Когда внезапно гас свет, а это происходило очень часто, тогда на каждой парте ставился кусочек стеариновой свечи. Почти у каждого из нас был свой кусочек свечи, с которым мы не расставались. Это была по тому времени большая ценность для нас - свет и свое маленько тепло, у которого можно было погреть озябшие руки и мокрый нос. И опять, как ни в чем ни бывало, мирное жужжание.
      В те времена фильмов было мало, даже довоенных. И самым любимым фильмом ребят был "Чапаев", который я видел еще до войны, затем десятки раз в военное время и даже после войны. Этот фильм никогда не надоедал, и мы, мальчишки, знали его наизусть. Каждый жест Чапаева, Петьки и даже второстепенных героев фильма был изучен, каждое слово, целые монологи мы знали и могли повторить. И когда офицер-воспитатель выходил из класса, встает бывало, со своего места этакий "Чапай" лет семи-восьми и спрашивает своего товарища по парте; "А ну-ка, скажи мне, если белые наступают, где должен быть командир?"... Или другой "Чапай" говорит назидательно другу, разглядывая шишку на его лбу: "Ты ранен? Ну и дурак! Ты боевой красный командир и подставлять (пауза) свою голову под каждую дурацкую пулю (двойная пауза) не имеешь никакого права!"
      Особый эффект вызывало следующее действие: нарушая мирную тишину, кто-либо вставал, резко, как выстрел, хлопал крышкой парты и петькиным голосом орал на весь класс: "Тихо, товарищи, "Чапай" думать будет!".
      Новых картин было мало, и "Чапаев" все скакал и скакал на своем боевом коне в наши кинозалы. Когда дядя Саша (так звали нашего киномеханика) проходил мимо нас с коробками для кинолент, мы ему задавали традиционный вопрос: "Что привез, дядя Саша?" А он в ответ: "Чапаева". Кто-то из толпы: "А когда перестанешь возить "Чапаева?"- "Мальчики! Как только Василий Иванович переплывет на ту сторону Урала, так сразу и перестану". Появлялась вера, что все-таки Чапаев переплывет! И шли вновь и вновь смотреть "Чапаева" с надеждой на чудо.
      "Александр Невский", "Минин и Пожарский", "Богдан Хмельницкий", "Георгий Саакадзе", "Суворов", "Кутузов", "Щорс", "Котовский" - все эти фильмы сыграли большую роль в воспитании духа патриотизма, любви к нашей многонациональной советской Родине, к нашим далеким и близким героическим предкам не только в нас, суворовцах, но и у всей советской детворы, всего народа.
      Да, подавляющее большинство моих сверстников жили в войну впроголодь, испытывая жесточайшие лишения, очень многие из них работали у станков, на колхозных полях, помогая взрослым ковать Великую Победу над фашизмом. А на нас с экранов кино глядели суровые лица наших далеких предков, вливая в нас новые силы, поддерживая великую веру в торжество справедливости, силу разума и гуманизма.
      Чудесное свойство настоящего искусства благотворно влиять на душу и сознание масс было сильнее офицерских речей и директив и помогало нашему многострадальному народу выдюжить, выжить в то военное лихолетье.
      11. Уроки немецкого
      Самым удивительным, запоминающимся было то, что с первого класса мы стали изучать иностранный язык. Наш взвод изучал немецкий язык, а гавриловский взвод английский. На класс было всего четыре учебника немецкого языка довоенного издания. Фамилия нашей первой преподавательницы немецкого тоже была немецкой Фогельсон Марта Яновна. Она была уже немолода и уж очень походила своим обличьем на мышь. Мы тут же окрестили ее деликатным немецким словом "Maus" (Мышь). Но как же Марта Яновна добра к нам, как терпелива в объяснении довольно сложного для усвоения материала! Иногда она расставляла нас по всему классу и играла с нами в незатейливые детские игры и все на немецком языке!
      Только мы стали более или менее "шпрехать", как к нам пришла новая преподавательница. Это была поистине "железная немка" по фамилии Харламова. Среднего роста и возраста, плотная, очень энергичная и по-своему симпатичная. Ох,
      и жучила же она нас! По восемь-десять человек успевала она спросить за один час урока, не забывая при этом объяснить и новый материал. Офицер-воспитатель схватился за голову, заглянув через неделю после ее прихода в классный журнал, - сплошные колы и двойки! Только что благополучный класс превратился в сплошных двоечников по немецкому языку.
      - Ничего, ничего, у вас отличные, способные мальчики, - бодро успокаивала взводного наша "Харламиха", - я из них сделаю настоящих немцев!
      А как она проводила свои уроки! Быстро войдя в класс и поздоровавшись с нами не по-уставному: - Здравствуйте, мальчики! - она, энергично потирая руки, как бы предвкушая удовольствие, с хода начинала опрашивать "мальчиков" по предыдущей теме. Вызывала к доске сразу четырех человек. Двоих с лицевой стороны доски заставляла спрягать по два-три глагола в настоящем и прошедшем времени, двое других на задней стороне доски-вертушки вспоминали склонение нескольких существительных мужского, женского и среднего рода. Задания этим четверым были даны так хитро, что ни списать, ни подсказать не было никакой возможности.
      За подсказку она ставила непременный кол. Пока эти "страдальцы" под неусыпным надзором "железной немки" отдувались у доски, она быстро опрашивала с места еще нескольких человек. Стоило кому-то задуматься и сделать большую паузу, следовал певучий голос: "Материла не знаете, ставлю вам "два". Одному "два", другому, третьему.
      А как она боролась за наше произношение! Хваталась за голову, смеялась, вышучивая наше рязанско-саксонское произношение. И все остро, метко и, самое главное, не обидно.
      В классе на ее уроках всегда стоял шум и гам, а то и веселый смех. Мы спорили с нею, укоряли за излишнюю требовательность и строгость, а она в ответ укоряла нас за леность и нежелание учить язык великого Гете, Шиллера и Маркса... "И Гитлера с Геббельсом", - ехидно ввернул кто-то в ее речь. "Врете, паршивцы!" - Харламова гневно стукнула кулаком по столу. "Ни Гитлер, ни Геббельс не определяют народ и его язык!". Это был один из редких случаев, когда мы видели нашу Харламову в большом гневе.
      Однажды в класс вошел, привлеченный шумом, начальник учебной части в большом звании и строго спросил: "Что здесь происходит, почему в классе нет дисциплины?" Харламова, вытянувшись в струнку в таком же тоне произнесла: "В классе нормальная учебная обстановка, идет нормальный процесс обучения. Не мешайте мне, пожалуйста, покиньте класс!" Начальник молча покинул класс, а мы были поражены смелостью и независимостью нашей преподавательницы. В училище ходили слухи, что Харламова еще и не так отвечала некоторым начальникам педагогики, смело отстаивая методы и принципы обучения.
      Она мало когда жаловалась на нас нашим командирам за наши порою дерзкие выходки, а мы, как ни странно, почему-то не обижались на нее за строгость к нам и многочисленные "двойки". Через некоторое время Харламову отозвали для работы на иностранном факультете нашего Новочеркасского политехнического института, и к нам пришел новый преподаватель немецкого языка, совсем еще молоденькая младший лейтенант Фридрих Мария Романовна. Она была поражена отличным знанием своего предмета в нашем классе, кого не спроси - быстрый и четкий ответ с почти правильным немецким литературным произношением.
      Забегая вперед, хочу сказать, что преподавание иностранных языков немецкого, английского, французского было поставлено так же хорошо в нашем училище, как и остальных предметов. Иностранный язык котировался на уровне с математикой, физикой или литературой. С третьего класса мы стали сдавать экзамены по всем предметам, в том числе по биологии, ботанике и, конечно же, по иностранному языку. Не сдавшие экзамена на осенней переэкзаменовке оставались на второй год, а чаще всего отчислялись из училища. Из года в год требования к знанию языка жестко повышалась. Мы обязаны были знать биографии своих великих предков: полководцев Суворова, Кутузова, биографии Ленина, Маркса - и обязательно свою биографию. Должны были знать по выбору несколько стихотворений великих немцев - Гете, Гейне, Шиллера, знали "Интернационал" на немецком языке.
      Много внимания уделялось переводам газетного, журнального и в особенности военного текста. В конце обучения в Суворовском училище каждый урок иностранного языка от начала и до конца проводился только на иностранном языке.
      Можно верить или не верить в написанное мною о преподавании иностранных языков в нашем Новочеркасском СВУ. Но вот архивные данные за 1962 год:
      Пятнадцатый выпуск (последний)
      Выпущено - 56 человек.
      Медалистов - 16 человек.
      В этом году, в соответствии с директивой УВУЗ от 26.03. 62 года за No 332, с 21 по 23 июня были проведены экзамены по английскому языку на получение квалификации военного переводчика. Из 18 человек, сдавших госэкзамены по английскому языку на "отлично", 11 человек выдержали экзамены и получили удостоверения!
      Спустя многие годы после военной службы, работая моряком загранплавания и не раз бывая в Германии я, успевший уже многое позабыть из того, чему когда-то обучался, легко общался с немцами в повседневной жизни. Однажды я долго беседовал с одним немцем моего возраста. Говорили о жизни в наших странах, об обычаях. Затем перешли на искусство и литературу. Немецкий камрад выразил удивление, откуда советский моряк довольно неплохо знает "дойч"; знает даже Гейне и Гете. Я не стал рассказывать ему свою биографию на немецком очень многое бы пришлось рассказать моему немецкому современнику и о своем суворовском детстве, и военной молодости. На прощание мой собеседник вдруг спросил меня: "Скажите, камрад Николай, каково ваше кредо?" И я, совершенно не думая о том, правильно ли это, впопад или невпопад, без запинки отчеканил фразу, которую любил повторять Александр Васильевич Суворов: "Горжусь тем, что я русский!".
      Мой интерес к серьезной музыке в тот ранний период моего детства страннейшим образом опять-таки связан с именем Василия Ивановича Чапаева. В фильме "Чапаев" есть интересный эпизод: белогвардейский офицер - этакое свиное рыло - сидит и, закрыв в экстазе глаза, что-то играет на рояле. А денщик под эту музыку натирает паркет. Эта сценка у нас, мальчишек, вызывала взрыв смеха, поток острот. Как же, перед нами был злейший враг, сумевший так подло погубить Чапаева. Вот мы и кричали во время демонстрации этого эпизода: "Эй, ты, боров, а ну-ка хрюкни!". Но музыка, которую играл белогвардейский офицер, буквально завораживала, чем-то тревожила, рождала смутные ассоциации и волновала, заставляла задуматься. Было в ней что-то величавое, успокаивающее, и на душе становилось удивительно тихо и умиротворенно, как в лунном саду, где много цветов.
      ...Это была "Лунная соната" - бессмертное творение великого маэстро Бетховена. Чуть позднее мы познакомились с другой бетховенской мелодией увертюрой к трагедии "Эгмонт", которую разучивал наш училищный оркестр в Персияновских лагерях, готовясь участвовать в окружном смотре-конкурсе духовых оркестров. Помню, как над лагерем несется на многие версты окрест то величавая, то печальная, то гневно-тревожная мелодия. Первые несколько дней она вызывала у нас раздражение, но через неделю мы уже привыкли к ней, она несомненно полюбилась нам. А когда оркестр уехал на конкурс, как будто стало чего-то не хватать в нашей повседневной жизни. Не было "Эгмонта", не было Бетховена. Таково свойство настоящей великой музыки. После самоподготовки и ужина - наше личное время. Длинные, иногда морозные, а чаще слякотные вечера мы проводили в спальне, уже обжитой нами, ставшей для нас родным домом. Время это принадлежало всем нам и никому из нас в отдельности. Три месяца жизни одной большой семьей сделали свое дело. Время уныния, слез и тоски по дому родным и близким быстро прошло. К тому же слезы счиались у нас, как и у всех мальчишек, признаком слабости, а ведь мы мечтали быть сильными и смелыми. Поэтому, если кто и плакал от обиды, сильного ушиба или ненароком подмороженного пальца на лыжной прогулке, над плачущим подтрунивали.
      Между прочим, самых маленьких наших товарищей мы любили, заботились о них и не обижали. Они жили среди нас в атмосфере негласной опеки, были нашими любимцами, даже баловнями и по прошествии многих, многих лет мы вспоминаем в первую очередь именно их, самых маленьких наших товарищей - Бориску Кандыбу, Жору Пелиха, Сашуню Дудникова, Юру Денисова. Наверное, это можно объяснить тем, что любовь к нашим младшим братишкам и сестренкам, оставшимся дома, для которых мы совсем недавно были и няньками, и защитниками, интуитивно переносилась на самых маленьких наших суворовчат ...
      12. На досуге
      В часы личного времени мы занимались делом - подшивали свежие подворотнички, стирали загрязненные носовые платки. Запас ниток с иголкой мы всегда носили в лицевой стороне шапки или в фуражке - привычка, привитая нам нашими воспитателями на многие годы.
      Нужно было надраить мелом латунные пуговицы на наших гимнастерках, шинелях и латунную бляху. На утреннее построение не станешь в нечищенных ботинках, старшины строго спрашивали с нас за наш затрапезный вид. А почистить ботинки по тогдашним временам тоже было проблемой. Гуталина не было, и в ход шла густая артиллерийская смазка, в которую мы добавляли уголь, графит, отчего сапожные щетки закоксовывались и практически выходили из строя.
      По вечерам нам читали газеты, журнал "Красный воин". Книг в первое время было мало. Большинство из нас читало по слогам, поэтому приходили к нам на помощь или офицеры-воспитатели, или наши юные агитаторы - Витя Стацюра или Юра Бирюков. Он читал бегло, без запинок, выразительно, правда немного шепелявил, но это не портило общего впечатления. Он был нашей гордостью и достопримечательностью: слабенький телом, с огромной головой, он всегда приходил на помощь офицеру-воспитателю или ротному в читке. Он обладал феноменальной памятью, его огромная голова (прозванная нами в шутку между собой почему-то "пивным котлом"), казалось, все знала, все понимала и помнила. И если кто чего не знал, но очень хотел узнать, тех отправляли к Бирюкову: "Спроси у Юрки, он все знает".
      Лучшие наши начинающие поэты и художники Коля Шапошников, Юра Бирюков, Витя Стацюра вели ротную стенгазету "Суворовец".
      Многие годы все стензагеты всех шести рот НчСВУ носили одно название "Суворовец". И хотя это вызывало справедливую критику со стороны взрослых и корректные попытки заставить нас изменить их название как-то по-другому, пооригинальней, негласно отвергались всеми ребятами. И годами висели на самых видных местах коридоров, ленинских комнат газеты только одного названия "Суваровец". Кстати, общеучилищная газета, которую редактировал офицер-воспитатель старшего подготовительного класса ст. лейтенант Глущук И. А., тоже называлась "Суворовец".
      Как я уже упоминал, в помещениях часто гас электрический свет, и старенький баян Чичигина, видавший виды, собирал нас вокруг него. Мы пели фронтовые песни (а их было много): "Огонек", "Вьется в тесной печурке огонь", '"Ой, Днипро, Днипро, ты широк могуч...", и конечно же нашу любимую "Когда мы покидали свой любимый край". Эта песня легла в основу концерта художественной самодеятельности, которую деятельно готовило все училище.
      Концерт состоялся 8 апреля 1944 года. Открыла концерт наша младшая рота. В центре с баяном сидел Иван Иванович Чичигин, по бокам от него и сзади в несколько рядов его беспокойное воинство. Как мы старались! Бурными аплодисментами провожал зал каждую спетую маленькими певцами песню! Особенный успех выпал на долю песни "Вечер на рейде". Пели мы ее не совсем обычно. Иван Иванович играл вступление, а за сценой как бы издалека раздавался красивый баритон нашего офицера-воспитателя Маняка, певшего запев, а припев подхватывала вся рота.
      В тот период у нас не было в роте художественного руководителя. Чичигин был и нашим учителем пения, и аккомпаниатором, и дирижером в одном лице.
      Львиная доля аплодисментов досталась самому маленькому суворовцу училища Боре Кандыбе. Когда он строевым шагом вышел на нашу низенькую сцену, в зале поднялся шум, многие повставали с мест, чтобы разглядеть чтеца-декламатора. Послышались выкрики: "Не видно! Пусть станет на стул!" Пришлось улыбавшемуся Ивану Ивановичу вынести из-за кулис табурет и водрузить на него Бориску, отчего он "подрос" до роста капитана Чичигина.
      Я в училище пришел, сразу смех кругом пошел:
      Все сказали: маловато что-то росту для солдата,
      Но когда мундир надел и за парту в классе сел,
      Воспитатель-офицер ставить стал меня в пример:
      "Он хотя и маленький, но зато удаленький,
      Он хотя и небольшой, зато учится с душой!"
      Раз пошли мы все в поход, а кругом шумит народ:
      "Он от строя отобьется, на руках нести придется".
      Тут оркестр ударил марш, четко шаг считает наш
      И я слышу, как за мною говорят совсем другое:
      "Он хотя и маленький, но зато удаленький,
      Он хотя и небольшой, а шагает все ж с душой!"
      Стихи были написаны специально для Бори сержантом Лариным по известному стихотворению Солодаря. Был в ту пору Боря Кандыба ростом 1 метр 5 сантиметров.
      После нас выступили старшие ребята. Прекрасно сплясал "Казачка" Валентин Краснов из старшего подготовительного класса, Валико Гомелаури (ныне генерал-майор) спел на грузинском языке песню "Сулико", а в зале подхватили на русском. Юный армянин в национальном костюме под бубен исполнил армянский танец.
      Кстати, о культе личности Сталина. Что мы, дети, в начале 1944 года знали о великом отце всех времен и народов? Да почти ничего! Нас воспитывали офицеры-фронтовики, молодые, образованные, ершистые, независимые. Командуя ротами, батальонами в битвах Великой Отечественной войны, они десятки раз смотрели в лицо смерти. Познавшие великое фронтовое братство, они знали цену и словам, и поступкам, и смертным людям, и богам. Они не могли не задуматься над событиями последних довоенных лет, трагедии 41 года. Мне кажется, наши офицеры-воспитатели оберегали наши детские души от того, во что сами интуитивно не верили, не могли верить, исходя из здравого смысла, из жизненного и фронтового опыта. Впрочем, если и были разговоры о Сталине, то велись они скупо и сухо, без подробностей, без подобострастия, не оставляя заметного, яркого следа в наших душах, в нашей памяти.
      13. Открытие Суворова
      Имя Александра Васильевича Суворова было на устах и детей, и взрослых.
      Образ Суворова пришел к нам с киноэкрана в довоенном фильме "Суворов". Все, что написано о великом русском полководце в печати, было разыскано и передано нам в училище. Чудом уцелевшие во время войны и оккупации нашего края старинные фолианты дореволюционных времен, цветные диапозитивы - все шло в ход. Не раз в годы нашей учебы в СВУ проходили общеучилищные конференции по изучению биографии и наследия Суворова. В них принимали участие все роты, весь педагогический коллектив училища, приглашались солидные ученые из Ростова и Москвы.
      Очень хорошо помню одну из первых таких конференций. Училищный клуб забит до отказа. Малышня сидит на коленях взрослых ребят, в зале такая духота, что, несмотря на холодную погоду, пришлось открыть окна. Было несколько докладов, освещающих жизнь и деятельность полководца. Походы Суворова иллюстрировались показом цветных диапозитивов, которые проектировались на большое полотнище экрана. Генерал Климентьев, хорошо знавший биографию Суворова, его стратегию и тактику, становился у экрана, с резким визгом вынимал из драгоценных ножен клинок своей знаменитой сабли и острием клинка, как указкой, показывал направление движения суворовских колонн во время перехода через Альпы. Конференция продолжалась несколько часов с перерывами и никто не сматывался с нее. Нам было интересно. Мы жадно ловили каждое слово лекторов, и не было слушателей благодарнее нас, ребятни. Обычно после таких конференций, шли десятки, сотни вопросов к нашим педагогам, офицерам-воспитателям, и они, превосходно образованные, высокоэрудированные, охотно делились с нами своими знаниями. Мы впитывали в себя суворовскую науку побеждать, его методы воспитания солдат. Знали про все его походы и победы, поражались его любви и жажде к знаниям. Ведь он был не только военным до мозга костей, но еще и отличным поэтом, историком, философом, знал около десятка языков, включая латинский, древнегреческий, читал на древнегреческом Гомера, Горация и Платона. Его неистощимую любовь к знаниям всегда подчеркивали наши педагоги.
      "Знайте, суворовцы, - часто говорили нам, - таким, как Суворов, можно стать лишь тогда, когда будешь трудолюбив, настойчив и любознателен. Всегда помните завещанные вам, его потомкам, слова: "Потомство мое, возьми себе в пример героя древних времен. Иди за ним вослед, поравняйся, обгони - слава тебе!".
      Эти слова, начертанные на большом полотнище, висевшем в центральном вестибюле нашего здания, повторялись в наших ротных стенгазетах. Ребята старших рот вычерчивали подробные схемы походов Суворова, всех его сражений. Они так дотошно изучали тактику сражений Александра Васильевича, что иные из них даже имели наглость критиковать некоторые (по их мнению) ошибки и просчеты великого полководца. В то время ходили слухи, что кто-то из старших ребят в пылу споров об этих "просчетах" Суворора даже набили друг другу физиономии!
      Уж не Виктор ли Васильевич Скоков, будущий генерал-полковник, бывший командующий Прикарпатским военным округом, доказывал таким способом правоту своему оппоненту, будущему генерал-лейтенанту Андресяну Грач Амаякови-чу, начальнику штаба Северо-Кавказского военного округа? Вполне вероятно, что так и было - мы все бредили в то время Суворовым!
      Где-то были найдены рисунки образцов одежды всех родов войск суворовских времен. Все было красиво срисовано на большие листы картона и развешано по коридорам здания. Фантазия юных художников рисовала сражения при Фокшанах, на реке Рымник, взятие Измаила и т. д.
      Суворовец Володя Ступников из первой роты одно из первых своих стихотворений посвятил Александру Васильевичу Суворову.
      Хочется отметить очень любопытную особенность нашего тогдашнего суворовского воспитания: с нами не сюсюкали как с несмышленышами наши педагоги, воспитатели или лекторы в своих беседах, информациях или лекциях. Как взрослым людям, делались лекции или политинформации о положении на фронтах.
      Мы не слышали в то время фраз типа: "Детки, мы хотим избавить вас от забот..., детки, мы хотим, чтобы у вас было счастливое детство..., детки, мы хотим сделать для вас... !
      Нам говорили: "Суворовцы, вы живете в тяжкое для Родины время..., ваш долг..., несмотря ни на что, вы обязаны... Для вас, как в свое время для Суворова, не должно существовать слова "не могу", "не знаю" ...".
      Мы воспринимали эти слова как должное и не по дням, а по часам взрослели...
      В сентябре 1990 года мы с моим другом детства Виктором Федотовым, полковником запаса, поехали в Новочеркасск на 25-ю встречу суворовцев-новочеркасцев и остановились у его старенькой мамы, нашей тети Анечки, так мы ее называли всей ротой. Все та же крохотная квартирка, что и 45 лет назад, где часто бывали наши мамы, родственники, приезжая проведать своих сыновей-суворовцев. Здесь побывала чуть ли не вся наша младшая рота. В увольнении, зная гостеприимный, хлебосольный характер Витиной мамы, мы часто забегали сюда попить чаю или перекусить что-нибудь вкусненькое. Порою ночевали у нее по 8 - 10 человек. Она стелила нам на полу, смеясь, приговаривала: "Ничего, ничего, всем места хватит, все поместитесь!".
      Такой же, в мать, и наш Федотыч, приветливый, хлебосольный, бескорыстно помогающий многочисленным друзьям, однокашникам, знакомым, чем может. Только не в мать Виктор одним - насмешник, остер на язык, любит шутку, подначку.... Сколько же народа перебывало у Федотыча, приезжая в Москву по делам или проезжая через Москву транзитом! И попробуй не остановиться у него, не навестить или не позвонить! Узнает - насмешек в свой адрес не оберешься!
      ... Буквально накануне встречи, 15 сентября, Виктор, уйдя по своим делам в город, пришел домой сам не свой, чем-то расстроенный, и рассказал следующую историю, произошедшую с ним. В городе он повстречался с группой юношей и обратился к ним с каким-то вопросом, объяснив им, что он бывший военный и приехал сюда на встречу суворовцев. Один из парней на полном серьезе спросил у Виктора: "А Вы что, служили вместе с ним, этим Суворовым? Это хорошо, такие встречи нужны!". Федотов почувствовал, как его круглые глаза становятся квадратными, оглядел наших простых советских ребят, подумал, не розыгрыш ли это? Нет, ребята были настроены вполне уважительно к солидному мужчине. Виктор поспешно распрощался с ними и пошел своей дорогой.
      Вот так-то! Наши дети и внуки уже не знают, кем для нашего Отечества был Александр Васильевич Суворов!
      Не пощечина ли это нам, их отцам и дедам, отдавшим свой талант, свои силы и здоровье без остатка армии, производству, за большими и малыми делами на благо Отечества, не удосужившимся объяснить, рассказать своим детям и внукам об исторических корнях нашей истории, литературы, о наших предках?
      ... Дни проходили за днями, становилось все теплее, наступала весна 1944 года. Мы с нетерпением ждали тепла, благодатного южного лета. Важным событием для всех нас, всего училища в один из первых дней июня была поездка в город Ростов-на-Дону.
      Впереди училища шел, блестя надраенными трубами, оркестр, за музыкантами шел бравый генерал с буденновскими усами, придерживая рукою саблю необыкновенной красоты. За ним знаменосцы, возглавляемые капитаном Тимошенко, грудь которого украшали многие ордена и медали. И, наконец, стройные колонны юношей и мальчиков в суворовской форме - брюки навыпуск с красными лампасами, черные мундиры, подпоясанные ремнем, с золотыми галунами на воротниках и рядом сверкающих пуговиц, алые погоны, черные фуражки с красным околышем.
      Это было красивое, эффективное зрелище! Пожалуй, ростовчане ничего подобного не видели с довоенных времен. Мы прошли по центральной улице сильно разрушенного, но прекрасного в молодой летней зелени южного города. Казалось, весь народ высыпал на мостовые и с изумлением взирал на нас. Восхищенные взгляды, даже слезы умиления и крики: "Ура суворовцам, будущим офицерам!" Мы шли в нашем общем училищном строю, четко печатая шаг. Вот оркестр заиграл мелодию песни, в центре колонны целый взвод начал запевать нашу строевую суворовскую:
      Нас Родина-мать вдохновляет,
      Растит нас советский народ.
      Пусть каждый из нас зашагает
      С суворовской песней вперед!
      И все училище грянуло припев:
      В учебе будем мы примером,
      В строю покажем образцы,
      Заветам Суворова - верны,
      Чтоб Сталин сказал - молодцы!
      Слова к этой песне написал наш первый суворовский поэт и музыкант, гордость нашего училища, старшина Ларин. Чья музыка к этой песне - точно сказать не могу, но мы считали ее Ларинской.
      Часть вторая. Становление
      1. Будние дни
      В Ростове мы пробыли один день. Побывали в цирке, смотрели интересную программу с участием знаменитого Кио, сами дали несколько концертов художественной самодеятельности. Усталые, но довольные поездкой, поздно вечером того же дня вернулись в родной Новочеркасск. После войны наше училище каждый год в октябрьские и майские праздники ездило в Ростов для участия в торжественных парадах Северо-Кавказского военного округа.
      И снова напряженные будни. Нас хорошо кормили, прекрасно одевали, все самое лучшее страна старалась дать детям. Отрывала от фронта, экономила на снарядах, танках, чтобы эти средства использовались на спасение от голода и нужды своего подрастающего поколения. И Родине-матери удалось это сделать.
      Помню, как мы ликовали в конце весны 1944 года, когда все наше училище переобули в новые, красивые ботинки, присланные из США, как дар американского народа советским детям! Правда, радость наша несколько померкла, поскольку после первого же обильного дождя подметки этих ботиночек совершенно раскисли. Оказалось, что подметки были сделаны из прессованного картона. Дело поправили наши училищные умельцы-сапожники: Алексеев, Дукин и Доронин ловко прибивали к американским ботинкам добротнее русские подметки из кожи. Мы были рады и этому, ведь дареному коню в зубы не смотрят. Зато американская тушенка, бекон, сгущенное молоко, яичный порошок, даже финики, которые шли в рисовую кашу, были отменны. И все это шло нам из США, как нам тогда говорили, безвозмездно. Однажды по какому-то случаю нам дали по шоколадке каждому, а на обертке надпись: "Маленький подарок Советским детям от евреев Мексики". Да, такое не забывается и никогда не забудется ни детьми той поры, ни нашим советским народом!
      Зимний период обучения выявил недостатки нашего воспитания и обучения. Чтобы так напряженно заниматься, нужно было иметь крепкое ребячье здоровье, а этого как раз нам и не хватало. Ведь пришли мы сюда слабенькими, хилыми, отнюдь из сытой жизни. Хорошее питание, однако, не давало хорошего здоровья. Мы часто болели в слякотную, а порой и в морозную зиму и весну 1944 года. Наша маленькая санчасть во главе с военным врачом майором мед. службы Янкиным и его верным помощником старшим лейтенантом Бестаевым всю зиму была переполнена болевшими ребятами. Мест в санчасти не хватало, и больных отправляли в военный, госпиталь.
      Зиму мы занимались в основном в помещении, поэтому командование училища поставило перед коллективом задачу закалить ребят в период весенне-летнего обучения физически, сделав основной упор на занятия на свежем воздухе. Учебную программу было решено продлить до осени.
      Семь часов утра. Горнист играет утренний подъем. Через несколько минут все училище в одних трусиках и ботинках выстраивалось на плацу для физзарядки. Под старинный полонез, который исполнял наш оркестр, мы делали физические упражнения, затем под кавалерийский марш Котовского пробежка вокруг плаца с постепенным переходом на спортивный шаг. И очень часто во главе бегущей спортивной трусцой колонны ребят бежал человек крепкого телосложения с лихими усами в генеральских бриджах, державшихся на подтяжках поверх майки. При беге наш "Батя" часто оборачивался: не отстают ли его питомцы.
      Конечно же в училище, как и в любом большом коллективе, находились "сачки", отлынивающие от физзарядки.