Аккериец встал. Увы, кроме него и природы в мире сем существовал ещё и бродяга, который тоже сейчас пробудился и хлопал длинными ресницами, припоминая, куда занесло его прошедшей ночью. Узрев его, Дигон взъярился. Та благость, что снизошла с небес, мгновенно исчезла, испарилась в сыром воздухе утра. Он зарычал, медленно, с угрозой, вытащил из ножен меч.
      - Полно, дружище, - сиплым со сна голосом пробормотал Трилле, отползая назад. - Я уйду, если ты велишь...
      Поднявшись, он отвернулся от аккерийца, пошел к своей лошади. Плечи его согнулись, руки плетьми повисли вдоль боков - парень явно не хотел расставаться с этим огромным мощным мужем, коего почитал уже за друга и покровителя. Но делать было нечего.
      Караковая всхрапнула, когда он дернул повод, отворачивая её морду от сочной травы, и недовольно ударила копытом в землю, когда он запрыгнул в седло. Вороной Дигона косил на красавицу кобылу большим фиолетовым глазом, готовый скакать за нею, но хозяин и не думал пока отправляться в путь. Он восседал в копне сена и с аппетитом поглощал жареного петуха, запивая его красным вином из бутыли. То ли он снова забыл о Трилле, то ли нарочно не глядел на него, уверенный в том, что теперь-то парень оставит его в покое и уберется восвояси - ещё вчера он воздал долг человеколюбия и накормил этого прилипалу, а потому ныне не считал себя обязанным предложить ему часть своего пайка.
      Глубокий вздох наполнил грудь бродяги. Он бросил на Дигона последний взгляд и, не увидя и малейшего признака того, что его присутствие замечено и принято благосклонно, тронул лошадь. Он возвращался в Нилам - город, который так неприветливо встречает бродяг! Впрочем, а кто вообще в этом мире встречает их приветливо?
      * * *
      Близился вечер. Давно уже позади осталась степь, и полоса чахлого сухого леса, и мутный ручей с кислой водой, и маленькая деревня без постоялого двора. С самого утра Дигон ехал, не останавливаясь, раз только позволив коню напиться из деревенского родника. Скоро уже должны были показаться вдалеке стены Руха - там путник бывал, и теперь предвкушал обход знакомых кабаков и объятья знакомых див, кои пышны формами и добры сердцами. Зелина, Ирха, Саддана, Лила, Аина - черноокие красавицы, умеющие любить мужчину так жарко, что и годы спустя в душе его остается след от языка пламени этой любви... Да, Дигон помнил их. Ночи и рассветы в крошечных комнатушках под чердаком кабака, пьяные песни и крики внизу, в зале...
      Аккериец ухмыльнулся, представляя угольки глаз юной толстушки Ирхи, кои вспыхнут при виде давнего приятеля так ярко, что вмиг разожгут его страсть, затуманят голову, увлекут в духоту каморки и... Он пришпорил вороного, желая поскорее достигнуть Руха, этой колыбели любви, пьянства и воровства. Все-таки жизнь прекрасна - так ощущало сейчас его сердце и простор равнины, и близость города, и сухой теплый ветер, толкающий в спину. Прошлого нет; есть только будущее, в тайне которого содержится смысл всей жизни, и к этому будущему стремился сейчас аккериец, напрочь позабыв об истинной цели своего нынешнего предприятия.
      Он ворвался в Рух так лихо, что стражники едва успели поймать вылетевшие из его руки золотые. Узкие и кривые, но такие уютные улочки, мощеные серым плоским булыжником, гостеприимно таращились на путника круглыми окошками - окраина города состояла сплошь из деревянных хибарок бедняков, а они затягивали проемы в тонких стенах бычьими пузырями, отчего окна и в самом деле становились похожими на глаза. Унылые прохожие шарахались в стороны, приученные бояться всадников; фонарщики, по большей части люди нервные и озлобленные, ибо их скорбный труд оплачивался не звонкой монетой, а натуральным продуктом, кричали ему вслед и грозили Золотым Павлином Сабатеи, редким ублюдком, насколько знал Дигон; девиц в это время здесь вовсе не было, но зато они были в кабаках - туда-то и направлял путник своего коня.
      Ближе к центру стали попадаться каменные дома - в основном одноэтажные, приземистые, чванливо отвернувшие от улицы окна в свои внутренние дворы. Тут строились более состоятельные люди, вроде мелкого купечества и судейства. Сам же центр изобиловал роскошными дворцами в два, а то и в три этажа, с золочеными башенками на плоских крышах и вычурными витражами в огромных окнах. Улицы, достаточно широкие для того, чтоб по ним могли проехать плечом к плечу трое всадников, изобиловали кабаками разных видов - от дешевых забегаловок до шикарных двухэтажных таверен, одна кружка пива в коих стоит не меньше отличного кинжала акбитанской стали.
      Волк уверенно повернул коня налево от центральной улицы и тут же остановился. Перед ним была дверь того самого кабака, в котором некогда он познакомился с Ирхой и Лилой. Две сестрицы, они отличались одна от другой так, как кошка отличается от слона, как кусок баранины от обглоданной кости, как капля воды от бутыли вина. Пампушка Ирха обладала веселым и легким нравом, умела заразительно хохотать и пить пиво, не проливая его на себя. Высокая худая Лила была мрачна словно новоиспеченная вдова, зато в любви горяча и ненасытна (хотя пиво она неизменно выливала на платье, что обыкновенно раздражало её жадных приятелей). Дигону нравились обе. Ирха за милый смех и совершенную непритязательность, Лила - за молчаливость и скромность. Последнее достоинство, правда, гармонично сочеталось со слабоумием, но в шуме дружеской пирушки, а потом в пылу страсти сей порок был не так уж и заметен.
      Итак, надеясь на встречу с давними подружками, аккериец толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь. За эти годы здесь ничего не изменилось. Зал набит всяким-разным людом, гвалт, хохот, и все же хозяин - здоровенный тимит с короткой курчавой бородой, развлекающий посетителей тем, что без усилия гнул подковы и жонглировал двумя кузнечными молотами - увидел дорогого гостя, радостно кинулся навстречу.
      Конечно, он прекрасно помнил этого огромного мускулистого аккерийца, который когда-то шутки ради разогнул все им испорченные подковы, а оба молота привязал к ногам пьяного стражника и швырнул его прямо в пивную лужу, откуда потом несчастный долго не мог выбраться. О, эти чудные, такие веселые забавы! Их помнили многие! Тогда деньги рекой текли в бездонные карманы хозяина, а он, в свою очередь, тоже не скупился, и на столе Дигона не переводилось пиво - чуть кисловатое и жидкое, но аккериец не привередничал, твердо зная, что зато ему не придется платить.
      Увы, обеих крошек - Ирхи и Лилы - сейчас тут не наблюдалось. Дигон поначалу решил, что они заняты наверху с гостями, и, сев на свободное место за длинным высоким столом, потребовал кувшин пива и солонины с хлебом. Оглядевшись, он увидел новых, ещё незнакомых ему див: три грации, каждая размером с молодую свинью, разгуливали меж скамеек и томно льнули к мужчинам, разбавляя их хриплый гомон своими милыми кокетливыми голосками. Правду сказать, Дигону давно не приходилось слышать таких диких воплей, кои исторгались из луженых глоток этих малюток.
      - Хей, Джалваз! - он схватил хозяина за полу куртки. - Где Ирха?
      - О, господин, - круглая плутоватая рожа здоровяка скривилась в печальную гримасу. - Бедную Ирху солдаты прикончили в том году. Вот так прямо и всадили меч в сердце! Мы так горевали!..
      - Прах и пепел... - пробормотал аккериец, и сам удивился острой жалости, что на миг пронзила его грудь. - А Лила?
      - И Лилы нет с нами больше! Утопла, бедняжка!
      - Где?
      - Да в луже! - горестно махнул рукой Джалваз. В глазах его сверкали неподдельные слезы. Срывающимся голосом (ибо ему приходилось кричать, дабы Волк мог услышать его в этом гаме) он продолжал: - Как-то выпила лишку, и пошла прогуляться на улицу. А там - упала, носом в самую лужу!..
