Забавная была картина! Все азартно разучивали всевозможные па, проходки и пробежки. Не отстают от всех даже самые дремучие увальни, старательно развивая красивое положение тела в танце, дрыгают ногами, постигая красоту и стиль танца. А нас, мелюзгу, на специальных занятиях, под бдительным оком офицера-воспитателя "мучила" наша балерина-бабушка, учила разного рода балетным премудростям. Малые батманы, большие батманы, деми плие, первая вторая, третья позиции... Попробуй только не сделай этот самый батман, сразу же раздается непререкаемый, суровый голос офицера, многозначительно предупреждающий: "Суворовец Ковалев!".
      Зато через несколько месяцев, на праздник Восьмого марта, наши старшие ребята блеснули в той же школе своим умением танцевать все существующие бальные танцы, своей галантностью. Наша честь была восстановлена! С тех пор в городе не было танцоров искуснее, чем суворовцы. Они были желанными гостями во всех школах, училищах, техникумах нашего шумного, студенческого городка. А какие красивые вечера, балы по праздникам устраивались в нашем училище! Готовились продуманно, тщательно и умело. Целые концертные монтажи. Тут были и буденновцы, лихо рубившие в танце настоящими казацкими шашками, и молодогвардейцы, и герои-воины, и даже своя Зоя. Попасть к нам на торжественный вечер и бал было нелегко. Старшие ребята красиво, от руки, делали пригласительные билеты и отсылали их по школам.
      Круг гостей конечно же был ограничен, наш актовый Суворовский зал не вместил бы всех желающих попасть на праздничный концерт и бал. После торжественного собрания и праздничного концерта начинался бал - самое долгожданное мероприятие праздника. Черные, строгие мундиры, ослепительной белизны подворотнички и сияющие пуговицы, галантные манеры кавалеров... Все строятся по парам, и духовой оркестр играет торжественный полонез или падеграс, и красиво движутся по кругу. Впереди своеобразной колонны офицеры со своими дамами, за ними суворовцы со своими подругами в нарядных платьицах. Объявляется томное танго с его проходками и пробежками, потом вихрь вальса или веселый фокстрот.
      Нам, юнцам, попасть на такой вечер было просто невозможно. После торжественного доклада, песен и плясок в концерте нас безжалостно загоняли на покой в наши спальни. Даже самым отчаянным и хитрым, вроде Вити Гузеева, не удавалось прорваться на бал. Строгие контролеры бесцеремонно отправляли нас от дверей актового зала, да еще обидно приговаривали: "Иди бай-бай, синьор кавальеро!". А прорвавшихся решительно выводили из зала под насмешливые улыбки присутствующей публики.
      Но мы все равно нашли способ, хоть и тайно, но присутствовать на этих балах. Над актовым залом была обширная галерка, а за ее стеной наше спальное помещение. Кто-то подобрал ключ к этой галерке, и группа сорванцов, никак не желавших спать, нелегально наблюдала за происходящим внизу. А когда играла бальная музыка, то и на галерке устраивались свои танцы. Тут были и реверансы, и шутливое обезьянничанье, то и дело слышалось шутливое: "Эй, мадам, не наступай на лапу, в ухо получишь!"
      Так жила, развивалась наша суворовская республика. Это был большой, сложный и очень дружный ребячий коллектив. Что ни рота, то свои обычаи, свои традиции, герои и таланты. Тут были свои художники и артисты, музыканты и спортсмены, комики и умельцы - золотые руки, свои лентяи и любители плотно покушать и т. п.
      3. Сила дружбы
      Мы не замыкались и не обособлялись в своей строевой единице - взводе или роте. Мы хорошо, по-товарищески относились друг к другу, ходили в гости в соседние роты к своим землякам. Двери их классов, как и наших, были гостеприимно открыты для каждого. Я никогда не слышал, придя в гости в любую роту, недружелюбного окрика: "Что тебе здесь нужно? А ну, проваливай из нашего класса!" Такие эксцессы вряд ли были возможны потому, что многие были земляками по городку или поселку нашего южного края, имели общих многочисленных знакомых. Родители многих из нас, связанные общностью судеб своих сыновей, хорошо знали друг друга, часто работали на одном заводе, предприятии или в колхозе, дружили семьями. К примеру, моя мама дружила с семьями Толика Ролина, Володи Найденова, Феди Кравченко, Саши Краснова, знала по имени и в лицо почти всех суворовцев-каменчан. Некоторые семьи моих товарищей жили по-соседству, через улицу-две или совсем неподалеку. Если родители ехали проведать нас, то ехали вместе или передавали гостинцы своим сыновьям.
      Таких групп земляков в училище было много. Естественный интерес к новостям из родного городка, станицы еще больше укреплял дружбу, симпатию между ребятами-земляками разных рот, их тягу друг к другу.
      И еще один замечательный штрих из нашего далекого детства, который я всегда помню и горжусь им! Мы никогда не знали национальной розни, превосходства одной национальности над другой. Очень редко употреблялись словечки типа "армяшка", "хохол" или "жид". А если употреблялись, то в сердцах, в острых спорах или стычках и совершенно без тени превосходства и чванливости. Ребят, употреблявших эти грязные термины даже неосознанно, мы решительно осуждали, а иных и поколачивали.
      Кто был наиболее популярен, известен и любим всем коллективом суворовцев-новочеркасцев? Володя Пизунов, знавший превосходно армянский язык, Петя Лысов, Саня Головин и, конечно же, Грачик Андресян! Боря Егоров, Саша Власов и Карлен Акопян. Кто не знал в училище, не относился с симпатией и уважением к суворовцу с певучей кличкой "Сулико"? Да это же наш общий любимец Валико Гомелаури! В роте на год старше нашей неизменным авторитетом пользовался маленький, подвижный, легко вспыхивающий, Вилли Гегешидзе, а в нашей роте все любили его младшего братца - Оттарика Гегешидзе, спокойного, редко выходящего из себя, ни с кем не конфликтующего богатыря. Он был очень силен и, самое главное, неизменно миролюбив.
      Грузинские словечки "мацони", "лобия", "чурчхели", "генацвале чириме", "кинто" часто звучали в нашей речи и были понятны всем, как и другие армянские, азербайджанские, грузинские слова, ибо многие суворовцы русской, украинской национальности, родившиеся в закавказских республиках и жившие там, с детства знали эти языки. Давид Сасунский, Георгий Саакадзе, Давид Гурамишвили, великий Шота и Низами были и нашими национальными героями, жизнью и подвигами которых мы гордились и брали их в пример и подражание наравне с Дмитрием Донским и Александром Невским.
      Я знал в лицо всех своих ребят-суворовцев без исключения (а их было около шестисот человек), как и они, очевидно, меня. Встреться мне в то время в любом городе Союза мой однокашник по НчСВУ, я никогда бы не спутал его с суворовцем из другого СВУ.
      Нелегко было нашим офицерам-воспитателям с нами! Сколько седин появилось на их волосах, морщин на их лицах, сколько забот и хлопот мы им доставляли! А мы и не знали, не ведали об этом в своем детском, ребячьем эгоизме... И все же педагогический коллектив упорно, настойчиво прокладывал свои тропки-дорожки к нашим ребячьим душам, чаще интуитивно подбирая невидимые ключики к каждому из нас, гораздо реже прибегая к приказам и нудным никчемным нотациям.
      4. Петушиные поединки
      ... 1946 год был для меня и моим позором, и самоутверждением себя как личности в коллективе...
      Был я подвижным, шустрым мальчишкой, но отнюдь не отличался крепкими кулаками и мускулатурой. Однажды на одной из перемен в какой-то шумной потасовке я ненароком сильно задел нашего Джонни (Дженибекяна) - товарища по классу. Он вспылил и предложил: "Стукнемся?" Это был вызов на бой, и я принял его... Весь взвод был оповещен о предстоящей дуэли и с нетерпением ждал следующего перерыва. Всем было не до урока, обсуждалось, кто кого. Большинство было за нашего любимца Джонни, подвижного, как ртутный шарик, вспыльчивого армянина. Едва за преподавателем закрылась дверь, кто-то щелкнул замком, парты были быстро поставлены к стенкам, и все взобрались на них, чтобы не мешать поединку. На образовавшейся арене начался бой! Что это был за бой! Бой молодых, только что оперившихся петушков! Беспорядочные удары то в ухо, то в нос, бестолковое размахивание руками, сопли летели в разные стороны! ...Вот мы схватились вплотную, и я вцепился зубами в ухо противнику. Меня отшвырнули в сторону, так как это было против правил. И вновь мы ринулись друг на друга. А класс ревел: "Давай, Джонни, поддай ему еще!" И воодушевленный Джонни снова и снова бросался на меня, осыпая беспорядочными ударами. Через несколько минут мы так выдохлись, что не могли поднять рук и только стояли друг против друга. Джонни, как загнанная лошадь, тяжело дыша, шептал: "Ну что, еще хочешь, еще?" А у самого в его прекрасных, огромных глазах была мольба, они буквально умоляли: "Ну хватит, давай мир, ничью, хватит этого кошмара!". Звонок оборвал перемену и положил конец нашей "битве". Парты снова быстро расставили по местам, дверь открыта, в класс входит преподаватель. - Взвод, встать, смирно! Первый взвод 6-й роты в количестве тридцати человек к занятию готов!
      Преподаватель внимательно осматривает взъерошенный класс: "Суворовец Тереченко, что у вас с носом, отчего он распух? А что с вашим ухом, суворовец Дженибекян?" - И в ответ почти одновременно: "Ушибся, товарищ преподаватель!"
      - "Ушиблись? Гм-гм... странно! Одновременно ушиблись? Ну, садитесь и больше не ушибайтесь". И, глянув на нас из-под своих кустистых бровей, глубокомысленно добавил: "Вообще-то шрамы, как и ушибы, украшают настоящих мужчин, особенно в 10 - 12 лет!"
      Итак, я решал вопрос - быть или не быть мне личностью во взводе или принимать на себя позорную кличку "слабак"? Через час предстояло снова бросаться в бой. По условиям наших ребячьих поединков, бой должен был быть продолжен до призвания одной из сторон своего поражения или явного преимущества противника. Такие же минорные мысли одолевали и Джонни. Он был сильнее меня, более популярен во взводе, но драки явно не хотел. Впоследствии он признался мне, что хотел ничьей. Но я опередил его и честно признал себя побежденным. Огромные глаза Джонни сияли торжеством, я же был подавлен. Это было первое в моей жизни крупное поражение. Горько и нелегко мальчишке считать себя "слабаком", к которому товарищи и друзья относятся снисходительно, а некоторые и с легким презрением.
      Несколько дней ходил понурым, мрачным, забросил интересную книжку, не принимал участия в шумных играх, мальчишеское самолюбие страдало и корчилось в муках. Не знаю, сколько бы я мучился из-за своей неполноценности, но идею реванша подал мне тогдашний мой верный дружок Витюша Распопов, не покинувший меня в моем горьком, печальном одиночестве. Он тенью ходил за мной, успокаивал, пытался развлечь. И однажды сказал: "А знаешь, Коль, ты ведь не слабее Джонни, ты смел, напорист, стоит тебе поднакачать мышцы - и победа над Джонни будет обеспечена".
      Тайно от всех в свободное время я удалялся на чердак, подтягивался, взявшись за какую-то арматуру, отжимался от пола, приседал, "качал" мышцы рук, плеч, грудной клетки. И приучал себя к боли - давал себе пощечины, от чего из глаз брызгали слезы, бился головой, плечами, грудью о что-нибудь. Тренировки продолжались и в перерывах между занятиями, в укромных закоулках, подальше от посторонних глаз. Вместо гантелей, о которых мы еще и не знали, в ход шли кирпичи, камни, железный лом. Это было нелегким делом, все мышцы ныли, болели, но я был настойчив и день за днем тренировал себя, мечтая о реванше. Постепенно боли в теле стали проходить, оно стало наливаться упругой силой, про себя я отметил, что мой организм уже ТРЕБУЕТ повышенной физической нагрузки. Не занимаешься день - мышцы начинают "тянуть", ныть. Через месяц другой я так окреп, что, к удивлению своих товарищей, в шутливых потасовках стал побеждать и не таких, как Джонни, а однажды даже расшвырял по сторонам троих своих однокашников.. Меня стали уважать и побаиваться, с моим мнением стали считаться. Желание мстить Джонни за давнее поражение само собой испарилось.
      Я так привык к тренировкам, что стал регулярно бегать, прыгать, заниматься специальными упражнениями, короче, вошел во вкус. Я уже не мог обойтись без своих камней, железа, подтягиваний, отжиманий, бега вокруг плаца. Это совпало с бурным развитием спорта в училище, и все же я считаю, что случайная стычка с Джонни явилась толчком к моему долголетнему увлечению спортом. А проявить себя "как личность" я все же сумел. На этот раз бой был с очень серьезным "противником" из соседнего взвода. Мальчик был силен, а главное свиреп, многих он колотил почти ни за что, не боялся чужих кулаков, был смел. Даже наши "гориллы" опасались его, не задирали, обходили стороной.
      Случай столкнул нас, и я принял его вызов. Очень хотелось отомстить за разбитые носы, синяки, за тех, кого несправедливо почти ни за что колотил этот злой мальчик. О предстоящем поединке было объявлено во взводе. Друзья стали отговаривать меня от боя, обещая уладить конфликт миром, но я стоял на своем. Предупредил ребят, что поединок будет без "зрителей". Мой "противник" сделал по моему предложению то же самое. Наши взводы выделили лишь "секундантов" для наблюдения за правилами поединка. Бой длился, две перемены в отдаленном, безлюдном вестибюле; оба "раунда" были явно в мою пользу, ибо я несколько раз сбивал его с ног. Наконец, очутившись очередной раз на полу, он встал, сплюнув кровь с губ, признал себя побежденным. Я тут же потребовал от него больше не трогать слабых, драться только на равных. Он молча кивнул головой в знак согласия, приоткрыл окровавленные губы, щелкнул по зубам ногтем большого пальца изнутри рта наружу и провел этим пальцем поперек горла. Это был знаменитый в то время мальчишеский жест, означавший страшную клятву... К чести этого молчаливого, несколько угрюмого хлопца, он и в самом деле больше не трогал слабых. Он вообще больше никого не обижал. Впоследствии он стал отличным гимнастом, гордостью роты, а я, к своему удивлению, стал его тайным поверенным в сердечных делах, которыми он ни с кем больше не делился ...
      А в тот день я стал "личностью" в ротном масштабе.
      Еще с тех пор я интуитивно полагал, что сила - это не самое главное в человеке, поэтому принимал вызов в крайнем случае, стараясь уладить конфликт миром. А если уж дрался, то наступательно, смело, расчетливо.
      5. Испытание храбростью
      Верхом доблести в нашем ребячьем коллективе был спуск с 3-го этажа на землю по уступам кирпичей. Окно нашего класса было угловым, и кирпичная кладка выступала небольшим рваным уступом. И мы, сорванцы, слезали с окна нашего класса вниз по уступу, рискуя сломать себе шею, пробуя в этом смертельно опасном номере свои силы, ловкость и смелость. Ведь мы же будущие офицеры, а если на фронте, в будущих боях потребуется ради дела и жизни товарищей совершить такое? И многие из нас рисковали. Тряслись губы, бледнели лица, душа уходила в пятки, но как приятно, спустившись вниз, ощутить радость победы над собою, своей слабостью! Как приятно было поднять оцарапанные, саднящие руки вверх, к раскрытым окнам и увидеть десятки восхищенных, бледных лиц своих товарищей, молча, потрясающих кулаками в знак приветствия очередного героя!
      Подняться наверх по тому же пути было намного труднее, и на это решились лишь трое. Толя Пичкура, мой товарищ по взводу, был третьим и чуть не сорвался вниз. Больше никто на это не решался. Именно с Анатолием Пичкурой судьбе было угодно через несколько лет проверить нас на крепость наших мышц, самообладания, и - самое главное - на крепость нашего суворовского братства.
      ... У многих из нас уже пробивались редкие усы, мы скребла свои невинные щеки и подбородки безопасными бритвами, дабы "овощ телесная" побыстрее росла на наших ланитах. Пристально рассматривали свои физиономии в маленькие карманные зеркальна, ожесточенно борясь с появляющимися угрями и прыщами...
      Дело было солнечным маем. В это время года у нас стоит прекрасная весенняя погода. Легкие весенние ветра приносили такие пьянящие ароматы со степи и покрытых цветом многочисленных городских фруктовых садов, что усидеть в помещении изнывающей душе было никак невозможно! А батюшка Тихий Дон так разливался в это время, еще не отягченный Волго-Донским каналом, регулирующим его мощные воды, что затоплял весь наш обширный луг за рекой Тузловкой, образуя как бы огромное море до самого горизонта. На этом теплом, мелком море виднелись многочисленные островки, маня к себе нежно изумрудной зеленью свежей травки.
      Паводковая вода подходила к самому железнодорожному полотну, особенно в районе мельницы. Сидеть в классе было уже совсем невтерпеж и мы, воспользовавшись тем, что занятий не было, а командир нашего взвода из-за болезни отсутствовал, почти всем взводом ушли в самоволку. Это было серьезным нарушением воинской дисциплины, называлось "коллективкой" и строго каралось. Но все же мы пошли на риск, уж больно было соблазнительно искупаться до обеда в теплой водичке разлива. А причина отлучки была придумана и детально обсуждена. Вскоре мы были у железнодорожного полотна и, сняв свои летние легкие брючки из х/б и майки, выставив на всякий пожарный случай дозорных, плюхнулись прямо с камней в теплую воду. Побултыхавшись некоторое время в воде, вылезли, понежились на солнышке. И вдруг Толька Пичкура предложил: "А что, робя, может сплаваем, во-о-н к тому ближайшему островку и там поваляемся на травке? Там нас сам черт не сыщет, а то лежим здесь и ждем, когда нас "придавят" наши бдительные воспитатели". Мы с интересам слушали Пичкуру и находили в его словах резон, все же неприятно купаться под дамокловым мечом нагоняя за самоволку. Самый умный и уважаемый среди нас Коля Шапошников привстал на локтях, поднес большой палец к носу, отвел его от себя на расстояние 20 - 30 см и этим способом определил: "Примерно 4 км до острова плюс километр берем на обман водной стихии. Итого 4 - 5 км! Кишка тонка, робя, чистейшая авантюра", - безапелляционно заключил он.
      Кто-то присвистнул, к разговору присоединились ребята из других рот, разгорелся оживленный спор. Пришли к общему мнению: расстояние большое, но преодолимое. Да и не везде же большая глубина, вода уже спадала, должны быть мелкие места. Толик Пичкура набычился, его самолюбие было уязвлено. Он презрительно оглядел присутствующих и заявил: "Эх вы, слабаки, вы просто дрейфите! Это мне, лучшему пловцу роты, да не преодолеть это расстояние?!.." Мы не сомневались в способностях Толика, прекрасного пловца. А он все подначивал нас. Потом он обратился ко мне: "А что, Козлик (моя кличка), сплаваем или действительно кишка тонка?". Я не выдержал: "Знаешь, Гофперран (подпольный псевдоним Пичкуры), я не хуже тебя плаваю, а по нырянию дам тебе пять очков форы. Сплаваем!" Мы поднялись. Двое "героев" из соседней роты тоже изъявили желание испробовать свои силы. Они были крепкими ребятами. Но они были не нашими, и мы не знали их так хорошо, как себя и своих товарищей. Нас стали отговаривать, да куда там! Четверо "героев" молча сделали легкую разминку мышц и бросились в воду.
      Плыть было легко. Весело резвясь и переговариваясь, мы плыли и плыли, не оглядываясь. Через некоторое время мы стали уставать, а островок, казалось, стоит на месте. Стали оглядываться назад: на оставленном берегу люди были совсем малюсенькими. Что делать? Возвращаться или продолжать заплыв? Ребята забеспокоились, промеривание дна показало, что мелких глубин не попадалось. Мы все же продолжали молча плыть вперед. И вдруг наступила минута настоящего ледянящего душу страха, который сковывал движения, парализовал, волю. Мы волчком завертелись на месте, не зная, куда плыть - вперед или назад?" Кто-то разнюнился: "Все, братцы, хана!.. " - "Мочи больше нет!" - вторил ему другой.
      - Молчать! Не скулить, говнюки, а сейчас потоплю, как кутят! захлебываясь водой, взревел Толька. Это возымело действие, хныкающие приутихли. "Козлик!" - скомандовал Толька, - "Ныряем поочередно, а эти кутята пусть держатся на наших руках и отдыхают". Так мы и сделали. Ныряя и становясь на дно, мы поднимали вверх руки, а наши сотоварищи опирались на них и отдыхали. И вновь плыли к коварному островку. Постепенно наши подныривания становились все короче, воздуху в легких не хватало на длительные задержки под водой. Силы покидали нас. Наступил критический момент, когда все стало безразлично, в ушах звенело, в глазах плыли радужные круги. Но мы все же по инерции продолжали плыть вперед, помогая из последних сил товарищам отдыхать на наших, ставших ватными руках. Приближалась неминуемая, страшная развязка.
      В самый последний момент мы увидели рыбачью лодку, пересекавшую наш курс. "Ребята, миленькие, - взмолился Толька, - упирайтесь в наши руки повыше, машите руками, орите во все горло, мы с Колькой выдюжим!" И мы выдюжили! На наше счастье, лодочник, заметив нас и изменив направление, подплыл и втащил нас четверых в лодку в полуобморочном состоянии,
      - Эх, вы, шибздики, - сказал прокаленный на солнце казак-лодочник. Потом он добавил, что до острова еще верста с гаком будет. Молча подплыли мы к берегу, кое-как выползли из лодки и поплелись к нашим товарищам, с тревогой поджидавшим нас. По нашим осунувшимся лицам и опустошенным глазам они все поняли, всем было не до шуток и подначек. Молча, тайными дворами и закоулками двинулись мы к дому.
      Перед самым училищем один из "героев" подошел к Толику и, дотронувшись до его плеча, смущенно произнес: "Прости, брат-кадет, за минутную слабость и спасибо..." "Иди ты со своими телячьими нежностями!" - ответил наш Гофперран и слегка стукнул товарища кулаком по спине.
      Мы стеснялись сентиментов, нам было по 10-12 лет...
      6. Короли зеленого поля
      С наступлением весеннего тепла, к великому сожалению многих педагогов, вся деятельность многочисленных кружков, соперничавших друг с другом в эрудиции, в знаниях, почти прекращалась. И лишь самые преданные науке интеллектуалы корпели в душных кабинетах, давая робкую надежду своим педагогам, что жизнь науки все же будет продолжена в недалеком осеннем будущем.
      Все устремлялись на обширный училищный двор, где бурно разворачивалась спортивная деятельность наших молодых и талантливых капитанов от спорта Дорошенко и Лыскина, патриархов наших спортивных успехов и славы, Степаняна Арама Аркашевича, Георгия Фатале, Журавлева Юрия Васильевича и Позднякова, пришедших к нам в училище позже. Это были увлеченные люди, настоящие разносторонние спортсмены. Все перечисленные были отменными футболистами на уровне мастеров спорта. Степанян (по кличке Хачатурыч) - борец и гимнаст, Георгий Фатале - гимнаст и великолепный фехтовальщик, Юрий Васильевич Журавлев - кандидат в мастера спорта по гимнастике и хоккеист (красавец-гигант, тяжело раненный на фронте в грудь, в результате чего он лишился легкого). Поздняков специалист по легкой атлетике, мастер спорта, стратег и тактик бега.
      Мы безропотно, даже с удовольствием подчинялись этим молодым, красивым, увлеченным своей профессией людям, их кипучей энергии и деятельности. Под их руководством мы строили свои спортплощадки, обихаживали наш стадион и гаревые дорожки, обустраивали спортзалы. Времени у них было в обрез: надо было заниматься спортивным воспитанием ребят, учить их основам бега, борьбы, гимнастики, бокса и одновременно с этим строить спортивные сооружения, что-бы было где и на чем работать. Вот они и крутились, как белки в колесе, занимаясь одновременно и физподготовкой, и строительством. Они не чурались никакой работы, сами копали ямы, пилили, орудовали слесарным инструментом. Мы постоянно видели их на нашем училищном дворе от подъема и до позднего вечера. По утрам они делали с нами общеучилищную физзарядку, а затем весь день работали на плацу. Обычной формой их одежды были или трусы, или легкое спортивное трико. В таком виде они встречали наши взводы, явившиеся на урок, часто втыкая в землю лопату или лом, принимали рапорт от дежурного по взводу и проводили урок. Крепкие, ладные, загорелые дочерна, они олицетворяли собою молодость, силу, красоту, и мы уважали их за это, старались во всем им подражать и очень часто работали рядом с ними, стараясь не отстать от них в работе.
      "Степанян! - слышался иногда с другого конца плаца голос старшого преподавателя физподготовки Анатолия Степановича Лыскина, - Ты куда подевал, едрена вошь, рулетку?" И Степанян, проводивший с нами урок, через весь плац разъяснял, куда он дел эту злосчастную рулетку или подсказывал молодому коллеге Георгию Фатале, как надо спланировать закругление гаревой дорожки.
      Запущенный стадион, а вернее, пустырь (на этом место было какое-то строение, потом фундамент и кладка были разобраны, осталась масса строительного хлама и мусора) был очищен нами простым и оригинальным способом и без каких-либо затрат. Утром, после зарядки, все училище выстраивалось на одном конце стадиона в многочисленные шеренги во всю длину стадиона, и Лыскин командовал: "Первая шеренга, вперед! Камни, щебень и весь мусор бросать как можно дальше впереди себя!" Мы шли и бросали перед собою все, что попадалось под руку. Доходили до другого края стадиона, а там наш Хачатурыч командует со стороны в рупор: "Первая шеренги, стой! Направо бегом марш!" - И вся шеренга быстра бежит в сторону. Очередь второй, третьей и т. д. волны. За короткий срок стадион был "вылизан" даже, от мелких камешков. Мы сами возили грунт и рассыпали его по всему полю, а старшие ребята, быстро освоив грейдер, ровняли поле стадиона и гаревые дорожки.
      И, конечно же, занимались спортом! После занятий, в послеобеденное время буквально все училище было во дворе, всеобщий спортивный вирус заразил даже самых инертных и ленивых. Быть может, не последнюю роль в этом повальном увлечении спортом сыграл наш коллективизм, желание постоять за честь своего отделения, взвода, роты. К примеру, не хватает в команде игрока, где его взять? Брали непременно со своего же взвода и на ходу учили его играть в футбол, волейбол, прыгать в длину или бросать гранату. В этом важную роль играло мальчишеское самолюбие, желание быть не слабее товарища, не посрамить своей немощью честь своего подразделения. Ведь над слабыми подтрунивали, их не уважали. Подсознательный девиз "быть не хуже других" заставлял многих мальчишек упорно тренировать свое тело физическими упражнениями, а, следовательно, и свою волю, и характер. Конечно, слабаки и у нас были, но их было среди нас немного.
      Фаворитом, королем спорта в те времена был у нас конечно же, футбол! Да и у кого он не был в те времена, Его Величеством Футболом во всей необъятной России? Надо памятник поставить британцам за то, что в маленькой Англии умудрились "изобрести" эту удивительную игру! И все же россияне из московского "Динамо" однажды утерли нос славным англичанам на их же территории, победив с общим счетом 19:9!
      Вот тогда в нашем Отечестве и произошел колоссальный футбольный взрыв. Все болели футболом, думали, говорили, спорили о футболе. Был футбольный фильм "Центр нападения". Даже личные отношения между влюбленными строились на базе футбола. Легендарные имена футбольных атлантов - Хомича, Радикорского, Бескова, Семичастного и других, защищавших спортивную честь послевоенной Советской страны, всегда помнила и будет помнить благодарная Россия! В каждом населенном пункте России была своя футбольная команда. А мы, суворовцы, рыжие что ли? И у нас была своя сборная, училищная. Да еще какая! Наши мальчишки, смело выходившие на футбольные поединки со взрослыми командами, состязались со всеми семью командами города. Мы даже соперничали на равных с самой сильной командой города - командой политехнического института, не раз побеждая ее.
      Вот славные имена наших лучших футболистов первой сборной, которые я помню: Головин Саша - вратарь сборной, Пизунов Володя - нападающий, Лысов Петя - непробиваемый полузащитник, Морозов Саша - защитник, Власов Саша - защитник, разносторонний спортсмен, кроме футбола занимался боксом, спринтом, прыжками в длину и высоту и везде добивался отличных результатов, Егоров Боря нападающий, кроме отличных футбольных, бойцовских качеств, он еще и природный комик, душа команды.
      Если не изменяет мне память, в сборной команде играл и Грачик Андресян (будущий генерал-лейтенант). Помнится, в команде был высокий парень, армянин, с которым Володя Пизунов, знавший армянский язык, как свой русский, переговаривался во время игры, отдавая команды, которые соперники не понимали.
      Молодежь в команде дополняли опытные игроки, наши преподаватели физподготовки: маленький, быстрый, кривоногий Степанян, стремительный Георгий Фатале, обладавший ювелирной техникой обводки, степенный Лыскин, мощный бомбардир Журавлев. Все они стоили друг друга и отлично вписывались в футбольную команду. (В свое время; учась в Ленинградской военно-медицинской академии, Коля Шапошников, мой добрый товарищ, неожиданно встретился с Георгием Фатале, который работал в академии на кафедре медицинского контроля физподготовки и спорта. Теперь Николай Иванович Шапошников, подполковник запаса - ведущий терапевт одной из поликлиник города Житомира...).
      Наши футболисты были общими любимцами. Где появлялся Боря Егоров, там шум и хохот. Боря умел показать свои актерские способности, любил шутку, был остроумен, очень общителен. За Сашей Головиным вечно ходила толпа мальчишек, глядя на него, как на живого бога, и он, застенчивый от природы, не знал куда деться от нашего внимания. к нему.
      Петя Лысов, с мягкой улыбкой, был гордостью, нашего училища, первый в учебе из года в год, первый вице-старшина. Это он был награжден часами с надписью "Советскому народу от короля Англии Георга". Петя был всегда внимателен к нам, пацанам, относился к нам с уважением, не упускал случая поговорить с нами об учебе, спорте, жизни. А если ему было недосуг, ограничивался при встрече подкупающей улыбкой и подмигиванием, мол, как дела, брат-кадет, хороши?..
      Сорок лет спустя, когда я присутствовал на юбилейной встрече в честь основания нашего училища, я видел генерала Лысова Петра Федоровича, но подойти к нему не решился. Да и невозможно было ко всем подойти, нас было очень много. На скромном банкете в честь нашей встречи оркестр заиграл танго, и многие пошли танцевать. Я стоял в стороне и, блаженно улыбаясь, глядел на танцующих, пытаясь по лицам вспомнить своих дорогих собратьев-кадетов. Мне удавалось это с большим трудом, ведь прошло столько времени. Ко мне приблизился немного грузноватый генерал Лысов, почтительно и осторожно ведя свою даму в танце. Наши взгляды встретились, он, видя меня, улыбающегося, понимающе улыбнулся сам и... подмигнул мне знакомым, петиным, привычным "Ну как, брат, дела? Не правда ли, все прекрасно? Ты извини меня, брат, сейчас видишь, недосуг, а то бы мы с тобой погутарили".