Когда турки оккупировали Косово и остальную Сербию, десятки тысяч православных христиан бежали на север и запад в католическую Венгрию, причем многие из них осели на территории нынешней Хорватии. Албанские мусульмане захватили земли, когда-то населенные сербами. Например, они возвели мечети рядом с сербскими церквами Призрена и Грачаницы. Ислам также вербовал себе новых сторонников и среди южных славян в Санджакском регионе юго-западной Сербии, и, в меньшей степени, в Черногории. Однако турки никогда полностью не покорили свирепые горные племена. Город-государство Рагуза, ныне Дубровник, и многие далматинские города под протекторатом Венеции были спасены от турок в обмен на налоги.

Даже когда турки вошли в Боснию-Герцеговину, папство все еще считало богомильскую ересь большей угрозой, нежели ислам. Каким бы странным ни показалось нам это теперь, но папы XV века, а с тех пор и многие историки, считали Боснию-Герцеговину рассадником протестантизма. Несомненно, имеется связь между воззрениями и практикой богомилов и реформаторов христианства. Гиббон плохо представлял себе местоположение Боснии. Однако он ничуть не сомневался в том, что именно богомилы принесли дух протестантизма в Западную Европу:

Независимый протестантский голос богомилов доносится к нам с их надгробий. Вот несколько надписей, которые воспроизвел современный ученый Дж. А. Коддон:

На протяжении всей первой половины XV столетия богомилы играли важную роль в Реформации. Они посылали на Базельский собор в 1433 году, а также в Прагу для переговоров с греками многочисленных проповедников. В 1434 году католический епископ Боснии-Герцеговины жаловался, что его приход «кишит гуситами и прочими еретиками».

В 1459 году венгерский король Стефан двинулся в Боснию с очередным крестовым походом. Ему удалось вытеснить в Герцеговину около сорока тысяч богомилов, которым в то время симпатизировал местный князь. Король Стефан отправил некоторых из захваченных еретиков в Рим, где, если верить рассказам, их «обратили на путь истинный». Тем не менее ересь процветала пышным цветом, а в 1462 году папа Пий II отправил в Боснию-Герцеговину группу ученых мужей, чтобы те попытались «мирными рассуждениями» переманить богомилов на свою сторону[21].

Но, увы, было слишком поздно. Буквально в следующем, 1463, году лидеры богомилов вступили в сговор с турками и в течение одной-единственной недели передали им ключи от двадцати городов и крепостей.

И хотя венгры еще какое-то время удерживали Яйце – город, которому спустя 460 лет суждено было стать штаб-квартирой Тито, – окружающие земли быстро вошли в состав Османской империи. Большинство богомилов приняли ислам и превратились в турецких наместников, землевладельцев или же обитателей элегантных городов – таких, как Сараево или Мостар. Богомилам представилась возможность отомстить своим бывшим преследователям – католикам.

Боснийские воины в турецкой армии, те, что покорили Венгрию, любили хвастать, что теперь копыта их лошадей топчут вражескую землю. Боснийцы-христиане стали называться «райя» (подданными)[22]. Тем не менее в 1465 году, то есть в год покорения, султан Магомет даровал францисканскому ордену «атмане», или хартию, в которой освобождал монастыри и их земли от податей, а самих монахов – от подушного налога, который тяжким бременем лежал на остальных христианах. С той поры францисканские монахи в Боснии-Герцеговине пользовались правом носить пистолет и саблю. Францисканцы взяли на себя обязанности приходских священников и даже епископов.

В начале XVI века хорватские феодалы начали постепенно разочаровываться в способности Венгрии противостоять туркам и в 1522 году обратились за помощью к австрийским Габсбургам. В тот год император Фердинанд учредил так называемую военную границу, Militar-grenze, или же Vojna-Krajine («Военную Крайну») по-сербскохорватски. Это была широкая буферная зона, нечто вроде санитарного кордона, протянувшаяся вдоль границ оккупированных турками земель от Адриатического побережья до Дуная и не уступавшая своими размерами и населением остальной Хорватии. Здесь создавалась сеть укрепленных деревень, постов, смотровых башен и укреплений. Административным центром этой провинции стал специально созданный гарнизонный город Карлштадт, ныне Карловац. Военная граница управлялась из Австрии, офицеры также были австрийцами, а вот опиралась она на армию солдат-поселенцев, так называемых «гренцеров» (grenzer) – пограничников, большинство которых были православными. Многие из них бежали из оккупированной турками Сербии. В обмен на пожизненную военную службу «гренцеры» получали земельные наделы, имели право выбирать собственных начальников, а также право исповедывать свою веру. Успех этого начинания вдохновил Россию на создание подобных приграничных поселений казаков для борьбы против турок и их татарских союзников.

Как только турецкая армия начинала угрожать ее пределам, «гражданская» Хорватия мирилась с существованием Крайны, но как только опасность отступала, снова начинало проявляться недовольство. Хорватская национальная гордость не могла смириться с тем, что Крайна была неподвластна контролю Сабора или бана. По мнению феодалов, «гренцеры», будучи свободными, сеяли смуту в умах их крепостных. Римско-католическая церковь косо посматривала на близкое соседство «схизматиков», а все остальное население видело в них бандитов.

По мере отступления турок, Крайна распространялась на юг и восток, увеличиваясь как в размерах, так и численно. В начале XVIII столетия габсбургская армия изгнала турок из Венгрии, а затем, переправившись через Дунай, углубилась в Сербию. Турки сражались отчаянно и снова захватили Белград, однако уже не угрожали переправиться на другой берег.

С тем, чтобы обезопасить границу и вновь заселить свои земли, венгерский король открыл пределы своей страны для десятков тысяч сербов, которые поселились в нынешней Воеводине. Православные сербы приветствовали австрийцев как своих избавителей от турецкого ига, а вот боснийские мусульмане сражались с непрошеными гостями – христианами и даже создали собственную пограничную зону, «Крайну», для их сдерживания.

Старая мусульманская песня Герцеговинской Крайны выражает дух этой каменистой земли, где впоследствии Тито бился не на живот, а на смерть:

В течение XVIII века Габсбурги не раз использовали своих «гренцеров» против Франции или Пруссии. Когда Австрия вступила в союз с Англией, армия герцога Мальборо состояла главным образом из «хорватов», чья страсть к насилию и грабежам повергала публику в ужас, а также давала немало поводов к злобным нападкам на Мальборо со стороны недругов, таких, например, как Джонатан Свифт.

Идеи Французской революции достигли южных славян в первом десятилетии XIX века, когда Наполеон покорил Венецию и ее далматинские владения, независимый город-государство Рагузу, а затем в 1809 году всю Словению и большую часть Хорватии, включая Военную границу. Называя на римский манер завоеванные земли «иллирийскими провинциями» («Les Provinces Illyriennes»), французы освободили крестьян от непосильного труда и феодальных податей, поощряли развитие торговли, ремесел и промышленности, а также прокладывали дороги.

Кроме того, они отменили древний хорватский Сабор и должность бана как ненужные пережитки феодального прошлого. Вследствие своего абстрактного национального мышления и полного пренебрежения религией, историей и традициями, французы первыми разглядели потенциальное единство южных славян в целом, и сербов и хорватов в частности. Именно французы первыми заронили в их умы идею единой Югославии[24].

После падения Наполеона и реставрации Габсбургов многие сербы и хорваты с ностальгией вспоминали бывшие «иллирийские провинции». Хорваты особенно страдали из-за обострившегося внутри Империи соперничества между Будапештом и Веной, в результате чего они оказались поделенными между двумя владениями. После ухода французов австрийцы заняли Венецию и ее территории на Адриатическом побережье, однако внутренняя Хорватия и Словения оказались во власти националистической Венгрии. Хорватские писатели, такие, как Людевит Гай, протестовали против мадьяризации культурной жизни и всеми силами стремились возродить национальную литературу и искусство. Хорватское католическое духовенство также выступало против иностранного засилья в культуре, вспоминая при этом старые времена, когда папы превозносили Хорватию как Antemuralis Christianitatis, то есть оплот христианства. В 40-е годы XIX века была образована национальная партия, требовавшая объединения всех хорватских земель, а также установления контактов с «иллирийцами» в Белграде.

Подобно хорватам, сербы также пытались заново возродить или же, на худой конец, изобрести свое собственное культурное наследие. В самом начале XIX века Сербия и Греция стали первыми странами, предпринявшими попытку сбросить с себя османское иго, однако вслед за кровавыми мятежами последовали еще более кровавые репрессии. Подобно тому, как греки обращали свой взор к Фермопилам и завоеваниям Александра Великого, сербы вспоминали Косово поле. Замечательный ученый-лингвист Вук Караджич составил словарь сербскохорватского языка, основанный на самом чистом диалекте герцеговинских сербов, хорватов и мусульман. Караджич бродил по Сербии и Боснии-Герцеговине, прислушиваясь к сербским стихам и балладам и транскрибируя их, особенно те, что касались битвы на Косовом поле. Эти баллады пробудили воображение самых известных европейских поэтов, например Гете, а также некоторых ученых, увидевших в этой устной истории, исполняемой под сопровождение однострунной скрипки, наглядное пояснение к тому, как греки получили свои «Илиаду» и «Одиссею».

Косовские баллады стали главным аргументом в дебатах о том, были ли приписываемые Гомеру поэмы созданы одним человеком, мужчиной или женщиной, или же они есть результат сочинительства различных бардов, каждый из которых добавлял к этой истории что-то свое. Сторонники второй теории продолжают выискивать старых сербских певцов-гузляров, записывая их песни, в надежде обнаружить новые аргументы в свою пользу. Дебаты о косовских балладах до сих пор продолжаются в окологомеровских научных кругах и на страницах таких изданий, как, например, «Нью-йоркское книжное обозрение». Развлечения ради Вук Караджич также составил коллекцию ужасно забавных, однако крайне непристойных сербских женских попевок, которые оставались неизданными вплоть до 70-х годов нашего века. Они увидели свет в Белграде под общим названием «Красный рыцарь» – что, кстати, есть одно из многочисленных обозначений фаллоса.

Пока Гай трудился в Загребе, а Караджич в Белграде, князь-епископ Черногории Титар Негош был занят написанием эпической поэмы «Горный венок» – этого воплощения лучших и худших сторон сербского национального характера. Князь-епископ был шести футов восьми дюймов росту (около двух метров), что немало даже по черногорским стандартам. Он также был большим любителем производить впечатление на своих подданных – подбросив в воздух лимон, он на лету простреливал его из пистолета. Князь много путешествовал и наполнил свой особняк в Цетинье книгами и произведениями искусства со всей Европы, включая даже бильярдный стол, который пришлось тащить вверх по горам от моря.

Темой «Горного венка», как истории Черногории, стала борьба против турок и принявших ислам славян. В особенности же поэма воспевает события 1704 года, когда черногорцы разгромили целую мусульманскую деревню. Стихи выражают мысль о том, что мусульманский праздник курбан-байрам несовместим с христианством.

Политические устремления южных славян были разбужены событиями 1848 года, когда в Германии, Франции, Италии, Австрии и Венгрии одна за другой вспыхивали национальные, либеральные, а то и социалистические революции. Хотя хорваты скрепя сердце терпели правление Будапешта и ненавидели мадьяризацию, они еще больше возненавидели лидера венгерского национального движения Лайоша Кошута, заявившего, что ему неизвестна такая нация, как хорваты и, разумеется, ее нельзя найти на карте.

На заседании Сабора хорваты избрали своим баном барона Иосипа Елачича, ученого, поэта и генерала, командовавшего Военной границей.

Поклявшись в верности императору Францу Иосифу, губернатор Елачич повел армию «гренцеров» на подавление венгерского восстания. Поскольку он не был хорошим генералом, то не смог выполнить поставленной перед ним задачи, которую впоследствии выполнила русская императорская армия. Елачичу ничего не оставалось, как отозвать своих «гренцеров» обратно в Вену – вотчину Франца Иосифа, где генерал стал душителем либерального движения. В это же самое время «гренцеры» помогали подавить в Италии восстание Гарибальди.

Таким образом, «хорваты», как их называли, подобно русским казакам, превратились в Европе в пугало для левых и этаких добрых молодцев – бравых ребятушек – для правых. Как ни странно, Адольф Гитлер, ненавидевший сербов, пожалуй, лишь чуть меньше, чем евреев, восхищался военной доблестью «хорватов».

После разгрома восстаний 1848 года Австрия осыпала генерала Елачича почестями и подарками, включая бронзовую статую самого героя верхом на коне с саблей, вытянутой в направлении Будапешта. Этот памятник поныне возвышается на площади Елачича в Загребе.

Однако хорваты недолго пользовались милостью императора за свою преданность ему. Потерпев в 1867 году поражение от Пруссии, Австрия была вынуждена снова передоверить Венгрии власть над землями южных славян, ранее входившими в состав Габсбургской империи. Но, как считал губернатор Елачич, на славян в Габсбургской империи свысока посматривали и немцы, и венгры, и итальянцы:

Ближайшим советником губернатора Елачича во время кризиса 1848 года был Людевит Гай, лидер «иллирийского движения». В мае того же 1848 года они оба обратились за моральной, военной и финансовой поддержкой к сербскому князю Александру Карагеоргиевичу – каждый со своей целью.

Согласно последнему биографу Гая, «Елачич желал сотрудничества с Сербией во имя спасения Хорватии и династии». Гай же мечтал о создании королевства южных славян с Сербией во главе – план, который он вынашивал с 1842 года[27].

Именно хорваты, а вовсе не сербы, желали видеть в Югославии средство своего национального самоопределения. Главным поборником этой идеи был епископ римско-католической церкви, историк и лингвист Иосип Штроссмайер, основавший в 1867 году в Загребе Югославскую академию. Штроссмайер мечтал о союзе иллирийских народов внутренней Хорватии, Далмации, Славонии, который служил бы чем-то вроде ядра конфедерации всех южных славян. Главную цель он видел в духовном примирении православной и римско-католической церкви. После Ватиканского собора 1869-1870 годов Штроссмайер до последнего вздоха боролся против догмы папской непогрешимости, поскольку прекрасно понимал, сколь оскорбительна она для православных сербов. Штроссмайер скончался в 1905 году в возрасте девяноста лет и был оплакан всеми славянами, независимо от их веры.

Куда менее достойная фигура, Анте Старчевич, вошел в историю как отец хорватского национализма. Философ и журналист, Старчевич в своих взглядах перешел от идей иллиризма к неприкрытой ненависти по отношению к сербам. Свои теории он возводил на якобы имевшей место юридической непрерывности существования хорватского королевства, начиная с X века, на которое он взирал в романтическом экстазе. Он свято верил в абсолютную суверенность Сабора над территорией, включавшей, как минимум, внутреннюю Хорватию, Словению, Крайну, Далмацию и Боснию-Герцеговину, чьи мусульмане виделись ему «как кровные братья хорватов».

В конечном итоге Хорватия включала бы в себя и всю Сербию, при условии, что население последней согласилось бы считать себя хорватами.

В своих трудах, посвященных Балканам, английские писатели XIX века нередко писали слово «Slav» (славянин) как «Sclav» (раб), а Сербия как «Servia» (то есть страна рабов). И хотя, как указывал Гиббон, и то и другое написание представляется совершенно необоснованным, недруги сербов использовали подобное правописание, дабы доказать связь с латинскими словами «sclavus» и «servus», означающими «раб». И хотя сам Гиббон в своих трудах называл страну «Sclavonia», он знал, что название это происходит от слова «слава» и лишь по чистой случайности или по чьей-то злой воле было опошлено в своем значении от «славы» до «рабства»[28].

Анте Старчевич воспользовался этой игрой слов с тем, чтобы доказать будто «славяне-сербы» – дважды рабы, и применял это обозначение для целого народа, который виделся ему как «низкий», «нечистой крови» и враждебный. Из этого он сделал вывод, будто хорваты на самом деле готы, которые по той или иной причине переняли славянский язык.

Старчевич умел ловко передергивать свои же собственные теории. Например, он заявлял, будто сербы – недостойная, неполноценная нация, что не мешало ему, однако, включать их в число хорватов. Сербы были для него приемлемы лишь тогда, когда они называли себя хорватами, но как только в них просыпалось национальное самосознание, они снова превращались в «славян-сербов». Старчевич писал о сербах как о «породе, достойной разве что бойни», пропагандируя лозунг «Srbe na vrbe» («Серба – на вербу»), что значит «Вешай их».

В 1871 году созданная им партия хорватских правых начала свою подстрекательскую деятельность на Военной границе, заселенной в основном «славянами-сербами».

В июле 1875 года, после более чем четырехвекового османского ига, в Боснии-Герцеговине вспыхнуло восстание. За год до этого в районе Невесине, что в 12 милях от Мостара, случился недород, и поскольку подати не были уплачены, правительство послало в отместку православным крестьянам войска, чем спровоцировало бунт. Восстание распространилось на Требине, расположенное неподалеку от австрийского порта Рагузы, в непосредственной близости от независимого и православного княжества Черногории. События в этих двух захолустных провинциях повергли всю Европу в кризис, который повторился затем еще дважды – в 1887 и 1908 годах, а в 1914 году убийство в Сараеве привело Европу к войне.

Во время второй мировой войны Босния-Герцеговина стала ареной самой кровопролитной религиозной резни за всю историю Европы, и именно вследствии этой человеческой мясорубки к вершинам власти поднялся Тито.

Во время боснийско-герцеговинского кризиса 1875-1878 годов основными претендентами на место дряхлеющей Османской империи в Европе были Австро-Венгрия и Россия, видевшая в своем лице защитницу таких православных стран, как Сербия, Черногория, Греция, Болгария и Румыния.

Немцы, французы и британские тори склонялись на сторону Австро-Венгрии и Турции главным образом из-за своих опасений, что русские предпримут наступление на Константинополь.

Рассказы о якобы имевших место зверствах со стороны турок из уст православных беженцев из Боснии-Герцеговины подтолкнули в 1876 году Сербию и Черногорию на войну против Турции[29]. Турки дали им решительный отпор, а затем жестоко подавили мятеж в Болгарии, казнив около 12 тысяч православных христиан. Сотни русских вступили добровольцами в сербскую армию, в том числе и такой вымышленный толстовский персонаж, как граф Вронский, – на этот шаг его подтолкнули угрызения совести и скорбь по поводу смерти Анны Карениной, а также зубная боль.

В Лондоне тори громогласно призывали пойти войной на Сербию и Россию, распевая при этом модные куплеты из мюзик-холла:

Старый либерал, государственный муж Уильям Гладстон вновь вернулся на политическую арену, чтобы отстаивать интересы православных крестьян в Боснии-Герцеговине и Болгарии. Он призывал выдворить из Европы турок – «раз и навсегда».

Корреспондент газеты «Манчестер гардиан» молодой валлийский археолог Артур Эванс (который позднее прославился раскопками кносского дворца, за что и удостоился рыцарского титула) сообщал, что Боснию-Герцеговину были вынуждены покинуть 250 тысяч беженцев, из них 50 тысяч умерли от холода, голода и болезней. Далее Эванс докладывал, что православные женщины подвергались «обычной участи» со стороны солдат-мусульман. Это заставило призадуматься палату общин, однако британский консул в Сараеве еще более усугубил ситуацию, заявив, что «в такой стране, как Босния, где практически отсутствуют моральные устои, эта последняя жалоба еще не самая страшная»[31].

Эванс описывал, как черногорские женщины переносили боеприпасы от моря в горы, где стояли двенадцатифунтовые пушки. После того, как черногорцы захватили славяно-мусульманекий город Никшич, Эванс обнаружил, что «не найдется такого уголка дома, в который бы не попал снаряд. Когда вы идете в гости друг к другу… небезопасно даже слишком громко стучать в дверь»[32].

Черногорцы перетащили свою артиллерию в Герцеговину, чтобы и там обстреливать мусульман, однако в 1878 году политические лидеры Европы положили конец этому конфликту, передав провинцию Австро-Венгрии. Православные крестьяне восстали снова, однако на этот раз их поддержали и мусульмане. Населенный в основном мусульманами город Сараево, противостоявший бунтовщикам в 1875 году, теперь стал оплотом сопротивления Австрии.

Девяностотысячная армия, лишь шестая часть которой имела военную подготовку, бросила вызов ста пятидесяти тысячам солдат вымуштрованного габсбургского войска.

После установления мира Эванс жаловался, что австрийцы относятся к православным жителям Требине не как к «освобожденному народу, а как к низшей расе». Однако он вынужден был признать, что Требине «благодаря своим новым хозяевам выиграло в материальном отношении»[33].

В своих путевых заметках для «Манчестер гардиан», нередко сочинявшихся в горах под звуки артиллерийской канонады, Эванс сумел правильно понять прошлое, настоящее и будущее Боснии-Герцеговины, поскольку всем его предсказаниям суждено было сбыться. В отличие от большинства современных наблюдателей, Эвансу было ясно, что все южные славяне – братья как по крови и языку, так и по внешнему облику:

Эванс досконально изучил боснийскую историю, особенно такую тему, как богомилы, и поэтому прекрасно понимал, какую архиважную роль играет в политике религия. Он с некоторым удивлением отмечал, что православные крестьяне начали именовать себя «сербами», симпатизируя новому независимому королевству. Эванс видел в сербах активных сторонников объединения всех южных славян.

Эванс отмечал, что католики-хорваты, находившиеся под «денационализирующим влиянием римского духовенства», стремились отмежеваться от своих сербских собратьев, «хотя большая часть старой Военной границы Хорватии, в которой проживает самая воинственная и далеко не самая темная часть населения, заселена чистокровными сербами. Под „сербами“ понимается больше различие в политических предпочтениях и религии, нежели в крови и языке»[36].

Эванс предрекал неизбежность войны между Австрией и Россией:

Предсказав первую мировую войну, Эванс далее предостерегал против папской нетерпимости по отношении к православной церкви: «Тот, кто изучает историю, согласится, что в XV столетии католический фанатизм, бросив пуританскую Боснию в объятия более терпимых турок, тем самым открыл для азиатов доступ в самое сердце Европы. Поэтому в нынешнем, XIX, веке та же самая нетерпимость может привести к тому, что русские с триумфом вступят на Адриатический берег»[38].

Именно это и случилось во время второй мировой войны. Тем не менее в своих блестящих, на редкость проницательных репортажах даже Эванс не смог предсказать, что человеком, который после второй мировой войны объединит южные славянские народы, станет не серб, а сын хорвата и словенки. Родится он в 1892 году в селе Кумровец и будет при рождении наречен Иосип Броз.