Трилогия - Полюби дважды

Они зашли слишком далеко, и теперь он не представлял, как отступить, как выпустить ее из своих объятий. Но в то же время он знал, что, утоли он жажду сегодня, завтра об этом горько пожалеет.

Вздохнув, он выпрямился, но Джессика обняла его за шею и прильнула к нему всем телом.

— Джесс? — спросил он сдавленным шепотом.

Тихий стон возбуждения был ему ответом, и он снова стал целовать ее. Он целовал ее брови, глаза, щеки, уши, и ее хриплый голос, повторявший его имя, сводил его с ума. Надавив на ее ягодицы, он прогнул ее назад, ритмично потирая бедрами ее бедра. Распустив пояс у ее халата, Лукас коснулся ладонью ее тугой полной груди. Неистово сжав ее в объятиях, он не почувствовал никакого сопротивления. От такой уступчивости его страсть разгоралась все сильнее.

Подхватив ее на руки, он отнес Джессику на кровать, уже не думая о том, правильно ли он поступает. Рядом с ним была женщина, овладеть которой он мечтал годами. Для него всегда существовала лишь Джессика. Как же слеп он был, не поняв этого сразу! Никогда больше он не отпустит ее, не позволит уйти!

Он уже устроился между ее бедер, мечтая овладеть ею, когда кто-то дернул дверную ручку, а затем послышался стук в дверь. Лукас застонал, приподнимая голову. Он дышал неровно, тяжело и сбивчиво, так же, как и Джессика. Она медленно открыла глаза, увидела Лукаса и заморгала, приходя в себя.

— Джессика! — прозвучал за дверью звонкий, как колокольчик, голос Элли. — Я знаю, что ты еще не спишь. Я вижу свет под твоей дверью.

Джессика изумленно огляделась и в ужасе застонала. Она лежала на спине на своей кровати, раздвинутыми ногами касаясь пола. Между ее ног лежал Лукас, всем телом прижимая ее к постели. Она чувствовала, как отвердевшая мужская плоть упирается в ее лоно. Единственной преградой между ними была лишь тонкая ткань ее ночной рубашки. На Лукасе, кроме расстегнутого халата, тоже ничего не было.

— Не шевелись, не двигайся, ради Бога, — взмолился он, — иначе я не отвечаю за себя.

— Джессика! — позвала Элли за дверью. — Открой. Я хочу поговорить с тобой.

Лукас вдруг тихо рассмеялся. Щеки Джессики зарделись, и она закрыла глаза.

Из-за двери донесся голос Розмари. Она что-то шепотом внушала Элли. Хотя слов нельзя было разобрать, сомнений в резкости тона не оставалось.

— Но, тетя Розмари, — громко возразила Элли, — я только хотела извиниться перед Джессикой.

Голоса удалялись, пока не стихли вдали. За дверью воцарилась тишина.

Лукас посмотрел Джессике в глаза и бесстыдно предложил:

— Теперь ты можешь двигаться сколько угодно.

Она изо всех сил толкнула его в грудь. Но легче было бы сдвинуть гранитную плиту, чем Лукаса. Увидев сердитое выражение ее лица, он скатился с нее и сел на край постели.

— В чем дело? — спросил он. Он был сердит, неутоленное желание не давало ему покоя. Когда раздался стук в дверь, он собирался погрузить свою плоть в теплое, жаждущее тело женщины и теперь не понимал, почему они не могут продолжить начатое.

Голос Джессики дрожал, когда она сказала:

— Я хочу, чтобы ты сдержал свое обещание.

— Обещание? — переспросил он с недоверчивым изумлением. — Мое обещание? После того, чем мы только что занимались?

Она готова была разрыдаться от унижения или просто убежать и спрятаться, С трудом проглотив комок, застрявший в горле, она облизнула пересохшие губы и кивнула, не в силах произнести и звука. Она с ужасом вспомнила то, что только что произошло между ними. Ведь она молила его овладеть ею! Если Элли не постучала в дверь, уже бы все свершилось! И стала бы она для него женщиной, утолившей его жажду, обычной игрушкой в его руках. Она не собиралась умолять его о любви, но его уважения она добьется!

