Дон Жуан - это не просто богохульствующий распутник, а скорее верховный жрец маленького божества, обладающего огромной силой и известного в античности под именем Эрос или Амур (Любовь). Он олицетворяет собой магию Эроса, а в роли жреца главенствует в его мистериях.
      Будь все иначе, будь он всего лишь заурядным распутником, как мог бы он оказать столь могучее воздействие на воображение таких поэтов, как Мольер, Корнель, лорд Байрон, Лоренцо да Понте, на Моцарта (в музыке) и Алексея Толстого ? Именно поэма-мистерия последнего лучше всего раскрывает читателю глубинную природу Дон Жуана, который, согласно Алексею Толстому, не был ни богохульствующим распутником, ни вероломным соблазнителем, ни даже грубым авантюристом. Он был скорее преданным и смелым слугой ребячливого божества, любящим и умеющим воспользоваться и страстным порывом, и восторженным пылом, презирающим взвешенную и благоразумную рассудочность с ее законами полезности и выгоды, осмотрительности и соблюдения условностей и, наконец, господства холодной головы над горячим сердцем. Однако право на существование имеет не только любовь, но и ее трансцендентная метафизика, философия и мистицизм. Для Алексея Толстого Дон Жуан был более чем жертвой любви, беспомощным поклонником этой своевольной богини. Он глубоко воспринял ее философию и мистицизм и тем самым стал ее сознательным приспешником, верховным жрецом, посвященным в ее таинства. Вот почему он стал архетипом - архетипом любви ради любви, любовником par excellence.
      Дон Жуан живет за счет эротической энергии и ради этой энергии - лелея и поддерживая ее, словно огонь, которому вовек нельзя угаснуть. Причина в том, что он осознает всю ценность и предназначение этого огня в нашем мире. В извечном противостоянии между законом - права, здравомыслия и Бога - и любовью, он отдаег предпочтение любви, что требует известной смелости. Вот почему Дон Жуан олицетворяет идею, архетип, аркан. Он воплощает в себе юношу, изображенного на карте Шестого Аркана "Возлюбленный", который избрал огонь любви как таковой, во всем ее многообразии, предпочтя ее единству любви к своей извечной родственной душе и поддавшись на уговоры Вавилонской блудницы, посвященной в тайны эротической магии.
      Тиль Уленшпигель, бродяга из фламандского городка Дамме неподалеку от Брюгге, - герой многочисленных народных преданий о розыгрышах и грубоватых проделках, а также трагический персонаж эпического романа де Костера -является архетипом революционного анархизма, который в следствие полного разочарования во власть предержащих знать не желает ни веры, ни закона. Это дух бунтарства против всякой власти во имя свободы отдельной личности - свободы бродяги, который не имеет ни гроша за душой, никому не подчиняется, никого не боится, не ожидает вознаграждения и не опасается кары ни на том, ни на этом свете... дух-насмешник, который в то же время переворачивает вверх дном святыни и алтари человечества, обрушивая их с помощью своей волшебной палочки: насмешки. Эта палочка неузнаваемо преображает все, к чему ни прикоснется: торжественное становится напыщенным, трогательное - сентиментальным, отвага - самонадеянностью, слезы - хныканьем, любовь -мимолетной причудой... Ибо и эта палочка "не имеет иной цели, как только конденсировать могучий поток флюида, эманирующего из оператора... и направлять проекцию этого флюида в определенную точку" (102: р. 204). И этот "сконденсированный флюид" оператора есть его сконденсированная вера в то, что все на свете - лишь один великий фарс.
      Тиль Уленшпигель является архетипом, поскольку он тут как тут со своей неизменной палочкой, едва какой-нибудь насмешник возомнит себя "просветителем", выворачивая наизнанку вещи, идеи и идеалы, которыми дорожат другие. Так, присутствие и влияние Тиля Уленшпигеля заметно не только в рифмоплетстве русского большевика и воинствующего атеиста Демьяна Бедного, но и в сочинениях такого выдающегося писателя и мыслителя, как Вольтер. Впрочем, Тиль Уленшпигель - будучи архетипом -это не просто обычный насмешник. Это лишь одна сторона его бытия. Есть у него и другая сторона - воинствующий анархизм: бунт черни против тех, кто издает законы и предписывает, что делать, а чего не делать. Примером могут послужить следующие относительно недавние события:
      Моряки Балтийского флота России обеспечили в октябре 1917 года победу большевистской революции, открыв огонь из орудий крейсера "Аврора" по последнему очагу сопротивления верных демократическому правительству войск (женского добровольческого батальона) и взяв штурмом Зимний дворец в Санкт-Петербурге. Так они стали бесспорными и прославленными героями Октябрьской революции. Однако не менее бесспорным фактом - хотя и никогда не упоминаемым - является то, что в 1921 году те же моряки Балтийского флота подняли мятеж против режима, которому оказали столь решительную поддержку в октябре 1917 г. Они захватили военно-морскую крепость в Кронштадте, которая затем была взята в осаду. После месяца осады отборные войска красногвардейцев отбили кронштадскую крепость - у кадетов или курсантов(большевистской военно-морской школы).
      Так чем же была вызвана столь радикальная перемена в отношении моряков Балтийского флота к большевикам? Дело в том, что в октябре 1917 года моряки сражались за анархическую свободу -за советы рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов, в которых не будет генералов и адмиралов, министров, т. е. всех тех, кто стоял выше советов. Они стремились к воссозданию боевого товарищества, бытовавшего в XVI, XVII и XVIII вв. на Украине под названием Запорожская Сечь. Это был идеал анархистского коммунистического братства. Однако в 1921 году они поняли, что ошиблись. Ибо Октябрьская революция привела к возникновению не сообщества братьев и товарищей, а системы контроля с новым, сильным полицейским государством диктаторского толка, управляемого кликой, которая решала все от имени народа, тогда как сам народ не решал ничего. Убедившись в обмане, кронштадтские моряки вновь взялись за оружие. И снова их незримо возглавлял Тиль Уленшпигель, как в свое время он вел за собой толпу на штурм Бастилии и сочинил в 1793 году бунтарскую песню "Карманьолу"...
      Датский религиозный мыслитель Серен Кьеркегор, ставший родоначальником философского течения (точнее -эстетического умонастроения), известного в наши дни под названием "экзистенциализм", писал:
      "В современной философии было более чем достаточно разговоров о том, что размышления начинаются с сомнения, но с другой стороны, когда мне самому доводилось разбираться с подобными заключениями, я тщетно пытался найти свидетельства различия между сомнением и отчаянием. Здесь я попытаюсь пролить свет на это различие... Сомнение есть отчаяние мысли, отчаяние есть сомнение личности; вот почему я столь решительно привержен к категории выбора, ибо в ней мое решение, краеугольный камень моего мировоззрения..." (77: vol. II, pp. 177-178).
      Экзистенциальная философия нашего времени отличается от традиционной спекулятивной философии тем, что она основана на отчаянии, т. е. на сомнении личности в целом, тогда как спекулятивная философия берет начало в сомнении, т. е. отчаянии одного лишь мышления. А всякое отчаяние, всякое сомнение личности сводится к знаменитому гамлетовскому вопросу: "Быть или не быть?" Ибо если датский философ Кьеркегор является автором современного экзистенциализма, то датский принц Гамлет - герой шекспировской трагедии, точнее - положенного в ее основание предания, записанного Саксоном Грамматиком, - представляет собой экзистенциалиьный архетип отчаявшейся личности. Это архетип изоляции полностью автономного сознания, отрешенного как от Природы, так и от духовного мира, - архетипа человека, пребывающего в нулевой точке между двумя полями тяготения: земным и небесным.
      Сомнение есть нечто большее, нежели психологическое состояние нерешительности; это пребывание души в промежуточной сфере между двумя полями тяготения - земным и небесным - откуда нет иного выхода, иначе как посредством простого акта веры, исходящего из глубины души без какого-либо участия неба и земли. Таким образом, это акт свободной личности при полном безмолвии неба и земли. Так вот, Гамлет и является архетипом такого испытания, где приходится выбирать одно из двух: либо акт веры, либо отчаяние и безумие.
      Доктор Фауст - это синтез различных форм безумия и мудрости тех шестиархетипов, о которых мы говорили выше. Как Дон Кихот, он стремится к неслыханным подвигам; как Орфей, он ищет обратный путь к свету из мрака смерти, много веков назад поглотившего Елену Троянскую, которую он страстно любит, несмотря на разделяющие их столетия и порог смерти; как Дон Жуан, он "видит Елену в каждой женщине" и ищет "вечную женственность" (das Ewig Weibliche) в каждой земной любви; как Агасфер, он возвращает свою молодость спомощыо черной магии, чтобы начать новую жизнь и новую земную биографию, не прерванную смертью, т. е. обретает новое воплощение, минуя предшествующий ему период развоплощения; как Тиль Уленшпигель, он отрешается от всяких привязанностей, религиозных, научных и политических авторитетов, и в компании с Мефистофелем насмехается над моральными и иными ограничениями, препятствующими свободе дерзания и воли; и, наконец, как Гамлет, он подвергается испытанию великим экзистенциальным сомнением "быть или не быть", переосмысленным как "жить или не жить".
      Но помимо всего общего, что есть у него с этими шестью архетипами, Фауст олицетворяет - по крайней мере в представлении Гёте - еще один вечный архетип человека, подвергаемого испытаниям и искушениям: вечного Иова, которого мы находим в Библии. Фауст - это Иов эпохи гуманизма, т. е. на заре современного мира. Подобно библейскому Иову, он оказался залогом в пари, предложенного -и принятого -Богу Мефистофелем. Но испытания и искушения Фауста отличаются от выпавших на долю библейского Иова тем, что они связаны не с ударами и превратностями судьбы, а, напротив, с невероятной удачей и успехами. В распоряжении Мефистофеля все средства, чтобы удовлетворить любые желания Фауста. Испытание же, о котором здесь речь, сводится к тому, сможет ли относительный и преходящий мир вечно удовлетворять запросы Фауста - человека, порожденного современным миром, современного человека... Могут ли все радости этого мира усыпить человеческое стремление к абсолюту и вечности, сделав его всецело удовлетворенным и счастливым. Иов доказал, что страдания, в которые мир может ввергнуть человека, не способны оторвать человеческую душу от Бога; Фауст продемонстрировал, что это не по силам и всем радостям этого мира.
      Освальд Шпенглер, автор известного сочинения "Закат Запада" , называет современного человека "фаустовским человеком" ("der faustische Mensch") - и в этом совершенно прав. Ибо Фаустпоисгинепредставляет собой господствующий архетип в эпоху, которая последовала за средневековьем, -эпоху, для которой характерны огромный рост власти человека над Природой и появление у него средств удовлетворить такие желания, о которых могли мечтать только самые могущественные маги прошлого: летать по воздуху, видеть и слышать на большом расстоянии, путешествовать без лошадей (т. е. в автомашине), вызывать к жизни живые образы и звуки событий давно минувших либо происходящих на огромном удалении и др. Казалось бы, князь мира сего получил всю власть для того, чтобы удовлетворить одно за другим все желания современного человечества и тем самым убедиться, что власть и наслаждения этого относительного и преходящего мира могут заставить человека забыть об абсолютном и вечном, заставить его забыть Бога... Со стороны же Бога это попытка показать всем иерархиям зла, что человек стоит выше всего относительного и преходящего, а посему вся власть и все радости мира дольнего никогда не принесут ему удовлетворения. Испытание нашей эпохи есть испытание Фауста. Это искушение удовлетворением желаний.
      Новейшим феноменом нашей эпохи является коммунизм - или, если угодно, общественный и коллективный государственный контроль. Коммунизм открыто ставит своей целью как можно более полное удовлетворение всех нужд и желаний как можно большего числа людей, живущих на земле. Что ж, предположим, что он добьется успеха в России. У каждого будет хорошо меблированная квартира с телефоном, радио, телевизором, холодильником, стиральной машиной... А что потом? Да, кино, театр, концерты, балет, спорт... А потом? Да, наука найдет новые возможности и новые направления деятельности, для воображения и... желаний. Человек будет летать на Луну, на другие планеты... А потом? Потом будут невероятные приключения в сфере опыта и познания, которых мы пока не можем себе представить, - как, например, открытие других форм разумной жизни, иных "цивилизаций" на планетах... А потом? Ответа нет.
      Нет, ответ, разумеется, есть: он дан в притче о блудном сыне. Чего стоят все телевизоры, стиральные машины, сверхзвуковые самолеты, космические корабли, полеты на другие планеты и исследование других галактик по сравнению с объятием любящего Отца по возвращении сына в отчий дом?
      Искушение нашего времени есть искушение удовлетворением желаний. Это относится не только к коммунистам, капиталистам и материалистам, но и в не меньшей степени - не скажу, к эзотеристам - к оккультистам и магам. Ибо этому искушению подвергаются и они.
      Луи-Клод де Сен-Мартен, например, принимал участие в ритуалах церемониальной магии в кружке учеников Мартинеса де Паскуалли. Для него эта магия оказалась эффективной и реальной. Но убедившись в реальности и эффективности церемониальной магии, он - полностью осознавая, что делает, - отвернулся от этой магической практики и обратился к мистицизму Якоба Бёме, к миру неизреченного опыта, к миру тесной взаимосвязи души с Богом. Таким образом, он выдержал испытание. Магические феномены - "пассы" - не смогли сбить его с пути к абсолютному и вечному, тогда как бывший его соратник и соученик Жан-Батист Вилъермос, несмотря на свою духовную ориентацию и искреннюю веру, до самой смерти остался сторонником церемониальной магии и ритуалов посвящения. Элифас Леви, автор книги "Учение и ритуал высшей магии", безусловно был пионером в теории и практике церемониальной магии девятнадцатого века. У него хватило смелости - или, если угодно, дерзости - во всеуслышание заговорить о магии как о чем-то реальном и в то же время доступном пониманию... и это во времена, когда клонилась к закату эпоха просвещения и в зените популярности был материализм! Можно ли упрекнуть его в недостатке смелости? Однако его порицала госпожа Е. П. Блаватская, упрекая в том, что он впоследствии изменил своему магическому учению и обратился к христианскому мистицизму - из страха попасть в немилость церковных властей. Истина же в том, что Элифас Леви - этот неустрашимый маг, сумевший вызвать в Лондоне дух Аполлония Тианского - превзойдя пределы церемониальной магии, сосредоточил свои усилия на мистицизме игнозисе христианского герметизма. Как и Сен-Мартен, он с честью выдержал фаустовское испытание. Поэтому то, что писал Сен-Мартен Кирхбергеру, барону фон Либисдорф, о причинах своего обращения от церемониальной магии к мистицизму, вполне можно отнести и к Элифасу Леви:
      "... Я давно оставил позади посвящения, пройденные в моей первой школе, ради единственного посвящения, которое мне действительно по сердцу... Уверяю вас, что сокровенным духовным путем я познал истины и радости, тысячекратно превосходящие все, что я получил извне... нет иного посвящения, кроме как от единого Бога и Его Вечного Слова, пребывающего в нас..." (44: XIX, СХ; pp. 77-78, 375).
      Это же относится и к Полю Седиру (псевдоним Ивона де Лу), который также предавался занятиям практической магией, в течение двух лет используя для этой цели комнату, которую снимал на первом этаже дома N4 на улице Савойи в Париже (cf. 49: р. 49). Он был членом и посвященным высокого ранга по меньшей мере двадцати братств -более или менее тайных -например, каббалистического Ордена розенкрейцеров, Ордена мартинистов, Н. В. of L., F. Т. L. и т. д. Но в январе 1909 года (а его деятельность в этой сфере началась в 1888 году) он вышел из всех братств, отказавшись, к изумлению давних друзей, от всех должностей и титулов, которыми был облечен.
      "Но было в его жизни некое внешнее обстоятельство, торжественное и решающее событие, которое привело его к осознанию пустоты всех тайных наук и обществ и навсегда направило его по единому пути Евангелия" (49: р. 80).
      Этим событием была его встреча с Филиппом Лионским. Сам Седир упоминал об этом в письме в редакцию "L'Echo du Merveilleux" в мае 1910 года (впоследствии перепечатанном в выпуске "Bulletin des Amities Spirituelles", апрель 1933 г.):
      "... Вместе с некоторыми моими товарищами я прошел, как мне кажется, все круги эзотеризма и с неподдельным рвением обследовал все тайные святилища в неугасимой надежде на успех. Но ни одно из обретенных мною в конечном счете убеждений не было в моих глазах Достоверностью.
      Раввины раскрывали передо мною свои неведомые манускрипты; алхимики принимали в своих лабораториях; суфии, буддисты и даосы во время долгих ночных бдений приводили меня в обиталища своих богов; брамин позволил мне скопировать свои таблицы мантр; йогин открывал передо мною все тонкости созерцания. Но однажды вечером, после некоей встречи, все, чему научили меня эти замечательные люди, показалось мне маревом в сумерках после жаркого летнего дня" (49: р. 80).
