На одном из заседаний Военного совета и состоялся разговор о необходимости усиления работы политорганов по вопросам воспитания высокой политической бдительности, решительного пресечения деятельности распространителей провокационных слухов, разоблачения заброшенной противником агентуры. Потребовали привлечь к решению этих задач весь партийно-политический аппарат, всех коммунистов и комсомольцев, повысить ответственность командиров всех степеней.
      В частях и подразделениях, на политических занятиях в штабах и военных учреждениях округа начали регулярно выступать работники прокуратуры, особых отделов, военного трибунала. Активно использовались средства наглядной агитации.
      Забегая вперед, скажу с уверенностью, что именно такого рода работа, активно проводимая в войсках, затруднила проникновение в войска вражеских агентов, а там, где такие попытки и были предприняты, они, как правило, заканчивались полным провалом. Шпионы быстро разоблачились и ликвидировались.
      Между тем осень в Подмосковье вступала в свои права. 27 сентября Ставка отдала приказ о переходе войск к жесткой обороне, потребовав от командования фронтов срочно подготовить оборонительные рубежи. Все более очевидным становилось приближение решающих боев на подступах к столице, которую враг, очевидно, решил захватить до наступления зимних холодов. Вполне понятно, почему все возрастающее внимание Военный совет округа уделял можайскому оборонительному рубежу. Весь рубеж был спроектирован в расчете на занятие его 150 артиллерийско-пулеметными батальонами. Такого количества артпульбатов у нас не было, да мы, честно говоря, и не рассчитывали на штатное укомплектование укрепрайонов - ведь для этого надо было иметь примерно 20-25 стрелковых дивизий. Но одну задачу надо было обязательно решить без малейшего промедления - дать каждому укрепрайону хотя бы по одному артпульбату, перекрыть важнейшие направления возможного наступления гитлеровцев на Москву.
      Понимая это, Военный совет, политическое управление, штаб округа прилагали все усилия для формирования этих подразделений, однако, как только очередной батальон был готов занять позиции в укрепрайоне, главное управление формирования (Главупроформ) и укомплектования войск РККА, возглавляемое армейским комиссаром 2 ранга Е. А. Щаденко, тут же у нас его отбирало и отправляло на фронт.
      Учитывая основное направление деятельности Московского военного округа подготовку и формирование частей для фронта, - и командующему округом, и мне довольно часто приходилось обращаться в Главупроформ по различным вопросам.
      Встречи с Ефимом Афанасьевичем Щаденко я до сих пор вспоминаю, как принято говорить, со смешанным чувством. Было ему в 1941 году 56 лет. Высокого роста, могучего телосложения, он всем своим видом, а также энергичной манерой разговора и, будем откровенными, высоким воинским званием, внушал к себе уважение.
      Член партии с 1904 года, комиссар времен гражданской войны, член Реввоенсовета 1-й и 2-й Конных армий, он занимал с первых дней Великой Отечественной войны высокий пост заместителя Наркома обороны СССР - начальника Главного управления, ответственного за своевременную я качественную подготовку формирований для действующей армии. Работал Ефим Афанасьевич неутомимо. Ему можно было звонить в любое время суток и всегда застать на месте, а если Щаденко в кабинете не было, то порученцы давали его точные координаты.
      Словом, он относится к числу тех руководящих работников, для которых выполнение приказа было не просто незыблемым законом, но как бы даже смыслом существования.
      При всем этом, направляясь на прием к Ефиму Афанасьевичу, следовало заранее запастись терпением и быть готовым при решении самого срочного вопроса выслушать пространные нравоучения, пересыпанные примерами из практики работы в годы гражданской войны. Затем следовали обзор положения на фронтах, подробное обоснование необходимости направления на передовую всего, что удалось подготовить и экипировать, дорожа каждым бойцом и не растранжиривая вновь создаваемые подразделения на всякие второстепенные объекты. К числу последних Ефим Афанасьевич относил и Можайскую линию обороны.
      Думается, что в проявлении такого отношения к нашим нуждам Ефим Афанасьевич был не одинок. Имея представление о положении на фронтах, сложившееся под влиянием сведений, полученных от работников Главупроформа и, в меньшей мере, из Генерального штаба, который, видимо, информировал его только в тех пределах, в каких считал это необходимым, Щаденко отражал в своих суждениях взгляды некоторой части работников центрального аппарата Наркомата обороны, по мнению которых нам необходимо было только построить укрепления, а войска, если положение осложнится, отходя, сами займут их и организуют там оборону своими средствами.
      К сожалению, изменить направление мыслей этой части руководящих работников мы с П. А. Артемьевым, сколько ни старались, не смогли до самого начала октября. Забегая вперед, отмечу, что только после того, как враг 30 сентября обрушил удар 2-й танковой группы по войскам Брянского фронта в районе Шостки, нами было получено разрешение сформировать к 7 октября четыре артпульбата и вывести их на Можайскую линию обороны.
      Сейчас, самокритично оценивая свои действия уже на основе знаний того, как развивались события дальше, не могу снять с себя вины за то, что в начале сентября не проявил большей настойчивости, не сумел полностью внести свою долю участия в доказательство необходимости создания прочной, обжитой войсками и максимально технически оснащенной линии обороны на дальних подступах к Москве.
      * * *
      ...Итак, сентябрь подходил к концу. В ночь на 4 октября нами было получено тревожное сообщение о массированном ударе войск противника по обороне Брянского фронта. Сообщение было далеко не полным, однако и оно свидетельствовало, что в ряде мест противнику удалось добиться успеха.
      Еще ранее, 27 сентября, из полученных нами сообщений Ставки со всей ясностью следовало, что командование Западного, Резервного и Брянского фронтов было сориентировано на возможность наступления противника в самые ближайшие дни. Однако отрывочность сведений о событиях в полосе обороны Брянского фронта не давала тогда оснований полагать, что это и есть "то самое" наступление.
      Невзирая на некоторую неопределенность обстановки, II, А. Артемьев вызвал к себе руководящий состав управлений округа, приказал сосредоточить силы на решении вопросов, связанных с Можайской линией обороны.
      Весь день 1 октября мы пытались по всем доступным каналам выяснить положение дел на Брянском фронте, но сколько-нибудь заметных успехов не добились, что уже само по себе вселяло тревогу, усугублявшуюся еще и тем, что и в Генеральный штаб сведения поступали скупо. На Западном фронте обстановка как будто оставалась спокойной, и хотелось верить, что удар противника - не более чем частная операция подготовительного характера перед неизбежным наступлением на Москву, к отражению которого мы еще не были достаточно подготовлены.
      Учитывая, что оживление военных действий повлечет за собой увеличение потребности в новых формированиях, командующий войсками округа принял решение срочно выехать под Тулу в расположение 14-й запасной бригады, а своего заместителя генерал-майора Н. П. Никольского направил в запасные части на восток от Москвы, поставив перед ним задачу всемерно ускорить подготовку и отправку на можайский рубеж артиллерийско-пулеметных батальонов. Я, как принято было говорить, остался "на хозяйстве".
      Ночью 2 октября на КП позвонил из-под Тулы П. А. Артемьев и сообщил, что положение на Брянском фронте, судя по всему, очень сложное. Все попытки секретаря обкома партия В. Г. Жаворонкова связаться с командованием фронта оказались безуспешными. По поступившим отрывочным данным, оборона 13-й армии прорвана и клинья ударных группировок противника нависли над Орлом, фронт 50-й армии также прорван. Моторизованные части врага движутся в сторону Брянска.
      Командующий предложил срочно создать оперативную группу по руководству возведением тульского оборонительного рубежа и принять все необходимые организационные меры для форсирования строительства оборонительных сооружений вокруг Тулы. По просьбе В. Г. Жаворонкова II. А. Артемьев решил задержаться: в городе, чтобы оказать помощь в организации его обороны.
      Спустя несколько минут после окончания разговора с командующим я получил из Ставки сообщение о том, что в район Плавок, Мценск спешно перебрасываются резервные части и соединения, из которых формируется 1-й гвардейский стрелковый корпус. Нам было приказано ускорить продвижение воинских эшелонов и доукомплектовать личный состав корпуса всем необходимым. Командующему предписывалось оставаться в Туле и принимать безотлагательные меры по организации ее обороны, вплоть до прибытия назначенного Ставкой командира 1-го гвардейского корпуса генерал-майора Д. Д. Лелюшенко.
      А 3 октября, когда случилось непредвиденное - противник ворвался в Орел, над Тулой нависла непосредственная угроза, и командующий округом, правильно оценив сложившуюся обстановку, приказал начальнику Тульского оружейного военно-технического училища выслать передовой отряд в район Мценска и прочно оседлать шоссе на Тулу. Одновременно он издал приказ на оборону подразделениям 14-й запасной бригады и другим частям, находившимся в районе города.
      В тот же день был создан штаб тульского боевого участка. В боевом приказе командующего МВО начальнику боевого участка предписывалось сформировать из рабочих города Тулы боевой состав секторов обороны города. Для строительства оборонительного рубежа мобилизовать, с участием городских партийных организаций, местное население и необходимые средства.
      Так на четвертом месяце войны, 3 октября, для Московского военного округа, все еще продолжавшего жить по штатам округа тылового, началась боевая страда.
      Помню, что и в те дни (и, полагаю, не одному мне) еще верилось, что войска Брянского фронта сумеют отойти организованно, закрепятся на подходящем рубеже и положение нормализуется. Но время шло, а отрезанные друг от друга соединения 50, 3 и 13-й армий Брянского фронта продолжали отходить с тяжелыми боями.
      Правда, срочная переброска 1-го гвардейского корпуса под Мценск несколько улучшила положение. Его части успели занять выгодные позиции я остановили на этом направлении продвижение противника. Особенно отличилась танковая бригада полковника М. Е. Катукова: танкисты наносили по противнику неожиданные удары из засад и, невзирая на численное превосходство немецко-фашистских войск, в том числе и танковых, предпринимали смелые рейды по тылам противника. Попытка врага с ходу ворваться в Тулу была сорвана, однако, как показало дальнейшее развитие событий, нависшая над городом опасность не миновала.
      Как нам было известно, основное внимание Ставки в те дни было сосредоточено на орловско-курском направлении, куда спешно перебрасывалась с вяземского рубежа 49-я армия генерал-лейтенанта И. Г. Захаркина. Сам факт переброски туда целой армии вносил некоторое успокоение, однако крайне настораживало отсутствие связи с Западным и Резервным фронтами, и днем 4 октября я решил уточнить ситуацию в Генштабе. Ответ последовал самого успокоительного содержания: на Западном и Резервном фронтах за истекшие сутки существенных изменений обстановки не произошло...
      Незадолго до событий этого дня Военный совет направил на решающие участки строительства Можайской линии обороны нескольких работников штаба и политуправления. Из их докладов после возвращения следовало, что коллективными усилиями населения и выведенных на рубеж строительных подразделений уже удалось построить огневых точек из сборного железобетона - 289, деревоземляных и с железобетонными колпаками - 534, отрыть 111 километров противотанковых рвов и 95 километров эскарпов. В стадии завершения находилось строительство 110 дотов и 433 дзотов{1}. Работа за короткий срок была проделана поистине огромная, но все же оставалась далекой от завершения. Особенно слабо был подготовлен Калужский УР, ибо его оборудование началось позже других. Несколько отставал от общего хода строительства и Волоколамский укрепрайон. Но, повторяю, строителей рубежей обвинять было не в чем - они трудились на пределе человеческих сил, до кровавых мозолей, недосыпая и недоедая. Никто из наших замечательных советских людей не роптал, не пытался отлынивать от дела. Повседневная, целенаправленная политико-воспитательная работа, личный пример коммунистов и комсомольцев делали труд на оборонительных объектах столицы равным выполнению боевой задачи.
      Политическому и трудовому подъему строителей способствовали и работники выездной редакции окружной газеты "Красный воин". Они помогли политработникам и местным партийным организациям развернуть предоктябрьское социалистическое соревнование, разъясняли важность и срочность выполняемого задания партии и Государственного Комитета Обороны, широко освещали факты трудового героизма.
      Командир взвода товарищ Шальме написал в газете о своем бойце Кравченко: "Он не думает о своем времени, не считается с непогодой. Дождь ли сечет, свищет ли ветер, Кравченко не уйдет, пока не выполнит задания. Работает за двоих. На вопрос отвечает: "Я знаю, за что борюсь. Я борюсь за укрепление могущества моей Родины. Пусть мой скромный труд поможет разгромить и уничтожить фашистские полчища!"
      Газета опубликовала обращение передовиков стройбата, возглавляемого товарищем Дежкиным, ко всем строителям, рассказала о лучших его людях командирах отделений товарищах Тимофееве, Спиридонове, Тяпкине, Маскевиче, красноармейцах Акимове, Фомине, Родионове, выполнявших нормы на 150-200 процентов. Подлинными героями стройки проявили себя в те дни бойцы отделения Каюченко, впятеро перевыполнявшие нормы. Широко пропагандировался передовой опыт личного состава роты старшего лейтенанта Калинина и политрука Барсукова, освоившей скоростные методы строительства{2}.
      Газета "Красный воин" во главе с ее ответственным редактором полковым комиссаром Я. М. Ушеренко всей своей деятельностью, а главное, ее результатами еще раз подтвердила правоту ленинского положения о том, что газета не только коллективный пропагандист и агитатор, но и коллективный организатор...
      * * *
      ...Несмотря на успокоительные ответы из Генштаба, меня все время беспокоила мысль о том, что мы приближаемся к какому-то качественно новому периоду обороны Москвы. Да ведь и причин для тревоги было предостаточно. Особенно настораживала неизвестность, противоречивость сообщений о положении на подступах к столбце.
      Вечером 4 октября снова позвонил П. А. Артемьев. Слышимость была хорошей, и в голосе командующего отчетливо чувствовалась предельная усталость. Он очень коротко проинформировал меня об обстановке, сложившейся под Тулой, и подчеркнул необходимость немедленного выведения на оборонительные рубежи воинских формирований, способных принять на себя неизбежный, по его мнению, в самое ближайшее время удар противника. Просил передать приказание М. С. Громадину срочно направить под Тулу два зенитных артиллерийских полка или отдельных дивизиона. Заканчивая разговор, Павел Артемьевич обещал связаться со мной еще раз попозже. Но где-то около полуночи последовал звонок от Василия Гавриловича Жаворонкова. Он сообщил о том, что Артемьев уехал с группой командиров в сторону Малоярославца и связь с ним утеряна. Положение становится все более угрожающим: прибывшие соединения 1-го гвардейского корпуса, части местного гарнизона пока отбивают атаки противника, но его нажим усиливается с каждым часом.
      Я вызвал начальника ВОСО полковника А. Г. Чернякова и вместе с ним переговорил с Наркоматом путей сообщения и комендантами нескольких станций об ускорении продвижения к Туле и Калуге эшелонов 1-го гвардейского стрелкового корпуса, управления 49-й армии, 5-й гвардейской и 194-й стрелковой дивизий.
      Отпустив А. Г. Чернякова, потушил свет, поднял светомаскировочную штору и открыл окно. Стояла глубокая ночь. Погруженный во тьму город отдыхал. Немного подышав свежим воздухом, закрыл окно, прилег на диван, чтобы отдохнуть хотя бы пару часов. Но сон но шел и, ворочаясь с боку на бок, по привычке перебирал в памяти самые неотложные дела, которыми предстояло заняться с утра наступившего 5 октября. Мог ли я подумать тогда, что именно этот день станет для меня самым трудным за всю предыдущую, если не сказать, 0 последующую жизнь.
      В шесть утра в кабинет вошел порученец старший политрук В. С. Алешин и открыл окно. В прокуренное помещение ворвался сырой осенний воздух. Отходить ото сна не было необходимости: по существу, мне так и не удалось сомкнуть глаз.
      Через 15 минут, после обязательной физзарядки и утреннего туалета, чувствуя себя достаточно свежим, уже сидел за рабочим столом и, отхлебывая из кружки крепчайший чай, просматривал поступившие ночью донесения.
      Ровно в 8.00 пришел с докладом начальник штаба И. С. Белов. Наверное, следует напомнить, что по воле обстоятельств мне довелось в эти дай совмещать в единственном лице командование округом, то есть пребывать в качестве руководителя, никакими положениями и инструкциями не предусмотренного. Этим в значительной мере объясняется характер всех моих последующих действий.
      И. С. Белов доложил, что за минувшую ночь сколько-нибудь значительных событий не произошло, однако проводная связь Наркомата обороны со штабами Западного и Резервного фронтов все еще не восстановлена, что, как заметил И. С. Белов, какому-либо разумному объяснению не поддается. Что только ни делали связисты, но переговорить с кем-либо из работников штабов этих фронтов не удалось. Связь Генерального штаба с Брянским фронтом неустойчива: южнее Брянска части 13-й армии и группы генерала Ермакова ведут тяжелые бои, в районе Мценска противник перед рассветом возобновил наступление, а положение 50-й армии остается не выясненным.
      Доклад окончен. Задав несколько вопросов, я отпустил Белова.
      Из Тулы позвонил командующий. Он просил потребовать от штаба округа ускорения формирования дополнительных трех артиллерийско-пулеметных батальонов, так как 14-я бригада заняла оборонительный рубеж в другом районе.
      В десятом часу утра поступил первый тревожный сигнал с запада. Начальник оперативного отдела строительства рубежа полковник Д. А. Чернов, находившийся в Малоярославецком укрепленном районе, по телефону доложил, что рано утром на шоссе задержаны повозки и автомашины из тылов 43-й армии, а также отдельные военнослужащие, утверждавшие, что противник начал наступление: немецко-фашистские войска атакуют нашу оборону с применением большого количества танков, вражеская авиация беспрерывно бомбит наши войска, некоторые наши дивизии уже ведут бой в окружении.
      Как мало все это было похоже на обстановку, доложенную только что начальником штаба! Именно разительное несоответствие давало повод отнестись к новому сообщению с предельной осторожностью, заподозрить, в частности, возможность дезинформации. Был отдан приказ полковнику Д. А. Чернову выставить на всех дорогах западнее Москвы хорошо вооруженные заставы, задерживать и подробно опрашивать отходящих к столице военнослужащих и гражданских лиц, а в направлении Спас-Деменска выслать на автомашине разведку во главе с надежным командиром.
      Как будто все сделано правильно. Видимо, скоро Чернов доложит и прояснит обстановку. Но выжидать результатов нельзя. Звоню Д. А. Журавлеву, спрашиваю, нет ли каких-нибудь новых данных от передовых постов ВНОС о положении на Западном направлении и объясняю, почему об этом спрашиваю.
      - Пока ничего нового не поступало, - отвечает Журавлев. - Однако сейчас же дам предупреждение с главного поста о повышении бдительности и по получении каких-либо новых сведений немедленно доложу...
      Сразу же вслед за тем позвонил командующему ВВС МВО полковнику Н. А. Сбытову, спросил у него, что наблюдали летчики, вернувшиеся в минувшие часы из зон барражирования?
      Николай Александрович ответил, что во время облета зоны в 8.00 каких-либо существенных изменений в обстановке не отмечено. Только на дороге, идущей из Спас-Деменска через Юхнов на Медынь, обнаружено движение отдельных групп военных и гражданских автомашин, повозок, а также колонны артиллерии численностью до полка...
      Объяснив командующему ВВС, чем вызваны мои вопросы, приказал ему немедленно поднять в воздух два-три самолета, поставив экипажам задачу тщательно осмотреть дороги в районах Юхнова, Спас-Деменска, Рославля и Сухмничей.
      Несколько успокоенный единодушным содержанием докладов об отсутствии "чего-либо существенного", погрузился в текущие дела, тем более что многие из них требовали самого пристального внимания.
      Однако, когда около полудня позвонил Н. А. Сбытов, в его голосе не осталось и следа от недавнего спокойствия:
      - Товарищ член Военного совета! Вылетавшие на задание летчики только что приземлились в Люберцах и доложили, что ими обнаружено движение большой колонны танков противника со стороны Спас-Деменска на Юхнов!
      - Не может быть! - усомнился я. - Немедленно зайдите ко мне.
      Дождавшись Н. А. Сбытова, попросил нескольких посетителей, находившихся в кабинете перейти в приемную: полученные данные были пока весьма спорными и не следовало посвящать в них кого-либо, не имевшего к решению таких вопросов непосредственного отношения.
      Командующий ВВС взволнованно доложил, что воздушную разведку выполняли летчики 120-го истребительного авиаполка Дружков и Серов - люди мужественные я опытные, заслуживающие всяческого доверия. Видимо, заметив, что меня его аргументы еще но убедили, Николай Александрович продолжал настаивать:
      - Товарищ дивизионный комиссар! Если бы речь шла о передвижении подразделения, даже части, я тоже мог бы усомниться. Но ведь обнаружена колонна вражеской техники, растянувшаяся почти на двадцать пять километров. Летчики прошли над ней на небольшой высоте, ясно видели кресты на танках и были обстреляны из зенитных пулеметов и малокалиберной зенитной артиллерии. Никаких сомнений: враг движется на Юхнов!
      Николай Александрович Сбытов верил в своих людей, зная способности и возможности чуть ля не каждого летчика ВВС округа. Но сообщение, с которым он пришел, имело чрезвычайно важное значение не только для судьбы Москвы, но и для всей нашей Родины. И я прямо высказал свои сомнения Сбытову. Но он твердо стоял на своем.
      Ломать голову над вопросами, как такое могло произойти и почему округ не поставлен об этом в известность, не было смысла. Требовалось что-то предпринимать, и немедленно. Ведь оставлять без внимания такие сведения было бы преступлением. Но возможно, подобную информацию имеет уже и Генштаб?
      Снимаю трубку "кремлевки", вновь набираю номер Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова. У телефона дежурный генерал. Представляюсь ему, спрашиваю:
      - Скажите, пожалуйста, каково положение на Западном фронте?
      - От штабов Западного и Резервного фронтов новых данных не поступало! отвечает дежурный все тем же спокойным голосом.
      На этот раз меня все же ответ дежурного не удовлетворил. Ведь самые последние данные о продвижении войск противника к нему могли просто еще и не поступить. Поэтому попросил соединить меня с маршалом Б. М. Шапошниковым.
      Доложив маршалу обо всем, что сделано во исполнение срочных заданий Генштаба, я осторожно поинтересовался положением дел на Западном фронте.
      - Ничего, голубчик (известное любимое обращение маршала)! Ничего тревожного пока нет. Все спокойно, если под спокойствием понимать войну.
      Признаюсь, меня буквально бросило в жар при мысли о том, что мог, опираясь на неподтвержденные наблюдения двух летчиков, поднять в столь напряженное время ложную тревогу, чреватую труднопредсказуемыми последствиями.
      И все же... Приказываю Н. А. Сбытову немедленно послать на повторную разведку еще двух самых надежных летчиков, приказать им снизиться до бреющего, пройти над колонной, определить ее состав, примерную численность техники и направление движения.
      Сбытов поспешно покинул кабинет.
      Подсчет того, чем конкретно мы располагаем и что можно будет задействовать в случае, если разведчики все же не ошиблись, радости не прибавил.
      Из войск, непосредственно подчиненных округу, в повышенной боевой готовности находились только военные учебные заведения, два-три полка артиллерии и части ПВО.
      Правда, в районе Москвы формировались 14 танковых бригад, но пока что их боеготовность была очень низкой, личным составом они были укомплектованы только частично, боевой техники не имели. Прямо скажем, немного. Такими силами танковые соединения врага не остановишь. Возможно, что в самое ближайшее время понадобится принимать какие-то весьма ответственные решения. Как сейчас здесь был бы нужен командующий войсками! Однако попытки разыскать его закончились безрезультатно.
      И тогда, еще до получения очередного донесения воздушных разведчиков, мной был отдан приказ связаться с начальниками подольских военных пехотного и артиллерийского училищ, объявить в гарнизонах боевую тревогу. Туда же послали помощника командующего по вузам комбрига Елисеева. Он должен был форсировать приведение училищ в полную боевую готовность и наладить связь со штабом МВО. И. С. Белову дано указание тщательнейшим образом изучить состояние боеготовности 33-й запасной стрелковой бригады. Начальнику 1-го Московского Краснознаменного артиллерийского училища полковнику Ю. П. Бажанову принять меры к ускорению формирования первоочередных гвардейских минометных и противотанковых артиллерийских полков. С генералами М. С. Громадиным и Д. А. Журавлевым обсудили возможности перекрытия путей фашистским войскам силами и средствами ПВО.
      Нестерпимо медленно на этот раз тянулось время. Трижды звонил Сбытову:
      - Возвратились ли летчики?
      - Пока донесений не поступало.
      - А не сбил ли противник самолеты? Может быть, надо выслать еще?
      - Наши летчики не из таких, чтобы их так просто можно было сбить. Разрешите подождать еще 15 - 20 минут.
      - Хорошо, но держите аэродром на связи.
      Наконец около 14 часов в кабинет быстро вошел Н. А. Сбытов и теперь, как мне показалось, с трудом скрывая обиду за проявленное к его летчикам недоверие, доложил:
      - Летало три боевых экипажа. Прошли над колонной бреющим полетом под сильным зенитным огнем, имеют пробоины. При снижении самолетов пехота выскакивала из машин и укрывалась в придорожных кюветах. В момент разведки голова колонны в пятнадцати - двадцати километрах от Юхнова. Сомнений не может быть - это враг, фашисты.
      Теперь излишняя осторожность могла обернуться непоправимой бедой.
      Снова набрал номер телефона маршала Б. М. Шапошникова.
      - Борис Михайлович, не поступило ли к вам каких-нибудь новых данных о положении на Западном фронте?
      Еще не дождавшись ответа, по напряженной паузе почувствовал, что мое повторное обращение встречено с явным неудовольствием. Однако Борис Михайлович сдержал вполне объяснимые эмоции и его ответ был кратким, почти дословным повторением первого, произнесенным, правда, довольно сухо. Так же сухо прозвучали и сигналы отбоя.
      Вспоминается, что если в первые дни войны бывали нередкими случаи, когда выяснить положение на фронтах удавалось с большим трудом, а порой и вообще долго не удавалось, то после начала Смоленского сражения мы были достаточно полно и своевременно информированы обо всем, что происходило не только на Западном, но и на всех других фронтах. Вот почему трудно было даже допустить мысль, что все виды разведки могли просмотреть появление на ближних подступах к Москве вражеской танковой колонны столь внушительной протяженности. И при всем понимании того, что в войне с появлением высокоманевренных танковых, механизированных и воздушно-десантных войск неожиданности разного рода не исключены и даже в известной мере неизбежны, в данном случае, неосведомленность Генерального штаба, располагавшего достаточным количеством средств для своевременного вскрытия передвижений вражеских, войск и даже замыслов противника, казалась слишком маловероятной. У меня было больше оснований полагать, что ошиблись все-таки мы, а если более конкретно, то воздушные разведчики, оказавшиеся в плену показавшейся им наиболее убедительной версии. Но ведь породить ее могло и какое-то стечение обстоятельств! А мой доклад в Генштаб об этом, как об установленном факте, мог вызвать немедленное осуществление мер на государственном уровне, отвлечь силы и средства от участков действительно в этом нуждавшихся. Вот в таком случае последствия безответственной поспешности могли оказаться весьма тяжелыми.
      В третий раз по моему приказу были подняты в воздух самолеты. Их теперь пилотировали командиры эскадрилий. Они несколько раз прошли над разными участками колонны, были также встречены массированным огнем, на что ответили бомбометанием. Опытные авиаторы не только рассмотрели на бортах танков кресты, но и определили их типы: Т-3 и Т-4. Только после этого они вернулись на аэродром и тут же доложили о своих наблюдениях.
      А пока, еще не получив результатов последнего полета, я приказал комбригу Елисееву и начальникам подольских пехотного и артиллерийского училищ выступить" занять оборону на рубеже Малоярославецкого укрепленного района, надежно перекрыть Варшавское шоссе, выслав вперед на автомашинах передовой отряд пехотного училища, усиленный батареей или дивизионом артиллерийского училища, с задачей двигаться в сторону Юхнова, и в случае появления противника удерживать рубеж до подхода подкреплений. Если же противника не окажется, курсанты проведут этот марш по тревоге как учебный.
      В 15 часов Н. А. Сбытов доложил:
      - Товарищ член Военного совета! Данные полностью подтвердились. Это фашистские войска. Голова танковой колонны уже вошла в Юхнов. Летчики были обстреляны, среди них есть раненые.
      Отчетливо представляя реакцию на этот мой звонок, я снова попросил соединить меня с маршалом Б. М. Шапошниковым. Готовясь к докладу, я все же полагал, что и Генштаб теперь уже наверняка осведомлен о случившемся. Это намного упростило бы предстоявший нелегкий, как думалось, разговор.
      - Товарищ маршал, - спросил я с твердым намерением довесил дело до полной ясности. - Каково положение на Западном фронте?
      - Послушайте, товарищ Телегин, - уже явно не сдерживая раздражения, о чем свидетельствовало отсутствие привычного слова "голубчик", произнес Борис Михайлович. - Что значат ваши звонки и один и тот же вопрос? Не понимаю, чем это вызвано?