Корни травы

Опускалась ночь. Айван встал под дерево напротив рынка, посасывая кусочек льда, который выпросил у продавца ледяных шариков. Торговка манго дала ему несколько мелких плодов и посоветовала: «Езжай-ка ты, бвай, назад в свою деревню — ничего хорошего здесь для тебя не будет».

В этот момент упавший духом, с саднящими мозолями на ногах, Айван готов был уже сдаться, но у него не было денег на билет… Если бы я не был большим, я бы взял и заплакал, подумал он… Но нет уж, я останусь здесь и добьюсь своего. Все сделаю как надо.

Он прислонился к дереву и попытался не обращать внимания на назойливое уличное движение, чтобы хорошенько обдумать ситуацию. Бвай, какой же город большой и жаркий! Я никогда еще так не уставал, не был таким разбитым. Маас Натти и вправду знал, о чем говорит. Не может быть, чтобы Жозе обокрал меня… мой дух полюбил его дух, правда же. Если я наверняка узнаю, что он обокрал меня, один из нас умрет. Только смерть нас рассудит.

Мимо него двигался непрерывный поток пешеходов. Многие его не замечали. Некоторые смотрели так, словно он — нарост на стволе дерева. Другие оглядывали с враждебностью и подозрительностью, третьи — с любопытством. Лишь немногие видели в нем измученного запыленного парня с озабоченным лицом и выказывали что-то вроде симпатии. Айван чувствовал себя опустошенным и уязвимым. Он мечтал о безопасности в четырех стенах — в любых четырех стенах с крышей, — где сумеет переждать ночь. Он определенно не сможет здесь уснуть. Быть может, когда совсем стемнеет, забраться на дерево и устроиться там, среди ветвей? Никто тогда не узнает, где он. Эта мысль, чем больше он ее обдумывал, казалась ему все более здравой. Никто не станет заглядывать на дерево. Самой большой неприятностью был констебль, который вышагивал по улице туда-сюда, пошлепывая дубинкой по брюкам с красной полоской, и, как показалось Айвану, бросал на него недобрые взгляды.

Вскоре совсем стемнело. Продавец льда подмел свой участок и укатил тележку. Айван помог торговке манго водрузить на голову корзину, и она устало зашагала в ночь, сказав на прощанье:

— Спасибо, сынок. Возвращайся-ка ты к себе в деревню, слышишь меня? Здесь тебе будет нехорошо.

Место опустело, остался Айван да еще один любопытный персонаж, занятый оживленным разговором с самим собой. Он сидел неподалеку и перебирал содержимое большой холщовой сумки — лохматый старик, худой, согбенный, с кривыми ногами. Одежда у него была какая-то нелепая: короткая накидка из мешковины с поясом. Полицейских поблизости не было.

Если этот странный человек уберется отсюда вместе со своими сумками и бормотаниями, я залезу на дерево, подумал Айван. Аиие, я, Ай-ванхо Мартин, буду спать на дереве, как сова!

Он уже собрался это сделать, как вдруг старик подошел к дереву, забросил сумки на нижнюю ветку и, словно обезьяна, полез вслед за ними. Айван застыл с открытым ртом, не зная, смеяться ему, плакать или ругаться.

В листве зашуршало, и гном с бородатым лицом захихикал с ветки.

—Хи-хи-хи, молодой бвай! Я первый забрался — думаешь, я не видел, что ты собираешься занять мое место, а?

—Кто — я? Ты с ума сошел? — негодование Айвана было искренним, как и резкий прилив стыда, полыхнувший на его щеках. — Я тебе не сова. Человеку не спать на дереве!

—Чо, давай, залезай, ман, для тебя тут готова комната. В доме отца моего обителей много; но ты не должен забывать о хороших манерах и попросить место по-хорошему. И нечего смущаться. Не ты первый, не ты последний.

—Я на рынок пришел с бабушкой, — встал на свою защиту Айван. — Пойду поищу ее, надо ей помочь.

—Иди, только не задерживайся, а то передумаю.

