КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1. Мальчик из деревни

«Йоо! Айван… Айванхо йоо!» Не отрываясь от работы на открытой кухне, мисс Аманда прислушалась к эху своего крика, которое сновало туда-сюда по холмам и ниспадало в долину, ослабевая по мере удаления. «Айванхо… хоо… хоо…»

Где бы мальчишка ни был, она была уверена, что он придет вовремя. Даже если он и не знал точно, когда будет готов ужин. Мисс Аманда была известна во всей округе своим звонким голосом, обладавшим главным качеством — дальностью. Такого крика сегодня уже не услышишь, молодежь даже учиться не хочет — слишком старо для них, слишком по-деревенски, как они считают. Но ей-то все равно, она-то все помнит. Как во время страды, когда она ходила с отцом и братьями на свой крохотный клочок земли, который кормил семейство, холмы звенели от звуков мачете и тяжелых ритмов. А пение? Бог мой, что за пение, дикие, потрясающей красоты мелодии и ровный ритм песен, поддерживающий темп работы. А сами холмы — какие они были в те дни! Она улыбнулась своим воспоминаниям. Холмы кишели, словно разворошенный муравейник, целые семьи работали бок о бок, добывая плоды земли из своих наделов на холмах. В те дни можно было взобраться на гору Джанкро и вызвать кого-нибудь с Голубого Залива. Достаточно было просто запеть: «Папа Утти — уу ее». И на соседнем холме селянин, гордясь своим голосом, обязательно подхватит зачин, и ты услышишь, как он усиливается, пронзает тихие горы, набирая все новую и новую силу, отражаясь от холмов, словно от гигантской звуковой системы, и проходя немыслимые расстояния. И уже через несколько минут точно так же приходит ответ: «Утти нету там уу» или «Утти слушает уу».

Но сейчас мисс Аманда слушала, как эхо ее крика замирает в тишине и продолжала чистить клубни ямса и бананы для своей «голландки» — большого железного котла, висевшего над огнем, который она разводила на высокой платформе из глины и камней. Где же мальчишка? Она смела очистки в кучу, оставив их на корм козам, и повернулась к входу, чтобы еще раз внимательно осмотреть долину.

Аманда Мартин, известная всей округе как «мисс Аманда», была немолодой черной женщиной. Стены ее кухни, представлявшей собой пристроенный к дому сарай, были сделаны из бамбуковых палок, скрепленных глиной. Крыша была соломенной; выметенный земляной пол был твердый как камень — утоптан босыми ногами нескольких поколений. Дым от бесчисленных костров до черноты закоптил стропильные балки, с которых свисали куски мяса и загогулины свиных и бычьих хвостов, соленых, перченых и вяленых. На столе, где она чистила и мыла еду, возвышался глиняный чан ябба; под столом стояла ступа из твердого дерева с искусной резьбой — выдолбленная деревянная чаша с тяжелым пестом. Питьевая вода хранилась в большом пузатом глиняном кувшине с длинным носиком, как у чайника, вылепленном по старинному образцу, который обладал особым свойством сохранять воду свежей и прохладной.

Мисс Аманда смотрела вниз, в долину, которая была ее домом, а до нее — домом ее отца, с тех самых пор, как они оставили раскаленные равнины, сахарные плантации, а вместе с ними — тяжкие воспоминания рабства, и стали осваиваться здесь, начиная свободную жизнь на разбросанных высоких холмах, поросших деревьями.

Солнце опускалось за гору Джанкро, и пурпурно-синие тени медленно ползли по долине. Из гущи девственных лесов — гордо возвышающихся деревьев — с самой вершины горы раздался одинокий крик голубки, он звучал чисто и трепетно в неподвижном вечернем воздухе — одинокая нота совершенства и непередаваемой грусти. Бедное создание, подумала мисс Аманда, наверное, как и я, зовет своего потерявшегося дитятю.

Каждый вечер, доносясь с гор в одно и то же время, незадолго до того, как внезапная тропическая ночь накрывала лес, крик голубки отмечал для нее наступление сумерек. Люди говорили, что птица эта — призрак, даппи, ночной певец и передатчик посланий. С верхней ветки самого высокого дерева она каждый вечер сообщает всем, кто занят дурными делами, о приближении хозяина. Крик повторился: ко, коо, коооее. Он пронзил тишину сумерек, переливающихся тенями, и достиг сердца мисс Аманды, заставив ее вздрогнуть от древней грусти из забытых земель предков.

Ее глаза, по-прежнему ясные и зоркие, напряженно вглядывались в долину, которая в вечернем полумраке отливала синевой там, где виднелись следы густой роскошной растительности. Чужестранец не увидел бы здесь ничего, кроме неразличимых зарослей буйных тропических джунглей. Но для мисс Аманды все было по-другому — тут был дом и история, ее община и поле деятельности людей, их пот, труд и радость. Над долиной возвышались не просто джунгли, а деревья, которые давали людям тень и строительный материал. Мангровое дерево, кедр, красное дерево, фустик, жимолость, изредка зелено-голубая поросль бамбука. Также и плодовые деревья с обильной листвой и притаившимися в ней плодами — «звездные яблоки» с пурпурными листьями, царственные хлебные деревья, манго, груши, аки, джекфрукт — каждое со своими неповторимыми очертаниями на фоне лилового вечернего неба. Тут и там развесистые кроны кокосовых деревьев рискованно раскачивались на невероятно тонких солнцелюбивых стволах.

Под этими гигантами она различала кустарники, деревья коки, яблони, заросли кофе, подорожника, банановые деревья, лозы ямса, выстреливающие свои побеги — свои лесенки к солнцу. Землю покрывал сухой настил из листьев кокоямса в виде сердца, листьев бадое, дашин, ямпи вместе с зарослями щавеля, красных бобов и ганго. Временами из лиственной гущи проглядывала жестяная крыша, а если ее даже не было видно, как кухню мисс Аманды, то, значит, просто из листвы поднимался дымок, и тогда становилось ясно, что там живут люди.

Тропинки и дорожки плели свою замысловатую сеть, объединяя дома и фермы в единое сообщество. Этот лес, эти хаотические джунгли, был дан человеку как завет и взывал к его трудолюбию и упорству. В лесу вряд ли можно было найти деревья, которые не вносили бы свой вклад в нужды маленькой общины, поддерживающей с землей особые отношения, что были выработаны много столетий назад в далекой, почти забытой стране — Джамайке. Оплодотворенные лучами щедрого солнца, омытые мощными ливнями, горные долины, казалось, стояли под паром и ждали поселенцев — народов ашанти и йоруба, акан и мандинго, волоф, ибо и банту — которые наконец распрощались с рабством, отвоевав себе эти сказочные земли, чтобы образовать здесь новое многонациональное сообщество. Большинство из них было из Африки — и впервые в ее истории разрозненные племена увидели друг друга в лицо. Они были разного роста и оттенков кожи. Они пришли со своими древними орудиями, они стали разводить коров, свиней, ослов, коз, собак, домашнюю птицу и выращивать плоды, к которым они привыкли. Они привнесли сюда свое чувство жизни и общины, свои песни, легенды и танцы, свою чувственность, жизнелюбие и уважение к возрасту и добропорядочности. И здесь, на крутых спусках долин, они расположились, и выращивали себе пропитание, и процветали.

Они были почти самодостаточны. Лишь очень немногие вещи, которые не могла им дать земля — орудия труда из железа и стекла, одежду, керосин для ламп, — они покупали за деньги, вырученные на рынке в ближайшем городке. Это была новая жизнь в новой стране, но в своих глубинных ритмах, своим духом она была не такая уж и новая. Это была та же Африка, но в новой стране.

Глядя поверх долины, мисс Аманда устремила взгляд к тому месту на горном гребне, где деревья образовывали проплешину. Там обычно и появлялся ее внук, когда возвращался домой. Где он сейчас, этот мальчишка? Казалось, еще вчера он был ребенком. К ужину ей никогда не приходилось звать его дважды, эхо еще раздавалось в долине, а он уже тут как тут, глаза и лицо сверкают, задыхается и сам на себя покрикивает, а рядом бежит дворняжка Даг, маленькая, с большими ушами.

«Готов ужин, Ба? Есть хочу». Его ясные детские глаза шарили по кухне, он едва сдерживался от нетерпения поскорее поесть и рассказать Ба о своих послеобеденных приключениях. Благословенный был ребенок! Такой послушный, такой милый. Она помогала ему мыть руки и лицо в эмалированном ведре, произносила слова молитвы и усаживала за стол.

«Бвай, ты уже человек, да. Я же воспитываю тебя как человека, а не как зверя о двух ногах». Он смеялся при мысли о мальчике, который растет, словно козел или осел, сорвавшийся с привязи, «зверь о двух ногах», — так что хозяину никак его не поймать.

Но теперь она уже не была уверена в том, что может им командовать. Дитятя вырос, казалось, в одно мгновение, нахватался каких-то подозрительных понятий, не уважает старших и авторитеты, выказывает открытое презрение к поступкам и ценностям взрослых. Сейчас уже ночь, как быстро она спустилась, но где он и что с ним? Ужин уже готов, а его нет. Ее раздражение росло, словно она пыталась скрыть проблески беспокойства, которое закрадывалось в ее сознание. Что если он упал с дерева? И лежит где-нибудь с переломанной спиной? Он любил реку и проводил там долгие часы, плавал и нырял со скал с волнообразной грацией водяной змеи. А вдруг с ним что-нибудь случилось? Сезон дождей только что миновал, река полноводная, глубокая и очень сейчас опасная.

«Делать нечего, — сказала она себе, — как постелишь — так тебе и спать».

Кухня полнилась мерцанием рыжего огня очага; на бамбуковой ограде танцевали призрачные тени. Мисс Аманда сняла кастрюли с огня, взяла мачете и, сунув его в горящие угли, отодвинула хлебный плод, который начал уже подгорать. Она оставила его рядом с углями, чтобы не остыл.

Что-то с мальчиком случилось, это ей не нравилось. Не так давно она стирала одежду на реке, а он играл и боролся в воде с друзьями. Она не обращала на них внимания, пока не услышала, как изменились их голоса, и взглянула: Айван ухватил одного мальчика за шею и то и дело окунал его с головой в воду. Выныривая, мальчик кричал: «Чо, не делай так, Риган! Не делай так, ман!»

Она немедленно вмешалась и подозвала к себе жертву:

—Как тебя зовут, бвай?

—Дадус меня зовут, мэм.

—Откуда ты, сынок?

—С Голубого Залива, мэм.

Мальчик был того же возраста, что и Айван, и казался обученным манерам. Он сказал, что пришел из соседнего городка за пять миль отсюда.

—Кто твой отец, сынок?

—Маас Барт, мэм. Маас Барт Томас.

—Тот, у которого лодка и который продает рыбу на рынке в Голубом Заливе?

—Да, мэм.

—Я знаю его. Ты из хороших людей, сынок. Но скажи мне вот что — как вы там называете Айвана?

—Риган, мэм. Я слышал, что дети зовут его так.

—Вот что, — сказала она строго. — Его имя Айван. Я не желаю слышать, чтобы его звали как-то по-другому. Все вы, маленькие бваи, слишком много о себе думаете.

Мисс Аманда не знала, смеяться ей или плакать. Что-то такое в Айване и впрямь соответствовало имени Риган. Он кипел жизнью и энергией, фонтанировал вопросами. Не было такой вещи, которая бы его не интересовала и которой, как ему казалось, он не сумел бы смастерить. Несмотря на свой невысокий рост, в играх своих друзей он верховодил. Быть может, даже слишком, наперекор собственному благу. Он первым из них переплыл реку, первым прыгнул с высокого моста там, где дорога пересекает русло реки. Боже, страху-то сколько было! Как она напугалась, когда увидела, что дети с плачем и воплями бегут по берегу туда, где она с другими женщинами стирала одежду. Она подумала, что за детьми гонится какой-то зверь. Невозможно было понять, что они говорят, все кричали, словно сумасшедшие, но паника ощутилась сразу же, и только одно слово было на слуху:

—Айван, Айван!

—Погодите, что там случилось с дитятей?

—Айван погиб.

—Мисс Аманда, Айван утонул!

Когда она поняла наконец, о чем они говорят — ее внук прыгнул с моста в бурный поток реки и не выплыл, — у нее достало времени почувствовать, как перевернулся ее желудок и как острая боль, словно ножевая рана, пронзила ей грудь, выпустив из легких и воздух, и силу. Она закачалась и свалилась бы на землю, если бы не помогли подруги; она открыла рот, чтобы исторгнуть из груди ужасный стон, которым обычно встречают смерть, как вдруг услышала:

— Смотрите он где!

Она справилась со своей мукой, закрыла рот, заморгала, чтобы изгнать застилавший глаза красный туман, и увидела, что он идет по речному берегу, одинокое, костлявое, перепачканное-перемазанное дитя человеческое. Прихрамывая, он брел в их сторону с болью и неохотой, всем своим обликом напоминая упавшего в воду мангуста.

Она тут же забыла свою ярость, подхватила подол длинного платья и, как безумная, ринулась к крохотной фигурке. В глазах Айвана горели мрачное предчувствие и торжество экспериментатора, которое выплеснулось только тогда, когда она схватила его и с силой прижала к груди.

—Айван, Айван, что же мне с тобой делать?

—У меня получилось! Я сказал, что смогу! Сказал и сделал. — Глаза круглые и серьезные, кивает головой в знак победы.

—Бвай, ты смерти моей хочешь?

Она велела подать ей свою бамбуковую палку и, ухватив внука за воротник, повела его по берегу посмотреть, что произошло. Странная была процессия. Мисс Аманда тащит негодника за воротник, их сопровождают женщины и дети, очень серьезные и притихшие под проклятиями своих матерей и при виде зловещего прута, которым помахивала мисс Аманда.

—Как это дети грубеют так?

—Ну, если бы мой такое натворил, я била бы его до тех пор, пока дух этот не вышибла.

—С мальчиком-то все в порядке или нет? Боюсь, его сглазили.

Эти слова, сказанные с неким скрытым намерением, не прошли мимо чуткого слуха мисс Аманды, всегда настроенного так, чтобы не пропустить даже малейшего неуважительного упоминания о самой себе или своей семье. Потрясенная случившимся, она не сумела ответить достойно, но на будущее отметила обидчицу. Предположение, что злые духи сыграли с ее внуком недобрую шутку, было слишком серьезным для того, чтобы оставить его без внимания.

Вскоре маленькая процессия подошла к мосту через реку. Он находился на высоте тридцати футов над бегущими темно-зелеными водами, где река, прежде чем попасть в море, изо всех сил закручивала водовороты. В этом самом бурном и глубоком месте если верить легенде, как раз и собирались таинственные и сверхъестественные силы.

—Вот здесь, здесь, — кричали дети, указывая на середину моста. — Туда он залез и прыгнул вниз. — В их голосах мешались деланая укоризна с плохо скрываемым восхищением.

Внутренним зрением мисс Аманда увидела стоящую на перилах моста маленькую фигурку, одинокую и решительную. Удерживая внука за воротник и оценивая взглядом расстояние от моста до воды, она почувствовала вдруг, что ее гнев переходит во что-то другое. А что, если мальчик и впрямь сумасшедший? Определенно, ни у одного ребенка, если за ним никто не гонится и он не впал в панику, не хватит решимости и отваги на то, чтобы вот так сигануть в воздух, а потом в быстрые воды реки.

—Боже мой! — Это была та самая женщина, что говорила о возможном сглазе, но теперь в ее голосе не было злонамеренности, только тихое вопрошание. — Какое же сердце у дитяти такого?

—Говорят, тот, кому быть повешенным, никогда не утонет.

И Айван, немного устрашенный пережитым опытом и тем впечатлением, которое он произвел на почтенное собрание, вспомнил, как он задерживал дыхание, когда стремительные воды сомкнулись над его головой, как глубоко под водой почувствовал, что течение сносит его с такой силой, с какой он никогда прежде не сталкивался, как вынырнул у песчаной отмели в сотне ярдов от моста. Все дело в гордости: мисс Аман-да видела, как его гордость безуспешно прячется за показное раскаяние, и приняла наконец решение. Ведомая страхом и яростью, она била его так, как и в мыслях не думала никого бить, тем более своего внука, но, после того как ее рука почти безвольно, медленно опустилась, словно признав тщету дальнейших побоев, она поняла, что он ничему не научился.

Да, дух его очень сильный, подумала она, сидит там внутри него, огнь мерцающий, сильный-сильный дух. Но ребенок он не плохой, совсем нет, знаете. Он из породы тех людей, которые думают, что способны одним ударом сокрушить мир и плюнуть ему в лицо. Жизнь его еще научит. Она почувствовала себя как матушка-свинья, которая, когда сын спросил ее: «Почему у тебя, мама, такой большой рот?» — улыбнулась и сказала: «О, сынок, ты у нас такой еще молодой, но…»

Глубоко погрузившись в свои мысли, она встала, почти машинально взяла мачете и собрала угольки. Занявшееся пламя отбросило красноватые отблески на морщинистое черное лицо. «Аайии, дитятя, жизнь тебя еще научит».

Внук нередко бывал смешным. Откуда же они выкопали для Айвана это имя — Риган? Знают ли они толком, что оно значит? Это слово уже не услышишь на каждом углу, разве что старики его помнят. Яростный, сильный, но глупый, самоуверенный, неспособный вовремя остановиться. Гм-м, возможно, дети говорят правду, в мальчике есть что-то рриган. Отец мой любил это слово. Мальчишка — каждой бочке затычка и едва научился ходить, как тут же принялся задирать всех животных. Созрел не по годам, дитя еще, а уже сам забирался к матери за спину, карабкался по ней, колотил и сучил ручонками, а ей, конечно, надоедали эти глупости, и она спускала его вниз. Но вскоре он опять на ней или прыгает на кого-нибудь из своих друзей, как чокнутый, голова сама не своя. И Маас! Джо, отец ее, упокой Господи его дух, трясся от смеха до колик и приговаривал: — Смотри, какой бычок, какой сорви-голова (или ишак, или кролик), смотри, какой рриган. — Звереныш еще, — говорила его мать высокомерно, — но, когда вырастет, ты о нем услышишь.

Мисс Аманда улыбнулась воспоминанию. Так как мальчишки прозвали Айвана? Риган? Ладно, кто бы он ни был, его дедушка умер бы со смеху. Но мальчик растет. Надеюсь, что он никогда не доведет до беды девчонку, такую же, как он, малышку. Если узнаю о чем-нибудь таком, задам ему такого перца, что он опрудится у меня, как крыса о двух ногах. Она усмехнулась собственной грубости, потому что была во всем женщиной умеренной и воздержанной. Затем встала и пошла в дом за лампой.

Айван задержался, но не нарочно. Во-первых, он не любил сердить и расстраивать мисс Аман-ду. Во-вторых — и это была самая веская причина — темнота в долине его действительно пугала, особенно перед восходом луны. Самые разные духи бродили во тьме, и встреча с одним из них, а то и с двумя могла быть ужасной. Даппи, духи мертвых людей, покинувшие тела, могли входить в любые оболочки, становиться черным псом, ночной совой, принимать человеческий, страшно изуродованный облик. Но их всегда можно было узнать по болезненному, тошнотворному запаху, предвещавшему их появление. Если они нападали на кого-то, их жертва навсегда оставалась калекой. Как Маас Зеекиль, которого семья нашла без сознания под красным деревом, — его лицо так и осталось кривым от удара даппи. С этого времени его речь стала невнятной, с ним стали случаться припадки, непредсказуемые и жестокие судороги, после которых он, лишенный сил, отлеживался. Сколько денег истратил на посещение знаменитых знахарей, и все без толку!

Айван крепче сжал в руках две большие морские кефали и связку плодов хлебного дерева, которые нес с собой, и пошел быстрее. Он преодолел уже второй перевал, и дальше на некоторое время тропинка становилась ровной. Все изменилось в наступившей темноте, все стало таинственным, все вызывало страх. Свежий горный ветерок овеял прохладой вспотевшее лицо мальчика, и дрожь пробежала по его спине. Для храбрости он запел — один из самых любимых мисс Амандой гимнов «санки»:

Красное дерево казалось гигантским, почти угрожающим, его крона была какой-то необычной — темной и подвижной. Айван напряг глаза, чтобы пронзить взглядом тьму. Его дыхание стало прерывистым, но он продолжал петь, пока песня не превратилась в набор беспомощных фраз, и наконец замолчал. Он сделал глубокий вдох. Воздух был чистый и сладкий, напоенный нежными ароматами тропической ночи. Когда нашли Маас Зеекиля, над ним, как говорили, подобно облаку, висел резкий запах перебродившего свиного пойла. Уставившись на дерево, Айван двигался вперед, с трудом сдерживая желание броситься во всю прыть на окостеневших от страха ногах.

«Давай, Иисус, сделай так, чтоб я быстро-быстро домой пришел, я никогда больше не буду так поздно». Он уже проходил мимо дерева, сильнейшим усилием воли подавляя нервное напряжение, пульсирующее в теле и доводящее его до состояния паники. Движение на дереве вроде бы усилилось. Казалось, дерево раскачивается, хотя никакого ветра не было. Но победа была на стороне Айвана. Он смело оставлял красное дерево позади и, как ему показалось, преодолел страх. Но он же должен петь, кричать, заявлять о своем присутствии, чтобы кто бы там ни был на дереве не подумал, будто бы он испугался. Жаль, нет с собой барабана или хотя бы жестяного ведерка. К нему пришла песня, и он прокричал: «Годы летят стрелою…», — но дальше ничего не получилось. Верхушки ветвей внезапно зашевелились, послышались звуки. Какая-то тень отделилась от дерева, издавая хриплое и нестройное квохтанье: семейка цесарок, этих вздорных и сварливых птиц, обосновалась там на ночлег.

Только увидев мерцание огня из кухни мисс Аманды, Айван полностью овладел собой. Взбежав на последний холм и перейдя на шаг, потому что тропинка здесь шла ступеньками, он сосредоточил взгляд на успокаивающих отблесках огня на кухне. Странно: уже после первых своих панических прыжков, он сообразил, кто это — так квохтать могли только цесарки, — но все равно не мог не бежать: раз уж плотину прорвало, ноги его больше не слушались. Удивительная вещь этот страх, Жуткая Жуть, как его называют. Как говорится: «Если Жуткая Жуть овладеет человеком, он и от ребенка побежит и корова его забодает».

«Если бы не цесарки, я был бы молодцом, — подумал Айван. — Бабушке нравится жаркое из цесарок. Когда-нибудь он удивит ее и испечет ей такое. Даю слово, — поклялся он себе, — что вы в последний раз меня испугали». Смешно сказать, но, когда он перестал бежать, он уже больше не боялся.

Сегодня был великий день. Отец Дадуса взял их обоих на свое каноэ вытаскивать рыболовные сети. Айван и раньше плавал и играл на берегу, но чтобы заплыть на лодке так далеко за рифы? Дадус — счастливчик, он каждый день это может. На обратном пути Маас Барт разрешил им поплавать в прозрачной воде между рифами. Как здорово! У отца Дадуса есть такая коробка со стеклянным дном, если опустить ее в море, видно все дно, усеянное кораллами самых разных форм и цветов. Это был новый мир чистейшего белого песка и причудливого вида созданий, голубых, красных, пурпурных. И тысячи рыб — в крапинку, в полоску, круглых, длинных, красных, синих и таких расцветок, которые на земле не встречаются. Их так много, что за один раз всех и не пересмотришь. Айван сгорал от нетерпения показать бабушке двух толстых желтохвостиков, подаренных ему Маас Бартом, и рассказать об удивительном новом мире, который он увидел. Сидя в лодке, поднимавшейся и падавшей на каждой новой волне, наблюдая за тем, как мастерски Маас Барт управляет лодкой, на дне которой бьется рыба и ползают омары, он твердо решил, что станет рыбаком. Маас Барт понимающе ему улыбнулся.

—Бвай, ты такого небось еще не видел, а? Айван только качал в восхищении головой.

—Красотища, — сказал Маас Барт, — какая красотища, ман.

Обоих мальчиков и мужчину объединило чувство восхищения перед прекрасным. В следующее мгновение высокая волна ударила в лодку и проволокла ее над скрытым в воде отрогом рифа. Айван вскрикнул от удивления, утирая с глаз соленые брызги. Маас Барт, удовлетворенно посмеиваясь, боролся с лодкой, направляя ее по волне.

—Тоже здорово, — протянул он, вытирая глаза.

Солнце было уже на полпути к горизонту, когда они вытащили лодку на теплый песок. Айван двигался как во сне; его лицо и глаза излучали чудо сегодняшнего дня. После неугомонного моря, земля под ногами казалась какой-то непривычной. Румяный полдень играл над маленькой бухтой, омывая лодки и блистающий океан теплым золотым сиянием. Айван опьянел от восхищения, чувствуя, как теплый слой песка облегает его лодыжки, а лучи горячего солнца покрывают плечи, и смотрел на геометрически правильные тени, отбрасываемые рыболовными сетями и вершами. Он наблюдал за тем, как Маас Барт сортирует красочных рыб странных форм, называя каждый вид, объясняя их ценность, повадки и способы приготовления. Как мало он еще знает; быть может, Маас Барт возьмет его с собой и научит морскому делу. Айван не отводил от происходящего глаз. Группы людей, рыбаки, женщины и дети бродили вокруг да около, поглядывая на улов. Они расхваливали Маас Барта и его удачу, громко восклицая при виде диковинных тварей, выловленных в море. Айвана в особый восторг привели две рыбы — странное создание, которое все называли "морская кошка ", с круглым телом, из которого торчало восемь длинных щупалец, и уродливая серая рыбина, вся в зловещих иглах, которые, когда она надувалась, внезапно выдвигались вперед, так что рыба становилась похожей на бычий пузырь в шипах.

Когда отец Дадуса закончил сортировать рыбу, у него получилось три кучи: большая рыба предназначалась для продажи на рынке, немного оставили себе на жареху, а всевозможную мелочь Дадус и Айван должны были раздать толпившейся вокруг детворе. Изо всех сил стараясь казаться безразличными, мальчики управлялись со стремительно исчезавшими рыбешками. Именно тогда Айван и дал себе слово, что станет рыбаком, хотя уже час спустя его слово было подвергнуто самому серьезному испытанию.

Нож рыбака сверкал на полуденном солнце — это Маас Барт чистил и потрошил две пухлых кефали. Он работал очень проворно, внутренности подбрасывал в воздух, где их тут же подхватывали кружащие возле него птицы.

—Айван, иди сюда. — сказал Маас Барт.

—Да, сэр?

Рыбак приблизился к нему.

—Ты, значит, внук мисс Аманды? Что же ты пугаешь ее до смерти? Я хочу, чтобы ты взял эти кефали и отнес бабушке. Скажи, Маас Барт дарит их из уважения.

—Спасибо, сэр, — Айван взял рыбу.

—А ты, Дадус, отнеси эти кильки в кафе. Скажи мисс Иде, что я зайду к ней позже.

Рыбак подхватил большую корзину и с кряхтением водрузил ее на голову, чтобы нести на рынок. Оба мальчика смотрели, как он бредет по берегу и как тяжелая корзина, не качаясь, возвышается над его прямой спиной и мощными черными плечами, поблескивающими на солнце, Клубы дыма из трубки волнами кружили вокруг его головы, над ним пищали и клекотали морские ястребы. Они описывали круги и снижались, но так и не набрались храбрости спуститься так низко, чтобы схватить рыбу.

—Хочешь сходить со мной, Айван? — спросил Дадус.

—Куда ты идешь?

—В кафе. Ты разве не слышал, что сказал папа?

Айван замешкался. Ему очень не хотелось обрывать магическое сияние этого полдня, но он знал, что не скоро доберется до дома, и ему не хотелось, чтобы на холмах его застала ночь.

—Спорим, ты еще не был в кафе? Пошли, ман, у мисс Иды есть музыкальный проигрыватель.

На сей раз что-то таинственное было в манерах Дадуса, какое-то чувство превосходства. Они шли по пляжу, сначала очень медленно, под рассказы Дадуса о том, кто такая мисс Ида, как она приехала сюда из города, чтобы открыть первое в округе кафе, такое место, куда люди ходят по вечерам пить ром и пиво и танцевать под калипсо и другую музыку, которую играет проигрыватель. Глаза Дадуса все сильнее разгорались на веснушчатом коричневом лице.

—Некоторые люди-христиане с Голубого Залива, почтмейстерша, жена учителя и другие не любят мисс Иду. — Его глаза стали еще больше, а голос — тише, но выразительнее. — Говорят, что она шик-леди. — Он уставился на Айвана, кивая в знак подтверждения своих слов.

—О, — протянул Айван и, поняв недостаточность своего ответа, добавил, — это здорово.

—Да, — сказал Дадус, — и отец то же самое говорит.

Они перешли на свой обычный темп — короткие перебежки, иногда пускались наперегонки, кричали, бросали камни в песчаные буруны и песок друг в друга. Но мысли Айвана обгоняли его. Пьют ром и танцуют под городскую музыку, да? Эта картина казалась заманчивой, таинственной и, конечно же, запретной. Мальчики обогнули мыс, и перед ними появилась небольшая бухта. Они принялись кричать на стаю стервятников, слетевшихся на дохлую рыбу, выброшенную на берег прибоем. «Джанкро, джан-кро!», — кричали они, и большущие канюки разлетались в разные стороны, шипя и отрыгивая падаль, а их лысые головки неуклюже тряслись, пока они поднимались в воздух на своих скрипучих крыльях ржаво-черного цвета. Мальчики, затаив дыхание, наблюдали за тем, как зловещие стервятники описывали большие грациозные круги, сверкая на солнце красными головками.

—Знаешь что? — сказал Дадус. — Я люблю мисс Иду. Когда я стану большим, буду просить ее.

—Чего просить? — не понял Айван.

—Чего просить? Чего просить? — в каждом повторении Дадус выказывал все больше презрения и недоверия. — Ты спрашиваешь — чего просить? Ее руки, конечно.

Получив урок, Айван промолчал. Вот, значит, о чем он думает? О женитьбе! Только вот кто, интересно, захочет такого в мужья — нос картошкой, лицо приплюснутое и все в веснушках, как голубиное яйцо? Ведет себя всегда невероятно обходительно, как будто у него самые приятные манеры, и все потому, что живет в Голубом Заливе. Говорит о том, чтобы жениться на шик-леди? В порыве злости Айван замедлил шаг и так наступил своему другу на ногу, что тот полетел вместе с ведром с рыбой, которая разлетелась по песку.

Пока они ее собирали и отмывали от песка, Айван спросил:

—А что значит шик-леди?

—Ну и ну! — Дадус, сморщил лицо в маску презрительного удивления. — Ты что, банго? Не знаешь, что такое шик-леди?

—А ты сам-то знаешь? — напал на него Айван.

Дадус покачал головой в высокомерном презрении, словно не мог поверить тому, что кто-то может быть таким отсталым и не знать, кто такая шик-леди, и, более того, обвинить а неосведомленности его, Дадуса. Он зашагал вперед так, будто даже не мог снизойти до обсуждения подобной дерзости.

—По-моему, ты ничего не ответил, — пробормотал Айван.