Она и теперь говорила правду, но не всю правду. Элла любила не только пококетничать, её увлечения были много глубже, впрочем, верней было говорить не о глубине, а о бурности. Некий зрелый, но невротический мужчина, один из немногих ваятелей-профессионалов, пытался покончить из-за неё жизнь самоубийством, хотя, судя по всему, делалось это театрально, дабы произвести впечатление на ветреную красавицу. А один юноша явился к Игорю для мужского разговора – он был твёрдо убеждён, что Элла искренне любит его и что её удерживает возле Игоря лишь чувство долга. Юноша полагал, что Эллы не было дома, но жестоко ошибся. Элла была и конечно же не преминула полюбопытствовать, о чем идёт разговор. Юноша был изгнан с превеликим позором, Элла даже не удостоила его пощёчины, удовольствовавшись подзатыльником. Лорка застал самый финал этой истории. Он пришёл, когда Игорь ещё помирал в кресле со смеху, а Элла расхаживала по комнате, разгорячённая, злая и, судя по всему, счастливая.

Игорь вообще очень легко относился к увлечениям своей жены. Лорка догадывался о причинах этой снисходительности, он и сам не терял уважения к Элле по той же самой причине. Элла позволяла себе увлекаться другими только тогда, когда Игоря не было на Земле. Стоило его ноге коснуться матушки-планеты, как для Эллы оставался на всем свете один-единственный мужчина – Игорь. Если она и кокетничала с кем-нибудь в это время, то просто по привычке или чаще всего, чтобы позлить Игоря. И за это, за своеобразную, небезжертвенную верность, Лорка охотно прощал Элле тысячи других грехов. С улыбкой глядя на неё, он искренне сказал:

– Никак не могу понять, как ты управляешься со своим отделом в институте.

Она покраснела.

– На работе я не женщина, а человек. Тот самый абстрактный человек, который так мил твоему сердцу. Мне стоило немало сил и нервов убедить в этом своих научных коллег, но я убедила.

Лорку поразило, как изменилось её лицо за те немногие секунды, в которые она произнесла эту фразу. Оно осталось тем же самым холодно-красивым лицом с тонкими, гравированными чертами, но стало суше, законченнее, будто его осветило резким боковым светом. Но в то же время оно стало человечнее, добрее; слегка прищурились глаза, и поэтому на атласной холёной коже в самых уголках глаз появились лёгкие морщины.

– Почему бы тебе не послать эту надоевшую работу к черту? – вдруг сказал Лорка совсем не то, что ему хотелось. А ему хотелось сказать, что, если бы Элла тратила меньше сил и нервов на работе, она бы отлично ладила с Игорем и вообще была бы счастливее.

– Надоевшую? – Брови её хотели нахмуриться, но сработал самоконтроль, и лоб снова стал чистым, атласным. – Если я и уважаю что-нибудь по-настоящему в этом мире, так это труд, – голос её звучал сухо, без следов эмоций. – Если у меня отнять мою работу, я стану настоящей стервой, Федор. – Она вздохнула. – Труд создал человека, труд и позволяет оставаться ему человеком. – Она покосилась на молчавшего Лорку и спросила: – Разве это не так?

Лорка подобрал плоский камешек и швырнул в тёмную воду. Оставляя после себя пухнущие блинчики, камешек весело поскакал по озёрной глади. Удивлённо кувыркнулись и растеклись на пятна отражённые облака. Лебедь расправил и несколько раз лениво взмахнул крыльями, отчего стал похож сразу и на сказочную, диковинную лодку, и на неуклюжий самолёт.

– Может быть, и так, – нехотя согласился он, – только уж больно все это скучно.

У него и правда было скучное лицо, даже озорная зелень в глазах точно выцвела, завяла. Элла легонько прикоснулась к его руке кончиками пальцев.

– Что с тобой, Федор?

Он пожал плечами.

– Так, лёгкий приступ меланхолии.

Элла тихонько засмеялась.

– Лорка и меланхолия! Это что-то новое.

Судя по всему, она была и удивлена и довольна тем, что Лорка может пребывать в таком состоянии.

– Меланхолия – сестра разума. – Лорка поднял глаза на Эллу и серьёзно спросил: – Ты когда-нибудь видела меланхоличных зверей, Элла?

Она подумала и ответила:

– Видела.

– В зоопарке, – уверенно уточнил Лорка, – а если на воле, то это были больные или ущербные звери. Свободные здоровые звери – существа жизнерадостные и весёлые. Для них жизнь – это игра. Они играют, ухаживая друг за другом в пору любви, играют, скрадывая добычу, играют, удирая от врага.

– Хм!

– А ты вспомни, как танцуют влюблённые журавли, как кошки играют с пойманной мышью и с каким азартом под самым носом сытого льва танцуют зебры и антилопы.

Элла не без труда разглядела в глубине Лоркиных глаз лукавинку и покачала головой.

– Ничего-то для тебя нет святого! – Но в тоне её слышалось не осуждение, а интерес.

– Да, – упрямо повторил Лорка, – звери – счастливые существа. А вот неуклюжий предок человека, неудачник-меланхолик, которому недоставало ловкости жить на деревьях, в минуту озарения изобрёл труд, отделив его от игры.

– Тот самый труд, который создал человека, – проговорила она.

– Верно. Но он отделил человека от природы, лишил его первозданного счастья бытия. А ты подумай, с каким наслаждением со всеми тайниками своей многогранной души человек окунается в природу: в морские волны, степное разноцветье или любовную игру!

Элла будто внове разглядывала литые мышцы Лорки, его сумрачное лицо и лукавые глаза. Но её дисциплинированный интеллект между тем работал холодно и логично.

– Да, Федор, слияние с природой – это счастье. Но ведь мы не журавли, не кошки и не зебры, нам этого мало. У нас есть и другое счастье, – глаза Эллы похолодели, а голова гордо вскинулась, – власть над природой! Разгадка самых заклятых её тайн, движение в ширь и в глубь Вселенной.

– Да, труд вознёс человека так высоко, что кружится голова, – Лорка пытливо взглянул на женщину, сидевшую рядом с ним, – но сделал ли он его счастливым?

– Разве сам труд не счастье? – быстро спросила она.

– В дальнем пути саму дорогу не так уж трудно принять за цель путешествия.

– Значит, долой труд и да здравствует природа? Голый, счастливый человек на первозданной земле? – Элла вдруг засмеялась. – В принципе я не прочь попробовать. Боюсь только, что быстро надоест.

– Я хаю не всякий труд, Элла, а тяжкий труд.

– А если он служит великой цели?

– Цель у нас одна – сам человек, все остальное – от лукавого. А тяжкий труд, какой бы великой цели он ни служил, деревенит человеческое тело, сковывает разум, а самое худшее – сушит душу. И этому нет оправдания.

Разглядывая вдруг помрачневшее лицо Лорки, Элла с неожиданным, но так понятным для женщины её склада прозрением поняла наконец ход его мыслей.

– Ты мечтаешь о том, чтобы превратить труд в увлекательную игру? Это было бы прекрасно! Иногда труд и игра похожи как близнецы, но, по существу, их всегда разделяет бездонная пропасть.

– Все-таки, – с мягкой убеждённостью возразил Лорка, – эта пропасть иногда исчезает. Тогда труд и игра сливаются вместе, образуя гармоничное целое. Тогда говорят об озарении, о звёздных часах бытия, о постижении тайн мироздания не только разумом, но и каждой клеточкой тела. Труд – наслаждение, труд – радость, а не просто привычка или потребность…

Наступила минута молчания. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь поредевшую листву старой ветлы, брызнуло в лицо Эллы горстью света.

– Никогда не думала, что у нас получится такой разговор, Федор.

– И я не думал, – откровенно признался Лорка, возвращаясь к действительности. – Скажи, Элла, ты веришь, что я, может быть, и не очень близкий, но все-таки настоящий друг тебе и Игорю?

– Игорю – да. – Элла привычно и холодно улыбнулась. – Хотя бы потому, что ты один из немногих, кто видел во мне прежде всего человека, а не женщину, за которой любопытно поухаживать.

– Тогда скажи, почему у вас произошёл разрыв? – Лорка заметил, что она начинает раздражаться, и поторопился добавить: – Я понимаю, дело это сложное, интимное…

– Вот именно, интимное, – перебила его Элла, – и мне не совсем понятно, почему им интересуется так много посторонних людей.

Она разглядывала Лорку, почти не поворачивая головы, лишь скосив глаза и чуть приподняв брови не удивлённо, а снисходительно и, может быть, брезгливо. Лорка вдруг и очень ясно понял, что никакие дипломатические хитрости с такой женщиной, как Элла, не помогут. Стоит ей почувствовать неискренность, даже недоговорённость, а Элла, безусловно, уже почувствовала это, как она замкнётся и откроет лишь тот минимум, к которому обязывает её простая вежливость и старая дружба, не больше. Если он, Лорка, хочет узнать её настоящие, истинные мысли, помочь ему может только откровенность. Лорка провёл ладонью по лицу и сказал негромко, без всякой эффектации:

– Тим погиб, Элла.

– Тим? – не поверила она.

Лорка скупо рассказал ей о том, что случилось с Тимуром. Лицо Эллы постепенно мягчело, на нем отразились раздумье и печаль.

– Тим погиб, – спокойно повторила она, но это было не равнодушие, а сдержанность человека сильной воли. – Какая нелепость! Прими моё сочувствие, Федор.

Лорка помолчал, а когда хотел заговорить, перехватил взгляд Эллы, это был необычный, несвойственный ей взгляд – в нем было нечто материнское. И Лорка сжал челюсти, снова опуская голову. Он не рисовался, ему вообще были чужды поза и рисовка, он и правда никак не мог привыкнуть к тому, что его друга Тима нет в живых.

– Хуже всего, – проговорил Лорка после долгой паузы, – может быть, это не простая смерть, а убийство.

По лицу Эллы пробежала тень изумления.

– Это несерьёзно, Федор.

– Это серьёзно, – возразил он упрямо и рассказал Элле все от начала до конца, он умолчал только о своём дурацком прыжке в овраг. Элла почти не перебивала его, она умела слушать, когда считала это нужным.

– Я помню Соколова, – сказала она с ноткой насмешки, – этакий розовый поросёночек, который, набив желудок, пришёл в бодрое настроение и задумался над тайнами мироздания.

– Соколов – хороший, принципиальный человек, – Лорка улыбнулся, – разве что несколько фанатичен, чрезмерно углублён в свою профессию.

– Фанатизм – это всегда плохо. – Элла холодно и ослепительно улыбнулась, как бы подводя итог предшествовавшему разговору и начиная новый. – Итак, многоуважаемый эксперт-социолог решил, что, влюбившись в красавца Хельга, Элла Дюк потеряла голову и решила огнём и мечом проложить ему путь к славе. – Элла помолчала и вдруг резко спросила: – Ты знаешь, что я довольно стара?

– Не знаю, – не совсем искренне ответил Лорка.

– Но догадываешься, – спокойно докончила она за него, – я почти на десять лет старше Игоря, Федор. Ещё несколько лет, и я начну стремительно увядать. Я уже не смогу быть для него возлюбленной, к ногам которой готовы бросить весь мир. А я женщина, Федор, прежде всего женщина, другая роль меня не устраивает. Я не хочу ни жалости, ни восхваляемой тобой дружбы взамен любви. Я хочу, чтобы по мне сохли и сходили с ума. И наплевать, что они, эти сохнущие, старше и хуже Игоря. – Она помолчала и повторила насмешливо: – Старше Игоря. А Виктор Хельг моложе его на добрый десяток лет. Тебе интересно, кто он, мой старый друг?

– Для дела интересно.

– Ты его прекрасно знаешь. Известнейший психиатр и психолог, референт и эксперт Совета космонавтики, член медкомиссии по отбору космонавтов Соркин Герман Петрович. Кстати, родной дядя Виктора Хельга. – Пока Лорка переваривал услышанное, Элла продолжала: – Вот кто любит меня покорно и беззаветно. Пожелай я, – в голосе Эллы послышалась усмешка, – и Герман не только сорвал бы экспедицию на Кику, но и вообще разрушил бы космодром вместе с корабельными эллингами. Но мне незачем желать этого, милый Лорка.

Элла тихонько засмеялась.

– Кстати, Герман горячий сторонник участия Виктора Хельга в кикианской экспедиции. И не только потому, что уверен в его превосходных качествах. Он готов сплавить его куда угодно, потому что ужасно ревнует ко мне. Я ведь отчаянно флиртую с Виктором. – Элла легонько потянулась плечами и грудью. – Мне любопытно проверить, не угасли ли мои чары, а попутно позлить Германа и Игоря.

Она встретила холодный взгляд Лорки и ослепительно улыбнулась.

– Я тебе не нравлюсь?

– Не нравишься, – откровенно сказал Лорка, отвёл взгляд и добавил грустно: – Зачем тебе все это? С твоим-то умом и красотой! Родиться бы тебе лет на полтысячи позже.

– А почему не на полтысячи раньше? Красивым да умным женщинам всегда жилось хорошо, даже в самые мрачные периоды человеческой истории. Всегда они были своевластны и капризны, такими они и останутся на веки вечные.

– Стоит ли тогда жаждать будущего? – философски заметил Лорка, настраиваясь на шутливый лад.

– Рядом со мной? Конечно, не стоит, – в том же тоне ответила Элла.

Вот тут-то, во время шутливой близости и понимания, Лорка и решился задать свой главный вопрос:

– Скажи, Элла, как вы порвали с Игорем? Ведь бывают не только причины, но и поводы. Предшествовало этому что-нибудь необычное? Поверь, это не праздное любопытство.

Ясные глаза женщины испытующе смотрели на него.

– А что же это?

– Я объясню потом, обещаю. А пока поверь мне на слово.

Элла отвела взгляд.

– Хорошо, поверю. – Она на секунду задумалась. – Говоришь, необычное? Накануне мы были у Ревского, очень мило провели время, пили превосходное вино.

– А ещё, непосредственно перед ссорой? – допытывался Лорка.

– Никакой ссоры не было, просто я вдруг отчётливо поняла всю бессмысленность нашей дальнейшей жизни и логично, убедительно растолковала это Игорю. – Она вдруг нахмурила брови, припоминая что-то. – А перед этим меня укусила в шею муха, а может быть, пчела или оса, в общем, что-то крылатое. Было не так уж больно, но образовалась припухлость. Разглядывая её в зеркало, я злилась на муху, на себя, на весь мир. Тут на меня и снизошла ясность мысли. Это ведь довольно необычно, правда?

– Правда, – подтвердил Лорка, не поднимая глаз.

Он был уверен, что на вершине оврага пчелы или осы его не кусали. А вот мухи и комары? Он никогда не обращал внимания на такие пустяки, особенно в те минуты, когда рядом с ним была Альта.

Ночью над побережьем пронёсся шквал с сильнейшим ливнем. Садовые дорожки усыпали сорванные листья, веточки, разноцветные лепестки роз. Дождь не унимался, но он уже не буйствовал, не лил как из ведра, сеял и сеял с флегматичной настойчивостью.

Оглядывая поутру растрёпанный сад, Лорка с удовольствием потягивал обжигающий губы чёрный кофе.

– Разбой и беспорядок, – благодушно проговорил он.

– Беспорядок, – со вздохом согласился Ревский, сидевший на открытой террасе своего дома напротив Лорки, и вдруг спохватился: – Ты о чем?

Лорка с улыбкой взглянул на старшего товарища.

– Я о саде.

– А я о вине, – буркнул Ревский.

Сразу после разговора с Игорем Дюком Лорка встретился с Ревским и выяснил, что в общем-то все кандидаты в командиры кикианской экспедиции побывали у него в саду и всех он почёл нужным угостить своим знаменитым вином, завоевавшим Гран-при. Лорка откровенно поделился с Ревским своими сомнениями, не забыв красочно расписать приключения в овраге, – уж кому-кому, а Теодорычу он доверял безусловно и до конца. Ревский посмеялся над его подозрительностью, но пообещал произвести самый тщательный биохимический анализ своего призового напитка. Результат оказался неожиданным во всех отношениях. В вине обнаружили сложное органическое соединение, родственное рибонуклеиновым кислотам. Главный компьютер установил: вещество неизвестно науке, и занёс его в каталог под названием Н-РНК, приписав его открытие Ивану Теодоровичу Ревскому.

– Вот ты и прославил своё имя не только в космонавтике, но и в биохимии, – сказал по этому поводу Лорка с нарочитой серьёзностью.

Ревский зыркнул на него:

– Нужна мне эта честь!

Ревский развил бурную деятельность. В результате сотен контрольных опытов установили, что Н-РНК присутствует исключительно в том самом вине, которое завоевало Гран-при и которым гостеприимный Ревский так усердно потчевал своих гостей-космонавтов. Длинная серия других контрольных опытов позволила выяснить, что Н-РНК в тех дозах, в которых она присутствует в вине, оказывает на психику человека лишь слабо выраженное наркотическое, нейростимулирующее действие, сходное с воздействием экстрактов коки. Вызвать какие-либо реакции, опасные для человека в физиологическом или психологическом плане, Н-РНК не в состоянии, если даже увеличить дозы его приёма десятикратно. Этот успокаивающий вывод несколько портила маленькая приписка, уведомлявшая о том, что воздействие Н-РНК на человеческий организм тонко, многопланово и что исследования ещё продолжаются.

– Перестраховщики, – ворчал Ревский, – надо же так написать – «мно-го-пла-но-во»! Это значит ничего не сказать.

– Но они пишут и другое – «тонко», – успокаивал его Лорка.

Лорка шутил потому, что таковы вековечные традиции космонавтов, шутил потому, что не знал, как иначе успокоить Ревского, разрядить его напряжение. Всю свою жизнь Теодорыч отдал дальним полётам в космос и воспитанию молодёжи. Мысль о том, что он собственными руками мог нанести хоть самый малый вред своим питомцам, жгла его и приводила в неистовство. Внешне, правда, кроме брюзжания по поводу и без повода, это никак не выражалось, Ревский оставался обычным скульптурным Ревским, точно вырубленным из сухого дерева. Но Лорку обмануть трудно, и он, докапываясь до истины, попутно старался сыграть роль своеобразного амортизатора.

Каким образом Н-РНК оказалась в вине, выяснить не удалось, точнее, таких путей было несколько, и ни одному из них не было оснований отдать предпочтение. Рибонуклеид мог попасть в вино совершенно естественно, вместе с виноградным соком. Правда, анализ этого сорта винограда не выявил в составе ягод ничего похожего на Н-РНК, но это ничего не значило: вино было семилетней выдержки. Оно хранилось открыто, и если кому-нибудь – злоумышленнику или шутнику, землянину или инопланетянину – вздумалось бы туда что-нибудь подсыпать или подлить, он мог сделать это без малейших затруднений. Кроме того, для улучшения букета Ревский добавлял в вино некоторые посторонние ингредиенты: мёд и тонкие пряности. Он даже и сам не смог бы дать их полный перечень, делал смесь на вкус, по наитию.

– Теодорыч, – просительно проговорил Лорка, бережно ставя на стол чашку из нежнейшего фарфора, – давай на время забудем об этом проклятом рибонуклеиде и решим, что же все-таки предпринять дальше?

– Нечего и думать, – без паузы ворчливо ответил Ревский. – Надо встретиться с Германом и прощупать его по всем правилам космической психологии.

Лорка вздохнул.

– Легко сказать, Соркин не Игорь Дюк и не Виктор Хельг.

– У тебя есть какая-то альтернатива моему предложению? – сухо спросил Ревский.

– А вдруг вся эта цепочка несчастий, вплоть до Тима и меня, – все-таки случайность? Случайность, и ничего больше?

– А если не случайность? Что тогда? Сидеть и ждать заклания очередного агнца?

– То есть меня, – заметил Лорка.

Ревский бросил на него быстрый взгляд, мотнул головой и сухо усмехнулся – уж очень Лорка не походил на беззащитного агнца.

– Почему же обязательно тебя, – медленно проговорил он, сцепляя пальцы сухих сильных рук. – Удар может обрушиться и на тех, кто тебе особенно дорог.

Лорка взглянул на старого космонавта с молчаливым вопросом.

– А ты вспомни, как вывели из строя Игоря. – Ревский помолчал и уже совсем сердито спросил: – Сможешь ты пойти в космос, если с Альтой что-нибудь случится?

– С Альтой? – раздельно переспросил Лорка, пристально глядя на старого космонавта.

– Да, с Альтой, – подтвердил Ревский.