Смех старика еще долго преследовал его, но новая идея пришла, когда Айван подходил к рынку. Он отыскал картонную коробку и как ни в чем не бывало прилег рядом с рыночными торговками, надеясь, что если его и заметят, то сочтут за кого-то из своей компании. Так оно и вышло. Сначала он лежал неудобно и едва дышал, притворившись спящим и ожидая, что вот-вот его разбудят. Но в конце концов расслабился и погрузился в тяжелый сон.

Айван собрался уходить; рынок в бледных лучах рассвета был удивительно тих. Он увидел открытую корзину, за которой никто не присматривал. Осмотрелся. Никого. Только из бетонного туалета доносился шум спускаемой воды. Айван схватил связку бананов и один апельсин и поспешил к туалету, уже по пути понимая, что, если кто-то его заметил, он окажется в ловушке. Он забежал в кабинку и закрыл за собой дверь. Его сердце стучало, пока он старался успокоить свое прерывистое дыхание и хорошенько прислушаться. Никаких криков, никто не стучится. В кабинке пахло застарелой мочой и хлоркой. Запах был резким и удушливым, в животе у него начало что-то подниматься, заполняя горло кислой слизью. Он справился с дыханием и с животом, затем умыл лицо. Прополоскал рот. Вода была холодной, с каким-то металлическим, слегка горьковатым неприятным привкусом.

Айван почувствовал себя лучше, когда отыскал в парке место, чтобы позавтракать. Он собирался съесть два банана, а остальное оставить на потом, но не справился с собой: апельсин был сочный и его терпкость уничтожила неприятный запах во рту. Покончив с едой, он ощутил облегчение и решил потратить весь день на поиски Жозе и того парня-извозчика. Если не отыщет никого, не будет больше тратить зря время, а сразу же пойдет искать работу, ведь если он останется в городе, когда-нибудь он все равно их встретит… а он здесь останется.

Свой завтрак Айван украл, зато на ужин честно заработал. Он брел по улице, что вела из Центра города в предместье, расположенное на склоне холма, и подошел к перекрестку, где улочка делала крутой изгиб, вливаясь в основную дорогу. Он бросил праздный взгляд на бегущую вверх улицу, и в это мгновение время как будто остановилось. Замерев без движения, на крутом склоне стояла громоздкая некрашеная тележка, доверху заваленная пустыми бутылками. За тележкой в этот миг он увидел человека, худощавое бородатое лицо того перекосилось от напряжения. Глаза дредлока были навыкате, с кровавыми прожилками, лицо бороздили морщины страдания. В отчаянном напряжении он удерживал тележку, борясь с ее весом и наклоном дороги, и, похоже, силы его были на исходе. Его торс блестел на солнце, мускулы натянулись как веревки, вены на шее и плечах набрякли. Глаза его, наполненные гневом поражения и беспомощной мольбой, встретились с глазами Айвана.

—Держи ее, брат, не пускай, — крикнул Айван и, поднырнув под передок тележки, навалился всем своим весом, чтобы она не покатилась под откос. Человек на том конце тележки переменил положение, крепче уперся в землю ногами, и они вместе медленно скатили ее вниз со склона.

Растаман тяжело опустился на траву у края дороги, его костистая грудь ходила ходуном. Дышал он отрывисто, глаза его смотрели в открытое пространство и, казалось, теряли фокус. Он был одет в одни только шорты цвета хаки, его угловатые конечности выглядели будто беспорядочная куча черных блестящих костей, брошенная в траву.

—Спасибо… тебе… брат. — Каждое слово он произнес отдельно и с заметным усилием.

—Отдыхай, брат, — проговорил Айван, что заставило его окончательно успокоиться. С длинными руками и ногами, костистым телосложением и эффектными матовыми волосьями-дредами он казался Айвану самым высоким, самым черным и самым поразительным человеком, встреченным им за всю его жизнь.

Через некоторое время Растаман выпрямился и посмотел на тележку с отблеском ненависти в глазах:

—О… не могу везти ее, Джа. Думал, уже не справлюсь.

— Все в порядке, ман.

—Джа, если бы не ты… сам Бог тебя послал. — Он потряс головой. — Иначе мои шестеро дитятей не поедят сегодня, знаешь, Джа. И папа их в тюрьму спать пойдет тоже. Бвай, еще бы немного — и дети мои спали бы на свалке, а ветер свистел бы у них в животиках.

—Да, вижу, что ты совсем выжат.

—Джа, я не знал, что дорога такая крутая. На холм я забрался — а когда стал спускаться с холма этого… — Он указал на дорогу. — Телега как будто отпрыгнула от меня, Джа. Как будто стала тяжелее в пять раз. Все время я боролся с ней там — взгляни на мои руки. — Он показал ладони, натертые деревянной ручкой: кое-где грубая мозолистая кожа треснула, была в ярких кровавых бороздках. — И сюда посмотри, — он указал на правую ногу. Он потерял свою сандалию, и шершавая поверхность горячего асфальта содрала кое-где кожу со стопы.

—Бвай, я бы уж, наверное, бросил тележку, — сказал Айван, увидев покалеченную ногу.

—Бросил? Бросил? — Человек издал короткий горький смешок. — Дорогой мой, ты ничего не понимаешь.

Айван взбежал на холм и вернулся с потерянным кем-то шампата — куском автопокрышки, вырезанной под размер ноги и прошнурованной двумя резиновыми ремешками. Раста плюнул на кровоточащую ногу, прилепил разодранную кожу и спекшуюся с пылью кровь и надел сандалию.

—Ты говоришь «бросить». Брат, ты понимаешь, что каждое пенни мое я отдал за тележку эту? Если еще раз она ускачет от меня и поедет с холма, то Я-ман — конченый человек, ман. Дитяти мои есть не будут. Мамка их уже поставила кастрюлю на огонь, а в кастрюле одна водица, и все меня ждут, что я наконец принесу и положу им туда. Как мне бросить все? Я первый же и буду мертвец. И — смотри на меня — представь себе, что тележка с горы поехала и врезалась в машину большого человека? В тюрьме мученик-я спать буду, понимаешь. Да, Джа, в тюрьме — и полиция тут как тут — а они ой как рады голову мою дубинкой проломить и дреды Я-мана скорее сбрить вместе с бородой.

Он говорил с тихой напряженностью, которая только усиливала гнев, кипевший внутри него, словно, как показалось Айвану, дикий зверь, загнанный в его тощее тело.

—Ай, смотри, глаза мои — красные какие. Думаешь, так я родился, Джа? Когда солнце горячее и тележка тяжелая, Я-ман даже руку не могу отпустить и пот со лба утереть. Вот он и течет прямо в глаза и жжет их.

—Так почему бы тебе не нанять кого-нибудь помогать?

—Мой старший бвай большой уже, знаешь, но ему в школу надо ходить — думаешь, я хочу, чтобы он по моим стопам пошел? — Раста жестом указал на тележку.

Даже если оставить без внимания все его причитания, человек этот, решил Айван, явно не способен толкать такой груз, тем более в потоке транспорта.

—Куда ты едешь с этим?

—На фабрику бутылок в западную часть — миль десять отсюда.

Айван посмотрел на человека и его груз. Внезапно им овладел интерес: каково это везти такой нескладный груз по ревущим запруженным улицам. Впервые с тех пор, как он лишился денег и вещей, он задумался о чем-то постороннем, перестал думать о собственных трудностях.

— Я помогу тебе толкать, — предложил он. Впервые на протяжении всего разговора Дредлок пристально на него посмотрел.

—Ты знаешь, где эта фабрика?

—Нет, но все в порядке.

—Спасибо, ты уже помог Я-ману — весь народ собрался бы посмотреть на крушение и посмеяться, так что Я-ман тебя благодарит. Почему ты хочешь еще помочь?

Человек спрашивал без подозрительности, но с некоторым недоумением. Айван был удивлен своим ответом.

—Я не хочу ничего от тебя получить. Посмотри на свои руки и ноги и скажи, как ты один потащишь всю эту тяжесть?

—Правда это, — сказал человек. — Меня зовут Рас Мученик.

—Меня зовут Риган.

—Одна любовь, Джа.

Дредлок медленно поднял с земли свое тощее тело и осторожно поставил его на израненные ноги. Он прохромал несколько шагов, выругался про себя и занял свое место между ручками. Айван взялся за передние ручки и они двинулись к фабрике бутылок.

Путешествие по размягшему от жары асфальту, среди хаотического движения оказалось медленным и долгим, да вдобавок с резким сухим ветром, проходившимся пылью по их потным лицам. Рас Мученик слушал историю Айвана и время от времени давал ему советы, как найти работу или, по крайней мере, как прокормить себя. Его взгляд на город, да и на всю жизнь, был, в отличие от Жозе, очень мрачным. С каким-то извращенным смирением он принимал всю достающуюся ему боль и страдание, поскольку город был «Вавилон», в котором «черный человек должен страдать». Но хотя он и написал на одном боку своей тележки МУЧЕНИК НОМЕР 1 и выработал фаталистическое отношение к своим несчастьям, тем не менее какая-то загнанная ярость клокотала в его теле, но она не относилась ни к чему в отдельности, а была направлена на все мироздание в целом.

К концу дня они дотолкали тележку до железных дверей фабрики и въехали во двор, к небольшому деревянному складу, где производилась покупка бутылок. Служащий уже собирался уходить и запирал двери. Рукава его белой рубашки были застегнуты, с шеи свисал галстук. На его глаза падала тень, но Айван заметил в них сердитое выражение. Он был не старше Айвана.

—Что случилось, Мученик? Ты знаешь, что в это время мы уже закрываемся. — Он причмокнул и стал запирать склад. — Тебе известно, когда мы работаем. Приходи завтра.

—Чо, господин, дайте шанс, не надо, сэр, — застонал Мученик.

—Нет, ман, вы, чертовы Раста, все одинаковые — хотите лежать под деревом манго и целыми днями курить свою ганджу, а потом приходите и говорите: «Дайте шанс, сэр». Думаешь, мне больше нечего делать, как с тобой тут разбираться?

—Господин… Миста Ди, Я-ман не знаю, куда сложить бутылки эти, вы же знаете, сэр, к утру их все своруют. Сэр, мне нужно совсем немного денег, вы знаете, сэр — мне нужны они, сэр.

Служащий проверил дверь и отмахнулся.

—Я сказал: приходи завтра.

Дредлок возвысился над ним. Он не повысил голоса и не встал в угрожающую позу, но в его просительных интонациях возникла затаенная угроза.

—Я умоляю вас, сэр. Вы знаете, что мои дети голодные и Я-ман никак не пойдет домой, пока не продаст эти бутылки. Я не могу пойти так.

—Ну ладно, — согласился вдруг служащий и принялся открывать дверь, — но знай, что это только из-за твоих детей.

Айван и Раста сортировали бутылки и складывали их в коробки, пока служащий сидел на складе и курил сигарету, время от времени отодвигая рукав, чтобы взглянуть на часы.

—Так что ты привез мне? — спросил он сердито.

—Тридцать одну дюжину и еще четыре, сэр.

—Так — и сколько среди них битых, а?

—Я не могу привезти вам ни одну битую бутылку, сэр. Не говорите так, сэр.

Служащий вышел со склада, держа в руках короткую линейку. Помахивая сю, он прошелся, заглядывая в коробки. Какое-то время оценивал их, бросая взгляды на Расту, потом позвал одного из сторожей.

—Эти мы не возьмем, — и он указал на две коробки.

—Почему же, сэр, так… — начал было Мученик.

—Я сказал, что не возьмем, убери их. Сторож отодвинул в сторону обе коробки.

Служащий продолжал ходить, презрительно помахивая линейкой.

—Убери вот эту, и эту, и эту, и вон ту… Линейка непрерывно двигалась, прикасаясь к бутылкам, и забраковано оказалось, в среднем, по две бутылки в каждой коробке. Рас Мученик посмотрел на Айвана, потом на кучу бракованных бутылок.

—Что в них не так, сэр?

—Битые, убирай их, — рявкнул служащий.

Сторож, повинуясь линейке, вытаскивал бутылки из коробок. Когда процедура подошла к концу, количество забракованных бутылок было внушительным.

—Но почему, сэр?

—Извини, нам они не нужны. — Он протянул Рас Мученику деньги. Тот продолжал смотреть на него. — Эй, деньги ты собираешься брать или нет?

Мученик протянул руку.

—Неужели вы их не купите? — спросил он снова.

—Что случилось, ты глухой, что ли? Я сказал, что нам они не нужны.

—Нет, сэр, — заторможенно сказал Мученик. — Я-ман не глухой. Совсем не глухой Я-ман.

Двое мужчин смотрели друг на друга, служащий, уперев руки в бока, с непередаваемым выражением самодовольства на лице.

Внезапно лицо дредлока изобразило загадочную улыбку.

—Ну что ж, — сказал он и, прихрамывая быстро прошел через двор. Назад он вернулся с булыжником, который прижимал к груди. Служащий и сторож поспешно расступились. Мученик поднял камень над головой, покачиваясь из стороны в сторону под его тяжестью, и швырнул прямо в кучу забракованных бутылок. Тяжело дыша, он стоял и мечтательно созерцал струйку крови стекающую на грудь с подбородка, в который угодил отлетевший осколок.

—Этот чертов человек точно сумасшедший, — сказал служащий. — И неблагодарный, ко всему прочему.

—На том они и стоят, — согласился сторож. Выйдя из ворот фабрики, Мученик посмотрел на Айвана.

—Эй, братец, возьми-ка, — он протянул Айвану один доллар. — Жаль, что Я-ман не получил больше — но ты ведь сам видел, как все обернулось.

—Да, — сказал Айван с дрожью в голосе. — Да, я видел, как все обернулось.

Место стройки было окружено высоким забором, входные железные ворота закрыты на цепь. Двое охранников, в строгих шляпах, с револьверами за поясом, прохаживались вдоль очереди. Айван пришел ровно в шесть утра, и сердце его тревожно забилось: очередь уже тянулась далеко от ворот и загибала за угол.

—Постройтесь в линию, — кричал один из охранников без особой на то необходимости, — все в одну очередь.

То и дело подходили новые люди: они глядели на очередь, качали головами и тем не менее становились в ее конец. Подобно Айвану, они были одеты как попало, по воле бедности и случая. Особой надежды на лице ни у кого не было, даже у тех немногих, кто пришел в рабочей одежде из синей хлопчато-бумажной ткани, со свертками завтраков в руках и выглядел опытным профессионалом. В восемь тридцать подъехал джип с четырьмя полицейскими. На боку у них висели револьверы, а позади водителя виднелся ряд блестящих прикладов ружей на случай бунта. Они сидели в джипе, курили и пили кофе, время от времени сурово поглядывая на очередь сквозь очки, какие носят летчики.

В восемь сорок пять из-за ворот вышли трое мужчин и вынесли стол, за который, положив перед собой лист бумаги, уселся один из них. Прораб, пухлый парень в металлической каске и тяжелых башмаках, встал рядом со столом. Третий мужчина, небрежно одетый в спортивную одежду и легкие туфли, показался Айвану не похожим на рабочего.

—Кто это? — спросил Айван у человека впереди него, когда они подошли к воротам.

—Тсс, — сказал человек, затем шепнул: — Партийный представитель.

—Что? — сказал Айван.

—Ты не понимаешь?

—Если честно, то нет.

—Это государственная работа. Здесь могут работать только члены партии.

Пока они приближались к столу, Айван чувствовал, как растет напряжение среди окружающих его мужчин. У него самого свело живот. У мужчины в рабочей одежде, стоявшего перед Айваном и рассказывавшего о стройках, на которых он работал, на лице внезапно появилась гримаса. Он надвинул свою каску до самых бровей. В желудке у Айвана заныло. Последней его едой были хлеб и сардины, купленные этим утром на доллар Мученика. Сейчас словно какой-то кислый ком сдавливал ему живот. Мужчина в каске избегал смотреть прорабу в лицо, по каким-то причинам не желая обращать на себя его внимание.

—Где ты раньше работал? — резко спросил прораб.

—На стройке, сэр.

—Какого рода работа?

—Плотник, мастер-плотник, сэр.

—Почему ушел?

—Работа закончилась, сэр.

Мужчина отвечал вполголоса, стоя на некотором отдалении. Айван увидел, что у него на лбу задергалась жилка, а лицо покрыла испарина. Он как будто присох к земле. Прораб сделал паузу и сказал:

—Хорошо, скажи свою фамилию мистеру Джексону и распишись.

—Да, сэр! — крикнул мужчина и с широкой улыбкой на лице направился к столу.

—Одну минуту, подойди сюда! — Голос партийного представителя внезапно стал властным.

Плотник остановился на полпути с выражением комического удивления на лице.

—Я, сэр?

—Да ты, — лицо партийного деятеля стало суровым и подозрительным. — Да, именно ты, сэр… кажется, я тебя уже где-то видел, а? Какую партию ты поддерживаешь?

—Я не состою в партии, сэр.

—Врешь ты! Ты же чертов юнионист — я тебя видел недавно в офисе мистера Маквелла?

—Меня, сэр? Нет, сэр, зачем вы шутите шутки такие, сэр… — Казалось, мужчина в каске утратил контроль над собой, и голос его задрожал от возмущения. — Уже три месяца я не работаю, я должен получить хоть какую-то работу. Что мой ребенок есть будет, а, сэр? Он сейчас у меня больной от голода, животик аж вспух. Нет, сэр, не надо шутки эти шутить, ох, не надо, сэр.

Если этот мужчина и играл какую-то роль, то он был великолепным актером, потому что отчаяние в его голосе было вполне правдоподобным.

Приблизились двое полицейских. Прораб чувствовал себя не в своей тарелке.

—Вы уверены? — спросил он партийного представителя. — Нам, знаете ли, нужны плотники.

—Хорошо. Можете взять его на работу — но только на сегодня. — Он ткнул пальцем в плотника. — И не думай, что так просто от меня убежишь. Я за тобой следить буду.

В хвосте очереди возникло движение. Многие люди покинули ее, отошли в сторону и принялись возбужденно переговариваться между собой. Партийный деятель глянул на полицейских.

— Ну-ка расходитесь! Здесь нельзя собираться в группы!

—Или становись в очередь — или уходи! — крикнул полицейский.

Айван подошел к прорабу.

—Какую партию ты поддерживаешь?

—Никакую, сэр, — честно признался Айван.

—В таком случае выбери какую-нибудь, — сказал политик. — Ты должен поддерживать ту или иную партию.

—Ладно, какую работу ты умеешь делать? — спросил прораб.

—Все, что хотите, сэр, все что угодно, — ответил Айван, пытаясь улыбнуться.

—Все что угодно? Что это значит? Ты можешь укладывать асфальт? Ты — каменщик? Плотницкому делу обучался? А?

—Нет, не приходилось, сэр, но, знаете, я…

—Ты кирпичи можешь класть?

—Я все могу, сэр, дайте мне только шанс…

—Что значит "дайте мне шанс "? — В голосе человека прозвучал гнев, причину которого Айван не понял. — Освободи место, парень.

—Но я все смогу, сэр. Мне просто нужен шанс.

—То есть как это сможешь? Ты уже делал это? — прораб не говорил, а кричал. — Кому сказано — освобождай место. Уходи, парень! Нам нужны опытные люди. Не изводи зря мое время. Следующий! — Он устремил взгляд на человека, стоявшего позади Айвана. — Опять ты! Я же прогнал тебя вчера?

—Но это был не я, сэр, — начал скулить человек, а Айван уже шагал прочь.

Серебристые струи танцевали за аккуратной оградой, и от их брызг в солнечном свете возникали крохотные радуги. В горле у Айвана совсем пересохло. Солнце нещадно палило, асфальт плавился и прилипал к обуви. Жаркие линии поблескивали на его поверхности, как будто в каждой вмятине была маленькая лужица воды.

Дома здесь были большие и изящные. Они возвышались за просторными газонами с миниатюрными фруктовыми деревьями, цветущим кустарником и клумбами. С дороги невозможно было заглянуть в эти дома, их частную жизнь скрывали изгороди и ограды. Железные ворота с украшениями были заперты, на многих висели таблички, предупреждающие о злых собаках. Таблички не обманывали: стоило только подойти к воротам поближе, как огромные откормленные псы, раболепствуя перед хозяевами, оскалив зубы, с лаем бросались к воротам.

Айван услышал из-за ограды голос. Мальчик его возраста поливал газон из шланга, напевая блюз и пританцовывая. Он праздно покручивал шлангом, созидая в воздухе сверкающие водяные дуги.

—Эй, братец.

Мальчик перестал танцевать. Он бросил взгляд сначала на дом, потом на ограду.

—Что такое?

—Прошу у тебя воды попить, можно?

—Бвай… — Мальчик бросил взгляд на дом. — Женщина там очень несчастная и злая, понимаешь.

—Я умру сейчас от жажды, ман. Мальчик все не решался.

—Ну ладно. — Он просунул шланг сквозь решетку ограды. Вода была теплой и пахла резиной, но тем не менее это была вода.

—Одна любовь, парень… Как, по-твоему, я могу взять манго?

—Ты хочешь, чтобы я работу из-за тебя потерял, да? Я дал тебе воды, теперь ты хочешь манго. — Мальчик покачал головой.

—Бвай, я не ел со вчерашнего дня. Видишь, манго на земле лежит, ман. Никто не заметит.

—Лерой, Лерой! С кем это ты там разговариваешь, а?

Мальчик отскочил словно ужаленный. Голос был раздраженный, с подозрительными интонациями или, как только что сказал мальчик, «несчастный и злой».

—Ни с кем, мэм, — невинно пропел мальчик: — Ни с кем не разговариваю, мисс Лиллиан, ни с кем не разговариваю, мэм.

—Старая сука! — процедил он сквозь зубы: — Ну погоди. — Продолжая поливать из шланга, он встал так, что дерево манго заслонило его. — Хожу-брожу, газончик поливаю, — напевал он, побрызгивая на солнце. — Поливаю ваш газончик. — Не обращая внимания на упавший фрукт, он сорвал с дерева два самых больших и спелых и перебросил через ограду.

—Ау, ман, ты бросил — я поймал, — прошептал Айван, схватив манго.

—Все в порядке, — усмехнулся мальчик. — Я уже говорил ей, что не могу есть манго, у меня от них понос.

—Спасибо, братец.

—Я поливаю ваш газончик, мисс Лиллиан, — радостно запел мальчик, созидая в небе радуги.

Айван сильно устал, но это была не просто усталость: что-то произошло внутри него. Он чувствовал, как в нем что-то сморщилось, как сжалось, закрылось, запечаталось то, что всегда было его неотъемлемой частью. Какое-то чувство проникло в него и наполнило тяжестью. Ему не нравилось то место, где он сейчас находился. Улицы шли одна за другой, и по обеим их сторонам стояли ограды или стены, куда ходить запрещалось. Попадались ворота с остриями пик, запертые на замок; стояли молчаливые стражи, выразительно враждебные и неприступные. В один из таких дней он стал бояться и ненавидеть собак. Они бросались к железным воротам с непостижимой для него яростью. Зачем люди живут рядом с такими жестокими зверями? Кто-то открывал ворота или подозрительно выглядывал из-за железных решеток, которые были везде, на каждом окне.

— Что тебе надо? — Это был ответ на его вежливое и дружелюбное: «Доброе утро, мэм». — Отойди подальше от решетки. Собака разорвет тебя на части. Ко мне, Брут.

И Брут, виляя обрубком хвоста и двигаясь как распухшая марионетка, немедленно становился послушным, сладким, как кокосовое молоко.

Никто не говорил «Добрый день». Никто не отвечал иначе, как ледяным тоном, и, по непонятным ему причинам, враждебно, словно он несет личную ответственность за кем-то нанесенные оскорбления. Иногда собаки с лаем и рычанием бежали вдоль изгороди, в ярости кусая стволы деревьев, и, добежав до конца изгороди, передавали эстафету «Бруту» с соседнего двора.

Чувство, что его присутствие нежелательно, что он чужой и презренный, так подавляло, так угнетало… Айван знал, что имеет полное право идти по этой улице и искать работу, но его шаги были нервными и неуверенными.

Одни ворота были приоткрыты. Радостное удивление Айвана сменилось легким беспокойством. Что, если он войдет и окажется один на один с волкообразным чудовищем? Нет, будь в этом дворе такие собаки, ворота, конечно же, были бы заперты. Или нет? Во всяком случае, никакой собаки он не слышит и не видит. Двор без собак, с открытыми воротами? Он все еще пребывал в нерешительности. Почему бы ему не войти — возможно, удастся с кем-нибудь поговорить? Он заглянул во двор. Такой же, как и все дворы; наверняка кто-то здесь есть, и чертова псина, вероятно, уже наблюдает за ним, облизываясь и выжидая, когда он сделает еще один шаг вперед, чтобы отрезать его от ворот. В таком саду вполне могла прятаться собака — очень большой, с множеством кустов и деревьев. Айван встал в открытом проеме ворот и засмотрелся на дом. Такой просторный, такой строгий и с таким множеством замечательных цветов. Нет, лучше все-таки постучать! Дом и сад были перед ним как на ладони. Впервые он не выглядывал из-за закрытых ворот, не смотрел сквозь решетку изгороди или поверх стены. Бог мой, так вот что значит быть богатым! Все так чисто, так красиво, так дорого. Он сделал шаг вперед, остановился, еще один шаг. Ничего не произошло; тогда он медленно двинулся в сторону веранды. Она находилась в тени папоротников, привязанных к длинным палкам, и казалась на жарком солнцепеке таким прохладным и восхитительным местом. Айван осознал вдруг, что идет с легким подобострастным наклоном, осторожно переставляя по гравию свои разбитые ботинки, словно застенчивостью своей позы и походки пытается смягчить дерзость нежданного появления. Поняв это, он ускорил шаг и пошел более твердой походкой.

На веранде Айван увидел женщину. Она сидела откинувшись на кушетке, сделанной из пальмы ротанга, повернувшись спиной к тропинке. Женщина была чем-то занята и не заметила его приближения. Она не была белой. Но Айван не подумал, что она черная, хотя кожа у них была одинаковой. Он был черный. Она была богатая.

Айван стоял и смотрел на нее. На ней была просторная рубашка и плотно облегающие бедра брюки. Одета она была безупречно. Волосы умаслены, уложены, каждый локон на своем месте. Она источала цветущую свежесть. Она красила ногти. Она была само совершенство. Айван робко кашлянул. Женщина резко повернулась, чуть не пролив лак для ногтей на кафельный пол веранды.

—Извините, мэм… Добрый день, мэм…

—Что ты здесь делаешь? — Голос ее был далек от совершенства: острый, режущий, очень неприятный на слух, в нем звучала гневная нота недовольства.

—Я ищу работу, мэм, — Айвану не пришлось заставлять себя, чтобы его голос звучал смиренно. Он уже был устрашен роскошью этого дома и прилегающих к нему шикарных угодий. Он робко улыбнулся.

—Как ты попал сюда?

—Ворота были открыты, мэм, вот я и вошел… — Его тон стал совсем самоуничижительным, когда он попытался приободриться.

Женщина не сказала «нет» по поводу работы. Она посмотрела на него тяжелым оценивающим взглядом, и испуг ее прошел.

—Закрой ворота, когда уйдешь. У меня нет для тебя работы. — Она отвернулась и взяла в руки журнал.

Айван понял, что разговор окончен, но не мог просто так развернуться и уйти.

—Я могу помыть ваш автомобиль, мэм, — сказал он умоляюще, хотя уже понял, что ни какой работы ему тут не будет.

—Мой муж уже помыл его в центре, — бросила она, взглянув на него с презрением, изобразив дугу из симметрично уложенных бровей и угрожая повредить весь макияж на щеках.

—Я могу ухаживать за садом, — быстро сказал он.

—У нас есть садовник. Айван прервал ее словами: