Глава 15. И где мы плакали

—Меня зовут Рас Петр, — сказал худощавый дредлок, — но все называют меня Педро, — Он церемонно протянул руку Айвану и, когда они обменялись рукопожатием, слегка поклонился.

—Лучший резчик во всем Кингстоне, — сказал Жозе.

Дредлок чуть склонил голову, словно давая понять, что эти слова — не более чем формальность, и сел за стол, на котором были разложены плотно свернутые цилиндрические упаковки ганджи.

—Слышал уже эту песню, "Меч их да внидет в сердца их "? — спросил Жозе.

Рас Петр кивнул. Его медузообразная голова склонилась над травой: он изучал каждую шишечку, вдыхал ее запах и пробовал на ощупь и только после этого с видом эксперта нарезал се своим остро заточенным резаком.

—Это Айван — он ее сочинил, — сказал Жозе.

Дредлок, казалось, был не в себе, и вокруг него стояла атмосфера глубокой меланхолии.

—Ну да, — пробормотал он, и на миг на его губах промелькнула улыбка. — Я слышал ее однажды — будет великая песня. — Он посмотрел на Айвана, кивнул, и вновь Айван почувствовал в нем неизбывную печаль.

—Тут вся трава? — спросил Жозе, указывая на стол.

—Вся до последней, — сказал Петр.

—Хорошо, скоро мы сможем все реализовать. Мне дали слово, — сказал Жозе, пристально смотря на Расту. — Завтра и начнем, если хочешь. Как ты сам?

Нож замер. Петр медленно поднял голову, и Айван увидел доброе лицо с большими глазами, в которых затаилась боль, ушедшая на самое дно и мерцающая темным огнем.

—Бвай-Жозе, я так скучаю по королеве моей — и мальчик мой… — его голос стал еще глуше, и он покачал головой. — Мальчик мой, он так по маме скучает, так скучает…

Мужчины замолчали, окруженные тягостной тишиной. Раздавался только ровный шипящий звук лезвия, нарезающего траву.

—Грядут лучшие времена, — неуверенно проговорил Жозе. — Ладно, я привел сюда этого братца работать с тобой — хороший парень — если ты, конечно, согласен.

—Ты пришел сюда ради бизнеса? — спросил Рас Петр чуть надтреснутым голосом, не поднимая головы, словно разговаривал сам с собой.

Айван почувствовал, что они здесь лишние.

—Ладно, я не говорю, что так считаю. Мой бвай больной совсем — грудь у него слабая от рождения. Не уверен, будет ли он в порядке без своей мамы… — Голос сам собой потух, и Рас Петр устремил взор на своих посетителем. Хотя Айван был убежден, что он никого не видит.

Жозе топтался на месте и явно хотел что-то сказать, но не сказал, и снова воцарилась гнетущая тишина. Айвану было не по себе, это усилило чувство неловкости их незваного вторжения. Он наблюдал за Жозе, ожидая от него какого-нибудь знака, и пытаясь представить себе, что скрывается за его невозмутимостью и темными стеклами очков. Наконец Жозе молча встал и направился к двери.

—Ладно, Педро, мы в другой раз. Пойдем, Айван. — Его голос прозвучал для этой комнаты слишком громко.

Рас Петр не шевельнулся и ничего не ответил. Оказавшись под звездами, Айван почувствовал огромное облегчение.

—Фууух, — выдохнул Жозе, — бвай, тяжело-то там как, да? Брат Педро сейчас под очень тяжелым прессом.

—А что случилось? — спросил Айван, вспоминая скорбное лицо Педро.

—Солдаты застрелили мать его ребенка, сказали — по ошибке. Прошло уже полмесяца — я думал, Педро готов снова начать торговлю. — Он покачал головой. — Ладно, оставим его в покое на время.

Айван не двинулся.

—Что случилось? — спросил Жозе.

—Ты иди, — сказал Айван. — А я останусь.

Он сказал это, повинуясь внезапному импульсу, и сам не вполне был уверен, хочет ли он вернуться в тягостную атмосферу этого маленького дома. Но он был убежден, что «Райские сады» ему сегодня уже неинтересны. И кроме того, было в тихих манерах молодого Раста что-то такое, что глубоко его тронуло.

Жозе посмотрел на него с удивлением. Потом улыбнулся.

—Отличная мысль, брат, — может, так все и заработает. Педро — лучший резчик из всех, кого я знаю. У него есть чувство травы.

Айван подождал, пока рев «хонды» удалится, и робко постучал в дверь. Ответа не было. Он потянул за ручку, и дверь с громким скрипом отворилась. Рас Петр неподвижно сидел перед горками ганджи, распространявшими свой особенный запах.

— Вот, знаешь, я опять пришел, — смущенно сказал Айван.

—Одна любовь, ман, — сказал Рас Петр и поклонился. Затем его губы задвигались, но слов было не разобрать.

—Что ты сказал? — спросил Айван.

Рас Петр мягко улыбнулся и повторил громко:

—Как радостно и славно для нас, братья, пребывать в единстве.

—О, — сказал Айван.

—Как будто прекрасный дождь омывает нас, стекает по волосам и по бороде. — Рас Петр поклонился и улыбнулся. — Добро пожаловать, дорогой.

Айван был смущен.

—Скажи мне кое-что, — сказал Рас Петр, напряженно в него вглядываясь. — Жозе послал тебя сюда?

—Нет, — ответил Айван удивленно. — Никто меня не посылал. Я сам захотел прийти.

—Это Любовь единая, брат, садись со мной, покурим благословенную Джа траву.

Они молча сидели и курили, и Айван чувствовал, как атмосфера в комнате незаметно преображается. Молчание стало переноситься легче. Рас Петр обращался с травой с щепетильной и уважительной заботливостью. Он церемонно протянул ему чалис, странным образом напомнив Айвану о Маас Натти. Дым был смоляной, богатый на вкус и очень сильный, и Айван немедленно воспарил в заоблачные сферы, где мысли лениво проплывали, как облака, превращаясь в какие-то тщательно вырезанные, словно острым лезвием света, формы и фигуры. Через стол, как будто на далеком расстоянии, спутаные-сваляные столбы волос восставали из головы Растамана и в своем змеевидном бешенстве обрамляли лицо, резко контрастируя с его деликатными чертами и печальной безмятежностью. Неожиданно удары судьбы и текущие проблемы показались Айвану не такими уж насущными, почти смехотворными. Рас Петр весь ушел в опустошающую рефлексию. Что и говорить, подумал Айван, в его голове умещается целая Библия, а он находит отдохновение в одном-единственном скорбном стихе, который повторяет с гипнотической монотонностью.

—Даже сегодня, — сказал Рас Петр, — я жалуюсь и горюю… Удар оказался сильнее, чем я мог выдержать, да. — Кивая косматой головой, он, казалось, подтверждал произносимые слова. — Как заново родился, — сказал он. Затем внезапно поднялся и кивком велел Айвану следовать за ним.

Заглянув в спальню, Айван почувствовал, что стал вдвое выше, что он видит все в двойном свете и вне времени. Там лежал юный дредман, уменьшенная копия Рас Петра. Он спал, но его прерывистое дыхание выдавало болезнь, и лихорадка сияла на воспаленном лице, которое было совсем нехорошим. Айван видел, что Растаман смотрит на сына глазами, горящими от гордости, страха и трепета. Его губы снова зашевелились, как будто распространяя заклинания в собравшемся вокруг мальчика душном воздухе, он мог отогнать то, чего так боялся.

—Те, кто сеет нечестье и плодит злобу, пожнут их сполна, — пообещал он. — И кто копает яму, тот в нее упадет.

Они вернулись в комнату. Время от времени Рас Петр выходил из нее, чтобы вытереть мальчику пот. Или же, едва держась на ногах, с беспокойством в глазах, беззвучно шевеля губами, смотрел на лицо спящего, которое, как в зеркале, отражало его собственные черты.

Айван вдруг обрел дар речи — поначалу, чтобы отвлечь Рас Петра. Но порой перед ним возникало лицо Эльзы, и он рассказывал, как она вылечила его от безумия и остановила боль… К тому времени, когда взошло солнце, между ними все было улажено.

—Боже, Айван-ман, чо! Так не может быть, ман? Забудь это, ман. К тому же равнодушие не грех. — Голос Эльзы был на грани тихого шепота, но ее раздражение было очевидным.

Айван стал пародировать се беспокойство. Обхватив ладонями голову в преувеличенном жесте отчаяния, он заговорил пронзительным истерическим голосом:

—Айван, ты с ума сошел! Как ты только мог подумать, что я на такое способна? Боже, Айван, ку-ку. Я честная христианка. Как ты мог подумать, что я стану мешаться с такими, как они? Разве для этого я покинула дом Его преподобия? Господи Иисусе!

—Заткни свой глупый рот, — прошипела она. — Хочешь, чтобы тебя услышали? Я умру от стыда, если они услышат.

Если бы спящие в соседней комнате Рас Петр и Ман-Ай услышали, какой невежественной и глупой она может быть, стыд убил бы ее. И она не могла бы обвинить их в том, что ее убили. Еще одна вещь, за которую она будет благодарна пастору Рамсаю. В его доме Растафари считались безбожниками, слугами Антихриста, отрицателями Бога, распространителями ереси. Они были хуже, чем оккультисты из балм-ярда и знахари-колдуны, поскольку их духовная деградация была агрессивной, сознательной и вызывающей. Их злобное отрицание обычного общества и рабское пристрасти к гандже вели к извращенности и завершались безумием. Как и все прочее, о чем говорил пастор Рамсай, она взяла это на свою душу.

Но только представьте себе, а? Что это за штука — невежество? Трудно было поверить, что в ней когда-то такое было. Смотрите, как печальноликий маленький бвай Ман-Ай прильнул к ней — ее сердечные струны тронуло то, что он воспрял духом и все больше набирается сил с тех пор, как она стала приглядывать за ним.

Рас Петр тоже это видит, и он ей безумно благодарен. Он показывает это как может. Подумать только, как она раньше боялась Раста и презирала их. Сейчас же она дождаться не может, когда наступит вечер, Рас Петр будет читать слова Джа и своим глубоким проникновенным голосом беседовать с мальчиком и с ней. От него она ничего другого не видела, кроме братской любви и уважения. Ни в голосе его, ни в глазах, ни в манерах. Это все тоже к лучшему, потому что почти каждую ночь Айван стал куда-то уходить. Обычно он говорит, что идет смотреть движущиеся картинки, но рано утром петух уже кукарекает вовсю, а его «хонды» во дворе по-прежнему нет. Смешно, но ее почти не волнует то, что по ночам он где-то пропадает. Непонятно почему, но ей кажется, что она-то должна злиться на это, потому что любит его. Она думает, что всегда будет любить его, и знает, что и у него глубокие чувства к ней. Но ее бвай — это что-то особенное. Маленький Ман-Ай нуждается в ней, а значит — и отец его. Она чувствует как в ней что-то открывается навстречу этой нужде, что-то распускается, расцветает. Пастор Рамсай умер бы, смеялась она про себя, если бы увидел, что я живу не с одним мужчиной, а с тремя — причем двое из них Растаманы.

Крохотная комнатка в коммунальной квартире оставила по себе недобрую память: голодные сальные взгляды жирного домовладельца; пьяные голоса девушки-соседки и ее посетителей; вечные паломники, весь день тщетно стучащие в дверь в поисках работы — вот, что окружало ее. Впервые в жизни у нее появилось то, что она вправе назвать семьей, и вдобавок такая богатая обстановка, о которой она и мечтать не смела. А я ведь так долго не хотела сюда перебираться!

Поначалу Эльза решила, что Айван помогает Петру с его рыбацким каноэ, но вскоре ей стало понятно, что здесь что-то другое. Теперь-то она знает, что на оплату этого маленького дома, где она так счастливо хозяйничает, идут деньги, вырученные с продажи ганджи. И на покупку напитков, особой еды и лекарств, в которых нуждается мальчик. Как-то Ман-Ая пришлось срочно доставить в больницу и сделать переливание крови. Если бы не деньги с ганджи — на что была бы похожа его жизнь? Болезненная и короткая. Она и подумать об этом боялась.

Когда Эльза обо всем узнала, она серьезно обеспокоилась тем, что Айван добывает средства к существованию противозаконно, за счет ганджи, «чертовой травки», как утверждали послушники в Молитвенном доме, — многие назвали бы его преступником. Да, она согласилась бы с ними до комнаты в коммунальной квартире, и записи пластинки, и этих дней, когда она стирала ноги в кровь под палящим солнцем, выпрашивая работу у богатых женщин, отдыхавших на своих верандах и смотревших на нее так, словно она воровка или того хуже. Возможно, все дело в Рас Петре. Было в нем что-то такое, чему она доверилась. Он никогда не мог, просто не способен был причинить близким ему людям боль. Рас Петр говорил, что трава — это то, что Джа дал черному человеку, чтобы он нашел отдохновение в период угнетения. Это, говорил он, единственная хорошая вещь, которая есть у черного человека и на которую еще не посягнули белые, — хотя уже и начали жадно на нее поглядывать…

Но не все они, конечно, такие. Взять, к примеру, этого высокого черного по имени Жозе,… Что-то есть в нем такое, что ей отвратительно, что-то в нем сильно ее пугает, слишком уж он хвастливый. Айван как раз посередине между ним и Рас Петром. Она так надеется, что Айван не будет подражать Жозе. Да, еще ведь и полиция — вот что беспокоит ее в этой торговле.

Стоит только увидеть полицию, у нее сердце в пятки уходит и она чувствует себя в чем-то виноватой.

Если бы речь шла только о больших деньгах и хорошей жизни, она, наверное, чувствовала бы себя грешницей. Но все совершенно не так. На самом деле после уплаты денег за дом, еду, лекарства и «хонду», которую Петр с Айваном взяли напрокат, на руках у них ничего не остается.

Айван деньги не копит, да и вряд ли ему нужны все эти броские одежды звезды-бвая, которые он так любит — по примеру Жозе, как она считает. И не то, чтобы он выглядит в них по-дурацки, но все это не более чем пустая экстравагантность. Как сказал однажды Рас Петр: «Брат наш молод, дочь моя, ему надо еще испытать этот мир. А раз он молод и дух его горяч, Вавилон Великий кажется ему хорошим. Пусть он идет своим путем, скоро он угомонится, дочь моя». Рас Петр глянул на нее с хитрой улыбкой: «Быть может, когда ты подаришь ему сына, его дух охладится».

Ладно, забудем про мотоцикл и одежды, главное — есть крыша над головой и еда, а этим в городке лачуг наделены далеко не все. Она почувствовала себя невероятно счастливой.

Услышав, что кто-то ходит по дому, Эльза вскочила с кровати и пошла разжигать огонь.

—Петр, доброе утро! Как Ман-Ай?

—Хвала Богу, дочка, спал всю ночь хорошо — ему уже не нужны лекарства.

—Надеюсь, он скоро поправится. Я молюсь за него, — сказала она.

Рас Петр просиял улыбкой благодарности и кивнул на дверь, откуда она вышла.

—Брат наш все еще спит?

—Да, он пришел далеко за полночь, — ответила она.

—Ничего, Эльза, просто парень дух свой разгоняет, долго так продолжаться не будет. Пока у меня не было Ман-Ая и волосы свои я не посвятил любви Джа, я был точно такой же. Но это всего лишь на один сезон.

—Вот что, — сказала Эльза, меняя предмет разговора. — Сходи-ка и принеси хвороста, а я вынесу во двор жаровню и что-нибудь приготовлю. Пусть Ман-Ай поест яиц…

Да, Жозе этот действительно все знает. Он прав оказался насчет песни. Читает все, как по книге. Около двух недель, не больше, песня была на радио, ман. В тот первый день на Параде, когда я услышал ее у входа в музыкальный магазин, моя песня и мой голос всю улицу заполнили, и какой-то мальчишка танцевал на тротуаре и на меня показал, когда меня заметил. Да, какое-то время она была везде, куда ни глянь. Люди ее пели. По радио крутили, в клубах исполняли. А потом тишина. Ее не было даже в передаче по заявкам, где можно заказывать старые песни. Никаких заявок. Тишина…

Как-то ночью они с Богартом продвигались по Западному Кингстону в поисках исправного телефона, набрали номер ди-джея, который называл себя «Нумеро Уно, кайфовый и клевый, с живой изюминкой» и попросили поставить «Меч их да внидет в сердца их», эту «айрэй-айрэй песню крутого парня по имени Айван». Но после того как обольстительный голос заверил их, что это сильная-сильная песня, что на нее то и дело поступают заявки и что им не следует выключать свои приемники, потому что скоро они ее услышат, ни сама песня, ни их просьба в эфир не попали. А вскоре запись исчезла вдруг с прилавков магазинов. Но Хилтон не стал утруждать себя музыкальными проигрывателями, стоящими в барах по всему городу, и время от времени песня, подобно насмешливому эху, достигала ушей Айвана, когда они с Жозе спешили по делам. Не то чтобы он слишком убивался из-за этого. Вовсе нет, но все случилось так неожиданно, словно языком пробуешь разбитый зуб и, несмотря на возрастающую боль, не можешь остановиться. Иногда он даже ставил ее послушать для себя.

Но Айван все меньше и меньше об этом думал, поскольку Жозе завалил его работой и он находился в сплошных разъездах. Эльза была счастлива, взяв на себя заботу о Ман-Ае, а сам Айван чувствовал себя свободнее и счастливее, чем когда бы то ни было. Они отлично справлялись со своими делами. Поэтому, услышав свою песню в баре, он воспринимал ее как неожиданный сюрприз, что-то из далекого прошлого, подобно боли, которую чувствуют иногда на месте ампутированной конечности, и только. Он создал ее. Его злая шутка будет разить Хилтона, пастора Рамсая и «всех и вся», кто пытался угнетать его.

Йеее, пусть они теперь посмотрят на него. Он разъезжает на «хонде», груженной ласковой-ласковой горной готшит-ганджа, с деньгами в кармане, и перед ним — открытая дорога. «Я сделал все как надо, — напевал он, мчась на мотоцикле и легко объезжая стоящие и движущиеся препятствия. — Этот паренек выжил, да. И поднимается вверх!»

И имя его тоже зазвучало. Люди показывают на него — вон он, тот парнишка с плохой песней, которую запретил Вавилон. Друг Плохого Жозе. Человек, который порезал Длиньшу, как сало. Парень, к которому лучше не приставать. Одевается всегда стильно, и денежки в кармане имеются. Даже если Жозе и кинул его в ту первую ночь, а Айван в этом теперь не сомневался, он все отбил сполна — и даже с лихвой.

Айван вез с собой мешок отличной травы. По крайней мере, сам он так думал, но очень хотел услышать, что про нее скажет Педро. Ни у одного из торговцев не было такого чутья на траву, как у Педро. Он разглядывал ее цвет, нюхал, растирал пальцами, пробовал на вкус, а потом говорил, где она растет, как долго ее культивировали, рано или, наоборот, слишком поздно собрали урожай, и объяснял, как ее следует резать и как курить. Вот почему дела у них идут так хорошо. Серьезные курильщики — а кто в Тренчтауне не был серьезным курильщиком? — знали, что если Рас Петр приложил руку к траве, сам ее выбрал и сам порезал, то качество гарантировано. «Педро не продаст буш».

Они подъезжали к Уотерворкс, где обычно дежурит постовой. Вид полицейского, как всегда, привел Айвана в оцепенение. До сих пор он не чувствовал в себе легкости, разъезжая по Вавилону с мешком травы, как если бы это были плоды хлебного дерева для продажи на рынке. Но Педро ничем не выдавал беспокойства.

—Рас Петр-ман, ты разве не видишь, Вавилон там стоит?

—Расслабься, ман. Наслаждайся ездой, — протянул Педро так, словно эти слова его развлекли.

—Он что, не может нас остановить, брат?

—Виновный бежит даже тогда, когда его не преследуют, — засмеялся Педро и помахал постовому офицеру.

—Подожди, он что тоже в организации?

—Не задавай лишних вопросов. Я лжи не скажу, — объяснил Педро. — Тебе довольно знать следующее: если его нет, или он не помахал тебе, тогда жди беды.

—Какой беды?

—Армейской проверки на дорогах. Или патруля. В этом случае сверни с дороги или развернись и сбрось мешок в заросли. Только как следует запомни то место, где спрятал траву. Как-то мы с моей королевой спрятали целый мешок, бвай, да так и не нашли его. Я обыскал все тростниковые поля от Кайманас до города. До сего дня колли так и не нашлось.

И все-таки Айван не мог расслабиться. А что, если на посту стоит другой Вавилон? Тот, что ничего не знает про соглашение? Айван помахал, полицейский улыбнулся и отдал ему честь. Это было частью общей игры. Но раньше они никогда не были так близки к тому, что их остановят. Все-таки он знал, что случилось с женой Педро, помнил слова Педро про то, как все может обернуться, но это только разжигало его азарт.

Педро заметил это и постоянно предостерегал Айвана, чтобы тот напрасно не рисковал. Сам он не был подвержен чувству гнева, и, казалось, ничто не могло заставить его совершить безрассудный поступок. «Оставь это, — говорил он, — уходи от этого, брат. Как пес возвращается к своей блевотине, так и дурак к своей глупости. Мудрый человек знает страх и воздерживается от гнева; только сердце дурака гневливо». По каким-то причинам торговцы прислушивались к Педро с уважением, граничившим с любовью. Они принимали его упреки и выговоры с благодарностью, которую не проявляли ни к кому, включая Жозе. Всегда вызывающий и резкий на слово Жозе тушевался перед аскетичным Растаманом с его вкрадчивым голосом.

Айван завернул во двор и выключил мотор. Эльза и Ман-Ай выбежали из-за дома.

—Что ты, интересно, нам привез? — крикнула она.

—"Нам"? — спросил он. — Кто это «мы»? Это для Педро, это для Ман-Ая, если он будет принимать свои лекарства, как примерный мальчик. А что касается Эльзы, то Эльзе придется подождать.

—Чо, надоели твои грубости, Айван!

—Бвай, ты слушался сегодня мисс Эльзу? — спросил Айван строго. Мальчик печально закивал, а потом расцвел в той улыбке, которая отличала его отца. — Ты все свои таблетки проглотил?

—Очень горькие были и язык мне сожгли, — серьезным голосом проговорил Ман-Ай, с таким совершенством копируя папу, что все рассмеялись, а Айван протянул ему пирожное.

Педро появился чуть позже, шагая медленно и скрывая свою радость за показным безразличием.

—Ага — ты уже здесь. Слава Богу! А что ты мне привез? Надеюсь, не потратил все деньги на буш?

—Буш, Джа? Не говори так. Цвет травы! — похвастался Айван.

—Ну что ж, надо посмотреть. Ман-Ай, принеси-ка папин нож. — Педро открыл мешок и запустил туда ладонь, ощупывая траву. — Гм-м, кажется, придется продать буш тем туристам, — пробормотал он, словно размышляя вслух.

Айван надеялся, что это шутка, но взгляд Педро, обнюхивающего шишечку, был совершенно серьезный. Он отломил от нее кусочек и попробовал на вкус. Ничто не отразилось на его лице. Нахмурившись, то ли от сосредоточенности, то ли выражая отчаяние, он вынул зернышко, оценил его размеры, цвет и полноту, а потом раздавил в руке.

—Так вот на что мой партнер потратил наши деньги? — проговорил он, покачивая головой и заглядывая в мешок.

—Да ведь это цветущая трава! — настаивал Айван. — И цена хорошая. Я пробовал ее, прежде чем купить. Что в ней плохого? — закончил он в нетерпении.

Рас Петр не ответил. Он сложил нож и медленно поднял глаза. Меланхоличное выражение его лица сменилось широкой улыбкой.

—А разве я сказал о ней что-нибудь плохое? — Он засмеялся.

Педро разложил и рассортировал траву, опытной рукой мешая листья и шишечки, и принялся ее нарезать. Айван складывал кучки в маленькие

коричневые кульки. Скоро нужно будет развозить траву по барам, клубам и кафе в их районе, собирая заодно выручку прошлой недели. Как всегда, Педро оставил долю Жозе. Потом отложил деньги на следующую покупку и спрятал их в руль мотоцикла. Все было распределено поровну.

—Неплохо, — сказал он, — совсем неплохо.

—Эй, Педро!

—Хайле, ман.

—Все остальные торговцы, они тоже платят Жозе так много?

—Некоторые еще и больше.

—Тогда почему же Жозе не стал богачом?

—Постой, ты разве не ухватываешь ход вещей? Деньги у Жозе долго не задерживаются.

—А кто их в таком случае берет?

—Ты опять задаешь много вопросов, ман. У нас плохо идут дела?

—Нет, но понимаешь…

—А остальное нас не касается, — его ответ был краток.

—Сдается мне, — настаивал Айван, — что Вавилон кое-что с этого имеет, и все-таки…

—Слушай, брат. Я ничего ке знаю да и знать не хочу. Можешь мне приплатить, а я все равно ничего узнавать не буду. Если хочешь сотрудничать и дальше, отучись задавать глупые вопросы.

Айван был удивлен и больно задет тоном Педро. Тот никогда не повышал голос и не ругался и всегда заботился о чувствах товарищей.

—Хорошо, — расстроенно пробубнил Айван.

—Надо попробовать твою траву, — сказал Педро более дружелюбным голосом.

Кафе «Одинокая звезда» было тем местом, где Жозе еженедельно собирал выручку. Там собирались все торговцы. Выстроенные в ряд «хонды» были серьезной наводкой, если бы кто-то ими заинтересовался. Эти мотоциклы являлись своеобразной торговой маркой, а также знаком благосостояния элитной группы ганджа-предпринимателей. В глубине кафе находилась комната, куда допускались только торговцы. Когда Айван и Педро вошли туда, там сидели трое: Сидни, высохший маленький паренек с бегающими глазками, толстый хриплый парень по прозвищу Ночной Ковбой и его партнер Даффус.

Они тепло поприветствовали Рас Петра и Айвана. Рас Петр, прежде чем заняться травой, снял шапку, обнажив свои впечатляющие дредлоки. Набивая бамбуковую водяную трубку, он объяснял:

—Это выбор моего партнера, братья. Мы готовы выслушать ваши мнения. — Он сделал несколько глубоких затяжек, чтобы разжечь трубку, и сказал: — Как говорит Джа, вот, я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле.

—Селаах! — хором провозгласила группа.

—Как радостно и славно для нас, братья, пребывать в единстве.

—Блажен муж, — ответили ему, — иже не иде по пути грешных, на седалище мучителей не седе и на месте развратителей не ста.

Айвана согрели их восхваления и рассудительные отзывы о траве, пока чалис передавали по кругу. Вскоре их всех понесло на волне теплого дружелюбия. В комнате стало бурлескно. Ночной Ковбой, сидевший рядом с Айваном, внимательно смотрел на него.

—Говори, брат, — потребовал Айван,

—Это тебя зовут Риган?

—Правда.

—Значит, ты новичок здесь.

—Ну да.

—Тебе нужна защита.

—Какая защита?

Ночной Ковбой выпрямился и полез в свой мешок. Он вынул оттуда что-то завернутое в ткань, которую медленно и благоговейно развернул.

—Вот такая, — сказал он нежно.

Айван почувствовал, что у него перехватило дыхание.

—Отличная пара, — прошептал Ночной Ковбой. — Тридцать второй калибр.

Револьверы лежали на мягкой ткани, как жертва на алтаре, мерцая в полусвете. Рукоятки с тщательно выбитым рельефом были из кремового перламутра, коварно изогнутые. Казалось, металл существует какой-то собственной жизнью. Айван сглотнул слюну и осторожно прикоснулся к револьверам. Вид оружия открыл в нем что-то такое, чего раньше он никогда в себе не замечал.

—Давай, Риган, — настаивал Ковбой, — почувствуй баланс, мам. Из них не промахнешься.

—Да? — пробормотал он, осторожно взвешивая револьверы. — А они заряжены?

—Главное, не спускай курок, — сказал Ковбой, и кто-то засмеялся.

Как удобно они ложатся в руку, подумал Айван. Как будто неизвестный оружейный мастер сделал их специально для меня. Револьверы разместились в его ладонях, словно естественное завершение рук.

—В какую цену? — спросил он и почувствовал вдруг, что во рту у него пересохло.

—Пятьдесят долларов пара — вместе с патронами.

—Дорого, — пробормотал Айван. Но сколько еще они могут стоить? Такие шедевры.

—Дешевле, чем твоя жизнь, — сказал Ковбой. Даффус сопроводил его слова смехом.

—Что скажешь, Педро? — обратился к нему Айван.

—Кого ты собираешься убивать, брат мой? — спросил Педро. — Ты готов пустить кровь человека?

— Никого. Никого не собираюсь, — сказал Айван, защищая себя и немного устыдившись отчаянного желания, вскружившего ему голову.

—Тогда оставь их, Джа. Брось их, Айван. Мудрость лучше, чем оружие и война, — сказал Педро. — Один дурак разрушил как-то целый город, — закончил он, глядя на Ночного Ковбоя.

—Эй, брат-ман, они дешевле, чем твоя жизнь, — повторил Ковбой.

Айван снова взвесил на руках револьверы, почувствовав баланс и изумляясь тому, как естественно расположились они в его ладонях. Он пошевелил запястьями, чтобы посмотреть, как яркий свет играет на стволах. В стиле вестернов он, просунув указательный палец в отверстие для спускового крючка, крутанул оба револьвера назад и остался доволен тем, как они снова легли в его ладони.

—Гром и молния! — вымолвил Ковбой. — Настоящий стрелок, черт возьми. Вот он — бвай-звезда!

—Невежество. Грубая сила и невежество, — огрызнулся Рас Петр.

Заботливо, но с большой неохотой Айван положил оружие на развернутую ткань. Он не мог отвести взгляд от гипнотизирующего сияния металла.

Ночной Ковбой не прикасался к ним.

—Они подходят тебе, — сказал он. — Не видел еще, чтобы пара револьверов так подходила человеку.

—Пусть там и лежат, — сказал Рас Петр. — Они не принесут тебе даже святой травы Джа.

Ковбой удивленно покачал головой.

—Они подходят ему, — повторил он.

—Айван, завидую тебе, ибо ты не мучитель, — убеждал его Рас Петр, — и не идешь ни по одному из его путей. Это дела Вавилона — грубая сила и разрушение. Пойдем отсюда, слышишь меня? — Внезапно он встал. — Ты идешь, Айван?

—Дешевле, чем твоя жизнь, — сказал Ковбой. Они проехали уже полпути, прежде чем Педро заговорил задумчивым и грустным голосом:

—Скажи мне честно, ты хочешь их купить?