В Бихач прибыл знаменитый хорватский художник, дабы присоединиться к увенчанному лаврами поэту Владимиру Назору, который теперь творил, вдохновленный марксистской музой:

Именно зимой 1942/43 года Югославия из второстепенной арены превратилась в главный театр военных действий в Европе. Разгром немцев под Сталинградом и утрата всей Северной Африки убедили сначала Гитлера, а затем и Муссолини, что скоро союзники начнут наступление на «Европейскую крепость». Считалось, что англо-американцы могут сначала нанести удар по Франции, различным островам Средиземного моря или Апеннинам, но Гитлер был склонен верить, что в первую очередь они остановят свой выбор на Балканах – этом «мягком подбрюшье Европы». На проходившей 18-20 декабря в Восточной Пруссии германо-итальянской встрече на высшем уровне Гитлер сказал, что «в случае высадки войск англосаксов при поддержке балканских националистов ситуация может стать необратимой, и даже сама возможность такого вторжения потребует уничтожения партизан»[232].

Даже перед началом операции «Вайс» – наступления на партизан, развернутого 20 января 1942 года, – имели место признаки конфликта между союзниками – участниками стран «оси». Точка зрения итальянской армии, изложенная генералом Роатта, которую он позднее отстаивал в опубликованных после войны мемуарах, заключалась в том, что антикоммунисты-четники были полезны как вспомогательные войска, противостоящие партизанам, которые представляли еще большую опасность. Историк Ф. В. Дикин, который сам находился в прикомандированной к Тито военной миссии, писал в «Брутальной дружбе» – своем исследовании, посвященном итало-германским отношениям:

Немцы, с другой стороны, считали, что четники настроены пробритански и странам «оси» не следует их вооружать.

Пока Дража Михайлович с нетерпением ожидал высадки англо-американских войск и возвращения на трон короля Петра, Тито всматривался в будущее со страхом и сомнениями по той же самой причине. Победить четников ему хотелось даже больше, чем изгнать из страны чужестранцев. Конфликт интересов привел к секретным и все еще не до конца понятным нам переговорам с немцами, что свидетельствует пусть даже о временной общности интересов немцев и партизан в их противостоянии четникам и итальянцам.

Даже без поддержки со стороны союзников четники к началу 1943 года контролировали большую часть самой Сербии, Санджак, Черногорию и Восточную Боснию-Герцеговину почти до самого побережья, где, согласно расчетам, должна была состояться высадка союзников. Во многих районах, и особенно в Санджаке, беспощадно истреблялось мусульманское население, при этом нередко умерщвляли совершенно безоружных людей – мужчин, женщин, детей[234]. Командующий военными операциями четников «откуда-то из свободных гор Герцеговины» 5 сентября отправил ответное послание Михайловичу:

Несмотря на возражения немцев, генерал Роатта вознамерился задействовать часть тридцатитысячной армии союзников-четников в операции «Вайс», которую планировалось начать 20 января. Четники должны были стать сдерживающей силой, с тем, чтобы отрезать путь партизанам, отступавшим из западной Боснии в Черногорию. В середине января отряды четников взяли ключевые позиции вдоль всего маршрута, а Драже Михайлович отправил всем своим командирам приказ готовиться к решительным действиям[236].

В это время Тито пребывал в уверенности, что англичане, четники и итальянцы действуют заодно, вознамерившись вернуть в Югославию «империализм». Уже в июне 1942 года он сообщал в Москву, что югославское правительство в изгнании связалось с итальянцами через своего представителя в Ватикане. Попавшие в плен четники рассказывали, что оружие, которое они получают от итальянцев, на самом деле оплачено англичанами.

Как только началась операция «Вайс», Тито сообщил в Москву, что в одном только районе Мостара итальянцы вооружили против него 25 тысяч четников. Все это, считал он, было делом рук правительства в изгнании, находившегося в Лондоне. Его боязнь заговора четников, немцев и итальянцев временами принимала почти фантастический характер: «В штабе Михайловича находятся около двадцати пяти английских офицеров, носящих сербские национальные костюмы… Их старший офицер имеет звание полковника, он лично объявил, что представляет британское правительство. Более того, Михайлович и английские офицеры часто встречаются с представителями итальянского правительства… Не только среди солдат, но и среди всего остального населения растет ненависть против англичан за то, что они не открывают второй фронт в Европе»[237].

Действительно ли Тито верил, что англичане находились в сговоре с итальянцами, или же то была уловка, имевшая целью натравить русских на Михайловича? Я убежден в последнем. Что бы Тито ни сообщал Сталину, на самом деле он пуще всего боялся англо-американского второго фронта – если тот будет открыт в Югославии.

Во время разыгравшейся в январе 1943 года в Боснии-Герцеговине резни четыре главных действующих лица – немцы, итальянцы, четники и партизаны – все до известной степени противостояли друг другу, независимо от любой раскладки сил. Это привело к самому загадочному эпизоду в биографии Тито – его самонадеянным попыткам сколотить союз с гитлеровскими генералами против четников, англичан и, как намекалось, даже самого Советского Союза.

Операция «Вайс» началась 20 января 1943 года шквальным огнем немецких танковых орудий, артиллерии и налетами с воздуха по всей Западной Боснии-Герцеговине, в результате чего партизаны оказались отброшены к реке Неретве, где им предстояло столкнуться с четниками и итальянцами. За армией Тито следовала тысяча раненых и еще большее количество женщин и детей, видевших в партизанах свое единственное спасение. Страдания этого людского моря – всех до единого голодных и подчас, несмотря на снег, разутых – еще более усугублялись эпидемией тифа.

Хотя тысячи партизан погибли – были убиты либо умерли от болезней, холода и голода, – все новые тысячи молодых людей и женщин были готовы занять их место, что в конечном итоге приобрело характер массового восстания. Добровольцы устремлялись сюда со всех сторон – далматинские хорваты, а также сербы и мусульмане из Герцеговины. Это новое племя партизан из одного из самых суровых уголков Европы горело фанатизмом, который пугал даже их сторонников. Английский писатель Стивен Клиссолд, который всегда относился к югославам со смешанным чувством восхищения и страха, рассказывает о том, как молодые босняки, вступившие в ряды компартии в годы войны, демонстрировали свою преданность тем, что в первую очередь расстреливали своих «буржуев»-родителей. Спустя десять лет после войны, когда я жил в одной комнате с юными боснийцами и черногорцами в студенческом общежитии в Сараеве, они часто развлекали друг друга рассказами о том, как забавно было наблюдать за казнями пленных итальянцев, особенно когда жертвы плакали и призывали матерей.

Эти рассказы вспомнились мне, когда я прочитал отчет Милована Джиласа о том, что произошло 17 февраля в Прозоре, когда партизаны с боями прорвались через заслоны четников и итальянских войск. Во время сражения у реки Рама, притока Неретвы, итальянцы сначала отказывались сдаваться в плен. Но когда они в конце концов сложили оружие, случилось следующее:

Пока итальянцы на собственной шкуре познавали зловещую сущность войны в Боснии-Герцеговине, Гитлер пытался заставить их отказаться от поддержки четников. В письме к Муссолини, датированном 16 февраля 1943 года, Гитлер указывал, что операция «Вайс» началась удачно и Тито несет тяжелые материальные и людские потери. В то же время Гитлер продолжал предостерегать своего союзника: «Если высадка произойдет завтра, дуче, где-либо на Балканах, эти коммунисты, последователи Михайловича и прочие партизаны будут едины в одном – необходимости незамедлительного наступления на немецкие и итальянские вооруженные силы… в поддержку десантов противника»[239].

Несмотря на все эти увещевания, генерал Роатта отказался расформировать отряды четников, сражавшиеся бок о бок с итальянцами. Когда итальянцы проявили строптивость, германский министр иностранных дел Риббентроп 25 февраля в срочном порядке отправился в Рим, чтобы еще раз выразить неудовольствие Гитлера:

Риббентроп даже предложил итальянцам убить Михайловича[240].

Возможно, из-за того, что Драже Михайлович почувствовал опасность, он не отдавал своим войскам приказа начинать боевые действия вдоль долины Неретвы с февраля по начало апреля 1943 года, отсиживаясь в Литово. Хотя он и являлся министром обороны лондонского эмигрантского правительства, его так никто и не смог увидеть во время прямых переговоров с итальянцами. Тем не менее четникам, итальянцам, немцам и хорватским легионерам почти удалось окружить и едва не уничтожить армию Тито.

Владимир Дедиер, присматривавший за больными и ранеными в Прозоре, в Центральной Боснии, 6 марта писал, что от Горни Вакуфа их окружили немцы, от Коньица – четники и немцы, от Равно – немцы и легионеры НХГ, а от Дувно – четники и итальянцы: «Перед нами лежит ущелье Неретвы. Быстрая река шириной 80 метров, на другом берегу – горные кручи высотой в 2200 метров. А четники находятся повсюду, со всех сторон на окружающих горах. Нам остается лишь небо, но даже и оно полно самолетов с рассвета до заката»[241].

Дедиер писал в своем дневнике о том, как 25 тысяч солдат преодолевали ненадежный мост через Неретву: «Даже здоровые, сильные мужчины испытывали головокружение, когда смотрели вниз, а раненые передвигались на четвереньках. Во время воздушных налетов лошади впадали в панику. Все время казалось, что немцы в любую минуту могут войти в долину».

Тито был, как всегда, внешне хладнокровен, хотя Дедиер писал, что он часто менял свои приказы. Но Тито никогда не был командиром-педантом и не подавлял инициативу своих подчиненных. Джилас также заметил, что Тито всегда был более уверен в своих силах, разрабатывая политическую, а не военную стратегию. Именно теперь, в первые дни марта, в помещении мельницы, стоящей над рекой Рама, Тито замыслил самый дерзкий и противоречивый план за всю свою долгую карьеру. Он решился заключить союз с немцами.

В сражении за Горни Вакуф в течение первых дней марта партизаны захватили в плен группу немцев, среди которых находился майор Штекер.

Припомнив, как в прошлом году они использовали немецкого гражданина, штатского Ганса Отта, для обмена на некоторых из захваченных немцами товарищей, Ранкович, Джилас и другие предложили Тито возобновить подобные переговоры. На первый взгляд, это казалось простым предложением передать оккупантам нескольких немцев, включая Штекера, в обмен на нескольких коммунистов, находившихся в тюрьмах НХГ, в том числе и любовницу Тито Герту Хас, от которой у него был ребенок, появившийся на свет незадолго до вторжения стран «оси». Партизанам также хотелось, чтобы их признали в качестве воюющей стороны, с тем, чтобы добиться надлежащего обращения с ранеными и пленными.

На самом деле Тито хотел большего. Настоятельной необходимостью для него стало желание прорваться через цепи четников, блокировавшие его путь через реку Неретву, а затем пробиться через Восточную Боснию-Герцеговину в относительно безопасную Черногорию и Санджак. Долговременная его задача заключалась в том, чтобы прийти к пониманию с немцами: в обмен на прекращение атак на их войска и линии коммуникаций партизаны получат карт-бланш для уничтожения в Восточной Югославии четников. Тито также хотел переговорить с немцами по поводу совместных военных действий против ожидавшейся высадки англичан.

Тито отдал распоряжение майору Штекеру переправить через линию фронта письмо, в котором между строк предлагалось провести переговоры об обмене пленными. Через два дня пришел ответ, в котором указывались время и место встречи. И тогда Тито пришлось выбирать людей для деликатного, и в то же время рискованного мероприятия, поскольку всех их могли передать в руки гестапо. Выбор пал на адвоката Владимира Велебита, чей отец служил офицером еще в австро-венгерской армии и который сам говорил по-немецки настолько хорошо, что вполне мог сойти за уроженца Вены. И если Велебит играл роль дипломата, то Коча Попович представлял партизанское войско (он воевал в Испании и проявил себя как один из самых талантливых генералов титовской армии). Попович прекрасно говорил по-французски, а также немного по-немецки и был к тому же оголтелым англофобом, пожалуй, даже большим, чем все остальные партизаны. Милован Джилас представлял Политбюро, но вследствие своего высокого поста вынужден был скрываться под вымышленным именем. И действительно, его личность была так строго засекречена, что о его участии в этой миссии не было известно целых тридцать лет. Джилас владел немецким очень слабо, но, как он позже писал, «ведь в конце концов мы же не собирались беседовать о Гете или о Канте»[242].

Еще перед отъездом миссии Джилас поднял вопрос о том, что наверняка должно было встревожить членов Центрального Комитета: «А что скажут русские?» Тито разгневанно ответил, адресуясь скорее далекому Сталину, чем Джиласу: «Но ведь они тоже думают прежде всего о своем собственном народе и собственной армии».

Эта вспышка произвела на Джиласа даже более глубокое впечатление, чем сговор с немцами: «Впервые член Политбюро – а именно Тито – выразил столь бурное несогласие с Советами – несогласие не в идеологии, а в обычной жизни».

В одном из своих регулярных радиодонесений в Москву Тито упомянул о возможности обмена пленными, однако не стал ссылаться на какие-либо свои дальнейшие намерения. Но русских так просто не проведешь, и они немедленно послали ответную радиограмму: «Следует ли понимать ваши действия как прекращение борьбы против злейшего врага человечества?»[243]

11 марта, на рассвете, три делегата партизан отправились в Прозор, неся белый флаг. Когда они сообщили немецкому блокпосту, кто они такие, всем троим завязали глаза и на автомобиле доставили в Горни Вакуф для встречи с немецким генерал-лейтенантом. Сначала немцы держались холодно, но затем сделались более разговорчивыми и произвели на коммунистов впечатление своей свободой от догм нацистской идеологии и жесткой военной дисциплины. Немцы, в свою очередь, отдали должное боевой выучке партизан и даже пытались вести с оппонентами «воспитательную» работу: «Посмотрите, что вы сделали с собственной страной! Это же пустыня, пепелище! Женщины просят подаяния на улицах, повсюду свирепствует тиф, дети умирают от голода. А мы хотим проложить вам дороги, провести свет, построить больницы!»

Из Горни Вакуфа троих партизан отвезли в Сараево, где они встретили Отта, немецкого инженера, которого они в августе прошлого года взяли в плен в Ливно. Джилас оставался в квартире на набережной – в доме, принадлежавшем жене офицера Королевской югославской армии, который ныне тоже находился в плену: «Как и все сербские женщины, она была отменной кухаркой».

В то время как двое других делегатов находились в Сараеве, Джилас вернулся обратно к партизанам, чтобы начать обмен пленными. Тито внимательно выслушал его рассказ и, что было для него характерно, пожелал узнать впечатления своего собеседника о немцах как о живых людях. «Да, – произнес он, помолчав, – похоже, что немецкая армия сохранила некое подобие рыцарства»[244].

Хотя Джилас умалчивает об этом в своих мемуарах, ясно, что во время переговоров немцы воздерживались от враждебных действий, предоставляя партизанам самостоятельно разобраться с четниками. Позднее Джилас вернулся в Сараево, а затем отправился в Загреб, столицу НХГ. В Загребе переговоры продолжались даже после обмена пленными. Партизаны объяснили, что им хотелось бы, чтобы у них были развязаны руки – им не терпелось разбить четников, особенно в Санджаке, а также в восточной части страны. Взамен они приостановят наступление на железнодорожной ветке Загреб-Белград и в ряде других мест, вроде горных разработок, представлявших для немцев стратегический интерес. Немцы не стали поднимать вопрос о том, продолжат ли партизаны борьбу против усташей, тем самым как бы выразив свою согласие. Не касались переговоры и итальянцев. Обе стороны заинтересованно обсуждали совместные действия против англичан в случае их вторжения. Джилас вспоминал: «Мы дали однозначно понять, что станем сражаться против англичан, если они высадятся… и мы действительно верили в то, что нам придется воевать с ними, если – как это можно было заключить из их пропаганды и официальных заявлений – они станут подрывать нашу власть, то есть, если будут поддерживать четников»[245].

Тайком от Тито немцы расшифровали его радиокод и узнали для себя из его донесений Москве, что он настроен против британского вторжения. По словам Вильгельма Хеттля, старшего офицера IV отдела СД, находившегося тогда в Загребе, «вся эта информация воспринималась немецкой секретной службой не очень серьезно до тех пор, пока неожиданный приезд генерала Велебита не придал этому вопросу совершенно иную окраску»[246].

Автор этих строк не знал, кем на самом деле является Джилас, а потому принял Велебита за главу делегации. Как бы то ни было, и Хеттль, и генерал Глейс фон Хорстенау теперь ничуть не сомневались, что партизаны готовятся к вторжению англичан.

Милован Джилас, которого можно считать самым авторитетным источником по этим «мартовским консультациям» (как их застенчиво именовали югославские историки), был отозван с переговоров в Загребе на партизанскую базу. На обратном пути в Сараево он направился в разведотдел немцев, где содержались некоторые из предназначавшихся для обмена пленных. Женщина, делавшая уборку в этом помещении, неожиданно окликнула его, и Джилас узнал в ней одну свою старую знакомую: «Она мокрыми руками обняла меня за шею и разрыдалась на моей груди. Глядя, как я успокаиваю ее, немецкий офицер растрогался до слез»[247]. Когда Джилас прибыл обратно в Калиновик, где теперь располагалась штаб-квартира партизан, Тито казался намного менее заинтересованным в продвижении переговоров. «Немцы уже фактически приостановили свое наступление, тогда как наши части одержали тяжело выстраданную победу над четниками Павле Джуришича и пробиваются в Герцеговину по направлению к Черногории и Санджаку». Как нам известно из немецких источников, переговоры продолжались и после того, как Тито призвал к себе Джиласа для отчета. Гляйзе фон Хорстенау, похоже, проникся симпатией к Велебиту, особенно, когда узнал, что отец генерала служил в габсбургской армии, «К и К» (то есть «королевской и кайзерской»)[248]. Они обсуждали расширение договора, по которому немцы воздержатся от наступательных действий против партизан в Западной Боснии, при условии, что партизаны откажутся от наступления на немецкие части в Славонии, севернее реки Сава.

Югославские архивы свидетельствуют о том, что Тито написал командиру 6-й боснийской бригады, требуя продолжить наступление на четников, избегая, однако, при этом столкновений с немцами по пути в Санджак. Подобные приказы, написанные частично по-испански, были отправлены в Первый боснийский корпус и в Первую пролетарскую бригаду. Генерал Гляйзе фон Хорстенау лично проследил за тем, чтобы Велебит мог отправить письмо Тито к партизанам Славонии[249].

Похоже, что фон Хорстенау и местные офицеры-разведчики одобряли сделку с партизанами, хотя и понимали, что подобное соглашение вряд ли обрадует верховное командование немцев или министерство иностранных дел. Попытка Хорстенау действовать через секретную службу Гиммлера явно не сработала – поскольку в конце марта Гитлер объявил, что не имеет дела с мятежниками, а расстреливает их[250].

По мнению Джиласа, «мартовские консультации» не могли привести к сколь-нибудь значительному результату «потому, что мы главным образом искали для себя передышку, тогда как немцы расставляли нам ловушки»[251].

Первая ловушка сработала в марте, когда немцам почти удалось разгромить партизан в ходе операции «Шварц», или Пятого наступления. Тем временем Вторая пролетарская дивизия одержала убедительную победу над четниками, а в начале апреля партизаны стояли на берегах реки Дрины, готовясь вступить в Санджак и Черногорию – безопасные, по их мнению, места.

Отступление через Неретву, некогда превозносившееся как триумф тактической прозорливости и стратегической дерзости Тито, стало действительно возможным благодаря сделке с немцами. Тем не менее Тито был очень доволен собой, впав в состояние опасной самоуверенности.

Когда военный инженер предупредил его, что уровень воды в Дрине настолько высок, что переправа становится делом небезопасным, Тито оттолкнул его в сторону и сказал Джиласу: «Ты ведь знаешь, что эксперты, как правило, не принимают во внимание волю людей. Целеустремленные люди, нацеленные на выполнение определенной задачи, выполняют ее, даже если по всем расчетам она кажется невыполнимой»[252].

В данном случае Тито оказался прав, хотя позднее боги, вернее, немецкая армия преподала ему урок, наказав за опасную самонадеянность.

В течение шести недель, отделявших операцию «Вайс» от начала операции «Шварц», партизаны отдыхали, причем не без удовольствия, в деревне Говжа, высоко в горах Санджака. Местная мусульманская милиция сбежала из деревни в леса, но даже там она не осмеливалась нападать на коммунистических лидеров, охотившихся на косуль и оленей.

Тито сопровождала его гражданская жена Герта Хас. Остальные партизанские командиры с удовлетворением отметили, что присутствие Герты производило сдерживающий и успокаивающий эффект на Зденку, сварливую любовницу и секретаршу Тито.

В своей речи, произнесенной на первомайском митинге в Говже, что затерялась высоко в горах Санджака, Тито с уверенностью предсказал, что следующий Первомай они будут праздновать в Белграде.

Одной из причин убежденности Тито стала вера в то, что он наконец-таки начинает завоевывать доверие сербов, столь враждебно настроенных к нему еще полтора года назад.

Партизаны одержали военную победу над четниками в Восточной Боснии-Герцеговине и теперь верили, что их главный враг как в моральном, так и политическом смысле пребывает в отчаянии. В конце февраля в Черногории Драже Михайлович произнес самонадеянную и, возможно, вызванную винными парами речь, в которой он провозгласил, что его враги – это хорваты, мусульмане и коммунисты, и только после того, как он расправится с ними, возьмется за иноземных захватчиков. Старший офицер связи, английский полковник Бейли, услышал эту речь и поспешил доложить о ней в Лондон, где она сыграла на руку тем, кто хотел отказаться от поддержки четников. 11 мая югославское правительство в изгнании, вероятно, не без нажима со стороны англичан, дало Михайловичу инструкции преодолеть разногласия с партизанами и соединиться с ними для борьбы против немцев.

Те из партизан, кому было известно о «мартовских консультациях», выслушали это известие с легким недоумением. Они продолжали считать, что сражаются на одной стороне с немцами против англичан и эмигрантов-роялистов. Более того, Михайлович и четники все более сдвигались к великосербскому шовинизму, что полностью исключало возможность того, что в один прекрасный день они будут править объединенной Югославией. А в 1943 году один из командиров Михайловича издал циркулярное письмо, адресованное четникам-«интеллектуалам», в котором разъяснялось, какую пропаганду они должны вести в сербских деревнях. Среди провозглашаемых целей была, например, и такая – «мы стремимся к чисто национальному государству. Если мы добьемся этого, то у нас будет вдоволь земли, поскольку более чем двум с половиной миллионам национального меньшинства придется покинуть нашу страну. Эту землю сможет получить любой – и в первую очередь те, кто сегодня борется за построение нашего свободного государства»[253].

До партизан не сразу дошло, что немцы вовсе не собираются выполнять договоренности, достигнутые в ходе «мартовских консультаций» и теперь разворачивают свое Пятое наступление под кодовым названием операция «Шварц» для завершения предшествующей – «Вайс». Хотя теперь Джилас, похоже, поверил в то, что все это время немцы просто водили их за нос, тем не менее операция «Шварц» была задумана только после того, как Гитлер воскликнул: «Я не церемонюсь с мятежниками, я их расстреливаю!»

Первое предупреждение о том, что операция «Шварц» не за горами, исходило от Арсо Йовановича, который возвращался из Славонии через Западную Боснию. Йованович отправил свое послание заранее, чтобы вовремя известить партизан о том, что им следует ожидать нападения от сил, осуществлявших операцию «Вайс». Он также пообещал прийти на помощь с партизанской Второй дивизией; Вскоре после этого немецкие части стали появляться в долинах Лимы и Тары, то есть двух из ущелий и каньонов, образующих бассейн реки Дрина. Вскоре там собралась 120-тысячная группировка немецких, итальянских, болгарских и хорватских войск, поставивших перед собой задачу окружить, а затем и уничтожить двадцатитысячные силы партизан. В битве на Сутьеске, как она впоследствии вошла в историю, было задействовано все – от самолетов и артиллерии до ножей и ружейных прикладов, и партизанская армия была практически разгромлена. Именно после битвы на берегах Сутьески, в которой Тито был ранен, на него начали смотреть как на живую легенду, его стали прославлять в бесчисленных песнях, хороводах «коло», рассказах, романах и даже в голливудском фильме, в котором его роль сыграл Ричард Бертон. Что бы ни думали о Тито до и после Сутьески, трудно отрицать, что в эти жуткие недели он стал героем.

Как это подчас случалось, Тито испытывал беспокойство перед началом кризиса, и ему потребовалось несколько дней для того, чтобы собраться с духом. Когда прибыло первое донесение, сообщавшее о наступлении немецких соединений, Тито, помахав этой бумажкой в воздухе, закричал на Джиласа и Ранковича: «Немцы лгут! Мы никогда прежде не были в большей опасности! Нам придется вернуться обратно в Западную Боснию! Другого выхода нет!» «Вот и все наши переговоры», – с горечью заметно Джилас, но обычно флегматичный Ранкович ответил ему: «Сейчас у нас нет времени, чтобы обсуждать этот вопрос»[254].

Пока партизаны двигались по Северной Черногории по направлению к выходу из сутьесского ущелья, сварливая Зденка, как это за ней водилось, не упускала момента, чтобы не охаять охрану, поваров и даже самого Тито. Ее соперница Герта уехала, и теперь у Зденки появилась возможность поизмываться над Тито, тем более что он остался один. Джилас считал, что Тито находился под ее (Зденки) «эмоциональным воздействием… но никаким иным образом влиять на его решения она не могла».

В данном случае Джилас сам вмешался с присущей черногорцам прямотой: