Люди начали собираться к полудню, как только покончили с домашними делами, которые невозможно было отложить. Костры горели, свинья жарилась на вертеле, друзья приветствовали друг друга — и вся атмосфера казалась спокойной, почти праздничной, словно на местной ярмарке. Воздух переполняли предчувствия и ожидания — отнюдь не мрачные или похоронные — в основном благодаря возросшей славе Маас Натти как устроителя церемоний. Почти каждый — даже «посвященные» сестры из бэнда Покомании — прикладывались к четвертной плетеной бутыли белого рома, как пояснила Мать Андерсон: «Набраться духа, чтобы вызвать духов». Старики, прежде чем сделать первый глоток и «испробовать силу», выплескивали немного рома на землю «вспомнить отошедшую», бормоча при этом напевными голосами какие-то имена.

Солнце клонилось к закату, и исчезновение Маас Натти перестало быть тайной, когда четверо мужчин прошагали во двор. Они несли с собой барабаны, их головы были плотно обернуты белыми повязками. Их вожаком был приземистый парень: «стреляющие» глаза его бегали во все стороны, и вел он себя очень важно, создавая вокруг себя атмосферу таинственности. Он нес большой, тщательно сработанный барабан по имени Акете, прадедушку всех барабанов. Когда он поднялся, оглядываясь по сторонам, шепоток пробежал среди собравшихся, и его жуткое имя Бамчиколачи, Бамчиколачи вселило в детей чувство страха и заставило их широко раскрыть глаза. Они тихо уставились на этого «человека власти», который вызывал своим барабаном духов и видел, как они появляются из воздуха. Барабан был в высоту около четырех футов и своей отделкой далеко оставлял позади «женские» барабаны, приходившиеся ему потомками. Четверых мужчин встретили с уважением и принялись с любопытством разглядывать, как они распаковывают свои инструменты. Айван был очарован их вожаком, человеком с таким звучным, высокопарным и таинственным именем, что люди произносили его не иначе как шепотом. Само имя Бамчиколачи звучало властно.

Бамчиколачи вежливо отказался от еды, заявив, что находится здесь по заданию и обязан соблюдать чистоту. Он лишь взял большую порцию рома, налитую в тыквину, декорированную перьями и резным орнаментом, и осушил ее одним глотком, предварительно плеснув немного на голову Акеме, чтобы «напоить его». Потом спокойно сел, положил руки на кожу барабана, и его зоркие глаза заблестели в свете костра. Заняв позицию, он оставался неподвижным, пока его помощники занимались самыми разнообразными приготовлениями. Один из них начертил большой «священный» круг на месте, отведенном людям под навесом. Другие полукругом расставили младшие барабаны возле своего вожака. Белые и голубые ленты — символические цвета бэнда — были привязаны к столбам и шестам. Затем помощники расселись напротив Бамчиколачи; они разговаривали между собой и время от времени исполняли короткие зажигательные ритмы, заполняя паузу ожидания. Казалось, им нравилось то, что от каждого барабанного ритма люди приходят в возбуждение. Но ожидание становилось все более тягостным, и самые смелые и непочтительные из селян уже бормотали с явным нетерпением: «Не пойму я, позировать они сюда пришли, что ли?»

Но никто не повышал голос, а самые благоразумные тут же урезонивали подобные выходки. И когда показалось, что внимание публики начало рассеиваться, Бамчиколачи вдруг проскрежетал зубами и мотнул головой, словно ужаленный скорпионом.

— Гм-м, — понимающе пробормотал Джо Бек, — дух в нем сильный, очень сильный.

Затем Бамчиколачи вскочил на ноги и прошелся по кругу, брызгая святой водой и ромом из тыквины и бормоча что-то свирепое на незнакомом языке. После каждого обхода он останавливался, пристально смотрел в направлении одной из сторон света, устремлял туда руку со стиснутым кулаком и кричал какую-то фразу, заканчивающуюся словами «кумина ха». Делая такие обходы, он внимательно всматривался в лица присутствующих, и тот, к кому он прикасался, становился избранником — на этих людей возлагалось бремя «нести» духов во время танца. Айван почувствовал легкое прикосновение к своему лбу и немедленно пришел в смятение. Первой избранницей стала Мать Андерсон, последним — безумец Изик. То, что Бамчиколачи, не знакомый с общиной, выбрал в качестве носителей духов ближайшего родственника, ближайшего друга и духовника умершей, а также человека, известного своим общением с духами, было воспринято как свидетельство силы его прозорливости.

В напряженной, полной ожидания тишине Бамчиколачи возвратился к своему барабану и набрал в рот рома. Он прыснул изо рта прямо в огонь, который тут же вспыхнул бледно-голубыми языками пламени.

—Аго дэ я, — прозвучал зачин.

—Аго дэ, — ответили помощники.

—Аго дэ я.

—Аго дэ.

Глубокий голос барабана покатился по холмам, когда ладони Бамчиколачи застучали по большой голове Акете. Легкие голоса женских барабанов поочередно вступали, резвясь вокруг основного ритма, и началась кумина, танец духов. Если все будет хорошо, звук барабанов должен встретить восход солнца, когда оно рано утром поднимется над горой Джанкро.

Айван почувствовал, что все страхи рассеиваются и его захватывает пульсация барабанного боя. Сердце забилось в одном ритме с барабанами, кровь быстрее побежала по жилам, а его ноги — точнее, все тело — задвигались, самопроизвольно отвечая перекатам ритма без каких-либо осознанных волевых усилий. Он почувствовал, что оказался в священном кругу. Невозможно было противиться гипнотическому ритму, который прокатывался по костям, овладевал сердцем и опустошал мысли. Танцуя, он скандировал слова псалма, не понимая их смысла:

Сначала все танцевали в ровном, почти монотонном ритме нага вокруг очерченного круга. Акете направлял поступь, а женские барабаны ускорялись и замедлялись, выдавая полиритмические вариации основного ритма. Движения танцоров становились все более резкими и раскованными: они разбивали круг и вырывались на середину, захваченные тем или иным побочным ритмом, который овладевал их духом. Разные ритмы служили средством для разных духов, и каждый танцор отвечал по-своему, когда появлялся его ритм и когда соответствующий дух нисходил и касался его.

Голова у Айвана была легкой, словно она расширялась, достигая невероятных размеров, но он не испытывал боли — только восторг перед открывшимися просторами. Его члены, казалось, стали невесомыми, они пребывали в постоянном движении и отвечали нюансам ритма спонтанно, без какой-либо мысли или затраты энергии. Барабаны полностью овладели его телом; казалось, из какого-то неведомого источника поступает энергия, позволяющая ему танцевать и танцевать без конца. Он не уставал, он не чувствовал ничего, кроме великого спокойствия отстранения, словно его сознание далеко-далеко отлетело от него и, опустошив все мысли и развеяв все тревоги, пребывает в состоянии полного покоя. В своем сновидческом состоянии Айван чувствовал, как все танцоры, повинуясь пульсации приливов и отливов музыки, сливались в существо с единым сознанием, управляемым могучей волей потустороннего бытия, В это чувство иногда вклинивалось ощущение неторопливого одинокого полета в далекие неизведанные места, впечатление покоя, безмятежности, сопровождаемое каким-то странным жаром.

Ритм стал нарастать. Нельзя было сказать, что музыканты ускорили темп, и однако же он стал напористее, настойчивее. Бамчиколачи поднялся со стула и принялся приплясывать. Его руки продолжали выбивать ровный ритм, глаза рыскали по темнеющему воздуху, а сам он время от времени что-то утробно бормотал. Отличительной его особенностью как барабанщика было то, что он мог видеть, как в воздухе к нему приближаются духи. Его ноги ходили из стороны в сторону, руки словно загорелись, лицо передергивалось, крики стали резкими — и вдруг напряжение оставило его, и он с глубоким вздохом тяжело, словно в крайнем изнурении, опустился.

— Аииее, повернул он обратно, — сказал он откуда-то из глубины упавшим голосом, отяжелевшим от горечи и разочарования. Акете запнулся и совсем смолк.

Короткая пауза — и женщины, не вступавшие в круг танцующих, издали горестный вздох, сочувствуя Бамчиколачи и выражая свое разочарование, и затянули свою песню:

В эту неожиданную брешь резво вкатились малые женские барабаны, хаотически нащупывая ведущий бит, но их голоса звучали слишком разбросанно, им недоставало силы и авторитета. Танцующие, образовав круг, смотрели в направлении его центра, едва двигая ногами в такт расслабляющего пения: все ждали, когда большой барабан задаст направление ритмам. Айван пришел в себя. Он ощутил поверх своего разгоряченного тела промокшую одежду. Он слышал хриплое дыхание танцующих, видел ярко-красные головные повязки женщин на фоне их блестящей от пота черной кожи. Поток жара, на котором он несся, сошел на нет, и он снова почувствовал члены своего тела. Они были тяжелые.

Опустив голову, вобрав ее в плечи, посреди танцующих сидел Бамчиколачи. Глаз его не было видно, казалось, он спит. Вокруг начались разговоры.

—Чо! — проворчал Маас Натти. — Неужели это все? Бамчиколачи, а?

—Он перестарался, — сказал Джо Бек, — силой тут не возьмешь.

—Силой не возьмешь. Силой здесь не поможешь. Дух должен овладеть барабаном. Барабан духа не вызывает, дух сам входит в барабан.

—Это точно, — Маас Джо вздохнул, — сила тут могучая. Вы узнаете еще того, кого зовут Бамчиколачи, сегодня ночью.

Он раскурил трубку и поудобнее устроился на стуле.

—Чо! — добавил он. — Это разогрев. Он разогревал себя.

Барум. Поу. Жилистая ладонь ударила по барабану. Барум. Поу. Поу. Поу. Звонкий звук устремился в горы и возвратился эхом. Сила звука вновь разожгла возбуждение танцующих. Бамчиколачи заиграл как одержимый. Он гримасничал, скрежетал зубами, его руки становились неразличимым пятном в быстрых воинственных бросках по коже Акете. Голос Акете, казалось, взбесился, и уже не контролируемая поступь ударов Бамчиколачи взбиралась вверх, достигая почти истерической высоты. Танцующие визжали, голосили, улюлюкали, кружились на месте и в отчаянной экзальтации бросались из стороны в сторону. Мать Андерсон, кружась на месте, стала вдруг припадать к земле. В углах ее рта проступила белая пена.

—Да, — соглашалась она с кем-то, — айя, да, да, — после чего завизжала и стала что-то тараторить. Словно огромная белая летучая мышь, кружилась она по кругу, как крыльями, размахивая в свете костра белой накидкой. -Я говорил вам, говорил! — воскликнул Джо Бек, с трудом удерживая себя на стуле. — Она ушла!

Первые взрывы экстатической речи донеслись от Матери Андерсон, которая неслась по кругу в стремительном порыве, раскачиваясь взад-вперед, пока не упала наконец на руки ближайших зрителей. Какое-то время она лежала без движения. Айван наблюдал за женщиной. Он ощущал движение своего тела, но сами танцующие слились для него в одно неразличимое пятно. Великая сила сотрясла пожилую женщину. Ее грудь отяжелела, дыхание вырывалось изо рта сдавленными глухими порывами. Она «отправилась на тот свет путешествовать в духе», что считается первой ступенью одержимости. Она издавала трубные звуки, громко опустошая легкие и набирая в них воздух с присвистами, которые перекашивали ее тело, словно в приступе эпилепсии. Немного спустя она успокоилась, почти впав в состояние комы, и, когда дух полностью овладел ею, заговорила голосом старика.

— Пастырь Андерсон, — пробормотал Маас Натти, одобрительно кивая.

Пастырь Андерсон приходился Матери Андерсон дедом и умер пятьдесят лет назад. Светило культа Покомании, когда-то он был знаменитым лекарем и прорицателем, и его голос в подобных церемониях нередко звучал первым, а то и вообще единственным. Иногда он приносил людям вести от их пропавших родственников, иногда предсказывал бедствия. Иногда бубнил что-то, как пьяный, так что понять его было невозможно. Сейчас он говорил об урагане с моря, который приближается, хотя тому нет явных свидетельств: он разрушит несколько домов, но все люди останутся живы. Рыбакам был дан совет на ближайшие месяцы, выходя в море, внимательно приглядываться к луне, особенно когда она на ущербе. «Да, — проговорил он, — мисс Аманда уже здесь и всем довольна. Всем, кроме одного…» Его голос стал затихать, и тогда заголосил и отправился к духам другой танцор. Мать Андерсон лежала без движения. Ее привели в чувство, дали понюхать пахучей соли. Она чихнула, села, выпила немного воды, прошла, поддерживаемая своими сестрами, к сидящим и уселась на свое место.

Айван не прекращал танца, хотя с удивлением обнаружил, что его интерес стал совсем отстраненным. Когда к духам отправилась вторая женщина, он почувствовал вдруг озноб: от обильного пота ему стало холодно. Его одолевала тревога, он прекратил танец и пошел искать Маас Натти, чтобы побыть рядом с ним. Переживание благости бытия и уютного внутреннего тепла куда-то исчезло, и внезапно его обуял страх.

—Постой, постой, ты, кажется, тоже стал танцором поко, — стал поддразнивать его старик. — Я уже ждал, что и в тебя вселится дух.

Заметив, что мальчик дрожит, он укутал его своим черным плащом и налил немного рома. Алкоголь так и загорелся у мальчика в животе, озноб прошел, но чувство тревоги по-прежнему не оставляло. Женщина, путешествующая в духе, замерла, однако ничего не сказала. Она просто стояла без движения с перекошенным в застывшей улыбке лицом.

—Смотри на Изика, — в предвкушении прошептал Маас Джо.

Безумец вошел в круг. Он не танцевал, не бился в экстазе и вообще ничего не делал, а просто медленно прошел в центр круга, но все смотрели на него. Проходя мимо путешествующей женщины, Изик торжественно поклонился ей, и было в его походке что-то комичное и очень знакомое. Что именно Айван определить не мог. Рот Изика был открыт, но он не улыбался. Его лицо было искажено, в мерцающем свете было видно, что оно враз постарело: глубокие морщины прорезали кожу вокруг глаз и рта.

—Господи Боже мой — да ведь это мисс Аманда, — хрипло прошептал Джо Бек.

И впрямь это был голос его бабушки — Айван ни с кем не мог его спутать. Поначалу это был дружелюбный, немного официальный голос, каким она говорила, приветствуя знакомых на общинных торжествах. Она сердечно обращалась ко всем по именам, ободряя и благодаря присутствующих и более других Маас Натти, который после ее слов заплакал навзрыд. Она сожалела о тех, кто отсутствует, особенно о своей единственной дочери Дэйзи. Она хотела бы, сказала она, подарить Мирриам свои золотые сережки, но сейчас они уже в могиле. Не сможет ли, Маас Натти?… Да, ответил он, я смогу это сделать. Матери Андерсон она обещала нескольких куриц, остались ли они еще? Пусть Маас Натти поблагодарит мисс Иду за рис, но, если он уже израсходован, следует с извинениями отдать ей другой мешок.

Безумец замолчал, он обходил круг и пожимал руки, двигаясь с той статью и грацией, которую пожилая женщина никогда не теряла. Затем его голос изменился. Он стал скрипучим, в нем зазвучал металл — этот мрачный раздраженный голос Айван прекрасно знал.

—Айван, внук мой! Где он? Ушел уже? Ушел?

—Нет, нет, — ответили люди, — он здесь, как же вы его не видите?

Айван неохотно приблизился к краю круга. Он чувствовал, как набухает его голова и слабеют колени.

—Вот он здесь, рядом со мной, — громко выкрикнул Маас Натти.

Айвану захотелось бежать, и, несмотря на руку, которую Маас Натти успокаивающе положил ему на плечо, он так бы и сделал, если бы безумец приблизился к нему еще на один шаг. Но Изик просто уставился на него невидящим взглядом и заплакал, ударяя себя в лоб ладонью — жест, свойственный женщинам в момент отчаяния.

—Ааиее! Дитятя мой, дитятя! Дитятя мой. Огонь и пальба! Пальба и кровь! Кровь и пальба!

Войооо, войооо. — Безумец рвал на себе одежды и плакал.

Вскоре его голос снова стал холодным, без всяких эмоций:

—Вот идет сновидец…возьмем и убьем его… и тогда мы увидим… что станется со снами его. Да, увидим, что с ними станется… Вот они, мужи молодые, мечтатели мечты и сновидцы снов своих… Ибо где нет снов, там люди погибают…

Айван почувствовал, что старик рядом с ним словно окоченел. Мальчик слышал, как тот перестал дышать и издал что-то вроде стона. Худая рука Маас Натти еще крепче сжала его плечо.

— Говори понятнее, прошу тебя. Говори понятнее, — умолял старик.

Но Изик больше ничего не сказал. Он застыл в позе глубокой скорби, раскачивая головой и громко рыдая. Послышался шепот сочувствия, хотя причина несчастья духа была не совсем ясна.

—Бедняга!

—Господи, за что такие наказания?

—Оие, миссис, вот оно горе горькое — всем напоказ.

Барабаны звучали теперь как отдаленный аккомпанемент. Изик горько плакал, и люди сочувственно перешептывались. Немного спустя его поведение резко изменилось. Он выпрямился; морщины на лице исчезли. Он принялся залихватски танцевать и резвиться в идиотской пляске, полной гротескных жестов и бессмысленных поз, смеяться, хихикать и время от времени похлопывать себя по голове. Пожилая женщина снова затряслась в конвульсиях и без чувств рухнула на землю. В этот момент Изик прервал танец и своей обычной походкой с безмятежной улыбкой на лице вышел из круга. Ни на кого не глядя, хотя все глаза были устремлены на него, он подошел к костру и взял порцию жареного козьего мяса и рис мисс Иды. Рис считался особым деликатесом, поскольку не рос в горах, и безумец отказался от бананов и ямса. Он казался единственным среди собравшихся, кого события этой ночи никак не затронули.

Снова забили барабаны, на этот раз довольно небрежно. Когда стало ясно, что никто больше танцевать не будет и ни один дух больше не приблизится, Бамчиколачи прекратил игру. Он взял свой барабан, поклонился Маас Натти и ушел в темноту. Его помощники остались: они угощались и рассказывали истории о чудесах, которые — чему они свидетели — происходили в тени мистического барабана их вожака.

Предполагалось, что главное празднование — песнопения, загадки, соревнования во «вранье Девятого Дня» и угощения — продлится до восхода солнца, но явление даппи покойницы окутало происходящее мрачной пеленой. Все только и говорили об этом загадочном прорицании несчастья и о его возможном смысле. Айван догадывался, что только о нем сейчас и говорят. Даже Маас Натти изрядно поник и выглядел погруженным в дурные мысли. Положение можно было бы еще спасти, поскольку оставалось немало народу и изрядно еды и питья, благодаря чему праздничный дух начал подниматься, как вдруг жеребец громко заржал, сорвался с привязи и, фыркая, поскакал галопом по маленькому двору. Он свалил котел, стоявший над огнем и сломал несколько шестов, поддерживающих навес, после чего перемахнул через низкую каменную ограду и, цокая подкованными копытами, ускакал по дороге.

— Не волнуйтесь, — сказал Маас Натти мужчинам, собиравшимся пуститься за ним в погоню. — Ему некуда больше идти, только на свой двор.

Так оно и случилось, но необычное поведение жеребца в столь позднее время было воспринято как дурное предзнаменование, и люди вспомнили о своих неотложных домашних делах. За одиночками вскоре потянулась вся толпа. Взошедшее солнце осветило картину пустоты и разорения. Костер прогорел и погас, трава была вытоптана, кусты помяты, и только двое пьяниц лежали без движения под покосившимся навесом, когда старик и мальчик отправились домой спать.