—Грубая черная скотина! — отозвалась женщина, поднимаясь в автобус.

К великой радости Айвана посадка в автобус была наконец закончена. Чудом казалось то, что все до единого пассажиры, коробки, корзины, связки, куры и поросята оказались в автобусе, зловеще осевшем на рессорах. Несмотря на открытую дверь и ветерок с моря, в доверху заставленном пространстве салона было душно. Водитель все еще не вернулся, помощник тоже исчез, вероятно, отправился его искать. Пассажиры постепенно начали терять чувство юмора и терпение. Их жалобы становились все громче и все раздраженнее: «Куда же этот Кули Ман запропастился?» Беспокойство нарастало: «Боюсь, как бы я сегодня не вышел из себя!» Чья-то рука возникла из-за спины Айвана и, протянувшись к рулю, нажала на сигнал, прогудевший с нервической настойчивостью.

Водитель появился из дверей магазинчика, вытирая рот и щурясь от солнца. Он неторопливо прошествовал к двери, прочистил горло, сплюнул, вытер подбородок, воткнул сигарету в угол рта и только после этого залез в кабину. С намеренной медлительностью он натянул перчатки, тщательно протер и надел очки, поправил зеркало заднего вида, наконец обернулся и стал разглядывать пассажиров, что продолжалось довольно долго. Потом снова сплюнул через окно и закрыл дверь.

—Мне показалось, будто вы все куда-то спешите, да? — Он громко рассмеялся и, добавив:

—Нечего на меня пялиться! — с особым шиком завел мотор.

—Водила, черт тебя побери! — донеслось с задних рядов.

Несмотря на очевидные оплошности водителя, а их было немало, в том числе вопиющих, держался он великолепно, и к тому же стиль всегда есть стиль. Сейчас он восседал на краю сиденья, чуть склонив голову набок и правой ногой нажимая на газ. Его правая рука беззаботно покоилась на ручке переключения скоростей, в то время как черный дым из выхлопной трубы повалил на площадь. Казалось, на мгновение он прислушался, затем одним быстрым движением, одновременно работая исеми руками и ногами, сбросил газ, выжал сцепление, переключил на первую передачу, отжал сцепление и снова нажал на газ. Автобус тронулся; будь он не так перегружен, он, возможно, подпрыгнул бы, но благодаря своей тяжести плавно вырулил на прямую.

Со своего места Айван мог наблюдать за действиями водителя, не упуская и проносящийся мимо ландшафт. Особое внимание он все-таки сосредоточил на водителе, потому что в числе первоочередных его планов, когда он станет знаменитым артистом, станет покупка какого-нибудь транспортного средства, скорее всего сияющего обтекаемого американского автомобиля, хотя для начала подойдет и мотоцикл — в конце концов, на вещи надо смотреть трезво.

На мастерство Кули Даппи стоило посмотреть, тут было чему поучиться. Они ехали по умеренно извилистой части дороги. На скорость автобуса было ограничение — сорок пять миль в час. Учитывая перегруженность, состояние машины, водителя и дороги, это казалось максимумом, на который способна машина. Но, как выяснилось, на частых спусках это для нее вовсе не предел. Подход Кули Мана к трудным участкам дороги был столь же простым, сколь и действенным. Он мчался навстречу узким поворотам, сигналя изо всех сил, чтобы предостеречь животное, человека или машину, которые могли подниматься вверх по склону. Он полагал это достаточным предупреждением, после чего вписывал тяжелую машину в поворот, используя каждый дюйм узкой дороги. Охи и ахи самых нервных пассажиров его разве что подхлестывали. Водителя вполне можно было использовать в качестве пособия для изучения движений человека. Он не столько сидел на сиденье, сколько, удерживаясь на самом его краю, всем телом напирал на рычаги. Левая рука лежала на руле, правая управлялась со всеми рычагами и сигналом, за исключением тех случаев, когда, чтобы справиться с поворотом, ему требовались обе руки; изо рта водителя торчала неизменная сигарета, а ноги танцевали между тормозом, сцеплением и газом, в то время как автобус на всей скорости мчался вверх и вниз по извилистой и узкой дороге. Даже наблюдать за ним было нелегким испытанием.