      И в жизни Папюса была решающая встреча, о которой упоминал Седир. В плане соотношения между убеждениями и Достоверностью, между ценностями и Ценностью она оказалась для него не менее решающей, чем для Седира. Но - будучи врачом, привыкшим превыше всего ставить благо доверившихся ему пациентов, - он не сложил с себя ни одной принятой в прошлом ответственности и не порвал ни с одной группой, за которую считал себя в ответе, хотя сердцем был уже не с ними. Для него перемена заключалась в решительном признании приоритета христианской духовности, о чем он заявил открыто - и чем заслужил упреки в "слабости к католицизму" со стороны Робера Амбелена, а некоторые масоны стали относиться к нему как к "отпетому иезуиту". Но эволюция взглядов Папюса - что бы о нем ни говорили и независимо от чьих-либо симпатий или антипатий - представляла собой не что иное, как успешно пройденное фаустовское испытание.
      Этих примеров достаточно, чтобы проиллюстрировать характер и сущность фаустовского испытания в сфере оккультизма, хотя можно было бы привести и больше. Это испытание предстоит каждому оккультисту. Только пройдя через него, т. е. постигнув суть произвольной магии, оккультист обнаруживает божественную магию, гнозис и мистицизм христианского герметизма. И тогда он из ученого превращается в мудреца, из колдуна в мага, из толкователя в гностика и из любителя тайн в мистика. Да будет так.
      Фаустовское испытание и человеческий прототип Фауста были в древности предвосхищены личностью - будь то легендарной или реальной - Киприана-волхва, обратившегося в христианство, ставшего впоследствии епископом Никодемии и в конце концов принявшего вместе с Юстиной мученический венец при императоре Диоклетиане. Ниже приведены некоторые выдержки из коптской версии его "Исповеди" (предание о Киприане состоит из трех частей: "Обращение", "Исповедь" и "Мученичество"):
      "Это покаяние Киприана-волхва, ставшего христианином благодаря деве Юстине; который стал затем епископом города Никодемии; и который, наконец, вместе с Юстиной принял венец мученика при царе Диоклетиане и почил двадцатого дня месяца Фаопи, АМИНЬ...
      Я, Киприане, в малолетстве был посвящен в служители храма Аполлона и с младых ногтей обучался тем коварным выдумкам, на которые столь щедр Дракон. Ибо не достигнув еще семи лет от роду, я уже был посвящен в Таинства Митры... Когда же мне исполнилось пятнадцать лет, я служил Деметре и выступал пред нею в процессии факельщиков. Что до дщери ее, именуемой "девою", то я носил ее траурный убор, облаченный в сверкающие одежды... Я поднимался на Олимп... называемый "горой богов". Я был посвящен в таинства ее Образа, в строй ее речей, которые состоят из последовательности звуков, издаваемых время от времени при появлении демонов, когда те открывают свое присутствие... Видел я также сердца демонов - одни из них пели, другие же расставляли западни, обольщали и строили всякие козни. И предо мною проходили вереницей свиты всех богов и богинь. В тех местах провел я сорок дней и сорок ночей, питаясь после заката лишь древесными соками... С пятнадцати лет меня стали обучать жрецы, семь пророков и пророчиц Дьявола, с которым последние общались с глазу на глаз. Вот они-то и дают работу всем демонам... Дьявол же наставлял меня в том, каким образом земля прочно держится на своих опорах. Он обучал меня законам Воздуха и Эфира. Я плавал по Морю до самого Тартара. И наконец, я отправился в Aproq я участвовал в празднествах Геры, где узнал, как разлучать жен и мужей и как сеять ненависть между братьями и сестрами. Я познал единство Воздуха и Эфира, я постиг, как Земля входит в соединение с Водой, и как Вода, в свою очередь, соединяется с Эфиром.
      Затем я отправился в город, называемый Фалес [Элида], расположенный в стране, называемой Лакедемон. Я познал таинства Гелиоса и Артемиды, законы света и тьмы, звезды и их орбиты... Затем я отправился к людям, называемым фригийцами. У них я научился предсказаниям... И узнал я также о членах тела, совершающих внезапные судорожные движения, о нервах, которые сокращаются, вызывая нестерпимый зуд, и об иных, неразрывно связанных друг с другом; я овладел искусством словесных уловок, научился угадывать число выбрасываемых в игре пальцев, а также числа, ненароком слетающие с уст. Одними лишь словами я сотворял предметы и придавал им реальность... Побывал я также в Мемфисе и Гелиополе... Я посещал их тайные подземные святилища, где демоны воздуха вступают в союз с демонами, обитающими в земле; я узнал, как они вводят людей в искушение... и как духи (???????) борются с демонами. И я узнал, сколько есть князей тьмы, и какова их взаимосвязь с душами и телами лишенными разумения, вплоть до рыб; и узнал я, каковы их (князей) дела: иной побуждает людей сторониться какого-либо человека; иной гак воздействует на его разум, что человек отдается в его власть; иной воздействует на память; иной вселяет в него ужас; иной строит хитроумные козни; иной приводит в удивление; иной приводит к забвению; иной подстрекает толпу к мятежу; и таким же образом происходит множество иных явлений... Я видел души гигантов, заключенные во мраке и согбенные в тени земли, словно под тяжкой ношей. Я видел, как драконы вступают в связь с демонами, и ощущал во рту горечь яда, истекающего из их пастей... сим ядом духи (??????) Воздуха порождают все человеческие недуги... Я жил в этих местах: дух (??????) лжи являлся мне во многих обличьях; дух похоти был о трех лицах...; дух гнева был подобен твердому камню...; дух злословия - с несметным числом острых языков...; дух ненависти, подобный слепому с глазами на затылке и постоянно избегающий света...; дух злорадства, являющийся в виде иссохшей кости... Видел я и духов тщеславия, добродетели и мнимого правосудия, с помощью которых демоны уловляли греческих философов; на самом же деле они совершенно немощны и не имеют никакой силы. Одни из них подобны пыли, тогда как другие подобны теням... Число же демонов, которые, уподобляясь идолам, вводили в заблуждение греческих философов, равно 365. Чтобы подробно поведать обо всем этом, мне пришлось бы написать несколько книг; но о некоторых вещах я расскажу, дабы выявить всю глубину моего падения.
      Тридцати лет от роду я покинул Египет и направился в страну халдеев, дабы узнать, что такое Эфир. Люди в этой стране говорят, что он расположен над Огнем; Мудрецы же их утверждают, что он выше Света... Мне были названы 365 частей Эфира, каждая из которых обладает собственной природой и вступает в связь с силами материальных субстанций, каковые суть наши тела... Однако некоторые из них не подчиняются Миру Света и противостоят ему. Меня также обучили тому, как склонить их к участию в замыслах создания материальных существ, как довести до них Волю Света и принудить к повиновению. Видел я между ними и Посредников (???????). Меня удивило число духов тьмы, витающих в воздухе... Я узнал заведенные между ними обычаи (???????), и убедился, что соблюдаются они неукоснительно. В тех краях действует основной закон (????????), добрая воля (??????), заповедь (??????) и здравый смысл, позволяющие всем им наслаждаться жизнью... Если же вы поистине готовы мне поверить, то видел я воочию и самого Дьявола. Я заставил его явиться, предложив ему дары. Верьте мне на слово, я приветствовал его лицом к лицу. Я беседовал с ним, он же думал, что я один из великих, предстоящих перед ним. Он назвал меня "способным юношей, которого легко обучить", и еще "малым князем", достойным его общества... Он сказал: "Я окажу тебе помощь в жизни (????) твоей всеми силами (????????)". Ибо он был весьма высокого мнения обо мне... Когда же я собрался уходить, он громко обратился ко мне по имени: "О ревностный Киприан, будь силен и настойчив во всем, что делаешь..." И облик его был подобен цветку радости, украшенному самоцветами; голову его венчала корона, усыпанная такими же камнями, сияние которых озаряло все вокруг. Его одеяние (?????) сверкало так ярко, что все вокруг повергало в трепет..." (51: vol. I, арр. 2; pp. 374-382).
      Вслед за покаянным рассказом начинается собственно описание обращения Киприана. Что ж, вот человек, наделенный огромным опытом и познаниями, о котором можно сказать словами Поля Седира:
      "... После некоей встречи [с девой-христианкой Юстиной] все, чему научили меня мудрецы Греции, Фригии, Египта и Халдеи, показалось мне легкой дымкой, поднимающейся в сумерках после жаркого летнего дня".
      Более того, встретившись лицом к лицу с самим учителем премудрости мира сего, он отрекся от нее, всецело отдавшись премудрости Божьей любви - что в глазах "мудрых мира сего - безумие"...
      Иными словами, будущий епископ и мученик Киприан, уложив в суму магический жезл, чашу, меч и пантакль Киприана-волхва, вскинул ее на плечо и тронулся в путь, не отгоняя бросающихся на него собак и походя в глазах сего мира на скомороха - в путь... к предстоящему мученичеству. Его греческие, фригийские, египетские и халдейские сотоварищи, должно быть, говорили: "Вот идет Шут!" Образованные и здравомыслящие люди того времени наверняка говорили: "Вот идет Глупец!" Ибо в их глазах он отвернулся от самой сущности всей человеческой культуры и цивилизации - от интеллекта... от интеллекта, с чьим всемогущим владыкой, назвавшим его "способным юношей, которого легко обучить", он встретился лицом к лицу. Дух "знания ради знания" беседовал с ним с глазу на глаз и призвал быть "сильным и настойчивым во всем, что он делает".
      Итак, Киприан устоял против могущества произвольной магии и проявил больше упорства, чем требуется для "знания ради знания". Он превозмог собственную своенравную волю и посвятил себя высшей науке -науке Божественной, т. е. науке Божьей любви. Этот предпринятый им решающий шаг и есть Аркан Таро "Шут". В этом заключается значение и реализующая магия Двадцать Первого Аркана.
      Аркан "Шут" учит умению переходить от интеллектуальности, движимой жаждой познания, к высшему знанию через любовь. Речь идет о переходе от сознания, именуемого в теософской литературе "малый манас", к сознанию, именуемому "великий манас" (= манас-буддхи) -что в антропософской литературе соответствует переходу от сознания "эго" к сознанию духовной сущности (духа=сущности). Иначе говоря, этот Аркан связан с преображением личностного сознания в сознание космическое, где "я" (эго) является уже не источником акта сознания, а его восприемником - повинуясь закону бедности, послушания и целомудрия.
      Итак, значение Аркана "Шут" двойственное. Он поистине может быть понят двояко: как образец -и как предостережение. Ибо с одной стороны он учит свободе трансцендентного сознания, возвышенного над сим миром, с другой же он недвусмысленно и весьма впечатляюще предостерегает против опасности, таящейся в таком возвышении, - легкомыслия, никчемности, безответственности и смехотворности... иначе говоря, безумия.
      Аркан "Шут" наделен, по сути, обоими этими значениями. Он учит трансцендентному сознанию и предупреждает о связанной с ним опасности. В нем отражены два способа принесения интеллекта в жертву ("sacrificium in tellectus"). Ибо интеллект можно принести в жертву двумя способами: его можно либо поставить на службутрансцендентному сознанию, либо попросту отбросить. Герметизм избирает первый путь выхода за пределы умопостигаемого, тогда как многие мистики - христианские и иные - отдают предпочтение второму. Не будем, однако, смешивать обе эти позиции с обычными мистическими экстазами, с одной стороны, и с так называемым "трезвым", т. е. рассудительным и благоразумным мистицизмом - с другой. Сан Хуан де ла Крус испытал немало экстатических состояний, доходивших порой до левитации физического тела; в то же время он был автором мистических сочинений, поражающих своей ясностью, здравомыслием и глубиной.
      У Сан Хуана де ла Крус, по его же словам, разум умолкал в присутствии Бога. Онпоглощался Божественным Присутствием (на отведенное Им время) с тем, чтобы вновь обрести активность - даже большую, чем прежде. Затем разум возвращался из глубин абсолютного света, чье сияние ослепляет его и как бы погружает во мрак. Но это погружение во мрак абсолютного света оказывает на разум могучее воздействие. Он выходит из него обогащенным новыми свойствами, почерпнутыми из предшествующих Арканов - и как бы запечатленными опытом их постижения. Следовательно, каждый экстаз такого рода есть посвящение, т. е. непосредственный отпечаток Божественной, абсолютной истины не в сфере сознательного мышления, а в сфере "воли, лежащей в основе мышления", т. е. того, что порождаетсознательные мысли. Стало быть, речь здесь не идет об антиномии "экстаз - постепенное возрастание сознания". Нет, выходя за пределы интеллекта, необходимо остановить выбор либо на решении раз и навсегда заменитьразум "дыханием свыше", либо на решении поставитьразум на верную службу этому "дыханию", независимо от любых экстатических состояний, к которым оно может привести.