Он нетерпеливо махнул рукой.

— Черт с ним, с обещанием! — воскликнул он. Я хочу тебя, ты для меня самая желанная из всех женщин на земле. И ты охотно уступала мне, даже боле чем охотно. Ведь все это так просто.

И ни слова о любви. Но она уже не ждала от него заверений в глубоких чувствах. Гордо вздернув подбородок, Джессика заявила:

— Для меня, очевидно, не все так просто.

Он помрачнел.

— Это было бы совсем просто, если бы ты забыла о том, что ты…

— Кто?! — угрожающе спросила она, когда он на мгновение прервался.

Он не хотел с ней ссориться, он только хотел снова оказаться с ней в постели.

— Монахиня, — тихо произнес Лукас и извиняющимся тоном добавил: — Я только это имел в виду.

— Высохшая, бесчувственная монахиня, — дрогнувшим голосом проговорила она. — Вот что ты имел в виду.

— Ради Бога, Джесс! — взмолился он.

— Следи за своим языком! — взорвалась она.

— Если бы ты легла со мной, нам бы не пришлось сейчас так глупо препираться! — выплеснул он накопившиеся в нем раздражение и разочарование.

— Лечь с тобой! — сквозь стиснутые зубы процедила она. — Только постель у тебя на уме?!

— Да! — вскричал он, напугав ее еще больше. — И если бы в тебе была хоть крупица честности, ты бы призналась, что думаешь о том же.

Ее губы все еще горели от его поцелуев, сердце бешено стучало в груди. Он был прав, прав! Но ни один человек на этой грешной земле не смог бы заставить ее признать его правоту.

— Ты понятия не имеешь, чего хочу я, — сказала Джессика, стараясь говорить твердо и уверенно, и поморщилась, расслышав жалобные нотки в своем голосе.

— О, ты можешь говорить все, что угодно. Я и так знаю, чего ты хочешь, — почти спокойно произнес Лукас. — Слова ничего не значат. Но твое тело мне не лжет.

Он устремил взгляд на ее полуобнаженную грудь, и Джессика ощутила странный холодок в месте, на которое он смотрел. Тоненькая ткань ее ночной сорочки туго обтягивала тело, и сквозь нее, словно две спелые ягоды земляники, просматривались набухшие соски.

— Вот именно, — сказал Лукас, и его низкий голос вновь окрасился чувственностью. — Твои груди тоскуют по моим поцелуям, и я хочу их целовать.

Она вздрогнула и закрыла грудь руками.

Лукас долго смотрел на нее, и его разочарование постепенно уходило, исчезало, пропадало. Широко раскрытые серые глаза испуганно глядели на него. Губы трепетали. Он понимал, что произвел на нее впечатление, но, видимо, этого не хватило, чтобы побороть ее девичью стыдливость и сомнения. И это не позволило ей отдаться ему.

— Все равно это случится. Рано или поздно ты станешь моей, — уверенно сказал он.

Она закусила губу, он мрачно улыбнулся.

— Я не собираюсь нарушать свое обещание, но не намерен оставить тебя в покое. Особенно после того, что произошло сегодня. Ты требуешь слишком многого.

Она молчала. Лукас тяжело вдохнул.

— Выпей вина, — посоветовал он, — это снимет напряжение и поможет тебе уснуть. Спокойной ночи, Джессика. — Он повернулся и медленно вышел из комнаты.

В своей спальне Лукас налил в стакан немного виски и выпил его в два глотка. Сердце его по-прежнему гулко стучало, тело жаждало разрядки. Он не мог понять, почему женщины так любят все усложнять.

Наливая себе вторую порцию виски, он вдруг сообразил, что поступает неверно, и со стуком поставил пустой стакан на стол. Джесс была единственной женщиной, из-за которой он напивался.

Сначала он вспомнил совет матери-настоятельницы, а потом Адриана, и задумался. Спустя минуту, уныло улыбаясь, он все же плеснул бренди на дно стакана и медленно поднес ко рту.

