Он был очень смышлен, и новый хозяин ему понравился.
      Когда остановились на ночь на краю леса, Рогмо честно поделился с новым другом своими нехитрыми запасами. Он отдал псу половину лепешки и кусок вяленого мяса. Альв тоже протянул кусок. Его лапку Тод обнюхал тщательней. Видно было, что он сталкивался с подобными существами и раньше, но толком не знает, как к ним относиться. Они были больше похожи на него самого, чем на человека, но пахло от них больше человеком, чем зверем. Видимо, Номмо остался для пса неразрешимой загадкой. Поев, он повозился немного, улегся прямо на сапог полуэльфа, придавив ему ногу, отчаянно зевнул, издав странный ревущий звук, и моментально заснул. Он страшно устал за этот долгий и кошмарный день.
      В Кайембу они пришли вечером следующего дня. Рогмо бывал здесь дважды. Первый раз, когда был телохранителем какого-то таорского вельможи, прибывшего в Мерроэ на свадьбу к собственному брату, второй - по своим личным делам. Личные дела в основном выражались в бесконечном посещении знаменитых на весь Вард кабачков, в которых крепкое вино сначала поджигали, а потом уже подавали на стол. В полумраке винных погребков это производило потрясающее впечатление.
      Поэтому на улицах города Рогмо ориентировался вполне сносно. Выяснилось, что альв тоже неоднократно посещал столицу, и они быстро договорились, что остановятся в известной гостинице "Шестнадцать утопленников". Наверное, хозяин и сам не знал, почему его заведение называлось так странно, но факт оставался фактом - одна вывеска привлекала толпы любопытствующих, так что от постояльцев отбоя не было.
      Это было прелестное небольшое здание, выкрашенное в яркий и сочный голубой цвет, с высокой розовой крышей. Особое очарование ему придавали несимметричные балкончики с чугунными решетками, водосточные трубы из зеленой бронзы в виде чешуйчатых змей и высокие стрельчатые окна, забранные веселенькими занавесками. Парадная дверь выходила на маленькую террасу, верхняя площадка которой была выложена цветной мозаикой. С обеих сторон от входа росли громадные древние тополя, да и весь двор гостиницы был зеленым, как небольшой кусочек леса. В центре двора стоял неправильной формы фонтан, имитирующий озерцо. Вода весело журчала по куче камней, наваленных посредине, в фонтане плавали прекрасные водяные лилии и лотосы нежных розовых, желтых и сиреневых тонов. А между их длинными ярко-салатовыми стеблями весело сновали золотые рыбки. Позади "Шестнадцати утопленников" раскинулся не самый большой, но зато один из самых ухоженных и любовно пестуемых в Кайембе садов, в котором росли преимущественно персиковые и вишневые деревья.
      Полуэльф всегда останавливался здесь и однажды даже прожил в этом гостеприимном месте около четырех недель. Теперь он рассчитывал на давнее знакомство с хозяином, хоть и побаивался, что тот не вспомнит его.
      Однако Нертус признал Рогмо, несмотря на то что прошло довольно много лет со времени их последней встречи.
      - Привет! - сказал он, как будто они расстались вчера. - Остановишься у меня?
      - Был бы рад, - ответил полуэльф, спрыгивая с коня.
      - Тогда в чем вопрос? Только сегодня утром освободилась комната на двоих. Берете?
      - Берем. Познакомься, это мой друг и спутник... - Рогмо слегка замялся, чтобы не допустить ошибки, и уверенно произнес после паузы: - Воршуд. Воршуд из старинного и славного рода Воршудов - медик, ученый и историк.
      - Приятно удивлен, - сказал Нертус, крепко пожимая мохнатую лапку.
      Хозяин гостиницы был абсолютно нетипичным представителем своей профессии. Деньги, конечно, не являлись для него мусором, нo и не играли важной роли. Он вполне довольствовался тем, что приносило его предприятие, и не стремился его расширить. Тем более он не зарабатывал деньги там, где за это приходилось расплачиваться собственным достоинством, в связи с чем гораздо охотнее принимал у себя людей, которые ему были симпатичны, нежели тех, кто мог заплатить больше. Рогмо в этом отношении был исключением, и исключением весьма приятным. С хозяином у него буквально с первых же минут знакомства установились теплые и дружеские отношения, а деньги у него водились всегда - и немалые, потому что эльфийские меченосцы очень высоко ценились и за свои услуги получали весьма и весьма много.
      Рогмо был точной копией своего отца. То, что в его жилах текла человеческая кровь, могли определить только сами эльфы, а вот люди его своим не признавали, считая представителем древней расы. Наследника Энгурры подобное положение вещей всегда устраивало. Он не чувствовал себя изгоем потому, что легко сходился с людьми в силу общительности своего характера, да и потому, что в глубине души все-таки был человеком, как его мать.
      Нертус искренне привязался к полуэльфу и даже был в курсе некоторых его любовных приключений - где бы Рогмо ни странствовал, он обязательно влюблялся, и никогда его чувство не оставалось без взаимности. Правда, нужно отметить и то, что страсть его так же быстро угасала.
      - У меня еще пес, - смущенно показал Рогмо на стоявшего в стороне лохматого спутника.
      - Это ты называешь псом? - нарочито округлил глаза хозяин "Шестнадцати утопленников". - Это дополнительный конь, и я не знаю, из каких соображений ты его переименовал в собаку. Но своя рука владыка, и потому пусть его будет пес. Как звать?
      - Тод...
      - Хорошее имя, - похвалил Нертус. - Пса и должно называть именем коротким и удобопроизносимым. Иначе его не дозовешься. Тут недавно собачьи бои были, так такой потешный вышел случай. - И хозяин сам захихикал, вспоминая. - Один, значит, из Аллаэллы прибывший участник выставил такого же громадину - ну, может, чуть поменьше твоего. И имя было соответственное - Эугусто-Громобой. Положил этот Эугусто наших мохнатиков за милую душу, и предстоял ему последний бой со всегдашним фаворитом: такой, знаешь, был у нас гладкошерстный, мощный, с крокодильими челюстями, по кличке Демон. И как на грех какая-то котяра обезумевшая заскочила за оградку и напугалась до полусмерти при виде этих монстров. Взвыла, значит, и драпать. Те, конечно, за ней - какая собака устоит? Хозяева за ними, следом болельщики, зеваки, представляешь, бежит толпа и орет на все лады: "Демон! Демон! Эугусто! Эугусто!" Представляешь?
      Рогмо рассмеялся, до того живо Нертус изобразил бегущую и орущую толпу. Номмо тоже захихикал. Довольный произведенным эффектом, хозяин продолжил рассказ: