Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Иосип Броз Тито. Власть силы

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Уэст Ричард / Иосип Броз Тито. Власть силы - Чтение (стр. 25)
Автор: Уэст Ричард
Жанры: Биографии и мемуары,
Историческая проза

 

 


Многим сербам, жившим в районе Крайны, пришлось испытать страшные муки. Сразу после прихода к власти в апреле 1941 года сисакские усташи арестовали сербского торговца и с живого содрали кожу. В отчете уполномоченного Германии генерала фон Хорстенау дается ужасающее описание усташского лагеря в Сисаке, специализировавшегося на уничтожении женщин и детей.

Еврейский отель, где Тито некоторое время работал официантом, исчез, но остался кегельбан, где он когда-то расставлял кегли. Теперь этот кегельбан был частью местного клуба. На стене висел портрет Тито, но хозяевам, похоже, надоела вся эта парадная шумиха о великом земляке.

В Загребе свободных квартир было мало, и потому аренда жилья там влетала в копеечку. Партийные боссы сразу после войны захватили себе буржуазные особняки в старом городе и в тенистых пригородах на горе. Сотни тысяч крестьян, пришедших в город, чтобы участвовать в процессе индустриализации, жили в многоквартирных домах Нового Загреба, на другом берегу реки Савы. Часть квартир выделяли предприятия, а часть продавалась через жилищные кооперативы. У подавляющего большинства квартиросъемщиков имелись дома в сельской местности, где жили их родители и куда они уезжали на выходные, праздники и на время отпуска. Некоторые возвращались в деревню после выхода на пенсию. Одинокие пожилые и немощные люди, жившие в Новом Загребе, брали к себе на квартиру студентов, которые в виде платы за жилье ухаживали за ними и оказывали услуги по дому.

Если смотреть со стороны шоссе, подъезжая к Новому Загребу, то однообразные железобетонные коробки многоквартирных высокоэтажек выглядят очень мрачно и уныло. Однако это лишь внешнее впечатление. Жить в них довольно удобно и приятно. Люди ценили свои квартиры и гордились домами, в которых жили. Там не отмечалось случаев вандализма ни по отношению к зданиям, ни к зеленым насаждениям, цветочным клумбам и газонам, которые служили детскими игровыми площадками. За поддержанием чистоты и порядка зорко следила администрация в лице квартальных комитетов, работа в которых была обязательной общественной нагрузкой для членов партии.

Для тех, у кого не было собственной автомашины, существовала отличная служба общественного транспорта, причем дети, как правило, уступали место старшим. Родители были очень довольны государственной системой образования. Милиция пользовалась большим авторитетом и появлялась на месте происшествия в считанные минуты, даже если речь шла не о преступлении, а о перебравшем лишку и расшумевшемся соседе.

Старая часть Загреба, которая в 1951 году предстала предо мной сплошными мрачными трущобами, теперь превратилась в один из самых престижных и красивых городов того, что когда-то было Австро-Венгерской империей. Очарование старины, исходившее от Соборной горы, осталось нетронутым. Здесь ощущалось дыхание XVII и XVIII веков. Позднегабсбургскую помпезность, пришедшую в Загреб в XIX веке, не оскверняли ни кольцевые дороги, ни кварталы небоскребов с бесчисленными офисами, ни торговые центры и прочие творения XX века, обрушившиеся на эту страну. Мое восхищение Загребом возрастало с каждым визитом в этот город.

Когда в 1925 году Тито стал политическим активистом, партия послала его в Кралевицу для проведения организационной работы на судостроительном заводе. Милан Модрич, управляющий этого предприятия, носящего теперь имя Тито, рассказал мне, что Тито получал превосходную по тем временам зарплату в шесть с половиной динаров в час. Один из ветеранов, начинавший здесь работу вместе с Тито, Филко Павезич, добавил, что будущий вождь партии был очень старательным рабочим, который никогда не отлынивал от дела и гордился своим мастерством. Еще один старый товарищ Тито по работе, Фабио Полич, рассказал мне о политической деятельности Тито:

Обычно мы, группа рабочих, ходили в лес и всегда ставили наблюдателя, который начинал играть на скрипке, если замечал, что в нашу сторону кто-то идет. Товарищ Броз – я никак не могу привыкнуть называть его Тито – обычно говорил о политической ситуации внутри страны и за рубежом. Он имел авторитет не только среди рабочих. В городе его любили все – старики, молодежь, мужчины и женщины, и даже те, кто не разделял его политических убеждений. Вечерами он обычно сидел за книгами или вел политическую агитацию, но иногда приходил и ко мне в гости вместе со своей первой женой. В прошлом году он приглашал меня на Бриони, и я целый день провел с ним и с его теперешней женой, товарищем Йованкой. Какая была его первая жена? Ну что сказала бы Йованка, если бы я ответил «привлекательная»?


