«Иисус Христос есть только Мессия — человек, избранный, помазанный и посланныйБогом», — проповедовали «иудеи» (эбиониты и коринфяне), отрицавшие Воплощение Господне как несовместимое с Его всемогуществом. «Слово воплощенное не есть Бог: Слово есть Его творение», — проповедовали в четвертом столетии «иудеи», ученики Ария, движимые той идеей, что Господь достаточно всемогущ, чтобы сотворить совершенное существо, способное совершить подвиг спасения, и не воплощаться таким образом Самому.
      «Есть две ипостаси в Иисусе Христе — Божественная и человеческая», — утверждали «эллины», известные под именем «несториан», которые усматривали непреодолимую пропасть между премудростью абсолютной Божественной и относительной человеческой и которые не признавали слияния первой со второй без каких-либо потерь и искажений. Наоборот: «Природа Иисуса Христа едина», — проповедовали «иудеи», именуемые «евтихианами», которые — будучи слепы в том, что касается слияния двух природ, Божественной и человеческой, через любовь, при котором ни одна не теряется в другой, и обе не теряются при рождении третьей природы, — верили, что единение двух природ может быть только субстанциальным, а всемогущество Божье безусловно способно совершать это алхимическое чудо слияния двух природ субстанциально. Позднее «иудеи», именуемые «монофизитами» и «якобитами», восприняли доктрину евтихианства и основали собственные церкви.
      В то же время «эллины», убежденные, что существует только либо премудрость, либо неведение — первая как чистый дух и второе как материя, — отрицали реальность двух природ в Богочеловеке, а отсюда и само Воплощение, поскольку воплощение премудрости привело бы к обращению ее в состояние неведения. Поэтому «докеты» (как их называют) учили, что человеческая природа Слова есть лишь видимость, а тело Иисуса не более, чем фантом.
      «Эллин» Апполинарий (четвертое столетие) верил, что необходимо изменить соотношение между двумя природами, сократив на треть присутствие в Иисусе Христе человеческой природы. Он учил, что полная человеческая природа состоит из трех начал: тела, души и духа, тогда как человеческая природа в Иисусе Христе состоит лишь из двух начал — тела и души, а его человеческий дух замещен божественным Словом. Здесь снова просматривается все то же «эллинское» желание сохранить Божественную премудрость нетронутой и не искаженной человеческим началом.
      Таким образом, «эллины», отстаивающие главенство премудрости, и «иудеи», отстаивающие главенство силы Господа, веками стремились низложить принцип любви в пользу принципа либо премудрости, либо силы.
      Начало борьбе за принцип любви было положено еще в античности, и конца ей не было видно ни в Средние века, ни позже; она и по сей день продолжается — вокруг Церкви, в самом сердце Церкви и в душе каждого христианина. Ибо чем была борьба в средневековой схоластике между крайними «реалистами» и крайними «номиналистами» (причем современные последователи немногим от них отличаются), как не борьбой между «эллинами» («реалистами») и «иудеями» («номиналистами»)?.. А борьба между «рационалистами» («ratio nobilior potestas» ) и «волюнтаристами» («voluntas nobilior potestas» ) внутри той же школы? Для «реалистов» и «рационалистов» идеи были объективной реальностью, и разум Божий был выше Его воли; тогда как для «номиналистов» и «волюнтаристов» идеи были только названиями, под которыми классифицируются явления — т. е. полезные абстракции, имеющие целью классификацию явлений, — и воля Бога была выше Его способности мыслить. Ибо для последних Бог есть прежде всего всемогущая воля, а для первых Он прежде всего разум, бесконечная мудрость.
      А что же любовьГосподня? Это тот третий, главным образом, христианский принцип, который испокон веков удерживает весыв равновесии, оберегая христианство от полного раскола и разрушения. Мир в сердце христианства сохраняется до сей поры только благодаря принципу главенства любви.
      Ибо полная победа «реализма», с его верой в общееза счет индивидуального, погрузила бы христианство в пучину кровавых злодеяний. Веским тому подтверждением послужил сам исторический факт существования инквизиции как практической вывод основополагающего догмата реализма: «общее превосходит индивидуальное», воспринятый в конечном счете как руководство к действию.
      Полная же победа «номинализма» потопила бы христианство в такой стихии относительности индивидуальных и личных мнений, верований и откровений, что оно распалось бы в прах. Это с абсолютной точностью доказывают сотни протестантских сект и несметное число вероучений внутри них.
      Нет, если до сих пор христианство сберегло единство в пространстве (Церковь) и во времени (традиция), то это произошло не благодаря неумолимой строгости «реалистов» или снисходительности «номиналистов», но благодаря тому покою равновесия между «эллинскими» и «иудейскими» течениями, который удалось установить и сохранить христианскому течению любви. Будь все иначе, весь христианский мир был бы разделен на две сферы: сферу, где человек задыхался бы от «пуританской строгости», «гугенотской скуки» и некоей разновидности кальвинизма (ведь и сам Кальвин был «реалистом»), и сферу, где каждая семья или даже каждый человек имела бы собственную маленькую религию и маленькую частную Церковь (сам Лютер был «номиналистом»), так что христианствокак таковое стало бы лишь абстракцией, только именемили словом(mere vox, или flatus vocis, — пустым звуком).
      Вот какие силы пробуждаются к действию при рассмотрении проблемы весов.
      Те же проблемы, что в христианстве, встречаются ив самом сердце герметической традиции или «оккультном движении». Здесь тоже есть свои «эллины», «иудеи» и «христиане». «Иудеи» ищут чудес, т. е. деяний магической реализации, а «эллины» стремятся к абсолютной теории, которая по отношению к эзотерическим философиям была бы тем же, чем алгебра к арифметике. Так, Мартинес де Паскуалли и круг его учеников практиковали церемониальную магию с намерением вызвать дух самого Воскресшего. Гоёне-Вронский, наоборот, разработал абсолютную систему «философии философий», целью которой было понять в рамках ее структуры и поставить в ней на надлежащее место все философии прошлого, настоящего и будущего.
      Фабр д'Оливе (автор « Философской истории человеческой расы») и Сент-Ив д'Альвейдр (автор « Археометрии, или Системы принципов и критериев для всех философских, религиозных и научных доктрин прошлого, настоящего и будущего») представляют исключительно «эллинскую» тенденцию в рамках герметического или оккультного движения. Элифас Леви и те авторы по проблемам магии и практической Каббалы, которые продолжают его работу с конца прошлого столетия по сей день, представляют, наоборот, «иудейское» течение.
      Луи-Клод де Сен-Мартен, после сотрудничества с узким кругом учеников Мартинеса де Паскуалли, отмежевался от этого круга и от трудов его учителя. Сделал он это как друг, а не как враг, никоим образом не сомневаясь в реальности магии, практикуемой этим кругом. А поступил он так потому, что нашел «сокровенный путь», опыт и реализация которого превосходят по ценности весь опыт и реализацию магии, теургии, некромантии и искусственного магнетизма:
      «Такого рода ясность (происходящая из практики ритуалов высшей теургии) должна быть присуща тем, кто непосредственно призван ее использовать, по велению Господа и ради проявления Его славы. Когда же они призваны таким образом, нечего тревожиться за их обучение, ибо тогда они получают, без всякого помрачения разума, в тысячу раз больше понятий, и понятия в тысячу раз вернее тех, что простой любитель вроде меня самого мог бы дать им по всем этим основам. [...] Хотеть говорить с другими, и прежде всего с публикой (через книги) значит хотеть — бесцельно — возбудить и разжечь праздное любопытство, скорее ради тщеславия писателя, нежели для пользы читателя. Что ж, если я допустил ошибки такого рода в своих ранних сочинениях, я и по сей день продолжал бы это делать, если бы упорно желал маршировать на месте. Вот почему мои последние сочинения в гораздо большей мере посвящены этой центральной инициации, которая благодаря нашему единению с Богом может научить нас всему, что нам должно знать, и в них очень мало говорится об описательной анатомии тех деликатных моментов, касательно которых вам хотелось бы, чтобы я раскрыл свою точку зрения» (44: 1797 a.; cf. 16: р.113).
      Сен-Мартен нашел «истинную теургию» в сфере внутренней духовной жизни и вследствие этого оставил теургию внешнюю, или церемониальную. С другой стороны, он не принял и «эллинский» путь, эту грандиозную интеллектуальную авантюру создания абсолютной философской системы. Он остался практиком, он лишь сменил форму практики, а именно практику церемониальной магии — на практику священной, или Божественной магии, которая основана на мистическом опыте и гностическом откровении. Таким образом, Сен-Мартен представляет третью тенденцию в западном герметическом движении — христианскую.
      Как и христианство в целом, герметизм не распался окончательно — благодаря тем «христианам» в его ядре, которые сохраняют равновесие между «иудеями» и «эллинами». Иначе мы бы теперь имели две несхожие меж собою литературы и два течения, у которых общими были бы лишь остатки некогда общей терминологии. Одно течение, «эллинское», вероятно, пришло бы когда-нибудь к «Археометрии прошлых, настоящих и будущих археометрий». Другое же течение, «иудейское», пришло бы, по-видимому, к «зодиакальному действу вызывания духов двенадцати Ангелов третьего чина (Престолов)».
      Однако источникжизни и жизнеспособности всего герметического направления на протяжении веков не следует искать ни в интеллектуальной теории, ни в магической практике. Это весьма точно сформулировано Гермесом Трисмегистом, дохристианским мудрецом, в диалоге «Асклепий»:
      «Ибо говоря, как говорит пророк, я скажу тебе, что в грядущие времена никто не будет заниматься философией с сердечной искренностью. Философия есть не что иное, как стремление посредством постоянного созерцания и святого благочестия прийти к познанию Бога; но будет много таких, которые сделают философию трудной для понимания и исказят ее всевозможными спекуляциями... философия смешается с различными невразумительными науками, такими как арифметика, музыка и геометрия. Тогда как изучающий чистую философию, основанную лишь на преданном служении Богу, и только на этом одном, должен направлять свое внимание к другим наукам постольку, поскольку они приведут его... к почитанию, поклонению и восхвалению мастерства и мудрости Бога... Ибо поклоняться Богу в мыслях и в душе, искренним сердцем, почитать Бога во всех Его творениях и благодарить Бога, воля Которого — и только Его одного — целиком преисполнена благом, — вот философия, незапятнанная назойливыми требованиями бесполезного знания» (20:1; vol. I, pp. 309, 311).
      Поместим теперь это утверждение дохристианского герметизма в эпоху христианства, со всеми изменениями, которые влечет за собой это перемещение, — и мы получим непреходящую основу герметизма — источник его жизни и жизнеспособности.
      Приведенный текст с точки зрения его ценности для продвижения знаниявыглядит вполне банальным; вообще может показаться, что это воплощенная банальность. Его автором мог бы оказаться любой благочестивый монах-цистерцианец двенадцатого столетия, гордый своим богобоязненным невежеством. Но давайте рассмотрим его с точки зрения воли, в качестве программы к реализации полагая программу действия — действия сквозь тысячелетия, из прошлого в будущее. Что скажет он нам тогда?
      Во-первых, он говорит нам, что в основе этой разновидности человеческих стремлений (стремления к познанию), нацеленной на сооружение стройного здания философии и науки, лежат три главных несхожих меж собою импульса. Это любознательность, когда человек хочет знать ради самого знания, по принципу «искусства ради искусства»; полезность, когда человек обращается к исследованиям, экспериментам и изобретениям исходя из потребностей человеческой жизни, дабы сделать труд более плодотворным, сохранить здоровье и продлить жизнь; и, наконец, слава Господня, когда нет ни любознательности, ни практической выгоды, а только, как сказал великий палеонтолог нашего времени Пьер Тейяр деШарден, «...огромная сила Божественного притяжения... особое действие которой направлено на... освящение стремления человека» (130: р. 65).
      Таким образом, есть знание ради знания, знание ради лучшего служения ближнему и знание ради большей любви к Богу. Знание ради знания сводится, в конечном итоге, к обещанию змея в раю: «Вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3: 5). Стало быть, человек избирает этот путь только ради собственной славы. Вот почему герметизм античности, иудейский каббалистический герметизм и христианский герметизм единодушно осуждают любознательность, или знание ради знания, как тщетную, безрассудную и пагубную. Вот что об этом сказано в отрывке из священной книги Гермеса Трисмегиста под названием «Kore Kosmu» (???????????, «Дева Мира»):
      «Гермес, ты поступаешь опрометчиво, творя человека; ибо он, похоже, будет созданием, взирающим любопытными глазами, и будет слышать то, что слышать ему не должно, и алчно потакать своему чувству вкуса, и сладострастно пользоваться обонянием, и злоупотреблять до крайности своим осязанием. Скажи мне, ты, творец его бытия, действительно ли определенная тобою цель состоит в том, чтобы оставить его без всякого присмотра — это существо, которое будет дерзким оком взирать на прекрасные тайны Природы?... Они станут выкапывать корни растений и исследовать свойства камней. Они станут рассекать тела низших животных — да и друг друга тоже — стремясь выяснить, как они стали живыми и что же скрыто у них внутри... Они станут вскрывать недра и докапываться до самых мрачных глубин земли. И это все можно было бы стерпеть, но ведь они сделают еще больше: они обратят свои поиски уже в вышний мир, стремясь своим умом постичь законы движения небесных сфер. Неужели и в этом они не встретят никаких препятствий? Неужели их никогда не одолеют жестокие муки страха, и они будут всецело наслаждаться жизнью, свободные от забот?... что, возможно, им не удастся заполучить то, к чему они так стремились, и они будут подавлены горем. Пусть же в их безоглядном и самонадеянном рвении их постигнет разочарование» (78: vol. I, p. 483).
      Таково обвинениедемона Мома — «могущественного духа ...наделенного телом огромной величины и разумом непревзойденной силы» (78: р. 481) — духовного инквизитора рода человеческого, чьи слова приведены в Kore Kosmu. Но здесь же следует Гермесова защита познавательной способности человека в трактате, посвященном его сыну Тату, под названием «Ключ»:
      «Ибо человек есть существо Божественной природы; сравнивать его можно не с прочими живущими на земле тварями, но с богами на небесах. Более того, если мы хотим говорить правду без опаски, истинный человек даже выше небесных богов, или, по меньшей мере, равен им по силе. Никто из небесных богов никогда не покинет небес, не преступит их границу и не спустится на землю; а человек восходит даже к небесам и измеряет их; и вдобавок ко всему этому, он возносится к небесам, не покидая земли; вот как далеко простирается его сила. И вот, мы должны смело сказать, что человек на земле есть смертный бог и что бог на небе есть бессмертный человек» (43: vol. I; p.205).
      Итак, перед нами обвинение и защита. Вытекающий отсюда приговор гласит, что знание ради знания, которое имеет в виду обвинитель Мом, подлежит осуждению, ибо Мом прав в той мере, в какой его обвинение приложимо к импульсу, побуждающему к знанию ради знания. С другой стороны, вполне обоснованна и справедлива (в той мере, в какой она касается использования познавательной способности либо во славу Господню, либо ради служения ближнему) защита, выдвинутая Гермесом Трисмегистом. Стало быть, существует законное знание — и даже достойное всяческих похвал — и знание незаконное, суетное, неблагоразумное и безрассудное.
      Итак, герметизм как живаятрадиция — это тысячелетнее во всей человеческой истории познание во славу Божию, тогда как весь корпус нынешних официальных наук обязан своим существованием либо идее полезности, либо желанию знания ради знания (любознательности).
      Мы, герметисты, суть теологи Того Бога, Который дан в откровении Святого Писания, именуемого «мир»; подобным же образом теологи, ищущие откровения в самом Писании, суть герметисты постольку, поскольку они посвящают свои труды славе Божьей. И как мир есть не только материальная плоть, но также душа и дух, так и Святое Писание есть не просто «мертвая буква», но также душа и дух. Поэтому наше тройственное (мистическое-гностическое-магическое) познание мира на протяжении многих столетий посвящано славе Святой Троицы, как это происходит в тройственном познании Божественного откровения через Святое Писание (т. е. через Ветхий Завет, Новый Завет и Апокалипсис). Не призваны ли мы, теологи мира, и вы, теологи Святого Писания, блюсти один и тот же алтарь и исполнять одно и то же предназначение — не дать погаснуть в этом мире лампаде, возжженной во славу Божью? Не наш ли общий долг поддерживать ее огонь, подливать святое миро духовного подвижничества, дабы этот огонь никогда не угас, дабы он всегда свидетельствовал о Боге самым фактом своего существования и дабы он про должал гореть из столетия в столетие? Не пришло ли, наконец, время нам, герметистам, признать тот неоспоримый факт, что именно благодаря Церкви у нас есть воздух, чтобы дышать, и есть приют и пристанище в этом мире материализма, империализма, национализма, технологизма, биологизма и психологизма? Мы живы, пока жива Церковь. Стоит умолкнуть церковным колоколам — и умолкнут все человеческие голоса, жаждущие служить славе Божьей. Мы живем и умираем с Церковью. Ибо для жизни нам нужен воздух, чтобы дышать; нам нужна атмосфера благочестия, жертвенности и признания незримого высшей реальностью. Этот воздух, эта атмосфера существует в мире только милостью Церкви. Без нее герметизм — да, по сути, и всякая идеалистическая философия и весь метафизический идеализм — потонул бы в утилитаризме, материализме, индустриализме, технологизме, биологизме и психологизме. Дорогой неизвестный друг, представьте себе мир без Церкви. Представьте мир фабрик, клубов, спорта, политических митингов, утилитарных университетов, утилитарных искусств или развлечений, в котором не слышно ни единого слова хвалы Святой Троице или благословения Ее именем. Представьте себе мир, в котором никогда не раздаются сказанные человеком слова: «Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto, sicut erat in principle, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum» , или: «Benedicat vos omnipotens Deus, Pater, Filius et Spiritus Sanctus» . Мир без поклонения Господу и без благословения... сколь душной, пустой и холодной была бы тогда психическая и духовная атмосфера! Разве мог бы герметизм прожить в ней хоть один день?
      А посему пользуйтесь весами Правосудия и судите беспристрастно. И поступая так, вы непременно скажете: никогда я не стану бросать камней в Церковь — ни в помыслах, ни словом, ни делом, — ибо именно она создает условия, побуждает, и оберегает человеческое подвижничество во славу Божию. А поскольку герметизм и есть такое подвижничество, то он не мог бы существовать без Церкви. У нас, герметистов, есть лишь один выбор: либо жить подобно паразитам (ибо мы можем жить только благодаря Церкви), в случае если мы чужды — или враждебны — ей; либо жить как ее верные друзья и слуги, если мы понимаем, чем ей обязаны, и так возлюбить ее.
      Ныне герметическому движению пришло время заключить истинно христианский мир с Церковью, перестать быть ее полузаконным детищем, которое ведет полупризнанную жизнь в тени Церкви, и стать, наконец, если не признанным и законным, то хотя бы приемным. Но «для любви нужны двое». И чтобы достигнуть этого, придется отказаться от многих взаимных претензий. Верно, однако, то, что если две стороны, о которых идет речь, имеют в сердце одну лишь славу Божью, то все препятствия к этому миру развеются в дым.
      Да развеется в дым претензия некоторых герметистов на право основывать свои маленькие церкви под собственным руководством и воздвигать алтарь против алтаря и иерархию против иерархии.
      С другой стороны, да развеется в дым и претензия некоторых теологов на тогу верховного судии с правом окончательного приговора в вопросах всех сфер бытия, находящихся за пределами пяти физических чувств. Урок, преподанный Коперником и Галилеем тем теологам, которые присвоили себе право верховного суда в мире, воспринимаемом физическими чувствами, вполне может быть повторен и на высших его уровнях — если в суждениях об иных сферах бытия они снова впадут в гордыню Галилеевых судей. Да, богооткровенные и, следовательно, абсолютные истины спасения души доверены непререкаемому суду Церкви, а стало быть, толкованию, объяснению и изложению в трудах ученых теологов. Но необъятная сфера действия спасения — физический, витальный, душевный и духовный миры: их структура, силы, населяющие их существа, их взаимоотношения, их трансформации и история этих трансформаций — разве все эти аспекты макрокосма и микрокосма, да и многие иные, не являются полем деятельности — во славу Божью и на пользу ближнему — для тех, кто хочет это делать и кто не хочет зарывать в землю таланты, данные им Иисусом (срв. Мф. 25:14—30), и стать таким образом негодными рабами?
      А посему обратимся к весам Правосудия — они же суть и весы мира — прибегнем к их помощи, посвятим себя им, встанем им на службу! И в руки нам будет дана всеобъемлющая и вечная магия Правосудия во имя всеобщего и полного блага. Ибо тот, кто обращается к весам правосудия — кто принимает их как способ практической тренировки мышления, чувств и воли, — такой человек, я бы сказал, подпадает под категорию четвертой заповеди блаженства Нагорной проповеди: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5:6). «Насытятся» означает: восторжествует справедливость.
      Потому будем же справедливы.к теологам, и тогда они будут справедливы к нам. Признаем заслуженные нами долги перед Церковью, и она признает наши заслуженные права. И тогда воцарится мир, т. е. результат действия весов Правосудия.
      Занимаясь изучением духовного упражнения весов Правосудия (ибо все Арканы Таро являются прежде всего духовными упражнениями), мы должны это делать со всем тщанием и полнотой. Этого не было бы в случае, если бы нам не удалось задействовать весы Правосудия в наших мыслях и сердцах в отношении другой сферы, где нет покоя и где справедливость еще не установлена, т.е. сферы взаимоотношений между герметизмом и официальной наукой.
      Как пришла пора герметизму примириться с Церковью и обрести принадлежащее ему по праву место в ее сердце, так пришла пора и для подлинного примирения с Академией и обретения в ней своего законного места. Потому что в глазах Академии герметизм до сих пор остается лишь незаконнорожденным ребенком: плодом темной связи между религией, изменившей собственному призванию, и наукой, которая точно так же изменила своему. Иными словами, герметизм есть неудачный сплав ложной религиозности с псевдонаучным духом. В глазах Академии герметисты — это всего лишь клика, вербующая своих новобранцев среди заблудших верующих или введенных в заблуждение ученых.
      Воспользуемся снова весами Правосудия. Справедлива ли вышеупомянутая критика? — Да, справедлива.
      Она обоснованна, поскольку Академия, равно как и Церковь, базируется на трех священных обетах — послушания, бедности и целомудрия, — тогда как мы, герметисты, ведем себя то как первосвященники без связанных с этим саном святых таинств и дисциплины, то как академики без должного опыта и той же дисциплины. Мы не желаем подчинятьсяни религиозной, ни научной дисциплине. Тем не менее именно послушание или дисциплиналежит в основе всего нравственного величия Церкви и интеллектуального величия Академии.
      «Аскетизм» Академии влечет за собой (наряду с подчинением непреложной силе фактов) строгие правила доказательств и сотрудничества; целомудрие в виде совершенной трезвости ума, а также бедность в форме неведения, которое поставлено в основу всей исследовательской работы. Истинный ученый — человек объективный, трезвомыслящий и открытый любому опыту или новой идее.
      То, что истинные ученые столь же редки, как и святые в лоне Церкви, отнюдь не меняет того факта, что именно они и представляют науку. Потому что ведь и семью представляют не хромые и недужные, но скорее ее здоровые члены.
      Итак, подлинная наука есть дисциплина объективности, трезвомыслия и усердия, или, иными словами, дисциплина обетов послушания, целомудрия и бедности. Ибо нельзя быть усердным, не будучи бедным; богатство всегда влечет за собой лень. Нельзя быть и трезвым, не питая отвращения ко всему, что опьяняет, а это и есть целомудрие. И, наконец, невозможно быть объективным, не подчиняясь опыту и строгим правилам исследования.
      Именно благодаря практическому воплощению трех этих священных обетов наука и добивается истинного прогресса. Благодаря этому она все дальше продвигается в глубины, т. е. в те же сферы, что и герметизм. В глубинных сферах наука совершила три великих открытия: проникла в глубины биологии, чтобы открыть закон эволюции; проникла в глубины материи и открыла чистую энергию; и осмелилась проникнуть в сокровенные глубины души, чтобы открыть мир оккультного сознания. Три эти великие открытия науки — эволюция, ядерная энергия и бессознательное — вне сомнения, привели науку к сотрудничеству — если не к соперничеству — с герметизмом самим фактом ее проникновения в исконные владения герметизма — в сферу глубин.
      Таким образом, герметизм теперь делит свои исконные владения с наукой... Кто же она ему — сестра или соперница? Вот вопрос, от которого зависит все.
      Нам, герметистам нынешнего дня, предстоит решать — и от этого зависит все — занять ли по отношению к науке, стремящейся к исследованию глубинных сфер, позицию служения, или же позицию соперничества. Решение служить подразумевает и влечет за собой отречение от роли представителя эзотерической и священной науки, отличной от науки экзотерической и светской. Речь идет об отказе от желания воздвигать «кафедру против кафедры», равно как, говоря о Церкви, речь идет об отказе от желания сооружать «алтарь против алтаря». Герметизм, претендуя на звание науки — т. е. совокупности общезначимых и общенаглядных доктрин — выглядит довольно жалко. Ибо, будучи по своей сути эзотерическим, т. е. глубоко сокровенным и личным, он не может сколько-нибудь успешно играть роль общезначимой и общедоступной науки. Эзотерический характер герметизма и общезначимость науки исключают друг друга. Невозможно — да и не следует — представлять нечто сокровенное и личное, т. е. эзотеричное, как общезначимое, т. е. научное.
      Лично я абсолютно убежден, что в герметизме есть великие истины, — но эти истины не являются научными, т. е. общезначимыми. Они имеют ценность только для личностей, для каждой в отдельности, которые алчут и жаждут того же, что и я;
      у которых такой же, как у .меня, идеал; и, возможно, те же воспоминания давно позабытого и безвозвратного. Они ценны только для членов «моей семьи» — для тех, кого я называю своими «неизвестными друзьями», которым и адресованы эти письма.
      Герметизм не является наукой, которая отличается от прочих наук либо даже противопоставляет себя им. Не является он и религией. Он — соединение — на внутреннем суде личного сокровенного сознания — богооткровенной истины с истиной, обретенной через подвиг непрестанных духовных усилий. Будучи религиозно-научным синтезом, сокровенным и личным для каждого человека, он не может соперничать ни с религией, ни с наукой. Дефис не имеет функции замены обоих соединяемых им терминов. Следовательно, истинный герметист — это тот, кто требует от себя двойной дисциплины— Церкви и Академии. Он молится и думает. И делает он это с рвением и искренностью сына Церкви, если речь идет о молитве, и с дисциплинированностью и усердием академика, если речь идет о мышлении. «Ora et labora», «молитвой и трудами» — вот его безусловная формула, где «и» является законным местом герметиэма. Это дверь, открытая — во внутреннем суде его сознания — между молельней и лабораторией. Это именно дверьмежду ними — а не другаялаборатория и не другаямолельня.
      Ora et labora... Молельня и лаборатория, сведенные воедино во внутреннем судилище личности... Что это, в конечном итоге, если не действие весов Правосудия?
      Герметизм, понимаемый как равновесие « трудов и молитвы», предполагает значительные переделки в том привычном способе мышления, который укоренился среди герметистов со второй половины девятнадцатого столетия. Вот наглядный пример, выбранный мною по причине его огромного духовного значения.
      Христианские герметисты единодушны в вопросе исключительности миссии и личности Иисуса Христа в духовной истории человечества. Для них Иисус Христос, в сравнении с другими духовными учителями человечества (Кришной, Буддой, Моисеем, Орфеем и т. д.), как солнце в сравнении с другими видимыми небесными светилами. Этим они отличаются и от современных теософов школы Блаватской, и от восточных оккультистов и эзотеристов, например Йоги, Веданты, суфизма, маздеизма, школы Гурджиева и т. д. Следовательно, они суть христиане в том смысле, что признают уникальность Божественного Воплощения, т. е. Иисуса Христа.
      В то же время среди современных герметисгов явно усиливается — если уже не преобладает — тенденция заниматься больше «Космическим Христом» или «Логосом», нежели человеческой личностью «Сына Человеческого», Иисуса из Назарета. Больше значения придается Божественной, абстрактной стороне Богочеловека, нежели стороне человеческой, конкретной.
      А потому прибегнем снова к помощи весов Правосудия и взвесим обе альтернативы: «космическое начало» и «конкретная личность Иисуса».
      Во-первых, посмотрим на результаты или плоды в сфере опыта стремления к познанию Логоса и результаты стремления к соприкосновению с Иисусом Христом, Учителем.