е.
нагляднаядемонстрация ее целостности, столь же очевидной и несомненной, как целостность
Тетраграмматона. Вот почему трон, в нашем определении, символизирует «роль священной магии в мире и в истории». Иными словами, им символизируется
феномен
— а именно совокупность проявлений — священной магии в истории человечества, — в прошедшем, настоящем и будущем. Это ее историческая
плоть, которая открывает свою душу и дух. Под «плотью» я имею в виду то, что делает возможным непосредственное действие в мире фактов. Так, частью этой плоти является арсенал или набор магических формул и жестов, используемых в практике священной магии. Ритуалы ее универсальных действий, предназначенных для служения всему человечеству и проницающих пространство и время, т. е. семь таинств вселенской Церкви, — в той мере, в какой они являются ритуалами, — в равной мере суть часть этой плоти. В таком случае и те, кто призван или способен продолжать традицию священной магии, также являются ее частью. Эта плоть подобна
деревус определенным числом ветвей, несущих множество листьев, — дереву, корни которого на небесах, а вершина обращена вниз. У этого дерева единый ствол и живительный сок, питающий и несущий жизнь всем его ветвям с бесчисленными листьями.
Не каббалистическое ли это Древо Сефирот? Или, скорее, Древо Познания Добра и Зла? А может, Древо Жизни?
Плод Древа Познания Добра и Зла произвел тройственный результат: труд, страдание и смерть. Труд занял место мистического (без усилий) единения с Богом, каковое единение составляет учение Первого Аркана Таро (
Маг). Страдание заняло место непосредственно отраженного откровения, или гнозиса, чье прямое откровение составляет учение Второго Аркана Таро (
Верховная Жрица). И смерть вошла в царство жизни, или созидательной, священной магии, которая и составляет учение Третьего Аркана Таро, —
Императрицы. Ибо священная магия есть та жизнь, которая была до Грехопадения; гнозис Второго Аркана есть то сознание, которое было до Грехопадения; а мистическая непосредственность Первого Аркана есть бывшее до Грехопадения взаимоотношение между человеком и Богом, — первобытная непосредственность, которая дала импульс и направление эволюции и развитию человека. Не борьба за существование, описанная Чарльзом Дарвином, дала основной направляющий импульс к идеалу или цели эволюции до Грехопадения, а скорее то состояние, которое сегодня мы определяем термином «мистическое единение». Только после Грехопадения актуализируется принцип «борьбы» или трудов («в поте лица»). Подобным же образом лишь после Грехопадения появилось страдание, которое выполняет роль пробуждающего сознание: до Грехопадения эта роль отводилась непосредственно отраженному откровению, или гнозису. Не было и смерти, которая с момента Грехопадения выполняет функцию освобождения сознания разрушением заключающих его форм, тогда как ранее имело место их непрерывное видоизменение, которое управлялось непрерывным движением жизни, вызывающим эволюцию форм, в соответствии с переменами в использующем их сознании. Именно это непрерывно высвобождающее себя
созидательноедвижение жизни было (и остается) функцией священной, или божественной магии. И именно эту видоизменяющую функцию, противоположную разрушительной функции смерти, символизирует Древо Жизни в Моисеевой Книге Бытия.
Ибо Грехопадение изменило в корне судьбу человечества — так что мистическое единение уступило место борьбе или трудам, гнозис — страданию, а священная магия — смерти. Вот почему формула, провозглашающая «благую весть» о том, что последствия Грехопадения преодолимы, что
путьэволюции человека может вновь повернуть к мистическому единению вместо борьбы, что непосредственно отраженное откровение, или гнозис, может занять место постижения
истиныценой страданий и что священная магия — или видоизменяющаяся
жизнь— может занять место разрушительной смерти, — вот почему, говорю я, эта формула имеет следующий смысл:
«Я ЕСМЬ ПУТЬ И ИСТИНА И ЖИЗНЬ» (Ин. 14: 6).
В этой формуле сводятся к общему знаменателю три первых Аркана Таро — аркан истинного пути мистической непосредственности» аркан откровения истины, или гнозиса, и аркан видоизменения жизни, или священной магии.
Священная магия, следовательно, есть само Древо Жизни и потому недоступна безрассудному своеволию, но проявляет себя во всей истории человечества посредством тех, кто умеет сказать; «Се, раба Господня; да будет мне по слову Твоему» (Лк. 1: 38), — вернее (в нашем случае) «Се, раб Господень,
да сделаюпо слову Твоему». Она проявляется в человеческой истории через чудо: речь о том, что человеческая сверхбиологическая
жизньпродолжается из столетия в столетие, из эпохи в эпоху, и источник ее не пересыхает; что священный огонь над алтарями из сердец ли, из камня — не угасает из тысячелетия в тысячелетие; что «истина, добро и красота», составляющие тройственный критерий «жизни вечной», не теряют своей привлекательности из века в век; что в мире, несмотря ни на что, существует вера, надежда и милосердие, — ибо существуют святые, мудрецы, благодетели и целители; что чистые помыслы, поэзия, музыка и молитва не уходят в пустоту; что существует неохватное чудо человеческой истории; и что
чудесное существует. Оно действительно существует, ибо сама
жизньесть последовательный ряд чудес, если понимать под «чудом» не отсутствие причины (т. е. что оно не может быть вызвано кем-либо или чем-либо, — это более походило бы на «чистую случайность»), но скорее видимый результат действия невидимой причины, или проявляющееся в нижней сфере следствие причины, расположенной в сфере высшей.
Необъяснимость отнюдь не является отличительной чертой чуда, наоборот, нередко чудо значительно более доступно пониманию, чем так называемое «природное» и «объяснимое» явление. Гораздо легче, к примеру, понять, как Тереза Нойман из Баварии десятилетиями жила без какой-либо пищи, кроме гостии, — ведь материя есть всего лишь конденсированная энергия, а энергия — всего лишь «конденсированное» сознание, — чем тот «общепонятный» факт, что одна и та же моя клетка, размножаясь путем деления, производит совершенно различные клетки для мозга, мышц, костей, волос и т. д., которые сами группируются так, что образуют в результате организм человека. Когда мне говорят, что все это объясняется наследственностью, — дескать, попросту «гены», содержащиеся в той самой первой клетке, таковы, что в результате и формируется тот или иной организм, — я согласно киваю, но мне-то понятно, сколь смехотворно такое «объяснение».
Древо Жизни есть источник чудес зарождения, видоизменения, обновления, исцеления и освобождения. Сознательное участие в этом — участие «ad perpetranda miracula rei unius», как об этом сказано в «Изумрудной Скрижали», — и есть «Великое Делание» священной магии.
Понять идею «Великого Делания» можно при помощи сравнения с идеалом современной точной науки. Идеей науки является
могущество— практическое техническое и техническое же интеллектуальное. В интеллектуальном аспекте идеал науки — свести все многообразие явлений к ограниченному числу законов, а затем свести и эти законы к единственной элементарной формуле; т. е., в сущности, речь идет о механизации интеллекта таким образом, чтобы он
вычислялмир без его
понимания; вот когда можно было бы наконец достигнуть интеллектуального технического могущества.
Практический аспект научного идеала раскрывается в прогрессе современной науки с XVIII столетия до сегодняшнего дня. Его важнейшие этапы — поочередное открытие пара, электричества и атомной энергии и их утилизация, т. е. подчинение нуждам человека. Но как бы ни были они по видимости различны, в основе этих открытий — единый принцип, а именно принцип
разрушения материи, с помощью которого высвобождается энергия — для того лишь, чтобы снова быть схваченной в плен человеком и поставленной ему на службу. Так происходит с регулярными микровзрывами бензина, производящими энергию, за счет которой происходит движение автомобиля. Так происходит с разрушением атомов с помощью бомбардировки их нейтронами, что порождает атомную энергию. Безразлично, происходит ли это с атомами угля, бензина или водорода; в любом случае происходит высвобождение энергии вследствие разрушения материи. Ибо научный идеал в его практическом аспекте есть господство над Природой посредством реализации принципа
разрушения:
смерти.
Представим усилия и открытия в обратном направлении, в направлении
созидания жизни. Представим не взрыв — а, наоборот, что-то вроде
расцвета созидательной«атомной бомбы». Представить это не так уж трудно, потому что каждый маленький желудь и есть такая «созидательная бомба», а дуб — лишь видимый результат ее медленного «взрыва» — или расцвета. Такой «обратный взрыв» и есть идеал «Великого Делания», или идея
Древа Жизни. Уже сам по себе образ дерева противоположен чему-то техническому и механическому: дерево — не только умозрительное сочетание небесного света и земных элементов, но их живой непрерывный синтез — синтез нисходящего «сверху» и восходящего «снизу».
Так вот, идеал герметизма
противоположенидеалу науки. Вместо стремления к могуществу над силами Природы посредством разрушения материи герметизм стремится к осознанному сотрудничеству с созидательными силами мира на основе союза и сердечной общности с ними. Цель науки —
принудитьПрироду к подчинению воле человека, какой бы она ни была; цель герметизма, или философии священной магии, напротив, — очистить, просветить и изменить волю и природу самого человека, чтобы привести их в гармоническое соответствие творческому принципу Природы (natura naturans
), вернув способность воспринимать даруемое ею
откровение. Таким образом, «Великое Делание», как идеал, — это состояние человека, который пребывает в мире, союзе, гармонии и сотрудничестве с
жизнью. Таков «плод» Древа Жизни.
Но не сказано ли в Библии, что подступы к Древу Жизни охраняются, — что «поставил Господь на востоке у сада Эдемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к Древу Жизни» (Быт. 3:24)? — Да, оно охраняется, но это
особаяохрана. В Библии об этом сказано: «И сказал Господь Бог, вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы он не простер руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. 3:22). Стало быть, охрана, о которой здесь говорится, поставлена «у сада Эдемского» именно затем, чтобы никто «не простер руки своей и не взял» от Древа Жизни, и это то единственное, против чего обращен огненный меч его Стража.
«Простереть руку и взять» — вот мотив, метод и идеал науки. Огненный меч Стража Эдема полагает предел, препятствующий жажде власти — жажде могущества, лежащей в основе научного подхода, — повторить то, что уже было совершено с Древом Познания Добра и Зла. Но мотив, метод и идеал герметизма противоположны научным. Неизменная основа герметического подхода — жажда служить, воля к служению
. Вместо того, чтобы «протянуть руку» и
взять, человек открывает свой разум, сердце и волю, чтобы
воспринятьдар, который ему милостиво ниспослан — ниспослан «от щедрот». Вдохновение, озарение и интуиция, обрести которые он стремится, суть не столько завоевания, одержанные его волей, сколько дар свыше, которому предшествуют усилия человеческой воли его заслужить.
Огненный меч Стража Эдема — орудие божественной магии. Это означает, что он воплощает скорее утверждение, чем отрицание. Он в своей сущности не деструктивен, но конструктивен. Иными словами, он призывает» поощряет и направляет всех достойных и все достойное в каждом человеке к дарам Древа Жизни; но он же и уловляет, поражает и обращает в бегство всех недостойных и все недостойное в каждом человеке. Огненный меч — это
благословениетем, кто стремится найти Древо Вечной Любви, которое и есть Древо Жизни, и в то же время самим фактом олицетворяемого им благословения пламенная сила препятствует тем, кто ищет Древо Жизни с целью завладеть его плодами. Меч Святого Стража Эдема неизменно обнаруживается в духовной жизни человечества. Он призывает ищущих и устрашает похитителей. Благодаря ему герметизм, эта тысячелетняя традиция неустанного поиска в устремлении к идеалу «Великого Делания», продолжает существовать, — несмотря на все химеры, все иллюзии и все сопровождающие этот поиск разновидности шарлатанства, откровенного или бессознательного.
Меч Святого Стража Эдема несет магическое откровение Древа Жизни — для всех без различия. Он есть магическое слово, воспламеняющее в человеческих душах страстную жажду «Великого Делания», исполненного чудес жизни вечной. Он «трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит» (Мф. 12: 20), ибо миссия его божественна, а Божественное не только сберегает каждую каплю искренности и каждую искорку любви, но и дает им расти и развиваться. Ибо несмотря на всю испорченность, какую демонстрирует исторический опыт в его осмыслении, в общем и целом нет ничего безнадежно испорченного. Традиционное учение Церкви о том, что «Природа ранена, но не уничтожена» («natura vulnerata, non deleta»), остается неизменно и абсолютно справедливым.
Древо Жизни есть единство (или синтез) сознания, силы и материи. Три — вот его число... Ибо оно отражает единство Святой Троицы; оно же — единство мистицизма, гнозиса и магии. Поэтому-то они нераздельны. «Императрица», как символ священной магии, сочетает в себе гнозис и мистицизм — или Верховную Жрицу и Мага. Взятые порознь, эти Арканы не поддаются пониманию, да и вообще говоря, все Арканы Таро постижимы только если их рассматривать как единое целое.
Но так уж устроен человек, что в его сознании разделяется неделимое — при забвении единства. Берется какая-либо ветвь дерева и взращивается так, как если бы она существовала независимо от ствола. У нее может быть долгая жизнь, но сама ветвь вырождается — сходным образом, когда, при забвении гнозиса и мистицизма, магия берется отдельно и, как ветвь, отделенная от ствола, перестает быть именно священной, она становится магией персональной: деспотической. Такая «магия» в определенной степени механизировалась, почему в итоге и стала тем, что называется магией церемониальной, которая расцвела в эпоху Возрождения и процветала до XVII столетия. Это была par excellence магия гуманистов, т. е. магия уже не божественная, но именно
человеческая, — служившая не Богу, но человеку. Ее идеалом стала власть человека над видимой и невидимой Природой. Со временем невидимая Природа тоже была предана забвению, а видимая сведена к ее схеме, с целью подчинения ее человеческой воле. Именно отсюда берет свое начало техническая и промышленная наука, которая, в качестве преемницы, является той же церемониальной магией гуманистов, только перелицованной и лишенной элементов оккультизма, точно так же как церемониальная магия есть в отдаленном приближении та же священная, только профанированная, — в отсутствии ее гностической и мистической составляющих.
Сказанное здесь вполне согласуется с мнением Папюса (о котором нельзя сказать, что он был профан):
«Церемониальная магия — это действие, посредством которого человек стремится через игру сил природы вынудить к подчинению невидимые силы разного рода и заставить их действовать в соответствии со своими желаниями. С этой целью он овладевает ими, захватывает их, так сказать, врасплох, тем самым выпуская на свободу с помощью эффекта
соотношений, предполагающих единство Творения, силы, которыми сам он не повелевает, но которым может открыть самый неожиданный выход... Церемониальная магия есть явление абсолютно того же порядка, что и наша промышленная наука. Человеческая сила практически ничтожна по сравнению с силой пара, электричества и динамита; но противопоставляя их в соответствующих комбинациях природным силам, по крайней мере столь же могущественным, мы концентрируем их, накапливаем их, заставляем их перемещать или сокрушать такие тяжести, которые нас самих могли бы стереть с лица земли...» (101: pp. 425—426).
Нужны ли комментарии? — За исключением, пожалуй, еще лишь одного высказывания Папюса, которое определяет соотношение между «научным магом» или оккультистом и колдуном:
«Колдун по отношению к оккультисту есть то же, что рабочий по отношению к инженеру» (100: р. 68).
То есть колдун — это в лучшем случае оккультист-самоучка.
Точно так же, как современная техническая наука является прямой преемницей церемониальной магии, современное светское искусство — это в лучшем случае рудимент гнозиса и магии, и доступ к ним в таком искусстве навсегда отрезан. Ведь искусство по самой своей природе стремится к
откровению, причем может достичь его только
магически.
Мистерии древности были ничем иным как сакральным искусством, которое в самой своей основе есть деятельное присутствие гнозиса и мистицизма: Но после того, как эта основа ушла в небытие или, если можно так выразиться, утонула под наслоениями эпох, остался
псевдогнозис (переименованный в «науку откровения»), который в корне лишен характера мистической дисциплины и мистического опыта. Так возникло «творческое искусство», и мистерии превратились в театр, слова откровения стали «свободной поэзией», гимны — песнями, а сопутствующие откровению «пантомимические» движения — танцами, — так что, наконец, на смену
космогоническим мифампришла
беллетристика.
Искусство, оказавшись отрезанным от живого единого организма —
Тетраграмматона, с неизбежностью отдалилось от гнозиса, так же как и от священной магии — своего первоистока, которому оно обязано собственным содержанием и жизненной силой. То, что ранее было чистым откровением гнозиса, все более становилось игрой воображения, а магическая сила все более вырождалась в эстетику. Это понимал Рихард Вагнер, пытавшийся противостоять эпидемии, остановить победное шествие зла. Его деятельность имела целью реинтеграцию искусства — возрождение его союза с гнозисом и мистицизмом, чтобы искусство вновь стало священной магией.
Во Франции это же пытался осуществить Жозефен Пеладан. Он даже достиг шумного успеха, оказавшегося, впрочем, недолговечным — по причинам, которые впоследствии хорошо понял сам Пеладан. Непременная предпосылка всякого откровения — тишина; малейший шум делает его невозможным.
Общеизвестно, что религиозная жизнь не свободна от периодов упадка — так называемого декаданса, — когда она перестает быть основанной на мистицизме, озаренной гнозисом, движимой священной магией. Религиозная жизнь охладевает без огня мистицизма, заволакивается тучами без света гнозиса и становится бессильной без могущества священной магии. Остается только теологическое начетничество, поддерживаемое показным благочестием, — отсюда берет истоки религия книжников и фарисеев, как это было во времена пришествия Христа. Это сумерки подлинной религии, предшествующие ее ночи, ее гибели.
ВЕРА есть испытание
божественного
дыхания; НАДЕЖДА есть испытание божественного
света, а ЛЮБОВЬ есть испытание божественного
огня. Не может быть истинной и искренней религиозной жизни без
веры, надежды и любви. Но не может быть и веры, надежды, любви без мистического опыта, а это значит — без благодати. Любые доводы разума бессильны пробудить веру; в лучшем случае они могут лишь устранить препятствия, недоразумения и предрассудки и таким образом помочь достигнуть состояния внутренней тишины, необходимой для испытания божественного дыхания. Но вера сама по себе уже есть божественное дыхание, и источник, где она зарождается, не найти ни в логических рассуждениях, ни в эстетических впечатлениях, ни в деятельной человеческой морали.
Божественное пламенное Слово сияет в мире духовного безмолвия и «движет» им. Это движение есть живая вера — вера истинная и нелицемерная, — а свет его есть надежда или озарение, ибо все берет свое начало от божественного огня, который есть любовь или единение с Богом. Три «пути» или этапа традиционного мистицизма —
очищение, озарение и единение— суть этапы испытания божественного дыхания, или веры, божественного света, или надежды, и божественного огня» или любви. Эти три основополагающих опыта Божественного откровения составляют треугольник жизни, ибо ни один дух, ни одна душа, а равно никакая плоть не могли бы
жить, будучи полностью лишенными всей любви, всей надежды и всей веры. Этим они были бы лишены всей жизненной силы (понятие каковой, в толковании Анри Бергсона, подразумевает всеобщий импульс, приводящий в движение эволюцию). Но что это может быть, как не некая форма любви, надежды и веры, действующих в основе всей жизни? Вот почему «в начале было Слово» и «все через Него начало быть» (Ин. 1: 1—3); вот почему это изначальное Слово все еще раздается во всем живом и сущем, во всем, чем по сей день живет мир и откуда черпает жизненную силу, которая есть не что иное, как любовь, надежда и вера, изначально внушенные творящим Словом.
В этом смысле прав Браунинг: «Природа сверхъестественна». Ибо неизменное по сей день свидетельство ее сверхъестественного происхождения — ее неиссякаемая жизненная сила. Жажда жить! Господи Боже, какое исповедание веры, какое проявление надежды и какой жар любви!
Любовь, надежда и вера в силу самой своей природы являются сущностью мистицизма, гнозиса и священной магии. ВЕРА есть источник магической силы, и именно ей можно приписать все чудеса, упоминаемые в Евангелии. В свою очередь, все откровения гнозиса имеют лишь одну цель: приносить, поддерживать и укреплять НАДЕЖДУ. Письмена книги, которую держит на коленях Верховная Жрица, суть письмена неистощимой надежды. Ибо всякое откровение, если оно не вселяет надежду, сомнительно и тщетно. Мистицизм есть огонь без отражения; это единение с божественным в ЛЮБВИ. Это изначальный источник всей жизни, включая жизнь религиозную, жизнь искусства и жизнь интеллектуальную. Без него все становится лишь элементарной и заурядной техникой. Религия становится совокупностью технических приемов, где инженерами являются книжники и фарисеи; она становится начетничеством. Совокупностью технических же приемов (традиционных или новаторских; это безразлично) — т. е. областью имитации опыта — становится искусство. Наконец, наука становится совокупностью технических приемов достижения власти над Природой.
Но Аркан священной магии, «Императрица», призывает избрать иной, возвратный путь — не путь вырождения, но путь полного обновления, на котором приобретает первозданный, немеханический вид все то, что стало чистой техникой разума, эстетики и морали. Чтобы стать магом, этого пути неизбежать. Ибо священная магия пронизывает всю жизнь, ту жизнь, которая открывается в Таинстве Крови. Пусть наши заботы станут голосом крови, — голосом сердца, — пусть наши слова произносятся кровью, и пусть наши дела будут кровью же скреплены
! Так становятся магом. Стать магом — значит жить тем, что
жизненно необходимо, — необходимо как кровь.
В книге Элифаса Леви «Учение и ритуал высшей магии» в подзаголовок раздела, посвященного Третьему Аркану Таро, вынесены слова: «Plenitude Vocus». — Выбор более чем удачен: он, я бы сказал, вдохновлен свыше. Действительно — «полнота голоса»; можно ли лучше выразить саму суть священной магии? Именно «полнота голоса» составляет предмет забот и интересов священной магии; это полнокровный голос, это кровь, которая становится голосом. Это
бытие, в котором нет ничего механического, — в нем все
живое.
Сказанное приводит нас к итоговому, центральному значению Третьего Аркана Таро. «Императрица» — аркан священной магии — есть прежде всего аркан
произрождения. Именно произрождение — один из его главных аспектов. В частности, если священная магия, как мы показали, есть союз двух волеизъявлений — божественного и человеческого, в результате которого происходит чудо, — то и само произрождение также предполагает наличие триады — произродителя, произрождающего и произрождаемого. Так вот, произрождение есть воплощаемое в произрожденном чудо, которое совершается в результате единения принципов произродителя и произрождающего. Идет ли речь о новой идее, о произведении искусства, о рождении ребенка — это, по сути, всегда один и тот же аркан — аркан плодородия, с которым неизменно связано одно и то же таинство Воплощения Слова — воплощения «по образу и подобию Божию».
Ранее мы говорили, что священная магия есть жизнь, какой она была до Грехопадения. Поскольку жизнь всегда является порождающим началом, то и аркан священной магии есть тем самым аркан
произрождения до Грехопадения— произрождения
по вертикали, из верхнего плана в план нижний, — вместо произрождения
по горизонтали, т. е. на одном и том же плане.
Суть этого таинства окончательно сформулирована в «Символе веры»:
«...и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы». — В этой формуле мы видим триаду: произродитель свыше, произрождающее в дольнем и само произрождаемое; или: Святой Дух, Святая Дева и Богочеловек. Одновременно это и формула священной магии в целом, поскольку она является выражением таинства единения воли божественной и воли человеческой в стихии
крови: той крови, которая, в ее тройном значении — мистическом, гностическом и магическом, — и есть «скипетр» власти священной магии.
На этом, дорогой неизвестный друг, я умолкаю, препоручая вас вашему Ангелу-хранителю. Мой человеческий голос недостоин произносить то, что было бы дальнейшим, более глубоким раскрытием бегло очерченного в этом письме.
Письмо IV. Император
«Благословен Грядый во имя Господне».
Лк. 13: 35
Дорогой неизвестный друг!
Чем менее поверхностен человек — чем большими знаниями и способностями он обладает, — тем больше его власть: его
авторитет
.
Быть, т. е. являть собой нечто,
знатьнечто и нечто
мочь— т. е. быть способным к его осуществлению — вот самооснование того или иного авторитета, которое и наделяет властью. Говоря более конкретно, величина и соответствующая сфера доступной человеку власти пропорциональны тому, насколько в нем соединяются глубина мистицизма, мудрость непосредственного познания — гнозиса — и действенная сила магии. Каждый, кто обладает этим в определенной степени, может основать «школу»; обладающий же этим в высшей степени получает власть «устанавливать законы».
Власть как таковая — вот подлинная и безусловная сила закона. Понуждение от имени власти уместно лишь как необходимая мера ее восполнения. Оно излишне там, где налицо истинная власть, где ощущается дыхание священной магии, пронизанной светозарным гнозисом, исходящим из пламенных глубин мистицизма.
Вот почему у
Императора— фигуры Четвертого Аркана Таро — нет ни меча, ни вообще какого-либо оружия. Орудие его власти —
скипетр; в ином он не нуждается. Такова первая идея, с которой мы сразу же сталкиваемся при анализе изображенного на карте: в основе
закона — власть(authority). В контексте же медитации над тремя предыдущими Арканами это необходимо выливается в тезис: источник всякой власти (а значит, источник и основа всех законов) — неизреченное Имя Бога .
Смысл этого заключается в том, что человек, обладающий подлинной властью, подлинным авторитетом, не замещает собою власть божественную, но, напротив, сам предоставлен в ее распоряжение; т. е. он уступает ей место, ибо единственное средство доступа к ней — самоотречение.
Фигура Четвертого Аркана прежде всего выражает ту идею, что Император как воплощение власти несовместим с насилием и принуждением. У него нет оружия. Его взор устремлен на скипетр в правой руке, простертой в повелительном жесте; левая рука покоится на крепко затянутом поясе. За Императором — невысокий трон, на который он опирается, стоя на земле одной ногой; с нею скрещена другая; рядом — щит с изображением орла. На голове у Императора — массивная корона.
В целом изображенное на карте символизирует не столько идею неприятия насилия вообще, насилия как такового, сколько идею
активногосамоотречения. Нельзя сказать, что Император пребывает в состоянии покоя: он не сидит. С другой стороны, его поза плохо ассоциируется и с какой-либо свободой передвижения: он опирается на трон, к тому же ноги его скрещены, — т. е. он лишен возможности как самоутверждения (движение вперед), так и отступления (движение назад). Император, так сказать, привязан к своему месту, как к посту часовой: здесь его престол и герб (орел на щите).
Развивая эту мысль, можно сказать, что Император — страж скипетра, который в данном случае не просто знак власти и соответствующей свободы выбора, т. е. ее применения по назначению: символизируемая скипетром функция не сводится к одному лишь плану практической реализации. Иначе говоря. Император выше какого-либо конкретного действия: в его правой руке — скипетр, которым он как бы приносит присягу; левая рука — на затянутом поясе. Этим поясом Император как бы стягивает, ограничивает себя, поскольку пояс — нечто противоположное свободе, нечто обуздывающее порывы импульсивной и инстинктивной натуры, и в символическом смысле именно он, не позволяя ими увлекаться, не позволяя вмешиваться в ход событий, привязывает Императора к его сторожевому посту — к его престолу.
Поэтому ноги Императора — так, как они изображены, — естественно символизируют нечто противоположное
движению, а руки — нечто противоположное
действию. Кроме того, его голова увенчана массивной короной, двойственное значение которой уже было нами раскрыто в медитации над Третьим Арканом — Императрицей: корона — знак не только законности власти, но и связанного с нею долга, т. е. миссии свыше, возлагаемой на того, кто ею увенчан. Поэтому, собственно говоря, любой венец — терновый: корона не только тяжела, но и понуждает к строжайшему, порой мучительному обузданию каких-либо личных помыслов, фантазий, страстей. Исходящие от нее лучи — зубцы короны — оборачиваются во внутреннем мире ее носителя острыми шипами.