Вскрикнув от испуга, Джессика проснулась. Вся дрожа, она лежала неподвижно, сердце ее неистово колотилось, кровь стучала в висках. Сообразив наконец, что это был всего лишь сон, она тихонько вздохнула и села на кровати.

Ей снилась детская игра, самая обыкновенная детская игра, которая внезапно превратилась в ночной кошмар. Он вскоре сотрется из ее памяти, и она снова уснет.

Но этого не происходило. Яркие, словно наяву, образы продолжали тревожить ее воображение, и она не могла избавиться от них. Смирившись с тем, что уснуть ей не удастся, Джессика откинула одеяло и опустила ноги на пол.

В комнате было темно, лишь серебристые полоски бледного лунного света проглядывали сквозь щели задернутых штор. Не зажигая свечи, Джессика подошла к окну и раздвинула шторы.

Окна ее комнаты выходили на Грин-парк, но, хотя ночной мрак уже уступал место рассвету, все вокруг было еще подернуто неясным туманом. Лишь вдалеке, по ту сторону парка, виднелись огни Букингемского дворца.

Она потерла шею, снимая скованность мышц. Следуя совету Лукаса, она выпила немного вина перед тем, как лечь спать, и теперь подумала, что, возможно, вино стало причиной ночного кошмара. Но едва эта мысль пришла ей в голову, как Джессика отвергла ее. Вино или поднимает настроение, или усугубляет печаль. Но оно не вызывает томительного ощущения беспокойства.

Однако Джессика не ощущала беспокойства. В ней нарастало более сильное чувство. Вскоре она поняла — это был страх.

Она нашла свой халат, поспешно накинула его на плечи и села у окна. Ложиться в постель не имело смысла. Она точно знала, что не сомкнет глаз, пока не разберется в своих ощущениях.

Сон, который она запомнила до мельчайших подробностей, начался вполне безобидно. Она, монахини и ребята играли в «апельсины и лимоны» на лужайке в Хокс-хилле. Они громко смеялись и говорили разом, но все внезапно изменилось. Дом превратился в церковь, а монахини и мальчики куда-то исчезли. У входа в церковь она увидела большой каменный крест. Это был ее крест, и они играли около него. Но игроки поменялись, и слова детского стишка тоже стали другими.

Один пропал, остались двое. Эти слова хором повторяли игроки.

Взявшись за руки, Лукас и Белла сделали арку, под которой все должны были пройти. Когда настала очередь Джессики, они опустили руки, пытаясь поймать ее. Она ловко увернулась и, оглянувшись, увидела, что вместо нее они поймали Родни Стоуна. Его куда-то увели, и игра закончилась.

Страх холодной волной окатил Джессику. Она знала, что видела она вовсе не игру. Попавшим в плен игрокам рубили головы. Она громко закричала, чтобы они остановились, и помчалась догонять Родни Стоуна, во он уже переступил порог храма и растворился во мраке внутреннего помещения. Его нигде не было, но Джессика вдруг увидела каменные ступени, которые вели вниз, прямо в недра земли. Она сразу поняла, что попала в свой собственный склеп.

Вскоре за ней пришли — все те, кто был приглашен на ее свадьбу.

— Кто следующий, систра Марта? Кто следующий? — хором кричали они. — Кто следующий?!

Объятая ужасом, Джессика вскочила на ноги.

— Нет! О Боже! Нет! — вскричала она. Она не сознавала, что кричит. — О Боже, нет!

Она видела не собственный сон. Это был сон ее Голоса. И она знала, что он означает: либо Голос уже убил Родни Стоуна, либо собирается это сделать в ближайшее время.

Устремив невидящий взор в пространство за окном, она призвала на помощь всю силу своего разума, чтобы противодействовать замыслам Голоса. Лукас и Белла. Но во всем виновата Элли. Она говорила о них как о супружеской паре, и именно такими они явились ей во сне. Она не могла не думать о Родни Стоуне, остальным же ничего не угрожало. Всех их она видела на свой свадьбе.

Рассуждения казались Джессике вполне логичными, однако не до конца убедили ее в правоте суждений.

Она снова опустилась в кресло у окна и устремила взгляд в туманный полумрак парка. Уже давно она не общалась со своим Голосом, да и не стремилась к общению с ним — удовольствия от этого она не получала. Возможно, это и не был Голос… Возможно, это был просто сон…

— Голос? — прошептала Джессика, открывая перед ним свое сознание. — Голос? Но он не ответил на ее призыв.

18

Джессика раздвинула муслиновые занавески и выглянула в окно, выходившее на аллею и подъезд у парадного входа в Дандас-хаус. Во дворе стоял экипажей, дожидаясь пассажиров. Мать Лукаса и Элли отправлялись на музыкальный вечер в дом леди Боуз на Манчестер-сквер. В последнюю минуту Джессика отказалась от поездки, сославшись на сильную головную боль. Сегодня вечером ей предстояло свидание, которое она должна была сохранить в тайне.

Она тщательно подобрала подходящий момент. Лукас в тот день отсутствовал — он с друзьями уехал в Твикенхзм на состязания по боксу, — и сказал, что вернется не ранее следующего утра. Джессика была довольна, что мужа не было в Лондоне. Лукас обладал слишком зорким глазом и острым умом. Его вряд ли обмануло бы ее притворство, и он скорее всего остался бы дома, чтобы составить ей компанию. И тогда она, разумеется, не смогла бы явиться на встречу с Перри.

У подъезда царила суматоха. Слуги суетились, миссис Уайльд и Элли уже спускались по парадной лестнице, лакеи заторопились к экипажу, чтобы открыть дверцу и помочь им сесть в карету. Розмари Уайльд подошла к экипажу, рядом с ней шагала Элли в сопровождении своего молоденького слуги, одетого в ливрею особого покроя и цвета; такие ливреи носила вся прислуга лорда Дандаса. Джессика с любопытством наблюдала за слугой Элли — это был Пип, предводитель мальчишек из Хокс-хилла. Он появился здесь после того, как Джессика написала сестре Эльвире, прося у нее совета и помощи.

«Девушке, — отвечала сестра Эльвира, имея в виду Элли, — нужно сосредоточить внимание на ком-то, помимо себя. А новый жизненный опыт будет полезен и Пипу».

Было весьма странно, но Элли и Пип понравились друг другу с первой же встречи. Элли взяла Пипа под свое крыло, и его благополучие стало ее личной заботой.

С тех пор Элли переменилась и уже не была нелюдимым, своенравным и сварливым подростком, но к Джессике по-прежнему относилась с неприязнью. Более того, иногда Элли вела себя с женой Лукаса просто отвратительно.

Джессика как раз размышляла об этом, когда Элли неожиданно обернулась и посмотрела на окна дома. Опустив занавеску и быстро отступив в глубь комнаты, Джессика все же успела заметить широкую улыбку, расплывшуюся на лице Элли, словно той былоизвестно о том, что затевает жена Лукаса.

Но она не могла знать об этом. Джессика и Перри, соблюдая особую осторожность, обсуждали свои планы во время прогулок в Грин-парке, когда никого не было поблизости. Теперь в Джессике отозвалась нечистая совесть.

Когда экипажей, миновав ворота, выехал на площадь Сент-Джеймс, Джессика с облегчением вздохнула, развернулась на каблуках и поспешила в свои покои на другой половине дома. До встречи с Перри оставалось еще несколько часов. Выскользнуть из дома незаметно она могла лишь в темноте и теперь ругала долгие летние вечера, которые, казалось, тянулись бесконечно.

Джессика беспокойно прогуливалась по своей комнате, когда раздался стук в дверь. Испытывая неловкость из-за своего обмана и немного испугавшись при мысли о том, что, быть может, Лукас вернулся раньше, чем ожидалось, она юркнула в постель и натянула одеяло до подбородка. Дрогнувшим от волнения голосом она приказала:

— Войдите!