Пейзаж за окном превратился в зеленое пятно — Айван никогда еще в жизни не ездил так быстро. Когда телеграфные столбы проносились мимо, словно строй солдат, а перегруженный автобус швыряло из стороны в сторону под вздохи и причитания пассажиров, он ощущал ту же волнующую смесь небывалого оживления и страха, что и в тот день, когда прыгнул с моста в темную реку.

Наконец они выехали на большую равнину, где дорога стала довольно плоской и прямой, движения водителя стали спокойнее, и автобус поехал ровно и почти монотонно. Пассажиры наконец-то расслабились.

Возбуждение Айвана прошло, и он чуть откинулся на своей коробке. Усталость накрыла его, как это бывает перед сном. Как много всего случилось и как быстро! Подобно пейзажу за окном, события и впечатления проносились в его голове, в беспорядке сменяя друг друга. Постепенно его сознание стало успокаиваться, и вскоре кипевшие вокруг него разговоры в салоне превратились в отдаленный шум.

Спустя два дня после событий Девятой Ночи, маленький двор выглядел опустевшим, даже вымершим. Животных — тех из них, которых не коснулось традиционное хлебосольство хозяев — перегнали в загон Маас Натти. За каменной стеной, возле хлебного дерева, свежий могильный холмик, подобно шраму на лице гор, отмечал последнее место упокоения мисс Аманды. Айван уже упаковывал последнюю коробку, когда услышал с дороги цоканье копыт. Он прислушался; оно не было похоже на настойчивое стакатто галопа, скорее на величавую поступь, что-то среднее между выездкой перед бегами и прогулочным шагом. Он встретил старика у ворот — маленького, почти крошечного, на крупном жеребце. Маас Натти приветствовал его сухо, без лишних слов.

—Значит, ты едешь к матери. — Это был не вопрос, а утверждение, и Айван кивком головы выразил согласие. — Очень жаль, что ее не было на похоронах, — но ничего не поделаешь… — Нота глубокого разочарования прозвучала в словах старика, словно чье-то отсутствие на похоронах причинило боль ему лично. — После того как найдешь ее — ты не собираешься возвращаться? — Несмотря на вопросительную интонацию, это тоже был не вопрос. Айван кивнул. Старик глубоко вздохнул и медленно, с чувством нелегкого смирения, слез с лошади.

—Ну что ж, этого я и ожидал. Пойдем-ка прогуляемся, бвай.

Айван ничуть не удивился, когда после бесцельных на первый взгляд блужданий они оказались возле могил. Старик склонил голову, и губы его задвигались; он заговорил громко, не глядя на Айвана, словно бы рассуждал вслух о чем-то или обращался к духам тех, кто лежал в земле.

—Люди говорят, — начал он задумчиво, — муха, не послушав совета, летит в рот к мертвецу и попадает в могилу. Слушай меня, и слушай старого дурня хорошенько. Я побывал в своей жизни почти везде и делал почти все. Я не жалею, что уехал отсюда, когда был чуть старше тебя, и не жалею, что вернулся сюда, ничуть не жалею.

Бвай — ты личность. Ты пришел не из ниоткуда. Весь твой род лежит здесь, под этими деревьями, — старик обвел землю рукой. — Твои бабушка, дедушка, дядя Зеекиль, которого бык убил у Дунканов, — все они лежат здесь. Хорошие люди — всеми уважаемые. Люди многое о твоих родных говорили, разное: одни — что они слишком горды, другие — что они не сдержаны в гневе и любят подраться. Но я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-то говорил, что твои родные — воры. Нет, сэр, ни один человек еще не сказал, что они взяли хоть что-то, хотя бы один пенни, одну птицу, одну шпильку, одну булавку из того, что им не причиталось, чего они не заработали потом и кровью. Ты меня слышишь, бвай?

—Да, сэр, — ответил Айван со слезами на глазах.

Старик кивнул.

—Так вот, никогда не забывай этого. Ты пришел не из ниоткуда, ты происходишь от достойных и уважаемых людей. У них не было много денег — но и бедными их не назовешь. Тебя правильно воспитали, тебя научили тому, что хорошо и что плохо. Тебе привили манеры. Бвай, не уклоняйся от путей, предначертанных тебе воспитанием.

—Нет, сэр.

—В какой город ты едешь — в Кингстон? Что ты о нем знаешь? Ты думаешь, что там успокоишься? Ты увидишь там такие вещи, что глазам своим не поверишь. Ты увидишь их, потом протрешь глаза и снова посмотришь, и снова их увидишь, и все равно в них не поверишь. Я это знаю.

Он медленно покачал головой.

—Городские люди — они другие, по-другому плохие, не так, как мы, слышишь, что я тебе говорю? Они стоят не на том, на чем стоим мы. Ты увидишь там самых разных людей. Многие из них не знают над собой закона. Никакого закона! Ложь? Пожалуйста! Кража? Вот и она! Ты не видел еще вора. Подожди — увидишь! Городские люди любят работать умом, чтобы взять то, что им не принадлежит, пожать плоды там, где не они сеяли, подобрать то, что не они положили. Ох! Если они скажут тебе: беги! — оставайся на месте. Если скажут: стой! — беги изо всех сил. Но если они вздумают тебя оклеветать — тебя вздернут как миленького! Они войдут в судилище, поцелуют Библию, произнесут клятву, прольют слезу. Они прольют влагу живительную из глаз своих, камнем взглянут в лицо твое и наведут клевету на тебя — и ты пойдешь на виселицу.

Маас Натти умолк, словно не мог отыскать слов, чтобы выразить запредельный уровень порока и беззаконий, царящих в городе.

—Суд — отвратительное место, не ходи туда! Говорю тебе — не ходи туда! Тридцать лет я странствовал по миру — Куба, Панама, Америка, Кингстон. Но до сего дня я не знал, что значит: оказаться в суде. Это дурное место — не ходи туда, тебе говорю.

Он говорил на повышенных тонах, и, пристально глядя на Айвана, притоптывая ногой после каждой фразы для ее усиления, Маас Натти еще раз повторил: «Не ходи туда, тебе говорю».

Какое-то время он продолжал в том же духе, но вскоре тон его стал более мягким, задушевным.

—Ты всегда мне нравился, бвай. Знаешь, твой дедушка был из марунов. Тебе это известно. Я говорил об этом, когда ты еще пешком под стол ходил. Человек кроманти из городка марунов Аккомпонг. Так вот, я всегда говорил, что ты идешь по их стопам. Они — веселые люди, знаешь, всегда что-нибудь этакое вытворяли. Видится мне, что в тебе сидит тот же самый дух. Но бвай… — голос старика упал почти до шепота, — ты должен быть осторожным… У тебя большое сердце, бвай, но иногда лучше пригнуться. Умей пригибаться, когда это необходимо, — на том мир стоит, сын мой. Если ты черный и у тебя нет денег, ты должен уметь пригибаться. Такова жизнь — сильный человек всегда прав и слабому грех обижаться. Пользуйся головой, мальчик. Говорят, что «у труса звучат только кости». Я вовсе не о том, чтобы ты позволял людям писать тебе на спину, а потом говорить, будто вспотел. Ни в коем случае! Просто ты должен думать головой и прикрывать рот. Умей скрывать в груди сердце горящее и заставляй рот улыбаться. Когда горячее слово готово сорваться с твоих уст, проглоти его, пусть сгорит в животе. Пользуйся головой, бвай, головой, а не ртом.

Он долго молчал, затем тяжело вздохнул и сказал:

—Вот и хорошо, отдадим наш последний долг бабушке и пойдем собираться.

В молчании они склонили головы над могилой.

Когда старик забрался на лошадь, его настроение изменилось, стало более светлым и располагающим.

—Да, чуть не забыл. Как же я мог забыть? Правильно говорят, старость хуже, чем сглаз.

Он полез в карман, вытащил оттуда небольшой мешочек и небрежно бросил его Айвану.

—Возьми — это для мисс Дэйзи. Только поаккуратнее, там куча денег. Это ее наследство, все, что осталось после того, как продали землю и оплатили все долги.

Он пошамкал ртом и тронул поводья. Проскакав круг, снова вернулся с лукавой улыбкой на лице, с озорным огоньком в глазах и посмотрел на Айвана.

—Бвай, ты теперь весь принадлежишь себе, так? Деньги в кармане и дорога в город. Желанная добыча для тех, кто прознает про все это. Нет-нет, ты доедешь туда, куда едешь, конечно доедешь. Ты долго будешь жить, друг мой, и с тобой многое случится. Сейчас я буду говорить с тобой как с мужчиной, а не как с ребенком. Я не все смог сказать тебе там. — Он махнул в сторону могил и заговорил тоном заговорщика. — Еще одна вещь, бвай: ты не согнешь их манду в бараний рог. Так что бери их и оставляй их. Ты не согнешь ее, и потому не позволяй им править тобой. Не согнешь ее, черт возьми. — И со сдавленным ликованием сладострастия он развернул жеребца и ускакал прочь.

С минуту Айван стоял с открытым ртом, а потом начал смеяться.

—Да, Маас Натти сказал: «Манду их не согнешь».

Находясь в забытьи, он не сразу сообразил, что говорит вслух, как вдруг резкий подозрительный голос оборвал его тихий смех.

—Что ты сказал, молодой бвай?

Женщина, нахмурив брови, обращалась к нему, и ее недовольное лицо требовало, чтобы он повторил слова, которые, как ей казалось, она только что услышала.

—Я ничего не говорил, мэм, — смущенно ответил Айван.

—Хмм, — фыркнула она. — Что же в таком случае тебя так веселит?

Айван почувствовал, что не должен ничего отвечать, ушел в себя и стал смотреть в окно. Там не было ничего интересного. Автобус легко катился по гладкой равнине, по обеим сторонам дороги, словно зеленый океан, простирались однообразные заросли сахарного тростника.

Но внезапно в нем пробудился интерес, и он стал внимательно всматриваться в дорогу. Казалось, что весь мир объят огнем. Стена оранжево-желтого пламени стояла поверх зарослей тростника. Густые облака черного дыма поднимались в небо, заслоняя солнце. Автобус наполнился едким дымом. Истории Маас Натти о невольничьих бунтах, когда рабы сжигали плантации, всплыли в его памяти, вызвав страх и возбуждение. Он знал, что никаких рабов больше нет, но откуда в таком случае это могучее пламя? Несчастный случай? Казалось, никто в салоне огню не удивился. А что, если автобус загорится?

Мужчина, сидевший рядом с ним, заметил нетерпение Айвана и по-доброму ему улыбнулся:

—Что случилось, молодой бвай? Не видел еще такого?

—Нет, сэр, — ответил Айван. — А что это?

—Ничего особенного, — сказал мужчина. — Листья жгут. Потом легче собирать тростник.

—А тростник разве не горит?

—Говорят, это ему вреда не причиняет. Но иногда, когда работники бастуют или возникают споры, точно так же сжигают и тростник.

Айван продолжал наблюдать за яростным пламенем, пока оно не скрылось вдали, и пожалел, что рядом нет Маас Натти. Так значит, черные люди все еще жгут тростниковые плантации? Маас Натти хотел бы это знать. Надо ему написать письмо… Айвана охватило возбуждение: он действительно едет в Кингстон, в бурный город неограниченных возможностей, навстречу великому будущему, в котором все может произойти. Интересно, как это случится в реальности? У него не было перед глазами ясной картины, только неопределенный образ просторных улиц, величественных домов из камня, стекла и кирпичей да истории об искателях приключений, больших деньгах и танцплощадках, и все это с нетерпением ждало его появления.

Прежде всего нужно найти мисс Дэйзи; остальное терялось в тумане. А потом? Где он будет жить? В доме с лестницей на третий этаж, с надеждой подумал он. А как стать певцом? Мисс Ида говорила: «записывающийся артист». Айван смаковал эту фразу: «Айванхо Мартин, записывающийся артист», как сладко звучит! Сейчас все эти люди в автобусе ровным счетом о нем ничего не знают. Женщина, что подтрунивала над ним, она ведь не знает, с кем разговаривала, но придет день, бвай, когда она увидит его фотографию и, быть может, вспомнит деревенского парня, который сидел рядом с ней на коробке. Придет день, и все они узнают обо мне. Айван выпрямил спину, чуть сдвинул назад шляпу и попытался придать себе вид искушенный и таинственный.

Вокруг него то в одном, то в другом месте возникала болтовня людей, громко и свободно комментировавших то, что привлекало их внимание. Они легко вмешивались в разговор за два ряда от себя, чтобы ввернуть в него свою реплику или исправить ошибку говорящего. Резкий обмен остроумными выпадами нарастал, и в разгорающиеся споры между незнакомыми людьми вклинивались новые незнакомцы. Удачные реплики встречались смехом и аплодисментами, глупые — выставлялись на посмешище. Несмотря на то что изрядно вылинявшая табличка извещала: «МЕСТ 44», в автобусе набралось, не считая кур и поросят, человек шестьдесят. Общая теснота исключала какую-либо возможность частной жизни и уединения, и малейшее вздрагивание, скрип или стон в многострадальном автобусе немедленно становились источником черного юмора.

—Я все думаю, — размышлял громкий комический голос, обращаясь к мирозданию в целом, — зачем они подсунули всех этих детишек под мою батти, а? Бвай, а вдруг я случайно перну, они же помрут все, правда?

—Надеюсь, за завтраком он не переел гнилых персиков, — тут же откликнулся другой голос, и последовал взрыв дружного смеха. Не смеялись только маленькие дети, теснившиеся вокруг высокого парня, который заговорил первым. Они делали безуспешные попытки покинуть опасную зону, и самая маленькая девочка расхныкалась.

—Чо, ты чертов бездельник, — стала бранить парня сидящая женщина. — Смотри, как ты своим жлобством детей напугал. Неужели хочешь, чтобы с твоими детьми так же обращались — да вряд ли у тебя кто-то есть. — Она строго смерила парня взглядом и повернулась к детям. — Поди сюда, дорогуша, садись ко мне на колени, — Места стало чуть больше, и другие дети смогли, изловчившись, выйти из-под опасного прицела.

Усевшись, девочка строго взглянула на высокого парня и отчетливо проговорила:

—Бездельник, грубая скотина ты.

—Правильно, любовь моя, поучи его манерам, — ободрил ее чей-то голос, и даже угрюмо— непроницаемый Кули Ман присоединился к общему смеху.

Несмотря на то что никто уже не мог влезть в автобус и не собирался покидать его, автобус останавливался в каждом маленьком городке.

—Машине необходимо охлаждение, — коротко объявил Кули Ман на первой же остановке и направился из автобуса в сторону ромовой лавки.

—Машине необходимо охлаждение, водителю необходим разогрев, — высказался кто-то.

—Надеюсь, он не разогреется до такой степени, чтобы всех нас угробить.

—Не разогреется? Ха! Не разогреется? Ты разве не заметил, что он с утра пьян? — сказал другой человек.

—Это точно, — мрачно согласился третий. — Все мы давно уже в руках Автопилота.

Приближаясь к горе под названием Дьябло, Кули Ман дал полный газ и постарался развить максимальную скорость. Но крутая подветренная дорога постепенно замедлила движение автобуса, и на полпути они остановились. Айван вопросительно посмотрел на своего соседа.

—Теперь поедем задним ходом. Иначе придется всем высаживаться и подниматься на гору пешком.

С одной стороны дороги вздымались горы, с другой виднелось глубокое ущелье. Автобус начал медленно разворачиваться. Кули Ман открыл дверь кабины и, стоя одной ногой на крыле, а другой нажимая на газ, повел автобус задним ходом по крутому подъему. Машина истошно ревела и медленно продвигалась вперед, и Айван чувствовал, как по его лицу стелются густые выхлопы маслянистого воздуха. Лица всех напряглись и застыли, словно от усилия их воли зависело, сможет ли ветхая машина взобраться на гору. Всей своей тяжестью, словно нагруженный мул, собравший все силы, чтобы перелезть через стену, автобус перевалил через последний уступ горы и выкатил на ровное плато. Пассажиры с облегчением вздохнули.

—Бвай, ты не переплюнешь англичанина, когда дело касается мотора, так-то, — сказал мужчина с кабаньей челюстью с интонациями гордого собой англофила.

—Да уж, — заметила толстуха, — всем известно, что англичанин — твой Бог. Но в таком случае, почему автобус не может ехать передом, а едет задом?

Мужчина удостоил ее взглядом сожаления, а ее комментарий — надменным молчанием. Автобус стоял на месте, пока Уже-Пьяный заливал воду в дымящийся радиатор. Айван в изумлении смотрел по сторонам. В раскинувшемся вокруг пейзаже было что-то новое. Поначалу Айван не понял, в чем дело, а когда понял, поразился: они достигли средней части острова и отсюда впервые не было видно знакомой синевы моря. Он никогда еще не бывал там, откуда не видно моря, а здесь, куда ни взгляни, всюду расстилаются просторные равнины, с кровоточащими ранами на зеленом лице там, где добывают драгоценную красную землю. Айван всегда был уверен, что на этом «маленьком острове в Карибском море», как его учили в школе, море видно с любой его точки. Но сейчас, когда его глазам предстали, с одной стороны, далекие горы, обернутые в облака, а с другой — далекий горизонт, где небо встречалось не с морем, а все с той же землей, он оценил размеры земли, которые раньше не мог себе и представить.

—Бвай, как же это говорят, что наша страна маленькая? — Он испытал приступ ликующей гордости хозяина этой земли.

Когда машина к удовлетворению Кули Мана остыла, он забрался в кабину и снова, с пунктуальным вниманием к каждой детали, исполнил ритуал "перчатки-очки-зеркало заднего вида ".

— Мы опаздываем, — объявил он. — Время, как известно, деньги, поэтому крепче держитесь за сиденья, — добавил он, сопровождая сказанное своим коронным невеселым смехом. Поначалу он осторожно и с завидным самообладанием спускался по крутой дороге. Затем автобус подъехал к предгорью, с которого начался довольно долгий извилистый путь вниз. Казалось, водитель давно уже ждал эту дорогу, словно между ними существовало тайное соглашение, наконец-то вступившее в силу. Айван уже и без того был очарован его мастерством и отвагой, но все это померкло перед тем, что ему довелось увидеть.

Используя крутой спуск, Кули Ман позволил тяжелому автобусу нестись вперед и вскоре достиг скорости, превышающей возможности этой горемычной машины. На какое-то время Айван был захвачен чувством полной свободы. Когда скорость казалась водителю чрезмерной, а автобус терял управление и углы скал бросались на него со всех сторон, он включал передачу и жал на тормоза с такой силой, что все могли это почувствовать. Ветер свистел, металл лязгал, шины визжали, и громоздкий автобус вел отчаянную борьбу с той силой, что несла его к ничтожно-хрупкому ограждению и дальше-дальше, в пропасть. Кули Ман — малое напряженное тело индуса боролось с рулем — в последнюю секунду швырял автобус в поворот. Заднюю часть автобуса всякий раз угрожающе заносило, и один раз она проскрежетала о стену, прежде чем снова оказалась на дороге. Когда водитель слишком резко срезал угол, кустарники и низко свисающие ветки колотили по бокам и крыше автобуса, и каждый удар сопровождался криками:

Бамц!

—Ваайоо, я умру сейчас!

Бамц!

—Ваайоо, остановите автобус!

—Водитель с ума сошел, а-а-а.

Айван больше не испытывал радости возбуждения; он, как и все остальные, был перепуган. Творился ад кромешный.

—Ооой, мамочка моя… мамочка моя… мамочка, — хныкала толстуха.

Но крики гнева и страха лишь вплетались в общий грохот и, казалось, подпитывали пьяное самоупоение водителя. Не разобрать было, смеется он, кричит или что-то говорит, потому что его слова были похоронены в общем гаме. На особенно крутом повороте автобус ударился одной стороной о горный выступ.

—Ай да Кули Ман, ай да сукин сын! — хвастливо орал он, и бил себя по колену рукой.

На другом повороте Айван почувствовал, как пара колес оторвалась от поверхности дороги и переполненный автобус на какую-то долю секунды воспарил в воздух, прежде чем снова оказаться на всех четырех. Крики не прекращались: «Господи Боже, я умираю!» или «Переворачиваемся, переворачиваемся мы!» Айван цепко ухватился за сиденья по обеим сторонам, люди вокруг него стонали, ругались и молились.

Когда Кули Ман снова выехал наконец на равнину, люди все еще продолжали кипеть.

—Останови машину, ты, старый пьянчуга!

—Шесть детей у меня на дворе, останови чертов автобус, я говорю!

—Посадят тебя когда-нибудь, злодей проклятый!

Ярость людей была нешуточной, и общий приговор гласил: машину следует немедленно остановить и вызвать ближайшего полицейского. Айван был уверен, что, если водитель сейчас остановится, пассажиры разорвут его на части. Но Кули Ман, очень тонко чувствуя ситуацию, не останавливался. Он ехал на умеренной скорости, образец самой осторожности, и автобус легко и плавно катился по равнине.

Водитель ни разу не ответил на оскорбления и угрозы, которые до сих пор не прекращались. Если бы не то и дело раздающиеся всхлипывания, жалобы и промокшая от пота фигура за рулем, Айван вполне бы мог поверить, что последние десять минут его жизни ему приснились. Затем, не сказав ни слова, Кули Ман сбавил скорость и медленно остановился посреди тростниковых полей.

—Говорит ваш капитан, — сказал он с издевкой. — Я открываю дверь. Кто желает выходить — выходи! Но никакого денежного возмещения не будет!

Айван смотрел на нетронутую стену тростника, простирающуюся во все стороны, и не шевелился. Как и все остальные. Кули Ман посидел немного с открытой дверью, потом сказал:

—Неужели никто не выходит? Судя по вашему крику, вы все собирались выходить. Ну что ж… — Он пожал плечами, закрыл двери и выехал на дорогу.

Какое-то время автобус катил в тишине. Затем постепенно разговор возобновился — приглушенный, негромкий гул. Люди благоговейным шепотом говорили о том опыте, который им всем довелось пережить, и недовольство соседствовало в их голосах с гордостью от пережитого.

—Бвай, ты видел, как он пробороздил по стене?

—А то? Я думал, что уже умер.

—Миссис, у меня сердце остановилось, брам.

Покачивая в изумлении головами, пассажиры смаковали пережитое, репетировали рассказы, которые смогут все выразить, когда они вернутся домой и поведают своим друзьям и соседям о том, как они чудесным образом сумели избежать смерти. Толстуха, призывавшая на помощь мамочку, удостоила Айвана своей влажной улыбкой, и, обдавая его чувственным пылом, прошептала:

— Как ты думаешь, он сумасшедший?

—Кажется, да, — сказал Айван.

—Так и есть, но машиной управлять он умеет. — Она вздохнула и с усталой улыбкой на лице откинулась на сиденье. Любопытно, что взгляд, которым она удостоила потную спину водителя, был полон какой-то странной нездешней доброты.

—Гм-м, — задумался Айван, — я еще не доехал до города, а уже столкнулся с чем-то совершенно новым для меня. Что же будет дальше, в Кингстоне? На что, интересно, он похож?

Они проезжали мимо городков, по характеру застройки напоминавших Голубой Залив. Возможно, Кингстон такой же, как они, только больше? Те же ржавые жестяные крыши, дома из дерева и бетона с некрашеными деревянными рамами? Нет, он не просто больше, в нем наверняка есть что-то такое, чего нет нигде.

Но Айван не был уверен, что именно.

В некоторых городках, особенно на окраинах, они проезжали мимо больших домов за ровными блестящими газонами, усаженными деревьями и с цветочными клумбами. Иногда перед домом стояли машины, на газонах играли дети. Не считая детей, Айван замечал там разве что случайного чернокожего, который поливал траву или мыл машину. Без лишних вопросов и раздумий, он знал, что эти люди вовсе не владельцы. Но кто же тогда те счастливчики и сколько их живет в этих огромных роскошных домах? Может быть, весь Кингстон такой и есть?

А люди там какие? В деревне часто говорили о «людях из Кингстона», подчеркивая то, что они не похожи на обычных крестьян. Но в чем их непохожесть? Определенно, люди в автобусе мало отличались от тех, кого он знал. Позади него, например, сидела женщина с трубкой во рту, очень похожая на мисс Аманду. Но ведь это селяне, которые едут в город. В забывчивости он достал из коробки большое спелое манго, один из «сувениров» для своей матери. Это был ее любимый сорт. Он снял гладкую кожицу и глубоко вдохнул богатый аромат.

—Ты везешь превосходные манго из деревни, ман, — у тебя есть еще?

Это был его дружелюбный сосед, объяснивший ему, почему горят тростники. Он решил, наверное, что Айван везет манго на рынок.

—Понимаете, — ответил Айван, — это для моей мамы.

—В таком случае спрячь их, — сказал мужчина, понимающе кивнув головой.

И словно в ответ на желание Айвана узнать, на что похож Кингстон, они подъехали к месту, где люди и машины копали вдоль дороги длинные траншеи и переехали на запасную немощеную дорожку, которая, перед тем как слиться с основной дорогой, взобралась на небольшой холм. Когда автобус въехал на холм, мужчина указал рукой, и хрипло проговорил: «Туда смотри, бвай, город там».

Айван взглянул. Город показался на несколько секунд, раскинувшись перед ними вдали, тот город, что занимал его мысли и сны с тех пор, как он впервые оказался в кафе мисс Иды. Перед ним ненадолго предстала панорама большого, сверкающего на солнце голубого залива, с узким полумесяцем над низкой землей, простирающейся с востока на запад, которая окаймляла залив и почти отделяла его от океана, после чего равнина, на которой стоял город, чуть поднималась и резко взмывала вверх к окружающим горным массивам.

На долю секунды панорама блеснула перед его глазами, и у Айвана возникло впечатление, что город покоится на пересечении двух громадных дуг — широкого изгиба залива и вертикальной дуги земли, устремляющейся вверх, в горы. Картина исчезла, как только автобус снова выехал на равнину. Айван закрыл глаза и попытался удержать образ города внутренним зрением, но отчетливым он был совсем недолго, после чего исчез.

Дорога расширялась, движение на ней становилось все оживленнее. Неудержимый поток автомобилей, автобусов, грузовиков, мотоциклов, а также тяжелых телег, запряженных мулами, повозок с ослами, ручных тележек вместе со снующими в непрекращающемся хаотическом ритме велосипедами заставляло автобус ползти короткими рывками. Но и эта скорость улитки вдруг показалась Айвану слишком быстрой. Ему хотелось вообще остановить автобус и замедлить уличное движение, чтобы как следует впитать в себя все новые образы. Он сосредоточился на велосипедистах, влетавших и вылетавших из дорожного движения, словно рыбешки из кораллового рифа. Выделялись два типа велосипедов, два противоположных подхода к стилю, функциям и внешнему виду. Первый подход был спартанским. Стройные и быстрые машины, избавленные от всего лишнего: только рама, два колеса, седло и низкий руль. Ими управляли молодые люди и делали это с той же дерзкой отвагой, что отличала Кули Мана. Парами или по одиночке они устремлялись в круговерть дорожного движения, вынося головы за руль, яростно вращая педалями, с мастерской небрежностью объезжая зигзагами препятствия, весело и вызывающе перекликаясь и ругая водителей.