Мы были суворовцами

Теренченко Николай Иванович
Мы были суворовцами

      Теренченко Николай Иванович
      Мы были суворовцами
      Hoaxer: Весьма ценная книга. Автор интересно, ярко описывает жизнь в суворовском училище в годы Войны, стиль хорош, масса бытовых подробностей; прямо-таки энциклопедия жизни сталинских кадет (также, как первая часть воспоминаний Б.М. Шапошникова - энциклопедия николаевских юнкеров). Именно поэтому стал читать, а потом вчитался - и стиль хорош! В общем, господа, испытываю радость от того, что эту книгу могут теперь прочитать все - в отличие от бумажного варианта, который вряд ли бы кто обнаружил. Такие книги, как эта книга Теренченки - честные, без ура-патриотической трескотни и идеологического маразма - настоящая военная литература.
      Аннотация: Повесть Николая Ивановича Теренченко "Мы были суворовцами" прекрасный подарок 50-летнему юбилею Новочеркасского суворовского военного училища. В силу военного лихолетья автор один из немногих находился в суворовском училище почти 11 лет, пройдя весь курс начальной и средней школы. Благодаря этому Н. И. Теренченко знал многих суворовцев, офицеров-воспитателей, преподавателей, сержантов, вольнонаемных работников, которым и посвящена эта книга. Он показал жизнь коллектива образно, без прикрас, такой, какой она сложилась в военные и послевоенные годы.
      Содержание
      Предисловие
      Часть первая. На пороге жизни
      1. Я вхожу в мир
      2. Покушение на мою жизнь
      3. Мои друзья - боевые мальчишки
      4. Наши отцы и командиры
      5. Строжайший и милейший Иван Иванович
      6. Старшины - наши няни
      7. Под Красным Знаменем
      8. Первые потери
      9. Наш Батя - генерал
      10. Письма на родину
      11. Уроки немецкого
      12. На досуге
      13. Открытие Суворова
      Часть вторая. Становление
      1. Будние дни
      2. Дронов - наш друг и будущий кинорежиссер
      3. Экскурсии
      4. Моя дорогая мама
      5. Из книг в жизнь
      6. Первая любовь
      7. Встречи с героями
      8. Каникулы
      9. Переезд
      10. На досуге
      11. День Победы!
      Часть третья. Испытание на прочность
      1. Наш дом - клокочущий котел
      2. "Кадет на палочку надет"
      3. Сила дружбы
      4. Петушиные поединки
      5. Испытания храбростью
      6. Короли зеленого поля
      7. Девушки со шпагами
      8. Творчество
      9. Еще каникулы
      Часть четвертая. Поклон вам низкий
      1.Майор Кравцов, биолог
      2. Педагог Павлов
      3. Милая Гамалеиха
      4. Командир капитан Хованский
      5. Старшина Занин
      6. Изюмский, наш историк и летописец
      7. Тонкий географ Зимовейский
      8. Энциклопедический Костак
      9. Климентьевич, учитель и автор учебников
      10. Историк училища Мохнаткин
      11. Ротный И. И. Пасечный
      12. Весь в орденах Драгин
      Предисловие
      Повесть Николая Ивановича Теренченко "Мы были суворовцами" - прекрасный подарок 50-летнему юбилею Новочеркасского суворовского военного училища. В силу военного лихолетья автор один из немногих находился в суворовском училище почти 11 лет, пройдя весь курс начальной и средней школы. Благодаря этому Н. И. Теренченко знал многих суворовцев, офицеров-воспитателей, преподавателей, сержантов, вольнонаемных работников, которым и посвящена эта книга. Он показал жизнь коллектива образно, без прикрас, такой, какой она сложилась в военные и послевоенные годы.
      Автор верно разглядел и почувствовал напряженную работу городских организаций командования, всех работников училища по спасению мальчиков, потерявших родителей на фронтах Великой Отечественной войны. Спустя 50 лет можно сказать, что коллективу училища удалось воспитать преданных патриотов Родины. Многие его питомцы стали генералами, докторами и кандитатами наук, а кадровые офицеры в преобладающем большинстве получили высшее образование, стали полковниками Советской Армии. Как правило, закончили вузы и те, кто стал работать в народном хозяйстве. Жизнь суворовцев оказалась полноценной, состоявшейся. Поэтому автор с большой теплотой отмечает в своей повести многих своих наставников и тех, кого они воспитывали.
      Предлагаемая повесть может быть хорошим подарком детям, внукам и правнукам бывших суворовцев, так как она правдиво рассказывает о том, как жили, трудились, добивались своего достойного места в жизни те, кто в детстве лишился родителей. Книга интересна каждому, кто ищет свою дорогу в жизни, и тем, кто помогает ее искать.
      Книга - лишь первые очерки автора о суворовцах, поэтому весьма желательно, чтобы все, кто знает и помнит эти годы учебы в суворовском училище, дополнили ее новыми, сохраненными в памяти и сердце интересными и значительными материалами.
      И. Глущук, В. Совайленко.
      Часть первая. На пороге жизни
      1. Я вхожу в мир
      В поселке Гуково, где мы жили и где мои родители работали на шахте, часто звучали похоронные марши - хоронили погибших шахтеров. Эти тревожные и печальные мелодии сжимали мое детское сердце. Одна из них мне особенно запомнилась. Однажды она прозвучали из черной тарелки репродуктора. Я съежился от страха, а мама, заметив мой испуг, объяснила вне:
      - Сыночек, это в Москве хоронят бабушку Крупскую, хорошую бабушку, жену самого хорошего в мире человека - дедушки Ленина.
      Я задал маме вопрос: - Даже лучше нашего дедушки Тихона? Мама ответила: Да, лучше: - Лучше всех дедушек в мире!
      Так я впервые услышал имя - Ленин.
      А потом я уже знал стишок про Ленина и читал его в день первых выборов в Верховный Совет СССР в зале для голосования, куда мы ходили вместе с мамой и папой.
      Ленин, Ленин, дорогой!
      Ты лежишь в земле сырой.
      Я немного подрасту,
      В твою партию вступлю!
      Так с раннего детства нас, ребятишек 30-х годов, приобщали к величайшим понятиям: Красная звезда, Серп и Молот, Ленин и Партия. И это впитывалось нами так же естественно, как дуновение свежего ветра, вида цветов или листьев на деревьях. Теперь, к великому сожалению, мало кто из детей начальных классов знает, что такое "Синяя блуза", что означает гордое приветствие "Рот-Фронт", которым обменивались при встречах наши молодые папы и мамы. Носить на своих детских вихрах сшитую мамой незатейливую синюю кепочку, называемую гордо "тельмановкой", было в ту пору пределом мечтаний юного гражданина страны Сонетов.
      Пишу эти строки с горечью, ибо предвижу скептические улыбки некоторых моих современников конца 80-х годов, для которых все эти святые для нас понятия так и остались пустым, ничего не значащим звуком нашей далеко не простой истории.
      Мы шли под грохот канонады,
      Мы смерти глядели в лицо.
      Вперед пробивались отряды
      Спартаковцев, верных бойцов.
      Эту песенку про немецкого мальчика-барабанщика мы тоже распевали на наших прогулках и знали, кто такой Тельман, кто такие спартаковцы. Идеи пролетарской солидарности, интернационализма и большевизма входили в наши души и воспринимались нами так же просто и по-детски искренне, как хлеб, вода, как воздух.
      Многие годы спустя, в середине 60-х годов, я оказался случайным свидетелем необычайной для моего восприятия картины. В одном молитвенном доме юная мама, распевая священные псалмы, складывала ладошки своей дочке. И маленькая, полутора-двухгодовалая кроха, молитвенно сложив на груди ручонки, славно что-то гудела. Ее голосок вплетался в общее песнопение взрослых верующих.
      И я подумал тогда: "Кем вырастет эта девочка? Хорошим человеком, добродетельной матерью? Скорее всего да. Но будет ли она Лизой Чайкиной, Любашей Шевцовой, Зоей Космодемьянской в тяжкую для Родины годину? Я не уверен в этом!"
      Я уважаю религию предков. Сам крещен в святой купели и осенен крестом во младенчестве русским попом в православной церкви. Дважды прочитал библию и уразумел, что это величайшая книга всех времен и народов. Но ни умом, ни сердцем не приемлю их веру в то, чего никто никогда из них не видел, а если и видел, то уже никогда не расскажет об этом другим.
      И пусть не осудят меня верующие и неверующие за мои убеждения и идеалы, за светлую мечту о лучшей жизни на этой Земле в пусть еще и в далеком, коммунистическом будущем.
      ...Моя мама была очень доброй, сердобольной женщиной. В нашем поселке появился как-то пастушок-цыганенок лет 10 - 12-ти. Однажды мама обнаружила его спящим в нашем незапертом на ночь сарае, сжалилась над ним и привела в нашу маленькую квартиру. Она отмыла его в большом цинковом тазу, одела в какую-то одежонку, даже подстригла его кудрявую голову. Отмытый, с большими черными глазами, цыганенок оказался красивым мальчиком, и я даже приревновал его к маме, смотрел на него исподлобья. Он прожил у нас недолго, днем пас поселковых коз, а к вечеру приходил к нам на ночевку. Мама дала ему тетрадку, карандаш, найденный где-то потрепанный букварь. Малограмотная, она заставляла цыганенка писать палочки, крючочки, буквы, слова, вместе с ним читала по слогам букварь. Однажды поздним вечером я заглянул в нашу кухоньку, где горел свет. Мама с цыганчуком сидели за столом и, низко склонившись над букварем, старательно читали по слогам: "М-ы не р-а-б-ы- Ра-б-ы не м-ы!"
      Добру и бескорыстию моей мамы, Марии Тихоновны, удивлялись и родственники, и знакомые, часто поругивали ее за это. А она только посмеивалась в ответ, досадливо отмахиваясь. Она подняла на ноги своих младших братьев и сестер, помогла получить образование. Помогала близким и дальним родичам, а то и просто знакомым, как могла и чем могла. А от людей ничего не имела. Бывало, ее, безграмотную, обманывали, за что мой батя, Иван Дмитриевич, часто на нее сердился. Иван Дмитриевич был малограмотным, но отличным работником. Он был самостоятелен и очень дотошен, знал много ремесел, страстно любил технику, особенно радио. Так научился разбираться в радиосхемах, что даже грамотные радиолюбители поражались его умению. Самостоятельно пытался разобраться в высшей математике, был вечно чем-то занят, очень любил литературу и в редкую свободную минуту вслух читал своей Мусе - нашей маме - какую-нибудь книжку. Мама была большой охотницей послушать Пушкина или Некрасова и часто вечерами просила отца почитать что-нибудь.
      2. Покушение на мою жизнь
      Началась война, о которой не могу вспомнить без содрогания. До марта 1943 года - вой снарядов, визг падающих бомб, свист пуль над самым ухом. Отец был на фронте, а мать таскалась со мною, спасая меня и себя от пуль, бомб и голода. Ведь мы находились в самом центре битвы за Крым, Сталинград, Кавказ. Мне кажется, я был маленьким участником того потока беженцев, который показан в фильме "Молодая гвардия". Тот же летний зной, черный дым в полнеба, крики очумевших от зноя и страха людей, рвущиеся снаряды, трупы, кровь, идущие прямо на нас немецкие танки и смеющиеся рожи немецких солдат.
      Так мы с мамой попали в окружение и почти год были в оккупации. Это было страшное время. Видел, как немцы вешали нашего танкиста, попавшего в плен, как резали ножами живого человека в лагере для военнопленных в нескольких сотнях метров от нашего жилища. Кидал нашим пленным за колючую проволоку свеклу, картошку. Немцы несколько раз в нас стреляли и одного моего товарища убили ударом приклада винтовки по голове. А когда Красная Армия вела бои за освобождение нашего городка (Гуково), этих пленных загнали в яр и всех расстреляли. Я видел этот яр, доверху наполненный их телами.
      Единственной радостью тех страшных месяцев была злосчастная Раиса, наша рогатая кормилица и поилица, за которую я не раз был дран еще до войны за потраву на чужих огородах. Не знаю, каким чудом наша козочка уцелела в то страшное время, как ее, милую не слопали немцы, итальянцы или румыны? Мы с мамой носили ей листья из дальних балок, пожухлую траву, солому из растасканных в поле скирд. В благодарность она давала около литра молока и свой прекрасный серый пух. Мама вязала из него платки, варежки или носки и продавала или меняла их на продукты. Этим и поддерживала наше голодное существование.
      ... Чтобы не забыть один маленький, любопытный фактик из моего довоенного детства, вернусь к тем годам и снова .... к "Молодой Гвардии". Мне кажется, что я знал живого Олега Кошевого!
      До войны мне посчастливилось встретиться с Олегом Кошевым. Летом 1940 года нас, шахтерских ребятишек, детсадовцев вывезли на дачу на реке Донец, выше города Каменска. Здесь работала одна тетенька, у которой был сын, паренек лет 14 - 15-ти. Мы очень любили его за то, что он относился к нам очень хорошо, играл с нами, находил время покатать на лодке по Донцу, читал нам книжки. Меня хотели выгнать с дачи за проказы, а он узнал об этом и как-то повлиял на администрацию - меня помиловали. Как звали паренька, не помню, но обличьем он уж больно был похож на Олега. Позже, будучи взрослым и интересуясь историей "Молодой Гвардии", я прочитал воспоминания матери Олега Кошевого, где она упоминает о работе в то время в детском саду на берегу Донца в двух-трех километрах от Краснодона и о том, что Олег часто навещал ее и даже он нескольку дней жил в этом детском саду. Так что я вполне уверен, что в детстве встречался с Олегом Кошевым, с которым разговаривал, кувыркался на траве, купался в Донце...
      3. Мои друзья - боевые мальчишки
      Летом 1943 года мой дядюшка Семен Дмитриевич, генерал авиации, находясь в командировке в Ростове-на-Дону, каким-то чудом вырвался в город Каменск, куда мы эвакуировались с мамой, нашел нас и, зная, что в стране создаются Суворовские военные училища, решил устроить меня в одно из них. Наступала пора самого светлого периода моей жизни. Все, что есть хорошего во мне - отличное образование, хорошее воспитание, нравственная и физическая закалка - все зарождалось и мужало там, в родном Новочеркасском суворовском военном училище! Всю жизнь буду благодарить свой народ, Коммунистическую партию за те прекрасные десять лет, что провел в НчСВУ. Всю жизнь буду считать себя их великим должником. Смогу ли я расплатиться за свое прекрасное детство, юность в те трудные для Отечества военные и послевоенные годы?
      И вот Николка, сорванец и задира, в ноябре 1943 года впервые увидел живого суворовца. Приехав в Новочеркасск и найдя училище, мы оказались у забора, около которого стояла большая толпа народа. Вытянув шеи, люди что-то разглядывали по ту сторону забора, на лицах любопытствующих были удивление и восхищение. Молча и зачарованно глядели они на то, что происходило за забором на училищном дворе. Я, воспользовавшись локтями и малым ростом, пробрался в первые ряды зевак и заглянул тоже во двор. Я увидел там сказочное чудо. Несколько групп мальчиков в черного цвета шинелях с игравшими на солнце пуговицами, в черных брюках с красными лампасами маршировали под команду офицеров. На плечах мальчишек были алые погоны ...
      Притихший и подавленный увиденным, я выбрался из толпы и побрел за своим провожатым. Впервые в жизни я засомневался, достоин ли я, отпетый проказник, надеяться носить эту красивую черную форму с алыми погонами? Да и бабушка моя Оля всегда говорила, что из меня, уркагана, ничего не выйдет. Не знаю чем, но мой "уркаганский" вид понравился суровым дядям из приемной комиссии, и я был принят, к неописуемой моей радости, в Суворовское училище.
      Вступительных экзаменов не было, так как большинство поступающих были из только что освобожденных из-под фашистского ига мест, а в оккупации - какая школа? Да и те, кто не был под оккупацией, мало чем отличались по своим знаниям от нас. Полуголодное существование, почти полное отсутствие внимания к детям со стороны родителей, занятых только одним делом - все для фронта, все для победы! - в такой обстановке учились почти все дети военного времени.
      Трудно себе представить, какими были школы той поры: 40 - 50 учеников в классе в наспех приспособленных под школу помещениях, занятия в 2 - 3 смены, почти полное отсутствие учебников, тетрадей. Чернила делали из черных ягод. Ученик, обладавший в школе перышком "рондо", считался богачом.
      Командование поступило мудро, принимая нас в училище без экзаменов. Конкурса по знаниям не было, был конкурс судеб.
      С легким сердцем отправился я в пятидневный карантин, где более сотни таких же, как я, сорванцов с нетерпением ждали той же участи. Мы быстро перезнакомились и подружились. Первыми моими товарищами по суворовскому братству были Витя Федотов, Боря Кандыба, Юра Бирюков, Витя Стацюра. Там же, в карантине, который располагался в большом училищном спортзале, обращал на себя внимание паренек лет тринадцати, одетый в настоящую солдатскую форму с ефрейторскими погонами. На груди его красовалась, редкая в ту пору даже для взрослых, медаль "За отвагу". Это был Ваня Глухов, сын одного из боевых полков действующей армии. Ваня рассказывал нам, как под свист пуль и под обстрелом на боевых позициях он обезвреживал не один десяток мин. Он знал, почем фунт лиха, ибо не один раз глядел смерти в глаза.
      Глухов держался несколько обособленно, чуть свысока смотря на нас, плохо управляемых пацанов. Был самостоятельным, независимым, но и простым парнем.
      Таким он был в карантине, таким же оставался и все годы учебы в училище.
      Там, же в карантине мы узнали о трагедии одного паренька, отца которого фашисты сожгли в его присутствии. Отец его был партизаном. Это был Семен Герман, также принятый в суворовцы.
      Ходили легенды о мальчике, который сбил из станкового пулемета целую свору фашистских самолетов. Несколько позже легенда обрела реальные очертания в лице лопоухого, ростом с меня суворовца Левы Лялько, десятилетнего гвардии ефрейтора. Историю Левы Лялько поведал писатель Иван Дмитриевич Василенко в своей книжке "Суворовцы", вышедший в начале 1945 года. ... "В училище о Леве Лялько узнали из объемистой тетради, которая однажды пришла с фронта. На тетради надпись: "Наш воспитанник". А ниже приписка: "Одобрено всем личным составом бронепоезда". На бронепоезд к своему отцу, орудийному мастеру, маленький Лева прибыл с далекого Урала. Как он проехал эти тысячи километров до фронта, никто не знал. Мальчик был смышленный и жизнерадостный. Он интересовался всем. У орудия говорил: "Дяденька, научи меня палить из пушки!" На паровозе упрашивал: "Дяденька, научи меня править паровозом!"
      Но больше всего полюбился Леве пулемет. В один из дней случилось страшное в жизни Левы: его отца убила вражеская бомба. Широко открытыми глазами мальчик проводил носилки с телом отца, потом выпрямился и глянул на улетающих фашистских стервятников. Командир бронепоезда подошел к нему и сказал: "Ты сам отомстишь им, Лева! Зачисляю тебя нашим воспитанником. С сегодняшнего дня тебя начнут обучать пулеметной стрельбе."
      Прошло несколько месяцев. За образцовую службу маленькому пулеметчику было присвоено звание ефрейтора. А потом началась расплата за отца.
      Опять налетели вражеские самолеты. С бронепоезда открыли стрельбу. Припав к своему пулемету, Лева строчил по воющим "Юнкерсам". И вдруг из хвоста одного из них завихрилась черная струя дыма
      Описывая в своей книжке "Суворовцы" наших героических мальчишек, принимавших непосредственное участие в Великой Отечественной войне, Василенко назвал одну из глав "Один из немногих". Она посвящена Ване Глухову, награжденному медалями "За отвагу", "За оборону Сталинграда" и "За боевые заслуги". Не могу согласиться с уважаемым мною автором потому, что таких, как Ваня Глухов, было много.
      Сыновьями полков, сражавшихся на фронте, кроме Глухова Вани, были и другие: Лялько Лева, награжденный медалью "За боевые заслуги", Герман Семен, Пуховский Дима, Буслович Жора, Бондарь Вася, Кохан Володя, Кузнецов Женя, Лотошников Савва - связной партизанского отряда Югова (Трифонова), действовавшего в Ростове-на-Дону. Савва награжден медалью "Партизану Великой Отечественной войны" 2-й степени; Киселев Боря - партизан, награжденный медалью "Партизану Великой Отечественной войны" 2-й степени.
      Десять юных воинов от десяти до тринадцати лет, осознанно участвовавших в боях за Родину! Это очень много для коллектива из 500 мальчишек от семи до четырнадцати лет.
      Вот с такими героическими ребятами нам предстояло жить, учиться, набираться знаний и силенок для того, чтобы стать такими же смелыми и бесстрашными, как они ....
      Для нашего училища было предоставлено помещение по ул. Подтелкова, No 53/56.
      1-го сентября 1943 года Новочеркасский горком партии и горисполком приняли постановление о немедленном ремонте помещения под Суворовское училище по ул. Подтелкова, предоставив во временное пользование здание Мелиоративного института по ул. Пушкинской, No 101 ...
      В конце сентября на должность начальника НчСВУ прибыл гвардии генерал-майор Климентьев Василий Григорьевич, недавний командир дивизии.
      14 ноября в училище прибыли первые шесть воспитанников:
      Федоренко Н., Скрипников А., Глушко Георгий, Шамшура Иван, Шестаков Г. и Шестаков В. (однофамильцы).
      С 14-го по 29 ноября в училище прибыло 626 мальчиков, из которых было зачислено в училище 507 человек. Время сказало им: "Ребята, отныне вы не просто мальчишки, а суворовцы- будущие офицеры!"
      Попробуй в наше время проделать эту работу за 80 дней и ночей! Уверен, ничего не получилось бы. В условиях нашей нынешней действительности, НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТИ выполнения не только данного слова или обязательства, но даже игнорирования республиканских постановлений правительства найдутся тысячи причин, из-за которых подобная работа была бы обречена на полный провал.
      Вспоминая этот факт из исторического прошлого нашего Отечества, я всегда мысленно снимаю шляпу и низко, поясно кланяюсь тем безызвестным людям строителям и швеям, учителям и военным, советским и партийным работникам тыла, проделавшим за 80 дней поистине фантастическую по нынешним временам работу, чтобы какая-то малая часть обездоленных детей страны Советов сумела спокойно жить и учиться в нормальных условиях тогдашнего сурового и трагического военного времени.
      4. Наши отцы и командиры
      А прием в суворовцы произошел уж больно буднично и прозаично.
      Часть нас, мальчиков, прошедших карантин, одетых кто во что, с трудом построили в колонну трое офицеров и повели в городскую баню, где остригли "под Котовского" и отмыли с мылом. Многие из нас, малышей, чего греха таить, забыли, что такое мыло. Там же, в бане, нас переодели в новенькую суворовскую форму. Для многих те минуты переодевания были настоящим счастьем: ну-ка, после наших штопанных-перештопанных лохмотьев да надеть новенькое нижнее белье, а поверх него свежо пахнующую черную суконную гимнастерку и такие же брюки навыпуск с красными лампасами, шинель, черную шапку-ушанку с настоящей красной звездочкой, подпоясаться солдатским ремнем с красивой, блестящей бляхой!
      Для большинства же ребят это переодевание было настоящей бедой. Как было не огорчаться, не отчаиваться Боре Кандыбе, коли брючки самого малого размера были длиннее его самого! Как не заливаться горькими слезами Саше Дудникову, когда, надев гимнастерку, он обнаружил, что она чуть ли не до самого пола! И таких "недомерков" было много. Рев, отчаянные слезы, обращенные к нашим командирам. "Товарищ командир! Мне форма велика-а-а!" - слышалось со всех сторон. Мальчишки боялись, что их заставят вновь надеть их старенькую одежонку, а этого так не хотелось! Уж больно хороша была суворовская форма!
      С горем пополам экипировав своих будущих питомцев, офицеры-воспитатели вновь выстроили нас перед баней в колонну по четыре. Это был уже, хоть и с большой натяжкой, но настоящий воинский строй.
      В баню привели маленьких оборванцев, а через пару часов, как по мановению волшебной палочки, на улице уже стояла колонна маленьких воинов.
      Раздалась команда старшего командира: "Колонна, шагом марш!" И мы двинулись в долгий, далекий путь - длиною в целую жизнь.
      Ничего, что шла эта колонна еще не в ногу, не беда, что твой маленький братишка, идя в общем суворовском строю, отдавал воинскую честь каждому проходящему военному левой рукой. Колонну замыкали трое старших, несших на своих крепких руках самых маленьких - Бориску Кандыбу, Сашуню Дудникова и Жору Пелиха (двух будущих полковников и кандидата технических наук), запеленатых в черную суворовскую форму с алыми погонами, ибо на улице была осенняя слякоть, а ребята были вдвое меньше своей суворовской формы.
      Нас привели в огромную спальню на четвертом этаже училищного корпуса, где стояли в несколько рядов кровати, аккуратно заправленные шерстяными одеялами. Окна нашей спальни во многих местах были забиты фанерой, зато в ней было чисто и уютно. На многие месяцы это помещение стало основным местом жизни, досуга и отдыха нашей младшей роты, так называемого младшего подготовительного класса пятидесяти пяти мальчишек семи-десяти лет.
      Необычность обстановки и нашего положения в этой, совсем новой для всех нас жизни конечно же в первые месяцы угнетала нас. Были и уныние, и слезы, и тоска по маме и оставшимся дома младшим сестренкам и братишкам.
      Вот как вспоминает первые месяцы нашего суворовского бытия "молодой, коренастый офицер" (!?) - наш любимый ротный Иван Иванович Чичигин в книге Ивана Дмитриевича Василенко "Суворовцы":
      "В сущности, они в училище, так сказать, сверх плана. Приемный возраст 10 лет. Но война. Многие дети погибших (222 из 507 мальчишек были круглыми сиротами) оказались в тяжелом положении. Пришлось открыть два подготовительных отделения. Среди принятых были даже семилетки (как впоследствии оказалось, среди нас были даже шестилетки). Потребовалось 3 - 4 месяца прежде, чем малыши научились заправлять гимнастерки, зашнуровывать ботинки, затягивать ремни. Добудиться их было действительно невозможно. Только немногие поднимались сразу, остальные, услышав трубу, еще крепче закутывались в одеяло и их трудно было развернуть..."
      Все верно в воспоминаниях Ивана Ивановича. Могу от семи-десятилетних его питомцев добавить лишь свое изумление: сколько мы, малыши младших классов, доставили хлопот нашим первым офицерам-воспитателям!
      Люди собрали сюда из порушенного войною громадного края нас, познавших и муки голода, и холод. Что мы, дети военного времени, ели в ту пору?
      В страшную зиму январско-мартовских боев 1943 года, когда Красная Армия освобождала наш маленький городишко Каменск, стоящий на берегу реки Донец, я лежал в бреду и беспамятстве от крупозного воспаления легких. Лишь горькие слезы мамы, холодные компрессы на моем горевшем огнем лбу, да отчаянные молитвы, с которыми она в голос обращалась к Господу Богу, очевидно спасли угасающий во мне огонек жизни. А когда кризис миновал и я очнулся, пришло чувство голода. Мне очень хотелось есть. Чтобы чем-то накормить меня, мама оставляла меня одного, а сама исчезала. Она возвращалась ко мне, слабому, голодному, сжавшемуся под ворохом тряпья от страха за нее и себя, возвращалась из грохочущей взрывами снарядов и воем бомб жизни и приносила еду. Однажды она принесла большой, мерзлый, дурно пахнущий кусок конины, из которого сварила суп.
      Весь 1943 год, вплоть до поступления в Новочеркасское Суворовское военное училище, мне постоянно хотелось есть. Из того голодного, страшного периода моего детства, помнится, самым большим для меня лакомством, как и для всей детворы нашего края, был кусок макухи - подсолнечного жмыха, который изредка где-нибудь добывала моя мама.
      Неудивительно, что в первые дни и даже месяцы нашей суворовской жизни мы никак не могли наесться, хотя нас и отменно кормили. Как голодные галчата, набрасывались мы на еду, доотвала набивали свои желудки, припрятывая оставшийся от еды хлеб в свои карманы, чтобы съесть его в часы занятий или на досуге.
      Детский организм, привыкший в течение долгого времени к голодному рациону, очевидно, не справлялся с таким обилием пищи, и многие из нас заболевали, поносили. Не хватало терпежа добежать до общей уборной во дворе. Особенно туго приходилось таким несчастным в слякотные и холодные ночи конца 1943-го и начала 1944 года, когда нужно было сонному надеть ботинки на босу ногу, свою шинелишку и галопом, под бурчание в животе бежать во двор, Куда проще было забежать в теплую шинельную рядом с нашей спальней и "поставить там мину". И смех, и грех!
      Очень многие из нас - будущие генералы и полковники, моряки и доктора наук - по ночам "удили рыбу". В особенно холодные ночи в помещении спальни была бодрящая температура, и нас укладывали спать по нескольку человек на сдвинутые койки, укрывая поверх одеял нашими шинелями, а то и матрасами. Встать ночью по малой нужде и сбегать в умывальную комнату, где стояла поставленная на ночь параша, было для нас, хилых и сонных, намаявшихся за весь долгий день, великим мучением! И поэтому дежурный офицер-воспитатель всю ночь должен был будить нас и неумолимо заставлять сбегать в умывальную комнату, многих брал на руки и сам туда относил.
      В нашей огромной спальне, благодаря заботам офицеров-воспитателей, старшин и нашим, пока еще неумелым, стараниям были порядок и чистота.
      Через 2 - 3 месяца ни уныния, ни рева не было. К тому же с первых минут нашей новой жизни мы попали в молодые, сильные руки наших пяти воспитателей трех офицеров и двух старшин. Эти парни, фронтовики, прошедшие огонь и шквал боев, знавшие почем фунт лиха, теперь денно и нощно не спускали глаз своих с нас, малышей. Убежден, что никто так не любит детишек, кроме, разумеется, женщины-матери, как люди, пришедшие с фронта.
      Первыми нашими воспитателями были офицеры-фронтовики, имевшие довоенный педагогический опыт. Это были в большинстве своем люди, искалеченные войной, контуженные или тяжелораненые, здоровье которых не позволяло отправить их снова на фронт. Два офицера-воспитателя, старший лейтенант Гаврилов и старший лейтенант Маняк, и командир роты капитан Чичигин были и нашими наставниками, и нашими папами-мамами, и няньками одновременно. О них я всегда вспоминаю с огромной любовью и восхищением.
      Старший лейтенант Гаврилов, награжденный медалью "За отвагу", очень любил нас, мальчишек. У этого человека всегда находилось время поговорить с нами, почитать сказку, а чаще всего рассказать нам о героизме наших бойцов на фронте. Ведь мы были детьми войны и чутко прислушивались к сводкам Совинформбюро, к каждой весточке с фронта. Гаврилов учил нас всему: пришивать подворотнички, стирать носовые платки и пользоваться ими. Многие из нас не умели пользоваться даже туалетной бумагой, и наши строгие воспитатели и их помощники старшины внушительно, но не жестоко, отчитывали каждого, у кого на кальсонах появлялись "лисички".