Дверь открылась, и вошла горничная. Слава Богу, это была всего лишь горничная. Она принесла поднос с ужином для «больной». Джессика поблагодарила девушку, а когда та вышла, быстро села на кровати и посмотрела на часы.

Сколько ей еще томиться в ожидании?

Она перевела взгляд на поднос, который горничная поставила на столик возле кровати. Приятный запах защекотал ноздри. Джессика была уверена, что в таком возбужденном состоянии она не сможет съесть и крошки, но все же подняла серебряную крышку, которая сохраняла блюдо горячим. На этот раз повар буквально превзошел себя. Нарезанная тонкими ломтиками говядина в пряном винном соусе, мелкие кусочки жареного картофеля и цветная капуста в масле, посыпанная миндалем, искусно уложенные на большом фарфоровом блюде, возбуждали аппетит. На десерт подали ее любимый бисквит со взбитыми сливками.

Спазм в желудке напомнил Джессике о том, что она сегодня почти ничего не ела. Она весь день слишком волновалась. Придвинув кресло к столику, она удобно расположилась в нем, взяла вилку и принялась за еду.

В доме леди Боуз на Манчестер-сквер гости неторопливо приступали к ужину. Молодых людей среди них было немного, музыкальным вечерам они предпочитали балы и другие развлечения, и Элли громко сетовала по этому поводу, жалуясь на скуку своей опекунше миссис Уайльд. Они накладывали на тарелки салаты и всякие кушанья, расставленные на столах, которые тянулись вдоль стен огромной гостиной. В этом самом бальном в доме зале леди Боуз устраивала свои приемы.

— У молодых людей довольно странное отношение к серьезной музыке, — говорила миссис Уайльд, заполняя свою тарелку. — Большинство из них, насколько мне известно, подобное времяпрепровождение считают позорным для мужчин, — особенно если где-то неподалеку идут состязания по боксу. Бедная Петти выбрала неудачный день для своего вечера.

Она взглянула на Элли, и брови ее удивленно поднялись, когда она увидела, что ее воспитанница накладывает на свою тарелку.

— Земляничное мороженое? — спросила она. — А я-то думала, ты терпеть не можешь мороженое…

Элли от смущения покраснела.

— Это для Пипа, — пояснила она. — Я обещала ему, что, если он в течение недели ни разу не выругается, я вознагражу его. Это и есть его награда.

Миссис Уайльд улыбнулась, провожая взглядом Элли, которая отправилась на поиски своего подопечного. С тех пор как в их доме появился Пип, Элли заметно повеселела. Правда, в присутствии Джессики она становилась угрюмой и грубой, что всегда отмечала мать Лукаса, и теперь улыбка на лице Розмари сразу погасла. Элли ревновала, но эту ревность нельзя было объяснить одной лишь пылкой влюбленностью девочки-подростка в Лукаса Уайльда. Элли всегда была в центре всеобщего внимания, а теперь, утратив привилегированную позицию, возненавидела Джессику.

Миссис Уайльд считала себя виноватой за такое положение дел. Розмари искренне обрадовалась, когда Элли появилась в доме. Лукас не нуждался больше в материнской заботе, и присутствие Элли наполнило жизнь миссис Уайльд новым смыслом. Она отнеслась к Элли как к собственной дочери, которой у нее никогда не было. Она баловала девочку, исполняя любые ее капризы, и испортила Элли так, что изменить сложившиеся в их семье отношения теперь было почти невозможно.

Краем глаза она увидела, как в комнату вошел сэр Мэтью Пейдж, и позволила себе окинуть его оценивающим взглядом. Потом сделала вид, что занята лишь содержимым своей тарелки.

Сэр Мэтью пока не заметил ее, ей же он показался едва ли не самым привлекательным из всех мужчин, присутствующих на приеме. Он ничуть не изменился за долгие годы их разлуки — очаровательный мужчина, с красивой осанкой, человек, от которого исходило ощущение внутренней силы и уверенности в себе.

Она нашла свободное место на конце длинного стола. Заметив ее, он неспешно направился к ней и сел рядом.

— Улыбайся, — вместо приветствия сказал он, — а то люди начнут обращать на нас внимание.

Розмари послушно улыбнулась.

— На нас уже обратили внимание, Мэт, — ответила она.

И, разумеется, в большей степени интересуются ею. Она думала, что между ними давно все кончено, но в последние месяцы, где бы она ни появлялась, следом за ней являлся он. Всякий раз, когда она оборачивалась или поднимала глаза, он был тут как тут. Они обменивались взглядами, долгими и пристальными, и настроение у нее поднималось.

Однако она не хотела, чтобы прошлое повторилось. «Господи, спаси и сохрани», — каждый вечер молилась она.

— Кто, например? — спросил Мэт, не спуская с Розмари внимательных глаз.

— Моя невестка Джессика, — ответила она ему. — Она спрашивала о тебе. И Элли тоже. Куда бы мы ни отправились, там непременно появляешься ты. Прекрати преследовать меня, Мэт. Ты же знаешь, что из этого ничего не получится.

— Впервые об этом слышу, — заявил он.

Сердце ее гулко забилось в груди; она изо всех сил сжала в пальцах нож и вилку, чтобы унять дрожь. Ее до глубины души потрясли его слова и красноречивый взгляд прозрачно-голубых глаз. Мэт мог соблазнить женщину и свести ее с ума одним своим взглядом.

— Твой сын тоже говорил с тобой обо мне? — отрывисто спросил он.

— Нет — поспешно возразила Розмари. — Лукас никогда о тебе не говорит. А почему ты об этом спрашиваешь?

— О, я подумал, что, может быть, он советовал тебе держаться подальше от меня, — сказал Мэт.

— Зачем? — удивилась миссис Уайльд. — Он знает, что в этом нет необходимости. Мы с тобой чужие люди, Мэт. По крайней мере, сейчас.

Беседа прекратилась. Они ели молча. Первым заговорил сэр Мэтью.

— Ты когда-нибудь задумывалась о будущем, Роди? — непринужденным тоном спросил он. — Ты пыталась представить себе, что тебя ждет?

Она изобразила беззаботную улыбку, не понимая, как ей это удалось.

— Я живу настоящим, Мэт, — сказала она. — У меня есть семья и много друзей. Мне некогда задумываться о будущем.

— Но теперь твой сын женился, — напомнил ей Мэт. — Ты ему больше не нужна.

— А моей воспитаннице? — спросила Розмари с легким раздражением.

— Я полагал, что Элли опекает твой сын, — заметил сэр Мэтью.

— Но ей нужна мать. — Она опять улыбнулась, хотя далось ей это с большим трудом. — А там, возможно, появятся внуки…

— И ты собираешься посвятить остаток жизни своей семье? — спросил сэр Мэтью, наблюдая за выражением ее лица.

— Разве это плохо? — тихо ответила она. Он пренебрежительно пожал плечами.

— Ох, разумеется, у тебя будет место где-то на обочине их жизни, но неужели ты не хочешь пожить для себя? — удивился он.

— Мне самой ничего не нужно, Мэт. Я счастлива. Это правда, — сказала она и добавила: — Более того, многие завидует мне. У меня ведь есть все, чего я ни пожелаю.

У Розмари вдруг появилось чувство, что она поперхнется словами, если ей и дальше придется врать. В отчаянии она огляделась вокруг, пытаясь найти повод, чтобы прекратить этот утомительный разговор. Но пока никакого повода не было. Элли в компании друзей удалилась в соседнюю комнату. Никто не смотрел в сторону Розмари и не собирался подойти к ней. Ей пришлось самой позаботиться о том, чтобы вернуть себе утраченное самообладание.

Подняв взгляд на Мэтью Пейджа, она спросила:

— Мэт, вместо того чтобы препираться со мной, скажи мне честно: что ты хочешь от меня?

Он долго не сводил с нее изучающего взгляда, потом согласно кивнул и сказал:

— Я хочу тебя. Я все еще люблю тебя, Роди, и уверен, что ты тоже меня любишь. Мы теперь оба свободны и можем пожениться. Думаю, что именно так нам надо поступить.

Его слова не просто шокировали ее, они взволновали ее до глубины души. Она долго молчала, прежде чем ответить:

— Мэт, с тех пор минуло пятнадцать лет. Любовь не вечна. Она проходит.

— Моя — нет. А твоя? — спросил он, разглядывая бокал с вином, будто в нем скрывался ответ.

Розмари не смогла выдавить ни слова. Глубоко в душе затеплился вдруг огонек надежды и желания, и с каждой секундой он разгорался все ярче и ярче. Мэт заставил ее пожелать того, чего она никогда не сможет заиметь.

Оторвав взгляд от бокала, он посмотрел в лицо Розмари и улыбнулся.

— Я не предлагаю тебе бросить все, Роди. Порвать с семьей и тому подобное. Мы уже не дети, и я не собираюсь похищать тебя. Наши отношения не станут помехой в твоей семейной жизни. Я хочу давать, а не отнимать. Мы можем отправиться в путешествие на континент, поехать во Флоренцию, Рим, Париж. Побывать везде, посетить места, которые мечтали повидать в молодости. Неужели ты забыла?

О нет, ничего она не забыла. Она помнила. О Господи, она все-все помнила! В те далекие дни, утолив страсть, они лежали в объятиях друг друга и строили планы на будущее. Какими же наивными они тогда были!

Но отчаяние и боль ее отступили, когда она, посмотрев в его прекрасные печальные глаза, поняла, что душа его так же ранима, как ее собственная душа. Она не хотела причинять ему боль, но была вынуждена раз и навсегда покончить с неопределенностью.

— Ты любишь не меня, Мэт, — сказала она. — Ты любишь женщину, которой я когда-то была. Но той женщины больше нет. Посмотри на меня. Посмотри внимательно.

Она знала, о чем говорила. С того самого злополучного бала в доме Беллы, на котором они впервые встретились спустя пятнадцать лет, она взяла привычку разглядывать себя обнаженную в зеркале перед сном, и вид собственного тела отнюдь не прибавлял ей уверенности в себе. Мэт же все эти годы не переставал менять юных, едва достигших брачного возраста любовниц.

Он прищурил глаза.

— Твоя красота не увяла, Роди, — уверенно заявил он. — Ты стала зрелой женщиной, и я нахожу тебя гораздо привлекательнее, чем ту девушку в молодости.

— Мэт, я уже не молода… — прошептала Розмари.

— Я тоже, — кивнул сэр Мэтью.

— Я… — она ненавидела это слово, — вдова. Это звучит жалко. До меня доходили слухи о тебе и сплетни о твоих любовницах и подружках на одну ночь. Я слышала о твоих бурных романах и любовных похождениях. Я никогда не смогу удовлетворить тебя. Если тебе нужна спутница в путешествии, пригласи Мадлен Картье. Она развлечет тебя. Я говорю это не для того, чтобы обидеть тебя. Такова правда, и ты знаешь это.

— И о чем я буду говорить со своей юной любовницей? — поинтересовался Мэт.

— Что? — Розмари не поняла странного возражения.

— Если я возьму Мадлен во Флоренцию, о чем мы с ней будем говорить? — повторил Мэт свой неожиданный вопрос.

Она не сразу поняла, в чем дело, и только удивленно покачала головой.

— Роди, мне до смерти наскучила молодежь. У меня с ней нет ничего общего, ни одной темы для разговора. Все любовницы несут чушь. Об этом даже не стоит упоминать. С тобой же мы не могли наговориться. Ты помнишь?

На мгновение на ее лице появилось молодое, задорное выражение. Она рассмеялась. На один миг она стала прежней Роди.

— Насколько я помню, мы встречались не только для бесед, — весело произнесла она.

— О да. Не могу отрицать, — улыбнулся Мэт. Неловкость между ними вдруг исчезла, и Розмари наконец смогла говорить откровенно.

— Наверное, мы тогда просто сошли с ума, — взволнованно произнесла она, — если не понимали, что наша любовь может нашим близким принести страдания.

— Моя жена так ни о чем и не узнала, — сказал Мэт. — Но если бы даже узнала, ей бы было на все наплевать. Она не любила меня, Роди. Мы стали чужими задолго до того, как с ней случилось несчастье. И тебе это известно.

Вспоминая, она смотрела куда-то вдаль. Факт, что жена Мэта не любила его, стал одной из причин ее дружбы с милым соседом. Они были одиноки и жалели друг друга. У него было меньше оснований чувствовать себя виноватым, чем у нее, поскольку ее супруг всегда хорошо к ней относился, но эти отношения мало напоминали супружеские.

— Ты никогда не говорила мне, как ты перенесла нашу разлуку, — очень серьезно проговорил сэр Мэтью. — Я получил твою записку, в которой ты сообщала мне, что больше не хочешь меня видеть. Но что произошло на самом деле?

— Разве сейчас это имеет значение? — неохотно отозвалась она.

— Для меня — да, — таким же серьезным тоном, без малейшей улыбки, подтвердил он.

Для нее — тоже, но возвращаться мыслью в те дни было невыносимо больно. То были самые тяжелые воспоминания всей ее жизни.

— Произошло то, — с грустью промолвила она, — что ко мне вернулся разум. Я поняла, что была не права, считая, что никому не причиняю боль своим… — Она остановилась, подыскивая нужные слова, чтобы поточнее высказать свою мысль.

— Да, твой сын, — не без горечи произнес он. — Он поставил тебя перед выбором — либо он, либо я.

— Мэт, — мягко упрекнула его Розмари, — все было гораздо сложнее. Ты был женат, а я — замужем. К тому же у меня был совсем еще юный сын, благополучие которого значило для меня больше, чем все остальное на свете.

— Но это обстоятельство уже не является самым главным в твоей жизни, — сказал сэр Мэтью и замолчал. Он решил дать ей возможность обдумать его слова. Затем улыбнулся и посмотрел в ее встревоженные глаза. — Я не хочу причинять тебе боль, Роди. Но я намерен ухаживать за тобой. У нас достаточно времени, чтобы подумать о будущем и принять решение. Не стоит воздвигать препятствия прежде, чем они возникнут сами.

Он встал и медленно удалился. Ей показалось, что в зале вдруг погас свет.

Она сказала себе, что это не имеет значения и что она привыкнет к отсутствию Мэта так же, как привыкла тогда. У нее по-прежнему есть сын, который для нее важнее, чем кто-либо на земле.

Но в душе, в самом укромном уголке, искорка надежды не желала угаснуть.

Стоя у окна своей спальни, Джессика высматривала условный сигнал. А вот и он. Крохотный, но яркий огонек в ночи. Это Перри размахивал фонарем, который снял со стены у черного хода. Она поднесла к окну зажженную свечу, давая понять, что заметила его знак. Выждав еще пять минут, чтобы дать Перри время найти на улице наемный экипажей и приказать кучеру ждать их в условленном месте, она стала одеваться. Они продумали свой план до мельчайших мелочей. Даже одежда их была простой, удобной, немножко поношенной, чтобы не привлекать излишнего внимания.

Перри ждал ее у ворот, чтобы проводить к экипажу. Сразу за площадью Сент-Джеймс начиналась улица закрытых клубов для джентльменов, и Джессика надела шляпу с вуалью, чтобы ее никто не узнал. Перри открыл дверцу экипажа, подал ей руку и помог сесть в карету. Затем, высунув голову из окна, громко назвал кучеру улицу вблизи Стрэнда, где снимал жилье мистер Родни Стоун.

— Кто-нибудь видел, как ты выходила из дома? — тихо спросил Перри.

— Нет, — заверила его Джессика. — В одиннадцать вся прислуга уже спит, и я вышла через черный ход.

Они молчали, пока экипажей не свернул на Пэлл-Мзлл.

— Мне стыдно обманывать Лукаса, — не выдержав, стал оправдываться Перри. — Что будет, если он узнает, что мы сегодня были вдвоем? Ты можешь себе представить, о чем он подумает?

С уверенностью, которой на самом деле она не чувствовала, Джессика ответила: