29

Прогулка оказалась просто упоительной. Светило солнце, дул легкий ветерок, и было очень приятно снова вдыхать свежий воздух полей и чувствовать, как мягко пружинит под лошадиными копытами подстриженная трава дорожки для верховой езды. Умное животное отлично слушалось повода, и Джессика изумлялась самой себе — как она могла забыть, что истинное удовольствие доставляли ей прежде только такие вот поездки?!

Конечно, во всем был виноват несчастный случай в Лондоне, в результате которого она потеряла память.

А теперь, когда память к ней вернулась, она как бы рождалась заново и осознавала, что ее жизнь всегда была связана с лошадьми. Ее отец-ирландец, прежде чем спиться и пристраститься к картам, выращивал лошадей на продажу и сызмальства привил дочери любовь к этим благородным созданиям. Но почему-то никто не помнил тех лет, когда Вильям Хэйворд трудился на благо своей семьи, когда усадьба в Хокс-хилле процветала, зато все говорили Джессике об отце-пьянице, дебошире и картежнике. И все же глубоко в душе она хранила образ любящего родителя, которого, несмотря ни на что, сама любила.

К тому времени, когда она превратилась в привлекательную девушку, ей пришлось оседлать и объездить не один десяток лошадей. Она знала о них все. Она умела делать целительные мази, ставить припарки, принимать крохотных жеребят, прилаживать подковы, запаривать корм. Но она была неграмотна и своенравна. И сторонилась людей. Соседи звали ее дикаркой и смеялись над ней. А потом в ее жизнь вошел Лукас Уайльд…

Разве она могла оттолкнуть его? Никто другой не интересовался тем, что происходило с нею до того, как ее отец спился. Она придумывала всяческие истории о том, как родитель любил ее, как баловал и покупал дорогие подарки. Но ничего этого не было — ни игрушек, ни шелкового нижнего белья. И Лукас прекрасно понял это, но не стал вышучивать ее, а по-прежнему терпеливо выслушивал. На самом же деле она научилась очень ловко избегать своего отца. Но ей это удавалось лишь до тех пор, пока она не стала взрослой и жадность не подсказала ему, как извлечь из красоты дочери выгоду. К счастью, Лукас вмешался вовремя.

Лукас. Она полюбила его в ту самую минуту, когда он защитил ее от двух противных девиц, которые принялись корить «дочь лошадиного барышника» прямо на пороге церкви. Они стыдили ее за то, что она не обучена грамоте, и говорили, что все прихожане смеялись; видя, как она «читает» свои молитвенник, хотя и держит его вверх ногами. Лукас заявил, что это под силу только ученым и очень умным людям, и немедленно доказал, что он тоже может читать книгу, перевернув ее. Они обменялись понимающими взглядами, и Джессика навсегда отдала ему свое сердце.

Бедняжка Лукас! Знал бы он, что она следила за ним, взобравшись на высокий сеновал Хокс-хилла! При малейшей возможности она оказывалась рядом с любимым, мечтая насладиться его обществом. Теперь-то она понимала, что все ее нехитрые уловки искренне забавляли Лукаса, но тогда она надеялась обратить на себя его внимание. Однако же он начал ухаживать за Беллой. Господи, как она ненавидела эту заносчивую и глупую женщину!

Собственно говоря, ненависть пришла позже. В глубине души Джессика всегда понимала, что Лукас принадлежит к другому миру, путь в который ей заказан. Он был принцем из сказки, а Белла — принцессой. Всем казалось, что эти двое идеально подходят друг другу, и Джессика смирилась с неизбежным.

Но Джессика не могла не испытать на Белле свои удивительные способности. Тут-то и выяснилось, что душа у этой женщины черная и отталкивающая Джессика пришла в ужас. Белла была не только лгуньей и лицемеркой, но еще и воровкой. Вдобавок она отличалась поразительной злопамятностью. Слуги, близкие, друзья — те из них, кто имел несчастье когда-нибудь не угодить Белле, в конце концов платили за это очень высокую цену. Больше всего не повезло лакею, который оказался сосланным в колонии за преступление, совершенное Беллой.

Джессика пыталась спасти его. Она пришла к сэру Генри Клиффорду, отцу Беллы, и рассказала ему про лавку ювелира, где Белла продавала семейное столовое серебро, фарфор, хрусталь и драгоценные безделушки. Но сэр Генри пригрозил упечь в тюрьму саму Джессику — если та не будет молчать. И ее отец был подкуплен и то и дело требовал от нее соблюдения тайны.

Она не смогла помочь лакею, но решила во что бы то ни стало уберечь Лукаса от этого брака. Вот почему в ту мочь она послала отца к Лукасу с требованием жениться на обесчещенной дочери. Ведь Белла никогда не вышла бы за человека, который изменил ей с другой.

Но ничего этого Джессика не помнила, она не знала. Где правда, а где ложь, поэтому на церемонии венчания ее лицо пылало от стыда. Еще бы! Ведь все кругом судачили о том, что, вернувшись с войны, Лукас в первую очередь направился в Хокс-хилл. Он якобы собирался навестить отца Джессики, на самом же деле встречался с ней на сеновале.

После того как память вернулась к ней, Джессика не могла без стыда вспоминать эту встречу. Впрочем, каждый из них по-разному вспоминал ее. Сначала Лукас пришел в ярость и даже назвал ее девкой, но потом притянул к себе и крепко поцеловал. Джессика была вне себя от счастья, по ее телу пробежала неведомая ей дотоле дрожь… И Лукас решил, что она боится его. Он оттолкнул ее и грубо обругал самого себя.

Несколько следующих часов она вновь и вновь переживала этот поцелуй и молила небо, чтобы Лукас поцеловал ее еще раз. Именно это ощущение счастья и стыда вспоминала Джессика в день венчания. Немудрено, что она покраснела.

А все-таки жаль, что тогда, на сеновале, она выказала себя такой неопытной… Но тут Джессика устыдилась своих мыслей и встряхнула головой, отгоняя их. Однако губы ее улыбались.

Поднявшись на холм, она бросила поводья на луку седла и окинула взглядом приветливую зеленую долину. Широкая серебристая лента Темзы была испещрена черными точками барж, плывших вверх и вниз по течению. Радовали взор ухоженные поля. На востоке возвышались шпили Челфорда, Хэйг-хаус же и развалины старого монастыря скрывала от глаз излучина реки…

Больше никаких мрачных мыслей, никаких гнетущих предчувствий! Все кончилось. Призраки и тени оставили ее сознание. Джессика была свободна. Свободна!

Она спустилась по склону и поскакала вдоль изгородей. Даже когда перед Джессикой выросла каменная стена, она не заставила лошадь сбавить ход. Она каждый день выезжала на Ромашке — тезке старой Ромашки из Хокс-хилла — и была уверена, что та легко возьмет препятствие. Пригнувшись к шее лошади, Джессика прошептала:

— Ну, хорошая моя, давай! Не подведи!

Ромашка в ответ тихонечко заржала и приготовилась прыгнуть. Но тут откуда-то выскочил заяц и метнулся прямо под ноги лошади. Та отпрянула и встала как вкопанная, а Джессика перелетела через стену и распростерлась на земле.

Некоторое время она лежала неподвижно, изо всех сил пытаясь вздохнуть. Ей казалось, что легкие разорвались и она вот-вот умрет от удушья. Но вдруг она почувствовала, как в груди у нее точно расправились мехи, и она жадно и часто задышала.

Она поднялась и в этот момент увидела всадника, преодолевавшего злополучную стену. Мужчина спрыгнул с лошади и подбежал к Джессике еще до того, как животное остановилось.

Велико же было ее удивление, когда она узнала в безрассудном всаднике Лукаса! А ведь он писал ей, что вернется только в конце недели…

— Джесс! — Он опустился на колени и начал бережно ощупывать ее руки и ноги, проверяя, целы ли кости. — С тобой все в порядке? Ты сильно ушиблась? Ради Бога, скажи хоть что-нибудь!

— Не волнуйся, — ответила Джессика. — У меня просто сбилось дыхание, вот и все.

— Значит, у тебя ничего не болит? — встревоженно уточнял он.

— Ничего, — она уверенно кивнула.

— Черт возьми! — неожиданно вскричал Лукас. — Кто тебе позволил ездить на Ромашке? С ней может справиться только сильный мужчина! И что ты делаешь так далеко от дома, одна, без конюха, который при необходимости мог бы защитить тебя? А если бы ты сломала ногу? А если бы на тебя кто-нибудь напал? Или произошло бы еще что-нибудь страшное? Когда же ты наконец станешь благоразумнее?

Она была оскорблена его словами и тоном и уже открыла рот, чтобы дать ему достойную отповедь, но тут увидела страх в его глазах и виновато опустила голову. Ей вспомнилось, как однажды один из их мальчиков в Хокс-хилле упал с яблони и как она, убедившись, что ребенок цел и невредим, хотела задать ему трепку, но потом просто облегченно разрыдалась.

Она обеими руками закрыла лицо и глухо пробормотала:

— Ты совершенно прав, Лукас. Я вела себя очень неосторожно. Обещаю, это было в последний раз.

Но ее раскаяние не произвело на него ни малейшего впечатления.

— И почему, черт побери, твоя хваленая интуиция не предостерегла тебя об опасности?! Эта стена смертельно опасна, — почти кричал Лукас, не в силах сдержаться. Руки у него дрожали. Он был вне себя от пережитого испуга. — Несколько человек уже сломали здесь шеи. Разве ты не знала этого? Разве ты ничего не почувствовала?

«Да, — подумала она, — верно». Как странно! Неужели она лишилась своих способностей? Господи, какое счастье!

— Все кончилось, — сказала она и улыбнулась. — Я стала обыкновенной женщиной.

И тут он крепко схватил ее за плечи и привлек к себе. Джессика вся сжалась, потому что решила, что сейчас он изо всех сил встряхнет ее, но в нем неожиданно наступила перемена. Прерывающимся шепотом он назвал ее по имени и обнял.

Когда же он наконец разжал объятия, они долго смотрели друг на друга, а потом принялись торопливо срывать с себя одежду. И прямо на склоне холма, под ласковыми лучами солнца, они отдались своей страсти. Слова оказались не нужны. Слова не могли бы передать то, что чувствовали эти двое. Разговор — даже самый короткий — требует времени, а они слишком спешили насладиться друг другом.

Позднее Джессика и Лукас будут беседовать целыми часами, но пока их любовь требовала молчания. Они были уверены, что на свете нет никого счастливее их.

— Джесс, — спустя целую вечность сказал Лукас, — я до сих пор не верю, что это случилось! — Он лежал навзничь, прикрывая ладонью глаза.

Джессика прильнула к нему и нежно подула на волоски на груди.

— Я тоже, — прошептала она.

Их взгляды встретились, и она улыбнулась.

— Ты вернулся домой раньше, чем собирался, — сказала она.

— Ты бы сделала то же самое, если бы провела целых десять дней в обществе Беллы. — И он помрачнел. — Хотя главная причина заключалась в том, что мне очень недоставало тебя.

— А мне — тебя, — прошептала она и улыбнулась. Его пальцы играли ее медовыми кудрями.

— Могу ли я надеяться, — спросил он серьезно, — что ты простила меня?

— Простила? — Она приподнялась на локтях. — Но за что?

— За дурацкое соглашение, за мою слепую преданность друзьям, за то, что я позволил втянуть тебя во все это. — Он опустил глаза. — И почему только я с самого начала не прислушался к твоим словам?! Но клянусь, я и представить не мог, что тебе действительно угрожает опасность!

Джессика видела, что он не пытается оправдаться в собственных глазах. Все, что он говорил ей сейчас, было искренне, и она должна была помочь ему снять тяжесть с души.

— Так почему же ты не послушался меня? — спросила она.

Лукас сел и обхватил руками колени.

— Я не хотел, чтобы ты волновалась. Я мечтал только об одном — защитить тебя и Элли, — пояснил он. — Что же до моих друзей, то о них я думал отнюдь не в первую очередь. Я боялся, что все узнают о преступлении твоего отца, о том, как он поступил с бедняжкой Джейн, которая потом покончила с собой. И, прости меня, Джесс, но я не очень-то горюю из-за его смерти. Мне кажется, он ее вполне заслужил.

Она мягко спросила:

— Джейн забеременела?

Лукас кивнул.

— Да. И она понимала, что ее ждет позор, — сказал Лукас. — Она была в отчаянии. Ведь никто не поверил бы, что отец малыша — Филипп.

Лукас помолчал, а потом взглянул на Джессику и продолжал:

— Конечно, дорогая, мне никогда не приходило в голову, что за этим может стоять один из моих друзей. Я доверял Руперту. Мы все были честными людьми и всегда руководствовались определенным кодексом поведения. И Руперт, как мне казалось, был едва ли не самым благородным из нас. Его я заподозрил бы последним. Только трус мог бы убить человека, стоящего к нему спиной, а Руперт не был трусом. В бою он проявлял чудеса храбрости, и солдаты всегда обожали его. Нет, ты только послушай, что я тут наговорил! — неожиданно взорвался Лукас. — Даже теперь, когда я отлично знаю, что представлял собой Руперт, я все равно пытаюсь выгородить его!

— Он был твоим другом, — тихо отозвалась Джессика, — так что иначе ты себя вести не можешь.

— Другом, которого я никогда не знал по-настоящему! До конца жизни буду помнить, как тогда в библиотеке он заявил, что нисколько не раскаивается в содеянном, — вознегодовал Лукас. — А это его разделение людей на нужных и ни на что не годных! Он играл с нами. Мы стали марионетками в его руках! Меня просто тошнит от всего этого, хотя…

— Что — хотя? — спросила она, всматриваясь в лицо мужа.

Его лицо исказила гримаса отвращения. Отвращения к самому себе.

— Видишь ли, недавно я понял, что от Руперта меня отделяла очень тонкая грань. Нет, я, разумеется, никого не убивал, но я тоже играл судьбами людей, причем людей мне близких, — заявил он и тяжело вздохнул. — Я говорю о моей матери и о сэре Мэтью. Раньше я думал, что знаю, что такое честь и верность, но теперь я запутался. После смерти Руперта мне уже никогда не стать прежним.

Джессика промолчала. Она понимала, что ему есть за что судить себя.

Лукас еле слышно добавил:

— И, наконец, еще одно. Когда я давал Руперту пистолет, я думал не о тебе, а только о нем, о моем друге. Я не мог допустить, чтобы он оказался в руках полиции. Не мог, хотя и понимал, что он — преступник, заслуживающий суда и казни. Ты способна понять меня?

— Да, — четко и ясно произнесла Джессика. Она хотела, чтобы у него не осталось никаких сомнений насчет того, что она может понять его.

— Правда? — изумленно спросил он. Джессика кивнула.

— Правда, — ответила она. — Знаешь, Лукас, я ведь тоже не безгрешна.

Он удивленно вскинул голову.

— Как это? — не понял он.

— Когда Элли рассказала мне про соломинки, я решила, что это ты убил моего отца и что ты способен убить еще много раз, — призналась она. — Но я вовсе не собиралась заявлять на тебя в полицию. Помнишь, я предложила тебе вместе поехать на континент? Я надеялась, что вдали от Англии ты будешь в большей безопасности. Однако ты отказался. И тогда я пробралась в твою комнату и взяла твой пистолет.

— Ты похитила мой пистолет? Но зачем он тебе понадобился?! — удивился Лукас.

— Я думала… я думала, что, если в дом все же нагрянет полиция, я сама смогу застрелить тебя, — прошептала Джессика.

— Застрелить меня? Ну и ну! — В глазах Лукаса она увидела удивление и… безграничный восторг.

— Видишь ли, Лукас, я просто объясняю тебе, что хорошо понимаю, почему ты не предал своего друга, — сказала она, оправдываясь. — Я не знаю, зачем тебе нужно мое прощение, но я тебя прощаю. И Руперт был не таким уж плохим. Ведь ты любил его, а ты не мог любить человека дурного и неисправимого. Так что не казни себя.

Ом задумчиво сорвал травинку и сунул ее в рот. Молчание было таким приятным, что Джессика невольно улыбнулась. Лукас повернулся к ней и пощекотал травинкой ее нежную шею.

— И все-таки, — хмуро произнес он, — я еще немного сержусь.

Джессика почувствовала, что их беседа подошла к очень неприятному пункту.

— Ты сердишься потому, — осторожно поинтересовалась она, — что я долго считала тебя убийцей? Что заперла тебя в склепе святой Марты и убежала? Что не решилась довериться тебе?

— Нет, — ответил он. — Я много размышлял над этим и пришел к выводу, что ты и не могла думать иначе.

Джессика изумилась. Неужели это все? Неужели она отделалась так легко?

— Тогда что же тебя беспокоит? — недоумевая, спросила она.

— Да то, что между тобой и Рупертом существовала некая тайная связь. А у меня с тобой такой связи не было, хотя я всегда любил тебя, — пояснил Лукас, и Джессике показалось, что в его голосе она различает нотки ревности. — Ведь Руперт был к тебе совершенно равнодушен. Чем я-то плох? Почему он, а не я стал твоим Голосом? Нет, я, конечно, понимаю, что твое желание тут ни при чем, но как же я ревновал тебя к Руперту! — признался он, и Джессика поняла, что не ошиблась. — Хорошо, что теперь все позади.

Но когда смысл его слов наконец дошел до нее, Джессика даже вскочила от возмущения. Она не находила слов — так велика была ее обида.

— И ты называешь это связью?! — прошипела она. — Да это же были кандалы, каторжное ядро, которое я против воли тащила за собой! Я чувствовала себя узницей, и только сейчас я стала свободной! Понимаешь, свободной!

И вдруг Джессику охватила радость. Она воздела руки к небу и принялась повторять, точно заклинание:

— Я свободна! Свободна!

Она закружилась в каком-то бешеном танце, не обращая внимания на высокую траву, которая цеплялась за ее ноги. Она кружилась и пела, и невидимая цапля аккомпанировала ей. Лукас встревожился и попытался остановить жену, но она вырвалась из его объятий. И тогда он сдался и, улыбаясь, наблюдал за ней до тех пор, пока она, устав, не рухнула рядом с ним.

Полежав какое-то время, она повернулась на живот и ткнула Лукаса указательным пальцем в грудь.

— Предупреждаю тебя, Лукас Уайльд, — угрожающе сказала она, — предупреждаю, что, если когда-нибудь ты попытаешься вернуть мне мой утраченный дар, я собственноручно застрелю тебя из твоего-то же пистолета! Мы обычные люди, и мы будем разговаривать, а не читать мысли друг друга! В общем, тебе придется научиться разговаривать со мной.

— Обещаю, что научусь, — прошептал он, не сводя с нее восторженного взгляда.

— А когда мы будем в разлуке, мы станем писать письма, — требовательно заявила она. — И не вздумай болтать со мной о погоде или обсуждать меню ближайшего обеда. Тебя не было дома целых десять дней, и я ничего не знаю о твоих чувствах ко мне. Да-да, не знаю, — повторила она, заметив, как Лукас удивленно поднял брови. — Ты ни словечка не написал мне об этом, а только изводил себя мыслями о Руперте.

— Но я не мастер писать письма, — он сокрушенно вздохнул. — Я попытаюсь исправиться, ладно?

— А ты не будешь возражать, если иногда мы станем держаться за руки? — предложила она.

— Дай мне свою руку, — попросил он. Она протянула ему руку и заявила:

— И еще вот что. Пожалуйста, научись танцевать, чтобы я могла танцевать с тобой на балах все танцы.

— Хорошо, Джесс, я превращусь в заядлого танцора, — пообещал он с улыбкой.

— А теперь скажи, что любишь меня, — потребовала она.

— Я люблю тебя, — послушно произнес Лукас.

— Повтори, пожалуйста, — сказала она.

— Я люблю тебя, я люблю тебя! — Он перевел дыхание и предложил: — А хочешь, я докажу тебе это не только словами? — И когда она кивнула, он со смехом повалил ее на спину.

Мать-настоятельница поправила на голове плат и улыбнулась. Как же славно говорит нынче отец Хоуи! Она удовлетворенно огляделась по сторонам. Жарковато, конечно, но ведь сестра Марта непременно хотела, чтобы на ее свадебной церемонии присутствовали все дети из приюта, все до единого, а в Хокс-хилле не нашлось бы такой огромной комнаты, вот и пришлось расположиться на лужайке. Молодая и ее привлекательный супруг преклонили колени на подушки, и отец Хоуи благословил их союз. Наконец-то, подумала достопочтенная матушка, сестра Марта обрела счастье. Девушка совершенно преобразилась. Она так и сияла внутренним светом, и все радовались, глядя на нее.

Мать-настоятельница перевела взгляд на Лукаса. Да, он удивительно привлекателен, но главное в нем не это. Он наверняка будет сестре Марте хорошим супругом — недаром он так долго добивался ее благосклонности, с умилением подумала достойная монахиня, не до конца осведомленная об истории отношений Джессики и Лукаса. Она помнила, как молодой человек явился в монастырь, чтобы умолять ее убедить Марту выйти за него замуж. Для умудренной жизнью настоятельницы было ясно, что Лукас любит и сестру Марту, и ту девушку, которой она была когда-то. А еще она понимала, что с ним ее подопечная будет в безопасности. И она не ошиблась. Нет-нет, мать-настоятельница не жалела, что написала тогда письмо, которое заставило Марту задуматься и ступить на путь, ведущий к верному решению.

Когда Марта только появилась в монастыре, мать-настоятельница сразу почувствовала, что эта девушка принесет всем им счастье. И теперь, глядя на множество людей, явившихся, дабы присутствовать на церемонии, она еще раз убедилась в атом. Хокс-хилл процветал. Дети были крепкими и здоровыми, и пшеница колосилась на тучных нивах. Для этого приходилось много трудиться, но труд был всем сестрам в радость.

Она посмотрела на группку, укрывшуюся под сенью огромного дуба. Там стояла мать лорда Дандаса со своим новым мужем сэром Мэтью Как-бишь-его-там, две кузины новобрачного и его воспитанница Элли. Почему-то мать-настоятельница была уверена, что появление в ее монастыре сестры Марты повлияло и на жизнь этих пятерых.

Услышав неподалеку чье-то жизнерадостное щебетание, она недовольно взглянула в ту сторону. Там стояли сестры Долорес и Эльвира и болтали, как две сороки. Увидев, что мать-настоятельница сурово смотрит на них, обе сразу замолчали. Когда служба кончилась, она подошла к ним.

— И о чем же вы так оживленно беседовали? — с укоризной глядя на монахинь, спросила мать-настоятельница.

Сестры точно воды в рот набрали. Они надеялись, что пари на ириски и засахаренные сливы все же осталось их тайной.

— Ладно уж, говорите. Небось спорили о чем-нибудь светском и суетном? — догадалась пожилая монахиня.

Сестра Эльвира быстро взглянула на настоятельницу, поняла, что та не сердится, и ответила:

— Мы, достопочтенная матушка, вовсе не спорили. Мы обе сошлись на том, что их первый ребенок появится на свет ровно через девять месяцев, считая от сегодняшнего дня.

Мать-настоятельница ахнула, всплеснула руками и закрыла глаза. Постояв так какое-то время, она повернулась лицом к солнцу и что-то прошептала. Открыв глаза, она с улыбкой обратилась к сестрам Эльвире и Долорес:

— Что ж, возможно, вы и правы. Мало того, я почти уверена, что их первенец будет мальчиком.

Сказав эти удивительные слова, матушка отошла от изумленных монахинь и направилась к гостям, которые окружили молодых и наперебой желали им счастья. Мать-настоятельница считала своим долгом тоже поздравить Джессику и Лукаса.

1

Апостольник — головной убор, монашеский плат.

2

Сэр Галаэзд — благородный принц, родившийся в призрачном замке Карбонек, сын сэра Ланселота Озерного, рыцаря короля Артура, и Эленны, дочери короля Пелеса, владетеля Опустошенных земель.

3

Хокс-хилл — Ястребиная гора.

4

Сонетка — комнатный звонок для вызова прислуги, обычно приводнившийся в действие шнурком.

5

Роберт Адам (1728 — 1792) — английский архитектор, представитель классицизма. Строил загородные усадьбы, особняки в Лондоне и Эдинбурге, общественные задания и целые городские кварталы. Его творения отличались строгой и рациональной планировкой, интерьеры домов — изящным декором.

6

Трут — зажигающийся от искры материал (фитиль, ветошка), который употреблялся при высекании огня ударом огнива о кремень. Первые спички появились в 30-х годах прошлого столетия. Они были ядовиты — в состав головки входил белый фосфор.

7

Мировой судья — судья, рассматривающий мелкие уголовные и гражданские дела.