В своих мемуарах Милован Джилас высказывает предположение, что Тито стыдился своего скромного прошлого рабочего-металлиста. В действительности же он гордился временем, проведенным в Кралевице. На острове Бриони у него был токарный станок, на котором он часто работал.

В 1928-1933 годах Тито большую часть времени находился в Лепоглавской тюрьме, где постигал марксизм с помощью Моше Пьяде. Сорок лет спустя начальник тамошней тюрьмы рассказал мне:

Коммунистам в то время удалось добиться для себя особого статуса. Они старались подчеркнуть свое отличие от обычных заключенных… После войны мы опять стали использовать то здание по прежнему назначению, потому что думали, что так нужно поступать с нашими врагами. Теперь у нас нет ни одного политического заключенного. По всей Югославии их очень мало. В основном это эмигранты, которых заслали из-за границы, чтобы вести здесь подрывную работу. Лепоглава сегодня – это очень современная тюрьма. Все заключенные приобретают здесь какую-нибудь профессию. В штате у нас два психиатра и двадцать семь экспертов-пенологов[479]. К нам приезжают многие их коллеги из-за границы. Западногерманские специалисты говорят, что мы слишком снисходительны и гуманны.


В период времени после выхода из тюрьмы и до вторжения немцев в Югославию в апреле 1941 года Тито либо находился за границей, либо скрывался в пригороде Загреба. Лишь в мае 1941 года он перебрался в Белград. Это было его первое знакомство со столицей. Вообще-то впервые Тито побывал в Сербии еще в 1914 году, будучи солдатом вторгшейся австро-венгерской армии, а в 1926 году он несколько месяцев работал на фабрике в Смередеревска-Паланке. Переезд в Белград в 1941 году был вызван необходимостью скрываться от бдительной усташской полиции, которая все время проводила массовые облавы и аресты, а также подготовкой к восстанию в Сербии.

Однако поскольку он жил на конспиративной квартире в Дединье – пригороде столицы, то жизнь ресторанов и кафе центра Белграда осталась для него незнакомой. Вернувшись в Белград в 1944 году правителем всей Югославии, он опять поселился в Дединье и жил там в изоляции. И хотя Белград был официальной столицей, Тито здесь всегда считали чужаком. Даже сербы-коммунисты постоянно помнили о том, что он хорват, а недоброжелатели говорили, что Тито в действительности русский, употребляя по отношению к нему термин «парашютист». Некоторые из них даже в конце 60-х годов отказывались верить в то, что Тито и в самом деле поссорился со Сталиным. Они полагали, что все это был хитрый трюк с целью выманить у Запада деньги.

Тито обвиняли в том, что он довел Белград до обветшания и упадка, особенно в сравнении с Загребом, столицей его родной Хорватии. Две мировые войны тяжелым катком прокатились по столице, лишив ее многих архитектурных памятников, являвшихся настоящими шедеврами, а то, что уцелело, выглядело неухоженным и заброшенным. Новый Белград, раскинувшийся на другом берегу реки Савы, был построен с гораздо большим размахом, чем Новый Загреб, и включал университетские общежития, огромные отели и Дом международных конференций. Однако он не стал дорог сердцам белградских старожилов, которые считали его слишком далеким и чуждым.

В том, что случилось с Белградом, не было злого умысла Тито. Просто город был местом, где сконцентрировались все правительственные учреждения, число которых постоянно росло. В то время как Загреб, Сараево и Любляна существовали за счет промышленности и торговли, Белград был городом бюрократов. Помимо того, что он являлся столицей страны и Сербской республики, отсюда раскинули свои щупальца три самых влиятельных учреждения – компартия, УДБА и ЮНА (Югославская народная армия). Тито и все высокопоставленные чиновники жили в приятных пригородах типа Дединье, а рядовые сотрудники и офицеры правительственных и партийный органов, УДБА и армии поселились в типовых квартирах серых, унылых небоскребов Нового Белграда. Из-за такой концентрации власти над всем городом витал дух угрюмости и обособленности, под стать его внешнему виду.

Хотя Джилас и другие резко критиковали Тито за экстравагантную привязанность к дворцам, замкам и виллам, следует сказать, что и эти резиденции, и другие монументальные сооружения были построены им вовсе не ради своего прославления.

Возьмем современников Тито. Сталин воздвиг гротескные, похожие на свадебный торт небоскребы, вроде Дворца культуры и науки в Варшаве. Мао Цзэдун – чтобы создать просторную площадь Тяньаньмэнь – сровнял с землей средневековой центр Пекина[480].

Чаушеску, создавая свои «Елисейские поля» и «Версальский дворец», снес треть старого Бухареста.

Даже в демократических Британии и Франции сменявшие один другого политические лидеры построили грандиозные культурные центры и аэропорты, ненужные национальные библиотеки и даже туннель под Ла-Маншем в качестве памятников своему тщеславию.

Строительная мания, характерная для большинства политиков, не затронула Тито. Он довольствовался домами, доставшимися ему от прежних хозяев.

Вместо строительства дорогостоящих памятников, Тито прославил себя другим способом, который не наносил ущерба казне, – он дал свое имя нескольким городам. Одним из городов, удостоившихся этой чести, был Ужице на западе Сербии, где Тито осенью 1941 года основал свою Красную республику, просуществовавшую недолгое время. В Титово-Ужице, как он теперь стал называться, я посетил небольшой музей и увидел стенд с винтовками, изготовленными в войну местной оружейной мастерской, мундиры, пошитые местными портными, пачки сигарет «Красная звезда» и экземпляры «Борбы», отпечатанные в местной типографии.

Хотя Тито и присутствовал на празднествах по случаю десятой годовщины Красной республики, здесь его популярность была невелика. В данной местности во время войны доминировали четники, а Тито был хорват, да еще и коммунист в придачу.

Узнав о моем присутствии в округе и о том, что я интересуюсь медведями, секретарь горкома СКЮ в Титово-Ужице пригласил меня прийти следующим утром в девять часов к нему в кабинет. Он обещал познакомить меня со своими коллегами, а также с двумя работниками охотоинспекции. Когда мы уселись на свои места, секретарь снял трубку и приказал своей секретарше, находившейся в приемной, не соединять его ни с кем и на все звонки отвечать, что у товарища секретаря важное и срочное дело. Затем он подошел к шкафу и извлек оттуда бутылку сливовицы, первую из многих, которые последовали за ней в то утро. Истории, рассказанные охотинспекторами с видимого одобрения партработников, создали у меня впечатление, что Тито в Титово-Ужице явно недолюбливают.

Как-то раз сюда приехал один испанец и пристрелил маленького медведя. Лицензия здесь выдается только разовая, так что он поехал назад в Испанию, недельку там попрактиковался в стрельбе и, вернувшись, опять выстрелил по медведю, но промазал. Он снова отправился в Испанию на недельную тренировку, вернулся и сделал выстрел по группе из трех медведей, стоявших впритирку. Бей на выбор – ситуация идеальная, но он умудрился промахнуться, не попав ни в одного.

Приезжал сюда и немец, очень богатый человек. Он снял себе весь отель и выписал специальную официантку из Белграда. Однако всю неделю, сколько он был здесь, шпарил проливной дождь. Ему так и не удалось поохотиться. Люди сказали ему: «Вы можете купить все, что угодно, кроме хорошей погоды».

В 1970 году один капиталист застрелил рекордно большого медведя, весом в 410 кило. Чтобы вытащить его из ущелья, куда он рухнул, понадобилось тридцать человек.

А еще приезжал сюда охотник, которого после выстрела начала колотить нервная дрожь, и он ходил кругами минут двадцать, пока не успокоился, и лишь потом пошел смотреть на убитого им медведя. Он боялся переволноваться и получить инфаркт.

Я не могу взять в толк, почему у этих людей возникает желание приехать сюда и убить медведя. Они прибывают на самолете или на машине, останавливаются в отеле. Они здесь чужие. Им не место здесь. Все, что от них требуется, нажать на спусковой крючок.

… Они идут по лесу и ничего не видят, ничего не слышат, ничего не чувствуют. Их лица напряжены. В глазах у них очень странное выражение. Их интересует лишь одно убивать.


После утра, посвященного медведям и сливовице, партийный секретарь пригласил меня на ленч с участием десятков ветеранов Красной республики, которые то и дело провозглашали тосты и произносили речи. Этот ленч затянулся почти до вечера.

На этих празднествах, приуроченных к двадцать пятой годовщине битвы на Сутьеске, Тито так и не показался. Его отсутствие слегка огорчило гордых ветеранов, среди которых был и англичанин Дикин. Его и Тито ранило от разрыва одного снаряда. Ущелье, через которое предстояло перебираться партизанам прежде чем подняться в гору, находилось под непрерывной бомбежкой и артобстрелом. Даже в мирное время при взгляде вниз захватывает дух. Те, кто пережил эти страшные дни, изменились в душе. Они не вернулись в свое первоначальное состояние.

«Мы шли тридцать семь дней без еды, – вспоминал участник сражения Никола Вестица, – без еды для людей. Мы питались пищей животных – листьями, травой, корой. У меня теперь совсем пропала память. Я не могу припомнить имена моих старых товарищей. Дело не в моем возрасте, а в тех страданиях, через которые мы прошли».

Все ветераны согласились с тем, что у Тито были серьезные причины для того, чтобы не поехать на эти торжества. Главная же причина, очевидно, заключалась в том, что Тито не хотел огорчить хорватов своим присутствием на мероприятии, которое носило исключительно сербский характер. Неплохое представление о партизанах я получил из истории, рассказанной мне Милицей Драгович, которая имела двадцать три боевых ранения:

Впервые товарища Тито я увидела в мае 1942 года в моем доме в Жаблаке, в Черногории. Я была пастушкой семнадцати лет и меня только что выбрали секретарем местной ячейки компартии. Было созвано тайное собрание, на котором мы все делали сообщения о вражеских силах, сосредоточенных в нашем районе. Я заметила в дальнем углу комнаты незнакомого человека, и когда собрание закончилось, поинтересовалась у старшего товарища, кто это был. Он долго не говорил мне, потому что нам не положено было знать имена других людей. Но я начала поддразнивать его ведь я была молоденькой девушкой, – и он в конце концов сдался и сказал: «Это был товарищ Тито». Подо мной ноги подкосились, потому что я слышала о товарище Тито, о том, как он любит рабочий класс и крестьян…

Во второй раз я увидела товарища Тито год спустя на Сутьеске. Я была ординарцем и мне поручено было доставить в горы депешу. Я увидела всадника; на нем были галифе, меховая шапка и кобура, а на шее висел автомат. Он смотрел в бинокль, а потом вдруг крикнул нам ложиться. Я лежала на земле, и солнце палило мне в затылок. Вокруг рвались бомбы. Охватив голову руками, я не двигалась с места, пока «штукасы» не улетели, а потом я подняла голову и увидела все того же человека. Он сошел с лошади, но стоял прямо и не сгибался. Я узнала товарища Тито.


Именно там, в битве на Сутьеске, в июне 1943 года коммунистический функционер Иосип Броз наконец-то превратился в легендарного Тито. Летом 1971 года в Югославию из Голливуда прибыла группа кинематографистов для съемок фильма под названием «Битва на Сутьеске». Роль Тито должен был исполнять киноактер Ричард Бартон, валлиец. Супруги Тито устроили Бартону и его жене Элизабет Тэйлор радушный прием, пригласив их к себе на несколько дней. Соответствующие фрагменты дневника Бартона дают нам неплохое представление о частной жизни Тито и его жены:

2 августа. Если бы не то восхищение, которое вызывает у Э. вся эта власть и слава, я бы все бросил и убежал – так велико напряжение скуки, особенно бесконечный разговор через переводчика. Как Т., так и мадам Броз рассказывают длинные истории и не позволяют переводчику прерывать их… У мадам очень пронзительный голос, который довольно быстро надоедает.

Время от времени бывали и забавные моменты. Тито по-английски:

– Я был очень рад, когда умерла моя бабушка.

Э.: – Почему?

Тито: – Потому, что она перестала меня бить.

Э.: – Вы говорите ужасные вещи.

Тито: – Она была маленькая, но сильная и всегда злая.

Он встретился с Черчиллем, который находился поблизости на яхте Онассиса. Уинстон Ч. позволил налить в свой бокал лишь чуть-чуть виски. Тито не стал ограничивать себя и наполнил свой бокал почти до краев.

– Почему у вас такая маленькая порция? – спросил Тито. – Вы же сами учили меня, что виски пьют большими порциями.

– Ну это было, когда мы оба находились у власти, – сказал Уинстон Ч., – а теперь у меня ее нет, а вы ее держите по-прежнему.


Похоже, что Тито наплел Бартону порядочно небылиц. Так, он говорил, что запрещал расстреливать немецких пленных и совсем не пил спиртного во время второй мировой войны. Бартон не заметил, что это находилось в явном противоречии с рассказом о встрече с Черчиллем. У актера также сложилось впечатление, что диктатору никогда не приходилось сталкиваться с «обычными людьми» и что он был окружен «атмосферой страха». Однако Бартон ни разу не слышал, чтобы в адрес Тито сказали хоть одно плохое слово.

– Я спросил у Бранки, одного из старейших югославских актеров, почему никто, ну действительно никто, никогда не говорил плохо о Тито. Что это – осторожность или страх? Бранка ответил: «Ни то и ни другое». Для старшего поколения Тито все еще оставался образцом отца новой Югославии, а младшее поколение просто не знало другого президента[481].

Ричард Бартон находил Йованку назойливо-утомительной, и к такому же мнению начинал приходить и Тито. Это заметил сэр Фитцрой Маклин, который часто виделся со своим старым приятелем в 70-е годы, когда Тито предпринял глобальное турне. Последним этапом у него тогда оказался Вашингтон. В американской столице его уговаривали перед возвращением в Европу сделать небольшой крюк, залетев в Канаду, где в одном из университетов ему должны были вручить диплом Почетного доктора. На следующий после церемонии вручения день Маклин, который был главным инициатором поездки в Канаду, присоединился к чете Тито, и они вылетели на частном самолете в Лондон. Позднее Маклин так описывал этот перелет своему биографу:

Я изо всех сил пытался не задремать и уловить смысл того, что он говорил по-сербскохорватски, и в общем-то это мне удавалось. Тито ворчал на свою жену за то, что она вскакивала с места и смотрела в иллюминатор.

– Там ничего нет, одно море, – сказал он.

– Нет. Там видна вся Новая Шотландия, – возразила Йованка. А затем она язвительно сказала мне: «Он любит всегда быть правым».

Я подумал, что она делает большую ошибку. Подали завтрак. Тито посмотрел на свои часы и сказал: «Семь часов утра по канадскому времени, час ночи по лондонскому. Пора пить виски».

Принесли огромные порции омлета и бокалы с виски. Вскоре миссис Тито опять принялась за свое:

«Ты уже второй раз за сегодняшний день пьешь виски», – сказала она. И я опять подумал: «Ты делаешь фатальную ошибку». Так оно и случилось. Довольно скоро после этого миссис Тито исчезла, или, выражаясь канцелярским языком, произошла административная перестановка[482].


Когда в кругу дипломатов заметили, что Йованка больше не появляется с Тито на официальных и неофициальных мероприятиях, телекомпания Си-Би-Эс попросила Маклина поднять этот вопрос в интервью с Тито. Маклин отказался, но вопрос этот, тем не менее, был задан Тито Уолтером Кронкайтом. Тито, нимало не смутившись, ответил, что в восемьдесят пять лет у него крепкие нервы, но и они не выдержали постоянного ворчания его бывшей жены. В стране, где в новый рост вставала тревожившая всех проблема межнациональных отношений, такое обращение Тито с Йованкой было воспринято некоторыми как угроза ее землякам-сербам в Хорватии.

Сэр Фитцрой Маклин приводит несколько курьезных, почти анекдотичных историй из жизни Тито, касающихся Маргарет Тэтчер и принца Уэльского.

Посещение Тэтчер, тогда еще лидера оппозиции, Югославии состоялось вскоре после ее визита в Китай. Тито заговорил об этой стране, и у них возник спор о мадам Мао.

– Конечно, – сказал Тито, глядя миссис Тэтчер прямо в глаза, – я не доверяю женщинам, которые вмешиваются в политику.

Миссис Тэтчер резко осадила его:

– Я не вмешиваюсь в политику, я и есть политика.

По словам сэра Фитцроя, Тито пришел в восхищение, и отношения между ними наладились. Тито не упускал случая поддеть особ королевской крови. Во время официального визита принца Чарльза в Югославию его сопровождал сэр Фитцрой, который привез Тито несколько бутылок знаменитого солодового виски «Макфен». На официальном приеме, к большому разочарованию принца, подали «Шивас регал», и он обратился к Тито:

– А разве мы не можем открыть бутылочку-другую того виски, что привез Фитцрой?

– О, нет, – ответил Тито. – Мы будем держать его для особых случаев[483].

Тито заболел в начале января 1980 года. Его положили в госпиталь в Любляне, где хирурги ампутировали ему сначала одну, а затем и другую ногу. Его навещали сыновья и Йованка, которая глубоко переживала болезнь мужа. За Тито ухаживали католические монахини. Скорее всего, это было сделано по его личной просьбе. Данное обстоятельство навело многих на мысль, что Тито никогда, по крайней мере в душе, не переставал быть верующим. Люди вспомнили замечание, сделанное им в ходе беседы с одним церковным деятелем в 1945 году: «Я, как католик…»

Джилас написал, что Тито не исключал идею бессмертия. Врачи сохраняли жизнь Тито до 4 мая. Создавалось впечатление, будто вся страна боится его ухода из жизни. На похоронах присутствовали старые товарищи по оружию, в том числе Дикин и Маклин, а также Маргарет Тэтчер, ставшая к тому времени премьер-министром, Брежнев, вице-президент США (президента Картера критиковали за то, что он не приехал лично) и многие руководители стран «третьего мира», включая прослезившегося Кеннета Каунду.

Тело Тито поместили в мавзолей неподалеку от его резиденции в Дединье, пригороде Белграда.

ГЛАВА 17

Переоценка роли Тито

В то время как врачи трудились изо всех сил, искусственно поддерживая жизнь в организме Тито уже после того, как он исчерпал все свои возможности, его преемники взывали к народной памяти о Тито в надежде сохранить единство страны.

Почитание Тито, которое началось в горах Боснии в 1943 году, продолжалось и в последующие годы его жизни. С этой целью проводились различные официальные мероприятия, например, эстафетный бег в день рождения вождя. В школах изучались биография Тито и его выступления. На стенах официальных учреждений, магазинов и кафе висели портреты Тито и плакаты с его изречениями. О нем слагались песни. Сам Тито принимал меры к тому, чтобы эта кампания не перехлестывала через край, не выходила за пределы разумного и не превращалась в культ личности, окружавший Гитлера, Сталина и Мао Цзэдуна. Он не возводил в свою честь храмов, не собирал грандиозных манифестаций типа нюрнбергских. В частных беседах Тито всегда вел себя непринужденно и приветливо. В сериях телевизионных интервью, данных им в 70-е годы, Тито производил впечатление доброго, старого дядюшки, а не всемогущего, грозного повелителя, короля-солнце. И лишь после смерти вождя почитание Тито было возведено в степень культа. Казалось, будто ради сохранения Югославии все надеялись на сверхъестественное чудо, на то, что Тито окажет им помощь даже с того света. В среде коллективного руководства, о котором иногда со смехом говорили «Тито и восемь гномов», родился абсурдный лозунг: «После Тито – Тито!».

Каждый год в течение следующих десяти лет 4 мая в 15 часов 05 минут по всей стране раздавался вой сирен, и все население должно было застывать в двухминутном молчании. Представители армии возлагали венки на могилу человека, о котором они до сих пор говорили как о «нашем верховном главнокомандующем». В 1989 году организация ветеранов в четвертый раз выдвинула кандидатуру Тито на присвоение звания Народного Героя.

В 1984 году был принят специальный закон об ужесточении наказания для лиц, виновных в оскорблении памяти Тито. Количество городов, переименованных в его честь, возросло до восьми, по одному в каждой из шести республик, а также в автономных областях Воеводина и Косово. После смерти Тито в печати появились десятки статей, прославлявших его жизнь.

Своеобразной реакцией на этот посмертный культ явилось то, что многие писатели и общественные деятели, избравшие темой различные стороны жизни в Югославии, стали подвергать сомнению или даже развенчивать репутацию Тито. Великолепная книга «Тито: история изнутри», написанная Милованом Джиласом, в некотором смысле теряет свою ценность, будучи омраченной едкими и предвзятыми, ввиду своей личной направленности, комментариями автора. Джилас, пуританин по убеждениям, снова высказывает свое неодобрение элегантного стиля жизни Тито, но на этот раз теряет чувство меры. Он называет Тито «самым экстравагантным правителем своего времени», хотя тот, как уже указывалось, был вполне удовлетворен тем, что досталось ему в наследство от Карагеоргиевичей. Как Чаушеску в Румынии и Маркос на Филиппинах, Тито брал огромные займы у Международного валютного фонда (МВФ), но в отличие от других, он делал так, что и все остальное население извлекало хоть какую-то выгоду из этих займов. В 70-е годы вся Югославия тратила деньги напропалую.

В книге «Тито: история изнутри» Джилас опять возвращается к слабостям, которые Тито питал к шикарным костюмам, мундирам, медалям и другим побрякушкам. Но Тито и сам не скрывал, что за ним водится этот не такой уж серьезный грешок. Многие югославы разделяют стремление итальянцев к «bella figura» («красивая фигура»), как это заметила Ребекка Уэст в книге «Черная овечка и серый сокол». Ее внимание обратили на себя молодые щеголи Далмации – «очень красивые и не скрывающие того удовольствия, которое они получают от своего великолепного внешнего вида – удовольствия такого сорта, которое встречается только там, где почти нет намека на гомосексуализм»[484].

Джилас опять выдвигает предположение, что Тито, вождь югославского Пролетариата, стыдился своего скромного происхождения: «Он также испытывал неудобство из-за своего покалеченного пальца. Когда он работал механиком, кончик указательного пальца его левой руки попал в станок. Эта метка служила как бы свидетельством того, что ему так и не удалось подняться над уровнем рабочего»[485].

И все же, судя по тому, что я слышал в Кралевице, Тито поддерживал связь со своими бывшими товарищами по работе и никак не стыдился своего прошлого металлиста, наоборот, он постоянно хвастался им.

Джилас допускает еще большую несправедливость, когда говорит, что во время войны Тито «больше всего заботила его личная безопасность»[486]. Все остальные, кто знал Тито, не подвергали сомнению его мужество. Да, действительно, в конце войны, командуя очень большой армией, он располагал свой штаб в пещерах – в Яйце, Дваре и Висе, но точно так же поступил бы любой другой командующий. Никому ведь и в голову не придет обвинять Уинстона Черчилля в трусости, потому что он руководил из бункера под Уайт-холлом. Когда царь Давид захотел повести свои войска в битву, народ Израиля сказал ему: «Ты не пойдешь впереди… ты стоишь десяти тысяч таких, как мы: поэтому будет лучше, если ты будешь готов прислать нам подкрепления из города».

Джилас изображает пороками даже те качества Тито, которые большинство из нас считало бы за достоинства.

Тито не подписывал смертных приговоров, потому что он чувствовал, что «смерть не является неизбежностью». Отбывая в Италию во время войны, Тито доверил уход за своей лошадью надежному товарищу. В связи с этим Джилас утверждает, что Тито больше думал о своей лошади, чем о страдающих партизанах. В другом случае он говорит о Тито следующее:

Именно потому, что другие сферы имели в его глазах второстепенное значение – экономика, культура, спорт и т.д. – по отношению к главенству чистой власти, чистой политики, в этих сферах менее всего проявился догматизм и угнетение и они пользовались частичной независимостью[487].


Джилас здесь нашел довольно своеобразный способ выразить мысль о терпимости Тито. Настоящий диктатор, Гитлер или Сталин, навязывает свою волю во всех аспектах жизни общества: в экономике, культуре, спорте везде. Джилас так объясняет то, что он назвал «чутьем на опасность» у Тито:

Личность Тито расцветала, проявляла себя наилучшим образом в самые напряженные, горячие моменты… Однако в быстро изменяющихся ситуациях для него были характерны и опрометчивые решения. Такие люди, как Тито, не всегда продумывают все до конца и не взвешивают возможные последствия своих действий. Они соединяют в себе неистовство и силу духа, аккуратность и бесшабашность[488].


Кое-кто из критиков предположил, что даже при жизни Тито не особенно заботило будущее Югославии. В книге «Чудом уцелевший», первой из биографий Тито, К.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32