      Аккериец помрачнел. Он никогда не заблуждался насчет участи кабацких девиц - все они так или иначе уходят в Ущелья прежде срока. Но его собственные подружки?.. Он мотнул головой, отгоняя непривычные ощущения, теснящие грудь, и обратил взор на одну из красоток, что уже направлялась к нему с другого конца зала.
      - Милтаха! - заорал сосед Дигона слева, который тоже узрил девицу и не сомневался, что она идет именно к нему. - Я жду тебя, крошка!
      Аккериец хмыкнул. Весу в крошке было не меньше, чем в нем самом. Сосед же - тощий костлявый парень лет двадцати пяти - в полный рост едва ли достигал мощного плеча Милтахи.
      - Кр-р-рошка! - снова проверещал он с видимым удовольствием. - Я прям заждался!
      - Замолкни, - басом сказала Милтаха, не удостаивая парня взглядом. Тяжелая рука её легла на руку Дигона. - Пойдешь со мной, аккериец?
      Черные, с теплым желтоватым отблеском глаза её в упор смотрели на гостя, и он наконец почувствовал, что в груди его стал таять кусок льда, возникший после рассказа хозяина о трагической гибели Ирхи и Лилы.
      - Пойду, - кивнул он, притягивая красотку к себе.
      Она села, улыбнулась ему одними губами, и лихо опрокинула в большой рот пиво из его кружки. Утробно булькнув, пиво исчезло в её глотке, а аккериец жестом подозвал взмыленного слугу и велел принести ещё пару кувшинов.
      - Что ж ты, Милтаха, - обиженно сказал сосед Дигона. - Прошлой-то ночью со мной была, а нынче что?
      - Нынче с ним буду, - трубно объявила девица и прилепилась щекой к плечу аккерийца.
      - А я?
      - Мелок ты, парень. Крутишься, точно вошь, а толку и нет.
      Волк, дабы из мужской солидарности сдержать смешок, вгрызся в ломоть солонины, а сосед его засопел и умолк, оскорбленный и униженный.
      - Хей, аккериец, - жарко зашептала Милтаха в ухо нового приятеля. Как называть тебя?
      - Дигон-Волк.
      - Из Аккерии?
      - Угу-м... - Дигон допил пиво, чувствуя, как лед в груди совсем растаял, потеплел и вроде даже начал закипать. Горячее дыхание и пышные формы красотки, облепившие его правый бок, способствовали тому, или крепкое пиво - аккериец не знал, да и не хотел знать. Только одна мысль брезжила сейчас в его размягченном мозгу: спать, и лучше всего с Милтахой. Он уже забыл про Ирху и Лилу, что подарили ему тут столько прекрасных, буйных и страстных ночей; он забыл про остальных див, коих на дорогах и бездорожьях встречал множество - иные были милы и только, другие... Но в этот момент он забыл также и про других - про Белит, Карелу, Алму...
      Тяжело поднявшись, аккериец рывком поставил на ноги свою красотку.
      - Идем, - мутным взором оглядывая её лицо произнес он.
      Милтаха облегченно вздохнула (бывало, вино и пиво сваливали её нового приятеля с ног раньше, чем она успевала затащить его наверх, в постель), крепко сжала его ладонь своими широкими, по-мужски сильными пальцами, и, плотно прижимаясь к нему округлым тугим бедром, пошла за ним, про себя удивляясь тому, что он так хорошо знает дорогу. Прежде она не видала его здесь, а не заметить не могла... Впрочем, думы сии не особенно занимали сейчас Милтаху. Еле сдерживаясь, чтобы не прибавить шаг и не ринуться по лестнице бегом, она с восторгом обозревала бронзовую мощную шею Дигона, широкие плечи, на которых лежали пряди темных прямых волос, твердый подбородок, иссеченный белыми шрамами, длинные пушистые ресницы... Целую ночь с мужчиной, а не с пьяным развратным сусликом! - она завидовала самой себе. Целую ночь!
      Милтаха не выдержала и, взревев, рванула наверх, увлекая за собой Дигона.
