За два месяца до встречи с епископами Павелич приступил к осуществлению своего плана по уничтожению в НХГ двух миллионов православных христиан, цыган и евреев. В апреле 1941 года распоряжением хорватского правительства был запрещен кириллический шрифт, закрыты православные школы, сербам же предписывалось носить нарукавные повязки с латинской буквой «Р» (Pravoslav), что означало «православный». В мае и июне правительство издало законы, лишавшие евреев права собственности и возможности брака с неевреями. Государственные власти возглавили насильственное обращение православных христиан в римско-католическую веру, не тратя времени на изучение катехизиса и перекрещивая желающих по первому требованию. На протяжении весны и начала лета 1941 года католические священники в сопровождении вооруженных усташей проводили массовое крещение православных сел по всей Военной Крайне и в Боснии-Герцеговине. Одна боснийская газета хвастливо писала, что к сентябрю 1941 года только в одном диоцезе Баня-Лука в католичество было обращено более 70 тысяч сербов[139]. К 1945 году число новообращенных по всему НХГ достигло более трехсот тысяч.

Те, кто принимал католическую веру, нередко в буквальном смысле под дулом автомата, были все поголовно бедными и неграмотными крестьянами – законы НХГ однозначно запрещали вторичное крещение любого, кто имел среднее образование, а также учителей, торговцев, зажиточных ремесленников и крестьян и, прежде всего, православных священников. Вышеперечисленные группы населения считались носителями «сербского сознания» и потому неспособными превратиться в истинных хорватов. Этим людям предстояло либо вопреки желанию покинуть страну, либо умереть. Многие образованные сербы и евреи, особенно жители больших и малых городов, вовремя осознали нависшую над ними угрозу и, не дожидаясь дальнейшего развития событий, бежали либо в Сербию, либо в те прибрежные районы, которые перешли к итальянцам. Правительство НХГ, дабы ускорить исход сербов, договорилось с немцами о транспортировке их поездами в Белград, то есть направляло их прямым ходом в концлагеря, где многих из них вскоре ожидала смерть от голода, болезней и бесчеловечного обращения. Уже в течение лета 1941 года некоторые из этих лагерей для перемещенных лиц по сути дела превращались в лагеря смерти, ставшие впоследствии неотъемлемой принадлежностью Независимого Хорватского Государства.

Среди сербов, предусмотрительно покинувших НХГ до того, как там начался разгул убийств и террора, был и Богдан Деанович, православный священник из Борова на Дунае, что в Восточной Хорватии. Пока отец Деанович жил в изгнании неподалеку от Белграда, он получил весточку из родного города от своего римско-католического коллеги отца Анделько Гречича, судя по всему, человека доброго и не любившего усташей. Борово принадлежало к Дьяковскому диоцезу, которым заправлял епископ Аксамович, видевший в массовом крещении не только способ увеличения своей паствы, но и – хотя и не в первую очередь – спасения жизней православных крестьян. Это письмо доносит до нас страх и моральное разложение, столь характерные для Независимого Хорватского Государства.

Отец Деанович был одним из немногих православных священников в Независимом Хорватском Государстве, кому удалось избежать смерти и сохранить иконы. По крайней мере 130 священников стали жертвами кровавых расправ, начавшихся в апреле 1941 года, когда на деревни Военной Крайны в окрестностях таких городов, как Осиек, Глина, Карловац, Сисак и Книн, из Зафеба хлынули отряды усташских карателей. В деревне неподалеку от Беловара православного священника, школьного учителя и еще 250 крестьян, как мужчин так и женщин, заставили рыть себе могилу, в которой они и были затем заживо похоронены со связанными за спиной руками[141]. У Отошаца в начале мая на глазах у православного священника был буквально изрублен на куски его собственный сын, а с ним и еще 350 односельчан. После этого усташи переключили внимание на отца – выдергали ему бороду и волосы, выкололи глаза и наконец замучили до смерти[142].

В маленьком городке Глина усташи устроили бойню внутри православной церкви, отправив на тот свет тысячу сербов – мужчин, женщин и детей, после чего подожгли церковное здание. В результате в нем заживо сгорела еще тысяча сербов, включая самого священника. Возле Дрвара усташи завели в горы православного священника, а с ним еще семьдесят человек, отказавшихся сменить веру. Там несчастным перерезали горло, а тела сбросили в глубокое ущелье. В Осиеке, в Восточной Славонии, по распоряжению одного францисканца был убит православный священник – несчастный попал в лапы к усташам, где ему отрезали нос, уши и язык и наконец вспороли живот. Из 577 представителей православного духовенства 131 человек, среди них три епископа, пал от рук безжалостных убийц, а еще шестьдесят или семьдесят погибли, защищая себя и свою веру. Усташами было сожжено или взорвано около трети православных церквей, нередко вместе с верующими.

Францисканский орден явился виновником кровопролития в Боснии-Герцеговине, куда он впервые проник в XIII веке для искоренения богомильской ереси. Центром всех операций стал монастырь в Широком Бреге – то была альма-матер многих усташских главарей. По личному распоряжению ее самого знаменитого воспитанника, министра внутренних дел Анте Артуковича, в мае 1941 года в его родном районе была устроена массовая резня сербов, жертвой которой стали около четырех тысяч человек. Один студент, изучавший в Широком Бреге право, вышел победителем в соревновании, перерезав специальным ножом горло 1360 сербам, за что удостоился награды – золотых часов, серебряного сервиза, жареного молочного поросенка и вина[143].

Местный усташ, Виктор Гутич, завербовал в свои ряды еще в годы существования Югославии немало францисканцев, за что в знак благодарности был назначен префектом Западной Боснии. 27 мая, по пути в Баня-Луку, Гутич возмутился, что в Приедоре на виселице не оказалось ни одного серба, в то время как в городке Сански Мост в назидание остальным в петлях болтались двадцать семь тел. По приказу Гутича усташи схватили православного священника Баня-Луки, сбрили ему тупым ножом бороду, выкололи глаза, отрезали нос и уши и, прежде чем окончательно отправить на тот свет, развели на груди огонь. Через несколько дней газета «Hrvatska Krajina» докладывала о церемонии, что состоялась в одной из церквей неподалеку от Баня-Луки: «Освящение первого национального Хорватского знамени в Боснии состоялось в Назаретском монастыре перед бесценной кровью Сестер Христовых… Хоругвь нес Виктор Гутич»[144].

В округе Ливно францисканский проповедник обратился к пастве со следующей речью: «Братья хорваты, идите и режьте сербов, и прежде всего зарежьте мою сестру, которая вышла замуж за серба, а затем убивайте всех сербов подряд. Когда вы закончите свое дело, придите ко мне, я выслушаю ваши исповеди и дарую вам отпущение всех ваших грехов»[145]. Другой францисканец так укорял свою паству: «Вы все старухи и вам всем следует надеть юбки, ведь вы еще не убили ни одного серба. У нас нет ни оружия, ни ножей, и мы должны выковать их из кос и серпов для того, чтобы при первой же встрече резать сербам глотки»[146].

Усташская газета «Hrvatska Krajina» поместила пространный отчет о посещении Виктором Гутичем францисканского монастыря в Петричеваце, где он выступил с пламенной речью:

Гутич одним из первых употребил термин «чистка» (по-сербскохорватски «ciscenje» – «чишчене»), под которым подразумевал уничтожение в НХГ сербов и православных христиан. Позднее это словечко превратилось в полуофициальный эвфемизм, то и дело встречающийся в государственных документах.

К 26 июня 1941 года, когда католические священники собрались, дабы заявить о своей поддержке Анте Павеличу, в Хорватии уже были обращены в католичество, изгнаны из страны или замучены сотни тысяч сербов. Через двое суток, в день святого Вита (то есть 28 июня), когда сербы собираются почтить память предков, павших в 1389 году на Косовом поле, усташи развязали вторую, еще более кошмарную волну массовых убийств. Если вначале зверства, как правило, имели место в районе Военной Крайны, то вторая волна репрессий обрушилась на более многочисленное православное население Боснии и Герцеговины, на горные, каменистые области, прилегающие к Адриатическому побережью. В первые два месяца существования НХГ кровожадное рвение усташей еще как-то сдерживалось присутствием немецких и итальянских оккупационных войск, которым была непонятна эта братоубийственная ненависть и они относились к ней неодобрительно. Однако с началом 22 июня 1941 года операции «Барбаросса» большая часть немецких соединений ушла воевать на Восточный фронт, итальянцы же отступили на свои вновь приобретенные территории на побережье. Утром дня Святого Вита, который, как мы помним, является также датой сараевского убийства, карательные отряды усташей провели массовые аресты православных христиан в Мостаре, других меньших по размеру городках и многочисленных деревнях, особенно в Западной Герцеговине, где хорваты численно превосходили сербов. Усташи хватали, вязали, бросали в застенки тысячи мужчин, женщин и стариков, включая даже тех, кто уже успел изменить веру и теперь исправно посещал по воскресеньям мессу. В большей степени «повезло» тем сербам, кого отвели на окраину города или в близлежащий лес и быстро расстреляли или забили насмерть дубинками. Однако во многих местах усташи, прежде чем окончательно отправить сербов на тот свет, подвергали их всем мыслимым и немыслимым пыткам, возможно, в назидание тем, кому удалось спастись бегством. В деревне Междугорье усташи сбросили в каменоломню, расположенную поблизости от францисканского монастыря, шестьсот женщин и детей.

Преступления, подобные этому, долгое время не подлежали огласке. В НХГ не пускали журналистов, а местные газеты были не настолько глупы, чтобы навлекать на себя гнев усташей. Немецкие и итальянские оккупационные войска не могли без омерзения смотреть на творившиеся вокруг зверства, однако не решались предпринимать против своего союзника какие-либо действия. Хорватский же епископат, собравшийся 29 июня в Загребе, вместо того, чтобы возмутиться действиями усташей, раболепно клялся в верности Анте Павеличу. Однако один из епископов, не присутствовавший на этом собрании, уже далеко не молодой доктор Мишич из Мостара, теперь продемонстрировал миру все свое мужество и силу христианского духа. После резни дня святого Вита епископ распорядился, чтобы священники его диоцеза зачитали в церквах суровое напоминание о том, что те, кто запятнал себя грехом человекоубийства, не могут обращаться за отпущением грехов. И хотя на первый взгляд это может показаться не более чем самоочевидным христианским постулатом, священников в НХГ нередко ждала смерть за произнесенное вслух «Не убий» или за отказ читать «Те Deum»[148] в день рождения Павелича[149].

Возможно, благодаря преклонному возрасту и положению доктору Мишичу удалось избежать преследования со стороны усташей, а самое главное, последние так и не смогли заткнуть ему рот. Когда в августе 1941 года архиепископ Степинац велел епископам регулярно докладывать ему, как идет процесс обращения, лишь один епископ Мостарский осмелился написать полную правду. Из его письма, прочитанного и переведенного на английский Губертом Батлером и Стеллой Александер, становится ясно, что старик в принципе не возражал против обращения православных в католиков, однако осуждал методы, которыми оно проводилось.

По словам ирландского историка Губерта Батлера, ответ архиепископа Степинаца на это удивительное письмо был «на редкость сдержанным и уклончивым». Архиепископ также направил один его экземпляр Анте Павеличу, обвиняя сербов в их же собственных несчастьях – в которых, по его словам, повинны «ненависть и схизма». Батлер сравнивает равнодушие мирового сообщества к массовому истреблению сербов с мильтоновским[151] возмущением вальденсами[152]:

«Но в Пьемонте гонениям подверглись около десяти тысяч вальденсов, в то время как указы Павелича повлекли за собой преследования около двух миллионов православных»[153].

Усташские гонения на сербов в Хорватии и Боснии-Герцеговине в конечном итоге привели последних в ряды партизан Тито, что, в свою очередь, повлекло за собой рождение коммунистической Югославии. Однако в первых три кошмарных месяца существования НХГ сербы оказывали весьма незначительное сопротивление и, как то обычно случалось, безропотно шли на заклание. В отличие от их собратьев в самой Сербии, православные жители Хорватии никогда не сражались в рядах четников против иноземных угнетателей. Более того, на протяжении нескольких сотен лет они оставались честными и верными «гренцерами» Австро-Венгерской империи. Католики в их глазах никогда не были врагами – неудивительно, что сербы оказались застигнутыми врасплох этим взрывом жестокости. И если, по выражению усташей, облавы оказывались успешными, после них в живых не оставалось ни единой души, способной заранее поднять тревогу в других православных деревнях.

В Боснии-Герцеговине, так же как в самой Сербии и Черногории, главными врагами православных испокон веков считались мусульмане. Их даже прозвали «турками», хотя это были такие же славяне, как по крови, так и по языку. Для раздувания этой застарелой вражды усташи привлекли мусульманских головорезов к участию в массовых убийствах сербов, за что последние, в свою очередь, в мае 1941 года перерезали около Баня-Луки тысячу мусульман. Представители мусульманского среднего класса не одобряли действий усташей и даже устроили по всей Боснии-Герцеговине сбор подписей под петицией с осуждением массовых убийств сербов[154].

В июле 1941 года Милован Джилас, проезжая на поезде через Восточную Герцеговину, встретил нескольких сербов, которым чудом удалось спастись от усташских зверств. Один крестьянин рассказывал Джиласу: «Они убивали первого встречного серба, убивали словно скотину – ударом в лоб, а затем сбрасывали в канаву. Чаще всего это делалось так. Еще настанет их черед. Они хотят стереть бедных сербов с лица земли». По словам Джиласа, он не заметил у этих сербов проявления удивления или ужаса: «Нельзя было даже сказать, что они озлоблены – пришла беда, открывай ворота – беда ужасная, потому что человеческая и, возможно, по этой причине преодолимая». Одна девушка, не дрогнув, рассказывала, как усташи увели и убили священника, чиновников и торговцев из ее родного городка, где теперь той же участи остались ожидать женщины и дети. Джилас, обернувшись к первому крестьянину, поинтересовался, а почему крестьяне не встали на свою защиту. «Легко сказать, – прозвучало в ответ. – Мы ведь ничего такого не ожидали. Кто бы мог сказать, что правительство вот так обрушится на людей. У нас ведь нет оружия. Мы предоставлены сами себе, словно скот»[155].

Первыми на защиту сербов в НХГ встали не четники, и не партизаны, а немецкие, в еще большей степени – итальянские оккупационные войска. Из отчетов войск СС видно, что даже этих закоренелых убийц бросало в дрожь от усташских «подвигов». Эсэсовцы откопали трупы нескольких сербов, заживо погребенных в апреле, и отправили их документы в архив, озаглавив: «Что усташи сделали в Беловаре»[156]. Немцы брезгливо описывали, как усташи заставили сербских крестьян лечь в церкви лицом на пол, а затем закололи несчастных вилами[157]. В одном из полицейских отчетов мы читаем:

Германский уполномоченный в НХГ, историк по образованию, генерал Гляйзе фон Хорстенау писал в июне 1941 года, что «согласно надежным источникам, по сообщениям бесчисленных немецких военных и гражданских наблюдателей, за последние несколько недель как на селе, так и в городе усташи совершенно обезумели». В начале июля фон Хорстенау докладывал, что хорваты изгнали из Загреба всех сербов, занимавшихся интеллектуальным трудом. Когда же фон Хорстенау высказал на сей счет недовольство, Павелич пообещал ему изменить обращение с сербами в лучшую сторону, но, разумеется, обещанного не выполнил, поскольку 10 июля фон Хорстенау писал о «совершенно бесчеловечном обращении с живущими в Хорватии сербами» и замешательстве немцев, которые, «имея шесть батальонов пехоты», не могли ничего с этим поделать – им оставалось лишь, стоя в стороне, наблюдать «черную слепую ярость усташей»[159]. И хотя фон Хорстенау, несомненно, прав, заявляя, что он и вермахт являлись для усташей сдерживающим фактором, тем не менее немецкое сочувствие не распространялось на евреев, отчего последние, так же как и сербы, в надежде на спасение обращали свои взоры на итальянцев.

В течение первых трех месяцев усташского режима итальянские войска стояли в юго-западной зоне НХГ, а также в тех частях Хорватии, которые отошли к Италии. Независимо от того, разделяли они фашистскую идеологию или нет, итальянцы приходили в ужас от поведения своих союзников. Например, 21 мая 1941 года к генералу, командовавшему дивизией, находившейся у Книна, обратились три высокопоставленных чиновника НХГ во главе с францисканским священником Векославом Шимичем. По их словам, они явились для того, чтобы целиком взять в свои руки гражданскую власть в этой области. Когда же итальянцы поинтересовались, какую политику они намерены проводить, францисканец ответил: «Как можно быстрее перебить всех сербов»[160]. Впоследствии брат Шимич не только стал организатором массовых злодеяний, но и собственными руками отправил на тот свет нескольких сербов[161]. Итальянский генерал доложил об этом в Рим, где это известие вскоре достигло ушей французского кардинала Эжена Тиссерана[162].

И хотя находившимся в Книне итальянцам не разрешалось вмешиваться во внутренние дела НХГ, они потихоньку оказывали поддержку сербским партизанам, которые уже в мае взялись за оружие. Как только брат Шимич и его коллеги-усташи принялись за работу в Книне, группа местных жителей – адвокаты, торговцы и бывшие офицеры югославской армии – бежала в горы, чтобы организовать там первую в НХГ вооруженную группу сопротивления под командованием православного священника Момчило Джуича[163].

До войны Джуич был социалистом и профсоюзным лидером и однажды даже явился организатором стачки на железной дороге Сплит-Загреб, что не мешало ему, однако, оставаться верным королю и стране. Именно поэтому он объявил себя четником, в память о тех сербах, что сражались против турок и немцев. Высокого роста, бородатый, с замашками вожака, Джуич, по словам знавших его, питал слабость к трем вещам – вину, женщинам и войне. В 1945 году именно он привел искать убежища в Италии 125 тысяч бойцов.

Как только в мае 1941 года Джуич ушел в горы, он тотчас связался с итальянскими офицерами, и вскоре те уже снабжали его провиантом и, очевидно, оружием. 25 мая 1941 года издаваемая в НХГ газета «Хорватский народ» опубликовала обличительную статью в адрес Джуича и его соратников, пригрозив, что им не уйти от возмездия усташей. Тем не менее сохранившиеся документы свидетельствуют о том, что уже в мае властям было известно о той помощи, которую сербам оказывали итальянцы. Спустя два месяца уже раздавались следующие жалобы: «Расположенные в округах Брибир и Сидраг итальянские части не позволяют предпринять какие-либо действия против четников. Более того, это бы и так не привело ни к какому успеху, поскольку мы не располагаем необходимыми для этого силами и средствами»[164].

Чем ближе итальянцы узнавали усташей, тем с большей охотой помогали сербам. В начале июня карабинеры в Сплите доносили о веренице сербских и еврейских беженцев, пересекавших границу Италии в надежде уберечь себя от развязанной усташами кровавой вакханалии. По реке Неретве мимо Мостара проплывали бесчисленные тела замученных сербов. Итальянский министр иностранных дел собрал целую коллекцию страшных фотографий, сделанных в НХГ. На них видны мясницкие ножи и топоры, которыми усташские палачи расчленяли свои жертвы[165].

28 июня 1941 года расквартированный в Билеце 31-й пехотный полк попал под обстрел из автоматического оружия. Солдаты бросились на землю с криками «Siamo Italiani!» («Мы итальянцы!»). Огонь тотчас прекратился, и навстречу солдатам выступили несколько сербов, объяснив, что приняли их за усташей. В соседней деревне итальянцами были обнаружены двести трупов сербов[166]. Первого августа один итальянский офицер-берсальер сравнил город Грачац с описанным Данте адом, в котором заправляли «наглые и самонадеянные люди, походившие скорее на палачей, одетых в усташскую форму». Спустя две недели этот же самой полк предотвратил истребление четырехсот сербов и защитил колонну сербских еврейских беженцев[167]. Джонатан Штейнберг пишет по этому поводу следующее: «Союзники Италии, хорваты, постепенно превращались в ее врагов, а ее враги, сербы, постепенно становились союзниками».

В прессе союзницы Хорватии, фашистской Италии, начали появляться враждебные НХГ статьи. Туринская «Народная газета» («Gazetto del Popolo») писала в октябре 1941 года:

18 сентября болонская газета «Il Resto del Carlino» («Сдача с шиллинга») поместила заметку некоего Коррадо Дзоли из Итальянского географического общества, в которой он приводил интервью с одним немецким майором в Боснии:

Будучи итальянцем, Дзоли был особенно возмущен теми преступлениями, которые совершались францисканцами: