—У меня нет времени играть с ребенком, — Дадус бросил ответ через плечо, не меняя своей горделивой походки.

Для Айвана это было слишком. Назвав его сначала банго — тупой деревенщиной, — а затем ребенком, Дадус оскорбил и его ум, и возраст.

—Кого ты назвал ребенком?

Что-то в голосе Айвана подсказало Дадусу, что лучше бы ему направить разговор в менее рискованное русло.

—Только ребенок не знает, кто такая шик-леди — лучшая женщина в мире. Каждый мужчина любит такую женщину, но она любит далеко не каждого мужчину.

Дадус хотел добавить для выразительности: «Только ребенок не знает подобных вещей». Но, как говорится: "У труса звучат только кости ", и потому он ничего не сказал. Во всяком случае, хотя Айвана объяснение удовлетворило не вполне, он, по крайней мере, готов был простить Дадусу обиду. Они пошли дальше.

Но любопытство Айвана было разогрето. Позднее время перестало его беспокоить, как и снисходительное обращение Дадуса, Он уже представил себе и кафе, и загадочно манящую шик-леди, которая произвела столь разное впечатление, с одной стороны, на Дадуса, а с другой, на почтмейстершу.

Кафе мисс Иды под названием «Крутой наездник» было совсем не таким, как он представлял, но чего, собственно говоря, он ожидал? Объяснения Дадуса не отличались точностью. Кафе располагалось на пляже в тени кокосовых деревьев, стволы которых были побелены на восемь футов в высоту. Строение под тростниковой крышей оказалось довольно большим. Стены были разноцветные, и когда мальчики подошли, Айван разглядел роспись: женщины в длинных ярких платьях танцуют с мужчинами в рубашках, не менее ярких на белом фоне. Таких людей он никогда еще не видел: черные, но губы и щеки женщин кроваво-красные. Подойдя ближе, Айван увидел, что все они скалятся белозубыми улыбками, застыв в невообразимых позах, очень трудных, явно причиняющих боль, а то и вовсе невыполнимых.

—Ччччч! — воскликнул он, словно отгоняя от себя что-то, — их морочат даппи!

—Ты самый настоящий деревенский банго. Даппи выглядят совсем по-другому.

—А откуда ты знаешь, как выглядят даппи? Ты, что ли, видел хоть одного?

—Видел я их, видел, — пробормотал Дадус как можно увереннее.

—Кого ты видел? Врешь. Когда ты видел даппи?

Сушит рот, А Дадус врет, А умная мысля Приходит опосля.

Айван насмешливо напевал, смакуя свою маленькую победу, пока они приближались к входу. Он решил вести себя так, будто подобные кафе были для него обычным делом, и выдержал позу преувеличенного равнодушия, когда они вошли в прохладную темную комнату с гладким бетонным полом, окрашенным красной охрой. После теплого песка пол казался холодным и скользким; Айвану пришлось подавить свое желание с разгону проскользить по этой странной поверхности.

В кафе было проведено электричество, и с потолка свисали раскрашенные лампочки. По сторонам стояли столики со стульями из толстых деревянных бревен, распиленных таким образом, что получались спинка и сиденье. В помещении царил влажный запах, напомнивший Айвану о ромовой лавке. В дальнем углу несколько мужчин играли в шашки и пили ром.

—Что вы хотите, мальчики? Это ты, Дадус? — Голос донесся от фигуры, которая направлялась от стойки бара и вытирала руки о полотенце. — Что ты принес?

—Мой отец шлет вам эту рыбу, мисс Ида.

Дадус еще ничего не сказал, а Айван уже понял, что к ним подошла мисс Ида. Она была такой же женщиной, как бабушка и ее подруги, но этим их сходство ограничивалось. Айван не мог оторвать от нее глаз. Ее губы были красные, и, когда она улыбалась, что делала довольно часто, ее улыбка будто освещала все вокруг сполохами золота. Густые пряди черных волос ниспадали на ее обнаженные плечи. И что это были за плечи — широкие, гладкие, черные, — и под ними, четко очерченные под туго натянутой красной блузкой, скрывались два шара, боровшиеся с тканью и доводившие изящество ее тела до совершенства. Когда мисс Ида двигалась, ее бедра, с неким вызовом выступающие под туго затянутой талией, покачивались в царственном ритме, словно стремясь привлечь к себе всеобщее внимание. Неудивительно, что, когда эта женщина показалась из-за стойки бара, игра в шашки была на время прервана.

—Боже правый! — благоговейно вздохнул один из мужчин достаточно громко, чтобы его похвалу услышали. — Как она ходит, сэр? — Он медленно покачал головой не в силах сдержать восхищения.

—А почему он послал тебя? — спросила она Дадуса. — Сам, что ли, не мог занести? — Чуть запрокинув голову, она сопроводила свой вопрос низким музыкальным смехом.

—Он сказал, что зайдет к вам позже, мэм, — объяснил Дадус.

—А это кто? — мисс Ида кивнула в направлении Айвана. — Не припомню, чтобы мы встречались с этим маленьким мужчиной.

Айван не сводил с ее лица глаз. Он подумал, что вряд ли сумеет что-то сказать.

—Это мой друг, мэм, — начал было Дадус, но Айван прервал его.

—Меня зовут Айван, мэм. Но все называют Риган.

—Боже мой, — простонала мисс Ида, — сейчас умру от смеха. — Ее смех возник в глубине горла, легкий и громкий, и заполнил все углы комнаты.

—Бвай еще писать прямо не научился, — сказал один из мужчин, — а уже говорит, какой он Риган.

—Боже, я умру от смеха, — взмолилась мисс Ида. — Я не вынесу этого. Так как вас зовут, сэр?

—Меня зовут Риган, — сказал он твердо.

—Так значит… ты Риган? — В ее низком голосе появилась нотка заботливости; поддразнивая, она словно размышляла над услышанным.

—Гм-м, ладно, я тебе верю. Был бы ты, ха-ха-ха, чуть побольше, я бы проверила, каков ты Риган. Ха-ха-ха. Поживем — увидим, ладно? — И она снова растворилась в своем переливчатом смехе. Заходите оба. — Грациозно изогнув тело, она направилась назад к стеклянной кассе бара.

—Уж и не припомню, когда я в последний раз так смеялась. Добро пожаловать, Миста Риган, и ты тоже, Дадус. Я хочу вас чем-нибудь угостить, ладно? Заказывайте, — скомандовала она. — Чего желаете? Рыбу? Жареную свинину? Есть булла, кокосовые орехи, тото.

Произнося названия, она указывала их в меню: маленькая хрустящая рыбка, зажаренная целиком и обильно наперченая; кусок свинины, прокопченный на костре из свежесрубленных веток; сладкие пирожные булла и тото, кокосовые пирожные.

—Говори, чего ты хочешь, Риган?

Она все еще посмеивалась над его именем и избавила их от необходимости выбирать, положив в жестяную тарелку всего понемногу.

Мальчики сели за стол, мучительно пытаясь сделать выбор. Айван колебался между заманчивой рыбьей головой и не менее привлекательным куском пирожного. Если Дадус возьмет булла, тогда рыба будет его, а вот кусок пирожного…

—Постойте. Как же я могла забыть? — Голос мисс Иды из-за стойки бара ворвался в его размышления. — Такие шикарные мужчины разве могут обедать без музыки? — Она принялась что-то делать с маленьким ящиком за стойкой бара, притворяясь искренне огорченной, что сполна развлекло игроков в шашки. — Бог мой, как же я такое могла забыть? Миста Риган, только не подумайте ничего плохого, ладно? Старость — хуже, чем сглаз. Джентльмены, вот ваша музыка!

И кафе наполнилось музыкой. А для Айвана кафе наполнилось мисс Идой, вокруг которой извивались ритмы, пульсирующие, сводящие с ума, эротически настойчивые. Крупная статная женщина словно летала по кафе; ее пышные грудь и бедра приковали его внимание. Она словно преобразилась, как приятельницы мисс Аманды на собраниях Покомании, но мечтательное выражение ее лица, улыбка на накрашенных губах выражали отнюдь не духовность. Как и сладкая густая парфюмерия, распространяемая ею по всему бару. Чувства Айвана были затронуты в новом свете. Это была городская музыка, музыка кафе, музыка плотских наслаждений, и мисс Ида была ее воплощением. Она была прекрасной танцовщицей и без усилий двигалась вместе с мелодией, подражая своим телом смелым выпадам тромбона, но то и дело возвращаясь к тяжелой поступи барабанного ритма, который, казалось, направлял стремительные движения ее массивных притягательных бедер.

Вызывающе содрогаясь всем телом, мисс Ида закончила танец точь-в-точь с последним звуком песни. Кафе наполнилось тишиной, отдававшей эхом, словно здесь промчалась какая-то мощная стихия, смела все вокруг и исчезла.

— Как вижу, вам это понравилось, миста Риган?

Айван кивнул, не в силах что-либо сказать.

— Приходи, когда подрастешь, и мы посмотрим, как станцуешь ты. Уверена, что из тебя получится хороший танцор, ха-ха.

Он был уже возле дома и перебирался через низкую каменную стену, ограничивающую владения мисс Аманды, Теперь надо было идти по тропинке под гигантскими хлебными деревьями, посаженными его предками. В их густой тени скрывались заросли кофе и коки, посаженные его дедом. На пятачке перед домом увешанные плодами деревья были вечным вызовом растительного мира преходящим поколениям. Но Айван вряд ли замечал деревья, мимо которых так торопился. Принимая их присутствие и дары как должное, он быстро шел мимо, озабоченный тем, что бабушка в последнее время стала выражать свою тревогу столь болезненными методами.

Будь он постарше, знай он получше историю и обладай чувством иронии, он, возможно, подумал бы о том, что нигде еще земля не была столь гостеприимной и благожелательной к роду человеческому. Тогда он, вероятно, понял бы," что шагает по истории, что каждое дерево говорит о предвидении и предусмотрительности канувших в века предков, хотя в этом растительном изобилии есть и своеобразная насмешка. В те времена, когда сахар шел по цене золота и о преуспевающем европейце говорили: «Богат как плантатор в Вест-Индии», эти самые плантаторы, ради роста своих доходов, дали Королевскому флоту наказ отыскивать по всем закоулкам необъятной Империи новые виды растений, чтобы можно было самим кормить рабов и меньше зависеть от продовольственного импорта. Плантаторы отлично в этом преуспели, привив здесь культуры ямса, аки, дыни, различные виды гороха и бобов, завезенные из Африки; манго — из Индии; хлебное дерево, яблони и кокосовые пальмы — из отдаленных окраин Тихого океана, и в конце концов собрав на этой земле почти все ее богатства, но тем самым помогли положить конец рабству. Обеспеченные семенами и саженцами африканцы просто бросали плантации и организовывали для себя свободные общины на холмах.

Но молодой и необразованный Айван шел, ни о чем подобном не задумываясь. Сладкие ритмы барабана и дурманящие мелодии проносились в его голове. Он станет певцом, сочинителем музыки, танцором. Город, где жила эта музыка, был таинственно-интригующим миром. Он не знал, как эти ритмы появились, когда и откуда. Они просто позвали его. Между тем сейчас он лицом к лицу встретится с мисс Амандой. Он про все ей расскажет — про все, кроме кафе.

Но на кухне было пусто, очаг едва теплился багровыми угольками. Жестяное блюдо накрыто крышкой и стояло рядом с углями, что было дурным знаком. Значит, бабушка поела и ушла, оставив ему ужин, чтобы он не остывал. Айван развесил рыбу так, чтобы ночью ее охлаждал ветерок с гор, взял свои хлебные плоды и приблизился к домику. В окне горел свет. Он поднялся на крыльцо, осторожно приоткрыл дверь и застыл, вглядываясь перед собой. Комната была освещена лампой. Мисс Аманда сидела за столом, устремив строгий взгляд в открытую Библию, которую держала перед собой. Глаза на ее морщинистом черном лице ничего не выражали; только плотно стиснутые губы и мерно покачивающееся тело выдавали ее гнев.

С потухшей трубкой во рту, следя глазами за строчкой, она, казалась, не замечала его присутствия. Воцарилась тишина; дух Айвана дрогнул. Он ожидал брани, крика, даже побоев, но только не этого.

—Держись дальше от двери дома соседа твоего, ибо он может устать от тебя. — Ее голос был холодным и режущим, как скрежет гроба о край могилы. Она не подавала знака, что видит его. Какое-то мгновение Айван даже не соображал, что это она говорит, не мог понять, что мрачные звуки исходят от ее мерцающей тени, которая очерчивала на стене контуры бабушки, напоминая какого-то воспарившего духа. — И вы, дети мои, послушны будьте им, кто есть ваши родители в Боге, ибо дни их могут быть долгими… — Она продолжала мерно раскачиваться, и ее огромная тень подчинялась тому же ритму.

Айван стоял в замешательстве, он чувствовал себя виноватым и опустошенным. Механически раскачивающаяся бабушка казалась ему незнакомцем, ее лицо под чепцом, который она обычно надевала перед сном, напоминало непроницаемую маску. Айван робко вошел в комнату.

—Твой ужин на кухне. Принеси его сюда. Только вымой сначала руки и ноги.

Когда Айван вернулся, у бабушки был обычный вид. Ее глаза следили за ним, пока он потихоньку входил, словно делал пробные шаги. Опустошенный и разбитый, Айван сел за стол и приступил к еде, стараясь не привлекать к себе внимания.

Бабушка заговорила своим обычным голосом — низким, тихим и располагающим к беседе.

—Где ты так долго пропадал, Айван?

Он рассказал о море, умолчав о посещении мисс Иды.

—Вот как! И ты один взобрался на гору?

—Да…

—Один?… Молодцом! Гм-м — и что же ты видел?

Вопрос застиг Айвана врасплох.

—Ничего не видел, мэм.

—Ничего не видел? Ничего не видел? Выше голову. И будь осторожен, иначе то, что ты увидишь, ослепит тебя.

Еда застряла у него в горле, словно кляп, все попытки проглотить ее были безуспешны.

—Ты ешь или нет? Ты даже не ешь! То, что ты ищешь, скоро само тебя отыщет. Кажется, ты совсем не проголодался? Где-то поел, да?

—Нет, мэм… — Айван уставился в тарелку.

—Выше голову, бвай! Гуляешь допоздна! Любишь ночь — ночью с тобой может случиться что угодно! Ты слышишь? Запомни мои слова — ночью с тобой может случиться что угодно.

—Да, мэм…

—Хватит сидеть и баловаться с едой. Иди спать — и не забудь помолиться.

Айван встал из-за стола, пробормотал: «Спокойной ночи» и отправился в свой угол, где на низкой деревянной подставке лежал его соломенный тюфяк. Он быстро разделся и облачился в «пижаму» — мешок из-под муки с тремя дырами, возникшими в результате бесчисленных стирок — на большом камне на берегу реки вместо стиральной доски. Мисс Аманда сидела и наблюдала за тем, как он отводит от нее взгляд, словно пес на цепи. Пожалуй, так и следует его воспитывать: выводить из равновесия. Побои только обижают мальчишку и делают враждебным, а вот сдержанная холодность, кажется, его проучила.

Она неподвижно сидела на стуле, сосредоточив взгляд на этой маленькой фигурке, пока Айван быстро и бесшумно готовился ко сну. Звуки ночи — шорох ящериц, ворчание древесных жаб, высокие ноты хора насекомых — беспрепятственно проникали в комнату. Рассматривая его стройное тело — под желтым светом лампы светлое и бархатно-черное в тени, — мисс Аман-да почувствовала, как ее сердце пронзает боль за его сильную, но уязвимую красоту, красоту отрочества. Он был последним из ее близких. Его мать, последний ее ребенок, оставшийся в живых, жила где-то в городе. Единственным доказательством ее существования, не считая Айвана, было несколько писем и редкие денежные переводы. Город, этот далекий и неизвестный мир, отнял у нее четырех сыновей, изрыгнув их в еще более далекие и чуждые миры. Старший, Рафаэль, утонул, когда плыл на пароходе в Англию воевать с немцами. Айзек уехал на Кубу рубить сахарный тростник лет пятьдесят тому назад и с тех пор — ни слуху ни духу. Она знала, что он мертв, упокой Господь его душу. Как-то ночью она проснулась в жаркой тьме холодная от пота, все ее тело набрякло тупой тяжестью. Она почувствовала, что дух Айзека покидает ее. Он тоже отошел, второй сын. Она знала, чувствовала своей кровью и духом, когда уходили жизни, произведенные ею на свет. Она повернулась к стене и стала стонать про себя скорбные песни смерти. Последнее, что ей было известно о Джеймсе, — он сидит в тюрьме. Пожизненное заключение за убийство полубелой суки, на которой он женился. А младшего сына она похоронила сама. Его растерзанное тело привезли домой в горы после того, как его забодали и растоптали быки там, куда он устроился работать гуртовщиком. Единственным утешением было то, что его похоронили как подобает: там, за каменной стеной, ему отвели участок под гигантским хлебным деревом, где лежали тела ее родителей и дедов. Остался один Айван, еще двенадцати лет нет, а уже выказывает семейные черты — неугомонность и страсть к скитаниям. Прости Господи, лучше уж похоронить его рядом с дедами, чем при жизни видеть, как он познает все страхи и ужасы мира. Она поднялась, вздохнула и потушила лампу. И была поражена, увидев, как вместо привычной и уютной темноты комнату наполнил бледный призрачный свет полной лупы.

Сон не шел к Айвану. Он лежал и прислушивался к дыханию бабушки. Сквозь закрытые веки он почувствовал, как погасла лампа. Поверх монотонного гудения насекомых и шороха ящериц он услышал охотничий зов патту, как говорят, птицы дурных предзнаменований. Но он не обращал на ночные звуки никакого внимания. В его ушах звучали эротические ритмы из кафе, и мелодия гипнотически повторялась в его голове. Он даже не чувствовал едкого запаха корней кхас-кхас, которые мисс Аманда когда-то положила в его матрас. В ноздрях стоял тяжелый возбуждающий запах парфюмерии мисс Иды, которая двигалась в такт музыки чувственно и легко, словно легкое каноэ на волнах. В эту ночь в маленьком домишке долго не могли заснуть. Мисс Аманду обуяло безотчетное горе; и хотя она еще не знала, что с Айваном, как и с остальными ее детьми, уже случилось то, чего она больше всего боялась, дух ее был нелегок.

На следующее утро Айван поднялся раньше бабушки. Он тихо оделся, вышел из дома и оказался в окружении ослепительного тропического утра. Трава под его ногами была прохладной и влажной от росы. Светлая дымка, которая скоро рассеется под солнцем, покрывала горы серебряной пеленой. Там, за долиной, в тумане искрилось море. Вокруг дома крохотные разноцветные птички перепархивали с ветки на ветку и щебетали. Айван побежал на кухню, схватил ведро с пшеном и принялся кормить кур, которые выбежали из кустов, — маленькие, крепкие птицы с ярким переливчатым оперением, которые произошли от скрещивания испанских бойцовых птиц с лысоголовой африканской породой, происхождение которой теряется в губине веков. Потом взял мачете и нарезал охапку травы и кустов сатуреи для коз, которых бабушка держала ради мяса и молока. Заглянул в оловянные корыта с водой. Ее оказалось достаточно на весь день. Потом взял корыто с пойлом — сваренные банановые и ямсовые очистки и прочие кухонные отбросы — и отнес под небольшой навес, где на привязи сидела жирная свиноматка с огромным пузом. К тому времени, когда Айван вернулся, все еще посмеиваясь над тем, как свинья хрюкала над похлебкой и пускала слюни, бабушка была уже на ногах. Она стояла в дверях кухни, с улыбкой наблюдая за тем, как внук взбирается по тропинке.

—Айван, что мне с тобой делать?

—Что, мэм? — Он остановился, сконфуженный, напряженно пытаясь понять, какое преступление он совершил на этот раз. — Я покормил свинью…

—Знаю, — сказала она. — А что ты забыл?

—Ничего. Ничего не забыл, мэм. И кур покормил, и коз тоже.

—Какой ты сегодня шустрый! Придется тебя чем-нибудь отблагодарить. — Она рассмеялась про себя. — Осталось только принести корыто назад. — Она обняла его и погладила по голове. — Давай побыстрее. Когда придешь, тебя ждет отменный завтрак.

Они поели на кухне, Айван сидел на краю деревянной ступы и барабанил по ней пятками. Мисс Аманда поставила перед внуком кружку горячего шоколада, богато сдобренного козьим молоком и маслом неочищенных шоколадных бобов с собственных деревьев. Положила в оловянную тарелку жареный ямс, плоды хлебного дерева, а сверху — большой кусок рыбы, поджаренной на кокосовом масле.

— Ешь хорошенько, — сказала она, — сегодня идем на землю.

Айван любил ходить с ней на маленький участок земли, где они выращивали овощи. Он уже научился работать мачете и мотыгой и знал, как ухаживать за разными растениями. Пока они ели, солнце взошло над горами и воздух прогрелся. Айван взахлеб рассказывал о море, о том, каких он видел диковинных рыб, о расцветке и форме кораллов. Пока мисс Аманда ела и наблюдала, как на его лице играют бурные эмоции, она чувствовала в душе покой. Она забыла, что перед ней маленький мальчишка, совсем еще ребенок. Этот останется с ней и будет ее утешением.

—Со свиньей все в порядке? — спросила она.

—Да, бабушка. Наверное, она скоро опоросится.

—Бвай, откуда ты знаешь?

—То есть как, бабушка? Мне ли не знать, когда ей придет время?

—Ты прав. Смышленый мальчик. Если будешь хорошо вести себя, я дам тебе одного поросенка.

—У меня будет свой поросенок? — Айван вскочил со ступы и подбежал к ней с сияющими глазами.

—Да, ты ведь подрастаешь. Сам будешь ухаживать за собственным животным. И еще дам одного козленка. Ты не так уж мал, вполне можешь начать. Что? Бвай, ты ведь этого хотел? — Айван легко преодолел не совсем искреннюю ее попытку уклониться от его поцелуя.

Пожилая женщина завернула еду в широкий кокосовый лист и уложила аккуратный сверток в большую круглую банкра — корзину с углублением посреди дна. Потом тщательно разместила в корзине мачете и рогатину так, чтобы достичь равновесия, положила туда пару черных галош — обычную обувь в период дождей, сунула в рот раскуренную трубку и была готова. Водрузив корзину на голову, она позвала Айвана, который отправился к шоссе собирать камешки для рогатки. Он прибежал на зов, подхватил свою корзину, уменьшенную копию бабушкиной, и они вместе стали спускаться по горной дорожке. Банкра на их головах напоминали огромные мексиканские сомбреро.

На склоне холма их дорожка влилась в широкую дорогу, которая вела вниз, в долину, где попадались и другие тропинки из соседних домов. По пути они встречали людей, которые, снарядившись точно так же, как и они, шли на свои участки. Каждого встречного они приветствовали по имени.

—Доброе утро, мисс Аманда. Рад видеть вас в добром здравии в это утро Божьего дня.

—Доброе утро, Маас Джо. Как поживаете?

—Слава Богу, здоров.

—А как ваша семья?

—Ничто не беспокоит их, кроме голода.

—Это хорошо, — сказала мисс Аманда, разглядывая огромную связку бананов, балансирующую на голове Маас Джо, — лучше голод, чем болезнь.

—Именно так, хвала Всевышнему.

—Передавайте всем от меня привет.

—С удовольствием. Счастливого пути.

Айван шагал впереди, высматривая на деревьях птиц — мишени для своей рогатки. Каждого встречного взрослого он приветствовал с подобающим почтением. С мальчишками своего возраста здоровался сообразно отношениям между ними, дружеским или враждебным. Если отношения были враждебными, а мисс Аманда ничего не слышала, происходил нелюбезный обмен анатомическими сравнениями.

—Прикрой свою пасть, пока я пройду. А то она у тебя огромная, как у свиньи.

—У самого-то башка птичья!

Ничего подобного не происходило, если поблизости оказывались родители. Девочки несли себя надменно и отчужденно, с несокрушимым достоинством.

Если мисс Аманде встречался дальний сосед, Айван неизменно становился предметом их разговора. «Постойте, постойте, мисс Аманда! Так это и есть ваш внук? Как же он вырос вдали от моих глаз! А ну-ка позовите его, хочу узнать его поближе».

Сияя от гордости, она звала внука поближе, чтобы его осмотрели и обсудили.

— Бог мой, вон какой вымахал! Но я все равно бы его узнала, — копия своего дедушки.

И мисс Аманда продолжала путь, убежденная, что, случись что с мальчиком, найдется не один взрослый человек, готовый прийти ему на помощь.

Участок земли был слишком велик для пожилой женщины и маленького мальчика. Но мисс Аманда работать умела и была вряд ли слабее обычного мужчины. Прежде всего она проверила, не бродил ли по их земле какой-нибудь зверь, а также — что в последние годы стало не редкостью — не появлялся ли хищник в человеческом облике, чтобы, по слову Писания, «пожать там, где не сеял». Но все, слава Богу, оказалось нетронутым. Стебли ямса, жирные и здоровые, тянулись к солнцу, обвиваясь вокруг высоких палок. Листья сладкого картофеля были зелеными и крепкими, и растения коки с широкими сочными листьями-сердечками были, не в пример другим годам, крупными. Осматривая плоды трудов своих, мисс Аманда преисполнилась чувством удовлетворения. Да, как говаривал когда-то ее отец, земля эта благословенна и сполна вознаграждает честного селянина. Айван двигался за бабушкой по пятам, сопровождая увиденное замечаниями, и в очередной раз она подивилась смышлености и чутью своего внука. Они размеренно мотыжили землю, пропалывали ее от сорняков, раскапывали иногда отдельные холмики, чтобы взглянуть, хорошо ли растут гигантские клубни ямса, распухающие в сырой черной земле. Захваченная привычным ритмом работы, вдыхая успокоительный запах земли, мисс Аманда начала тихонько напевать.

Потом, присев на корточки возле насыпи, подобрав юбку и зажав ее между коленей, подняла вдруг голову. Айван, неподалеку от нее, не заметив, что она на него смотрит, самозабвенно пел рабочую песню. Вот они какие, дстишки-то, удивляют на каждом шагу, подумала она. Она и не знала, что Айван может уже так петь. Мисс Аманда вытерла тряпкой лицо и принялась очищать руки от земли, прислушиваясь к чистому мальчишескому голосу, играющему с мелодией. Мелодия и слова песни оставались прежними, но стиль был уже другой. Мальчик, умело высвобождая ямсовые клубни своим мачете, по-видимому, бессознательно забавлялся с мотивом и, удлиняя одни звуки и укорачивая другие, создал совсем другую песню. Она слушала до тех пор, пока Айван, уловив наконец, что сама она молчит, не поднял глаза.

—Ну-ка подожди, Айван. Кто научил тебя так ее петь?

Он выглядел смущенным.

—Никто не научил, бабушка, так я чувствую.

—Ладно… ты пел хорошо. — Некоторое время она молчала, о чем-то думая, потом продолжила. — Пение — это дело птиц. А человек должен работать. Ты, конечно, можешь работать и при этом петь, но ты должен работать. Если не будешь работать, тогда… — Она сделала паузу и осмотрела его с головы до ног. — Ты хотел бы стать проповедником? Как тебе это нравится — быть пастором?

Айван улыбнулся и принялся вдруг, подвывая и гнусавя, проповедовать, сопровождая каждую фразу похрюкиванием и передвигаясь крохотными шажками. Изображение проповедника было издевательским, но совершенно точным.

—Вы это имеете в виду, бабушка? Не так это и плохо.

—Чо, бвай, хватит. — Она смеялась и бранилась одновременно. — Нельзя дразнить Бога!

К полудню работа была закончена и обе корзины доверху наполнены съестным. Они присели в тени и принялись завтракать, обмакивая еду в кокосовое молоко.

—А сейчас я хочу, чтобы ты меня послушал. Слушай хорошенько, — сказала мисс Аманда немного спустя. — Когда мы придем домой — иди играй, стреляй птиц, делай что хочешь. Но если отправишься на реку, возвращайся к закату. Не так, как вчера. Сегодня я возьму тебя на обряд очищения. Кажется, ты понравился Маас Натти. У него нет сына и семьи тоже нет. Только он сам и Бог, да та земля, что у него.

Ее голос стал тихим и вкрадчивым, интонации — очень серьезными. Айван подался вперед, чтобы ее расслышать. Никто не мог им помешать, разве что крапчатый ястреб, лениво круживший над горными вершинами.

—Наверняка он ищет, кому бы оставить свою землю в наследство. Кажется, ты ему нравишься. Разве ты сам не замечаешь, что он все время рассказывает тебе разные истории? Помнишь, когда я сообщила ему, что ты прыгнул с моста, он долго смеялся, а потом сказал: "У бвая дух молодого Гарви, сильный дух, дух ашанти! — и продолжал смеяться до слез. Ты явно ему нравишься. Я хочу, чтобы ты показал себя с лучшей стороны, твое поведение должно быть безупречным. Обращайся с ним полюбезнее, смейся и больше разговаривай. Ты меня понял?

— Да, мэм… — Айван молча ел. Ему нравился Маас Натти — самый богатый черный человек в округе. Он был низенького роста, очень-очень черный и ездил на большой серой лошади. Все его уважали. Когда-то он жил в Панаме и заработал там, копая канал, кучу денег. Айван толком не знал, что там случилось, но все белые люди на канале заболели и поумирали, так что пришлось звать черных людей. Маас Натти поехал и не умер. Много черных людей тоже умерло, а ведь черный человек сильнее белого, иначе все черные давно бы поумирали из-за издевательств белого человека. Но Маас Натти поехал на эту работу, справился с ней и вернулся с кучей денег, на которые и купил много земли.

Маас Натти был странным и немного смешным человеком. До своего отъезда он был учеником портного и теперь раз в год покупал в городе большой кусок черной ткани, кроил его и шил себе сюртук с жилеткой. Просил себя в этом сюртуке и похоронить. И каждый год надевал сюртук на Рождество, садился на свою старую лошадь по прозвищу Черт-Динамит-Гром-и-Мол-ния и ездил по всей округе, учтиво снимая шляпу перед каждым встречным и говоря им любезности: «Все прелести нового года да не обойдут вас стороной, сэр, и вас тоже, мадам, А я, как видите, остаюсь с вами еще на год». После чего отправлялся в своем черном сюртуке к дому мисс Аманды — отобедать. На памяти Айвана это повторялось из года в год. Поначалу мальчик со страхом и удивлением смотрел на черный похоронный сюртук и старался подальше держаться от человека, который так безбоязненно носит на себе смерть. Но к вечеру он уже сидел у Маас Натти на коленях и слушал истории про воина-маруна Куджо и его сестру Ма Нанни, ведьму и великую воительницу, и про Маркуса Гарви, «спасителя черных людей», который родился всего в 40 милях отсюда. Маас Натти никогда не рассказывал истории об Ананси и не болтал о даппи и злых духах, но говорил о таких черных людях, как Король Прэмпе, Король Ча-ка Зулус и Рас Менелик, армия которого отразила нападение итальянцев и вернула себе страну где-то в Африке.

Все говорили о Маас Натти, что он мудрый и гордый черный человек и что он знает много-много всего, потому что путешествовал в далекие страны за многие моря. Иногда, когда Маас Натти был в хорошем настроении, он сажал Айвана на лошадь себе за спину, и они вместе скакали по всей округе. Айваи крепко держался за седло и с гордостью приветствовал детей, встречавшихся им по пути. Каждое Рождество Маас Натти вручал ему денежную банкноту, которую мисс Аманда заботливо укладывала в жестяную коробочку из-под печенья, а ту прятала за одним из камней кухонной печки. После мисс Аманды Айван больше всех любил Маас Натти, так что быть с ним любезным мальчику было совсем не трудно. Новым для него оказалось только то, что бабушка открылась ему в своих сокровенных видах на землю Маас Натти.