      * * *
      Мрачный как предгрозовая туча аккериец спустился в зал. Ночь он почти не спал, взятый в плен новой девицей Джалваза, а потому пропустил рассвет, и утро, и даже полдень. Солнце уже вышло из зенита, когда он наконец открыл глаза и обнаружил себя в залитой светом комнатушке, рядом с храпящей горой по имени Милтаха. Он вскочил, кляня себя, это злачное место и почему-то рыцаря Сервуса Нарота, быстро облачился в свое запыленное одеяние и ринулся вниз.
      Хозяин, присматривающий сейчас за работой слуг, увидел его ещё на лестнице, радостно осклабился. Днем в его кабаке обычно бывало пусто и тихо, а потому он мог позволить себе уделить больше внимания давнему, хорошо знакомому посетителю.
      - Пива, господин? Вина? Баранины? - огромные ручищи Джалваза были по обычаю сложены на груди - в знак особого расположения к гостю.
      - Пива, - хмуро бросил Волк, проходя к столу.
      Сколько дорог отмахал Леонардас за то время, пока преследователь его спал глубоким сном? Не добрался ли он уже до самой Ордии? А может, он решил изменить направление пути и сейчас правит в Горгию, или Онгору, или Эган? Наверное, зря он не захватил с собой астролога... Но эта мысль, только мелькнув, сразу пропала. Уж лучше такой попутчик как тот бродяга, чем брюзгливый старикашка...
      Но как же Дигон мог проспать? В темной злобе, обуявшей его всего, он осушил кувшин доброго темного пива, закусывая ломтем свежего хлеба с бурой хрустящей корочкой; оторвал кусок от бараньей ноги и проглотил его, остальное сунул в дорожный мешок - его собственная снедь уже была на исходе.
      Наконец он решил, что нагонит упущенное время - будет ехать всю ночь напролет, без остановки, - и тихая злость на себя самого, на леность и беспамятливость, понемногу начала растворяться. Душою аккериец уже был в пути...
      - Пива! - зычно заявил он хозяину, который издали смотрел на него с умилением, но приблизиться и заговорить не решался.
      Тот осветился радостной улыбкой, сам бросился исполнять приказание дорогого гостя, сердито цыкнув на слугу, что вздумал его опередить.
      В ожидании пива Дигон осмотрел зал. За годы его отсутствия здесь мало что изменилось. Поставили новые - длинные и кривоногие - столы, а удобные табуреты сменили на скамьи; вместо одного светильника, чей свет прежде никогда не достигал дальних углов, повесили шесть; стали чище мыть полы вот, пожалуй, и все.
      Скрипнула дверь, тронутая чьей-то неуверенной рукой. Взгляд Дигона переместился на щель, в кою хлынул поток дневного солнечного света, и... Яростный рык вырвался из его глотки, заставив хозяина и слуг всполошенно дернуться и открыть рты. На пороге, освещенный, словно некое божество, яркими лучами, стоял бродяга Трилле и смущенно щурил на аккерийца наглые голубые глаза.
      - Пшел! - дурными голосами заорали Джалваз и его слуги, видя, кто именно вызвал такой гнев у дорогого гостя. - Пшел прочь!
      Но Дигон, совсем недавно прогонявший парня такими же словами, вдруг ощутил в душе явное раздражение, и направлено оно было вовсе не на Трилле.
      - Прах и пепел... - прорычал он, поворачивая голову к хозяину. Занимайся своим делом, приятель! А ты... - взор его снова обратился к бродяге, - подойди.
      Глава пятая. Дальний путь
      Пораженные таким неожиданным заступничеством, хозяин и слуги отвернулись, по мудрому совету аккерийца занялись своими делами. А бродяга прошел через зал и смело уселся за его стол.
      - Пей, - разрешил Дигон, подвигая парню початый уже кувшин с пивом.
      Лохматый не заставил себя долго упрашивать, а вцепился костлявыми пальцами в пузатые бока кувшина и начал шумно хлебать живительный напиток, повизгивая от удовольствия.
      Волк же, нахмурив брови и уставя глаза в стол, усиленно размышлял.
      С одной стороны, сейчас он хотел избавиться от этого парня больше, нежели прежде, ибо подобная навязчивость становится подозрительной. Проще всего, конечно, было прикончить его - сие средство самое верное. Но убивать бродяг аккериец всегда считал делом недостойным истинного воина, сродни расправе с малым или старым. А с другой стороны... Он не мог понять, каким образом парень сумел найти его в городе. Судя по всему, он обладал недюжинными способностями. В сыске ли, в чутье ли, все равно. Стало ясно, что если уж он прицепился к Волку так намертво, то есть тому какая-то причина...
      - Ну, брат, утешил, - отрываясь от кувшина, молвил Трилле. - Еще б хлебца краюшку...
      Дигон молча вывалил из дорожного мешка всю снедь и отправился на кухню к Джалвазу пополнить запасы. Раздражение и злость, теснившие грудь с того самого момента, как парень появился в дверях кабака, чуть утихли, но он чувствовал, что вот-вот разгорится яростный огонь и тогда - тогда он забудет все правила воина и отправит наглого бродяжку гулять по тропам Ущелий, просторы коих необозримы и даже сонмы теней умерших не истопчут там все тропы...
      Хозяин, пораженный до глубины души добротою сурового Дигона, набил его мешок мясом и хлебом под завязку и с поклонами принял в уплату два золотых.
      К тому моменту, когда Дигон вернулся к столу, Трилле уплел остатки бараньей ноги, полкаравая, и теперь, хрюкая, допивал пиво из кувшина.
      - Клянусь Стахом, парень, - пробурчал аккериец, усаживаясь на свое место, - жрать ты горазд...
      - О-о! Я много чего умею!.. - перебил его лохматый, довольный хотя б и такой похвалой.
      - И языком молоть тоже горазд, - нахмурясь, продолжил Дигон. - А на что ещё годен?
      - Я скажу тебе...
      Разомлевший от еды и потерявший бдительность Трилле сунулся к уху Дигона и быстрым шепотом затарахтел:
      - Носом как волчище чую - так и тебя в этой дыре отыскал! До Руха добрался, по улицам проехал, кабаки обнюхал, и вот - я здесь! А еще... - он понизил голос и совсем прилепился к Дигонову уху. - Еще я... Повелитель змей!
      Этого Волк уже вынести не мог. Развернувшись, он отвесил болтуну такую затрещину, что тот кубарем скатился со скамьи и грохнулся на пол, к великому удовольствию Джалваза и слуг.
      - Шакалье дерьмо! - уставясь на поверженного лохматого, сквозь зубы процедил аккериец. - Отрыжка Бургана, репей, недоумок...
      - Я не репей, - с достоинством ответствовал Трилле, подымаясь и отряхиваясь. Удар судьбы (на сей раз судьба действовала рукою Дигона) он снес мужественно, как и подобает бывалому бродяге, коего каждый считает своим долгом обидеть. - Я сказал тебе правду, о аккериец. А не веришь проверь.
      - Как? - аккериец начал остывать, и уже с интересом взглянул в такие грустные сейчас голубые глаза нового знакомого.
      - Едем!
      Трилле был настроен решительно. Мотнув головой в сторону двери, он твердым шагом двинулся вперед, не оглядываясь, как будто был уверен, что Дигон последует за ним.
      Подивившись про себя такому необоримому нахальству, аккериец все-таки встал, закинул за спину дорожный мешок и тоже пошел к выходу. Как бы там ни было, а этот парень начинал ему нравиться...
      * * *
      Синяк на скуле Трилле расцветал, разрастался, наливался красивыми фиолетово-багровыми оттенками. Одно лишь печалило лохматого: его прекрасный голубой глаз заплыл и почти совсем закрылся, и теперь узнать о его внешнем великолепии можно было только по второму глазу, который, к счастью, остался невредим. Но Дигона он не винил. Не он первый и не он последний так отреагировал на его признание. Конечно, простому человеку, рассуждал Трилле, нелегко поверить, что с ним рядом находится ни кто иной как сам Повелитель Змей, Несравненный, Могущественный, ну, правда, ныне несколько потрепанный и потасканный.
      Стремя свою караковую, уведенную от стен кабака в Ниламе, к степям Тима, новый знакомец Дигона постепенно обретал душевный покой. Он уже не сомневался, что грозный, такой могучий и огромный аккериец возьмет его с собой. Он чувствовал, что некая цель ведет его вперед, и по опыту знал, что путь к цели никогда не бывает легок и спокоен. Волку необходим спутник, а ему, Трилле, необходим покровитель. Он устал маяться в одиночку в большом жестоком мире, он хотел отдохнуть.
      Между тем уже близились сумерки. Небо из голубого стало серым, солнце оседало, готовясь освободить место луне. На горизонте возникли пухлые белые облака - за ними шла ночь. Ветер усилился; по степи побежали волны, золотом расцвечивая бескрайний серый простор.
      Бродяга резко осадил кобылку, повернулся к Дигону. На тонких губах его играла странная полуулыбка, а в глубине голубых глаз сверкал черно-красным раскалом вытянувшийся зрачок.
      - Остановимся здесь, - сказал он, соскочил с лошади и, бросив повод, пошел дальше пешком.
      Караковая удивленно посмотрела в спину новому хозяину, потом опустила голову и принялась щипать степную траву. Вороной Дигона, также брошенный на произвол судьбы, последовал её примеру.
      Молча шагал аккериец вслед за бродягой, в душе проклиная собственную мальчишескую дурость. Всякий другой удавил бы этого наглеца на месте, и со спокойной совестью мог продолжать путь. Он же, завлеченный его обещанием показать свои удивительные способности, не только не убил его, но ещё и потащился за ним как праздный простолюдин на балаганное зрелище! Тьфу! Давно Дигон не был так зол на себя самого.
      - Здесь... - буркнул Трилле, останавливаясь.
      - Почему здесь? - насмешливо спросил аккериец, свысока глядя на хвастуна.
      - Все равно. Можно и дальше отойти.
      - Тьфу! - Дигон и не думал скрывать своего раздражения.
      - Лошадей жалко, - туманно пояснил бродяга.
      Он подошел к аккерийцу и носком рваной сандалии очертил вокруг него нечто вроде круга, всего лишь примяв траву, потому что земля не проглядывала сквозь плотный ковер растений. Затем отошел на несколько шагов в сторону и сел, скрестив ноги.
      Бормоча проклятья, Дигон тоже сел. Хорошо, что его не видят сейчас братья-пираты! Их предводитель, суровый, неустрашимый и резкий как штормовая волна высиживает тут бездельником и глазеет на такого же кретина... Глубокий вздох наполнил душу Дигона. Что и говорить, болтливый воришка, перекати-поле, наглец и хитрюга сумел-таки заинтересовать его. Но - Митра свидетель - не раз в пути к Волку привязывались оборванцы, и не было ещё случая, чтоб потом он об этом жалел. Он вдруг вспомнил тимита Иаву, рыжего талисмана Висканьо, оборотня Майло... Да, он бы с радостью встретился с ними снова... Увы, жизнь развела их по городам и странам, и только он, Волк, все бродит по дорогам огромного мира в поисках славы, богатства и любви...
      Пусть, решил он, пусть этот парень идет с ним - даже если он и не владеет заклинаньями змей. Слава богам, аккерийца ещё не подводило его чутье, основанное на опыте и общении с разными людьми, и теперь не подведет.
      Чуть оттаяв, он посмотрел на Трилле более благосклонно, и тут же сморщился неприязненно: лохматый крепко зажмурил глаза, весь скрючился, и, дрожа и потея, бормотал какую-то чушь на незнакомом Дигону языке. "Тьфу!" хотел сказать Дигон, но в этот же момент слова замерли на его губах.
      Издали послышался тревожный всхрап лошадей, а отовсюду - сзади, слева, справа - мерзопакостное хоровое шипенье. Высокая трава буйно колыхалась уже не под дыханием ветра, а от тел сотен гадов, ползущих в ней. Вот почти у самых ног аккерийца сверкнула блестящая черная лента, поднялась, крошечными злобными глазками в упор разглядывая человека, дернулась к нему, но не смогла преодолеть очерченного Трилле круга. И тут же возле неё закопошилась ещё одна тварь, потом ещё одна, еще...
      Разных размеров и видов, змеи ползали в траве, свивались в клубки, шипели - никогда прежде Дигон не видел такого скопления этих бургановых отродьев, а увидев, почувствовал нечто вроде смятения: ему одновременно желалось выхватить меч, изрубить в лапшу гадов, убежать и врезать в здоровый пока голубой глаз бродяги. Но ни того, ни другого, ни третьего он не сделал. Завороженно глядя на богопротивное действо сие, он начинал понимать, какого спутника послал ему Митра (или Стах).
      - Смотри, брат! - весело сказал Трилле, которого танцы змей только забавляли. - Глухая гадюка! Вот не знал, что они водятся в Тиме! У ней хвост раздвоен, и кидается она прямо из-под ног!
      Дигон не разделял восхищения лохматого. Гадюку, что бросается прямо из-под ног, стоило, по его мнению, изничтожить на месте, а не млеть от умиления, но - здесь хозяином был не он. Подняв глаза на парня, он с отвращением узрел в его руках длинную белесую змею, обвившуюся вокруг тонкой его шеи и свесившую плоскую голову к его рту.
      - Тьфу! - в сердцах сплюнул аккериец, отворачиваясь.
      - А это... - видимо, Трилле решил доконать нового товарища, - уж, но ядовитый. Он живет под...
      - Хватит! - прервал Дигон зарвавшегося натуралиста. - Убери отсюда гадов, пока лошадей не пожрали!
      Лохматый покорно кивнул, сложил губы трубочкой и засвистел - тихо, переливисто. Именно так, насколько мог помнить Дигон, свистят настоящие заклинатели змей, но не прогоняя их, а, наоборот, призывая. Тем не менее твари стали расползаться; уж, извиваясь, протащился по руке Трилле вниз, там вытянулся в стрелу и скоро исчез в траве. Через пару всего мгновений в округе стало чисто. Аккериец подавил облегченный вздох и встал.
      - Ехать пора.
      - Угу, - сказал бродяга отсутствующим голосом, уставясь в одну точку на горизонте. То ли жалко ему было расставаться со змеями, то ли некая мысль посетила его в этот миг, но он не тронулся с места, пока Дигон не поднял его за шиворот и не поставил на ноги. Тогда он тоже вздохнул - не облегченно, а страдальчески - и поплелся за Дигоном, который уверенно шагал впереди, ничуть не опасаясь новой встречи с гадами.
      Лошади, оставленные ими посреди степи, стояли беспокойно: подымали морды к небу и ржали, перебирали ногами. Как видно, змеи обползли их стороной, но чуткие животные ощутили их незримое присутствие здесь. - Куда мы? - спросил Дигона очнувшийся наконец Трилле.
      - В Ордию, - коротко ответил аккериец, легко взлетая на вороного. Парень пожал плечами, кряхтя, забрался на свою караковую.
      - Не близко, - сказал он не то осуждающе, не то уважительно.
      - Можешь оставаться! - ухмыльнулся жестокосердый аккериец, ударил коня пятками и поскакал по степи, уже начинающей темнеть, ибо только половина солнца освещала землю в это время.
      Повелитель Змей в нерешительности посмотрел назад, потом на Волка, потом опять назад. В Ордию? Не близко... Однако превозмог себя, лень свою, которая, на удивление, присуща всем почти бродягам, и подался вслед за Дигоном - только черной точкой он виделся уже вдалеке...
      * * *
      К утру он совсем обессилел. Ехали медленно, то шагом, то рысью, и остановок не делали вовсе. Аккериец казался парню выкованным из железа: суровое лицо его с грубыми правильными чертами не выражало ровно никаких чувств, спина была пряма, взгляд чист. Зато Трилле едва удерживался в седле. Он чувствовал, как бледен, как согнулись плечи словно от тяжелой ноши; в глазах его рябило, а ноги в бедрах тряслись как у дряхлого немощного старца. Сколько раз за ночь принимался он благодарить Митру и всех богов за то, что послали им такую милость в виде лошадей. Пешком он точно не смог бы пройти весь день и всю ночь без перерыва. А Волк - тот смог бы...
      В начале пути - после представления со змеями - они потолковали немного. Так бродяга выяснил, что новый товарищ прозывается Дигоном-Волком, что родом он из холодной северной Аккерии, что лет ему тридцать и ещё один (на целых пять больше, чем ему, Трилле). Иных сведений выудить из Дигона ему не удалось. На вопрос о цели их нынешнего предприятия он лишь ухмыльнулся, а ответить - не ответил. И о жизни своей поведать не пожелал. Пожалуй, последнее обстоятельство огорчило парня более всего. Мотаясь по свету, он привык рассказывать сам и слушать других, так что к двадцати шести годам различных правдивых историй в запасе у него было полно. Это приносило не только удовольствие, но и хлеб. Длинными зимними вечерами, когда бродягам живется совсем худо, Трилле за похлебку и горбушку вдохновенно посвящал хозяина постоялого двора и его гостей в тайны и приключения путешественников, описывал красоты и обычаи далеких стран, без приукрашивания передавал легенды и сказки разных народов. Два, в лучшем случае, три дня на этом можно было продержаться. Потом хозяину надоедало слушать одно и то же и он, если гости не заступались, прогонял рассказчика вон, хоть в мороз, хоть в пургу - торговые люди не жалостливы, вон Волк уж на что аккериец, а и тот в кабаке в обиду не дал, накормил...
      Мысли путались в голове бродяжки. Он то принимался дремать в седле, то, едва не свалившись, выпрямлялся и какое-то время сидел ровно, словно палку проглотил. Усталость постепенно овладевала им; все члены ослабли: пальцы отказывались держать повод, голова норовила упасть на плечо, а глаза, раз закрывшись, и вовсе не желали открываться. Когда первый, ещё невидимый луч солнца высветил равнину Аграна с чередой гор по правую сторону, Трилле все же уснул. Ему снился город. Большой и шумный, с красивыми домами и добрыми жителями... Может, то была его родина? - кто знает...
      * * *
      Только у стен Замбулы - суматошного агранского города - Дигон заметил, что спутник его крепко спит, и, надо сказать, заметил вовремя. Как раз в этот момент Трилле начал валиться с лошади, и непременно упал бы на землю, да еще, может быть, запутавшись в стремени, расшиб голову, если б железная рука Дигона не подхватила его. Тут же пробудившись, парень захлопал глазами, пока не в силах уразуметь, где он, почему и с кем, но уже напугавшись до полусмерти - не сосчитать, сколько раз сон его прерывался пинком либо бранным словом.
      - Дигон?
      - Нет, Патос Агранский, - ворчливо ответил аккериец и снова пустил коня вскачь.
      Повелитель Змей, измотанный и сонный, погнал свою караковую следом, в душе проклиная себя за то, что все-таки добился своего и прилепился к этому аккерийцу - сам бы он от Руха до Замбулы сделал не меньше десятка привалов, а с Дигоном пришлось ехать без остановки. Вдруг страшная мысль поразила бродягу в самое сердце: а что если железный аккериец решил вовсе нигде не останавливаться, пока не доберется до Ордии? Холодный пот выступил на челе лохматого. Нет, такого испытания он точно не выдержит.
      Решив положиться во всем на судьбу, Трилле догнал спутника. Ворота Замбулы уже распахнулись, и первые приезжие уже входили и въезжали по прямой немощеной дороге в город. Здесь были торговцы, охотники, крестьяне с возами визжащей живности на продажу, путешественники, калеки-побирушки... Всего около двадцати человек, что для Замбулы, в общем, было мало. Обыкновенно у этих ворот с ночи толпилось не меньше полусотни всякого сброда, клянча друг у друга хлеб да медяки и умоляя стражников впустить их сейчас, а не утром.
      - Волк... - робко обратился лохматый к Дигону. - Может, заедем в кабачишко? Жрать охота...
      - Тебе б только жрать, - буркнул Дигон, сам только и мечтающий ещё с полуночи о сочном куске жареной баранины и кружке доброго пива. - Заедем сейчас...